Текст книги "Вершители Эпох (СИ)"

Автор книги: Георгий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Энью подумал, что уже видел такое место, но с высоты, когда смотрел на него вместе с отцом. «Вот что это такое. Вот как на самом деле живёт город. Эти тысячи смотрящих глаз, тысячи незнакомых лиц – всё это время они страдали, мучились, выживали в заражённом болезнью аду. И имя этой болезни – они сами». Энью смотрел, как кровавый поток сменяется головами, руками, плечами людей, марширующих куда-то в ночь, пошатываясь и направив глаза в пол. Если один падал, другие топтали его, не останавливаясь, смешивая с мостовой из криков ужаса и боли, и шли дальше, пока не падали сами и не становились жертвой бесконечной череды мёртвых лиц. Они все были там – знакомые и нет, и он был там, вместе со всеми, плёлся, качая кровоточащим обрубком, роняя чёрную кровь, на которую позади слетались толпы стервятников-кровопийц, жадно пожирающих друг друга людей, жаждущих дотронуться до ядовитого сокровища. Она тоже была там – стояла погибшим телом на крепостной стене, облокотившись на камень, и чёрный ветер, сдувающий человеческие кости с бесплодных пустынь, развевал её меховой плащ, в нескольких местах прожжённый и разорванный ударами его меча. Он бросился к ней, петляя в переулках, сбивая и отталкивая бессмысленно бредущие души, срывая ногти и пальцы на подъёме по разрушенной стене. Они смотрели друг на друга в упор – одни глаза белёсые, без зрачков, другие – безумно-красные. Её руки, сложенные на груди, медленно осыпались чёрной золой, поднимавшейся всё выше и выше, уносящейся кусочками уходящей полу-жизни штормовыми порывами.

– Прости… меня, – произнёс он ссохшимися, изголодавшимися по синему цвету губами.

– А поможет тебе прощение? – она сказала это, не раскрывая рта. Кожа вместе с мышцами, откалываясь и чернея, слетала с черепа. Энью в ответ только заплакал. Слёзы краснели и улетали вверх, смешиваясь с алыми небесными вихрями.

Мимо пролетали тучи стрел, задевая камни и выбивая яркие искры. Где-то под стенами кипело сражение, Энью слышал крики победителей и вопли умирающих – это был рёв войны, низким воем труб разносившийся по крошащейся стене. Смерчи сносили деревья, людей, оружие, камни и дома, смешивая их в едином порыве ненависти и смерти. Небо молниями билось в агонии, уничтожая оставшихся и выжигая яркостью зрачки смотрящих, добавляя ещё несколько рядов в вышагивающую по городу армию неживых. Энергия ярилась и взрывала землю под ними, вырываясь из неё потоками лавы с дребезжащим шумом и скрежетом, поднимая к небу оплавленные части тверди.

– Я так больше не могу, … Не доживу до завтра… – слова всё прерывались на бессмысленные рыдания, но Энью не хотел и не мог их остановить – Если не простишь…

– Дожить до завтра – не то, что тебе нужно, – девушка рассыпалась окончательно, смешиваясь с потоком и исчезая в запутанных лабиринтах города, и возвращая его туда, где он должен быть.

Туман стелился по столам и стульям таверны, по скользким ступенькам, по полу, стенам, потолку прохода, проникал под дверь комнаты и заполнял её всю, оседая на лбу ледяной испариной и заставляя тело нервно трястись. За окном плавало что-то бесформенное, глазастое и большое, как дом, бившееся об стекло в такт нарывам больной конечности. Призраки сновали туда-сюда по комнате, пытаясь что-то сказать, достучаться. Он посмотрел налево, туда, где должна была лежать его рука – теперь то, что находилось там вместо неё, то срасталось, то снова рвалось на куски, оголяя извивающийся кусок существа за окном, пышущим вязкой, пугающей темнотой и матово-чёрным гноем. Он схватился за обрубок, почувствовав жжение, колющее сотнями иголок синие пальцы, и дёрнул изо всех сил, пытаясь избавиться от заразы, медленно заползавшей дальше в тело, но она держалась крепко, схватившись живыми лапами за само его существо, метавшееся в разные стороны в попытке спастись. Он рвал, резал его зубами и ногтями, но щупальце не поддавалось, въедаясь отростками всё глубже и глубже. Оставалось последнее средство – Энью потянул мёртвыми пальцами левой руки энергию, даже не собираясь останавливать её, когда синева перевалила за кисть и двинулась вверх. Он никогда не чувствовал такого блаженства – тело затряслось мурашками от затылка до основания позвоночника, из глаз потекли слёзы, зубы крошились эмалью от напряжения, всё тело безвольно обмякло и, наконец, отключилось. Щупальце заметалось, почувствовав угрозу, но было поздно. Магия, как по трубкам, прокатилась по венам, отрезая ему пути внутрь, а потом, рокоча и плюясь, разорвала затянувшиеся раны и взорвалась, танцуя синими языками огня на корчившейся в агонии черноте из тысяч испорченных, вылезающих наружу сквозь живую плёнку лиц, поглощаемой энергией. Существо за окном билось в исступлении, всеми силами пытаясь пробиться, но когда его обгоревшая часть с хрустом разломилось, распадаясь на пыль, рухнуло на землю, оставив за собой только ауру полноправной, гнетущей тишины.

***

– Даже если всё происходит в его воображении, всё равно это опасно!

– Мы ничего не можем сделать, пойми.

Из-за двери доносились слова спорящих Леварда и Энн, пытающихся разговаривать тихо. Очевидно, что у них совсем не получалось. Кровать мягко давила на спину, а подушка – невесомая, будто из воздуха, – немного смягчала головную боль. Левую руку, к которой вернулась чувствительность, обхватывала бинтовая повязка – от большого пальца до самого плеча, и, несмотря на то, что теперь движения были скованы, Энью всё же был рад, что лечение прошло гладко. За дверью точно разговаривали о нём: своё имя он слышал отчётливее всего. Энью подумал о том, насколько много доставил проблем тем двоим, и что могло произойти, пока он был в отключке. Теперь он понимал, что это был сон, но тогда… он был настолько реальным. Тело послушно спустилось носками на пол и осторожно поднялось, чтобы не было слышно. От ночного страха почти ничего не осталось, разум был чист, как будто его отскребли щёткой с мылом. Энью медленно подошёл ближе к двери, тихо ступая по самым новым половицам, чтобы не скрипнуть. Там, похоже, не заметили, и он, застыв, облокотился на стену, чтобы лучше слышать разговор.

– Думаю, это всё-таки было важно – дожить до завтра, – ухмыльнулся он про себя.

– …Но то, что он собрал так много магии, ещё кричал и… всё остальное – разве это не признаки болезни? – сетовала Эннелим, сменив шёпот на обычные слова. – Мы должны не лечить последствия, а разыскать и устранить причину.

– Даже я не могу выявить причину! – перешёл с ней на один тон учитель. – Помочь ему и прекратить страдания – вот чем нужно заниматься. Это и будет твоим самым важным вкладом, а без тебя мне не справиться, понимаешь?

– Понимаю, учитель, но… – Энн смущалась спорить со стариком, но в этот раз всё было слишком серьёзно. – Что, если то, что случилось, повторится снова? Что, если он не выдержит следующего потока, ведь его сердце уже было на грани? А видения?! Мы оба проводили процедуру и оба видели их, вы не можете отрицать! Да, расплывчато, да, отрывками, но мне было страшно. «Обычным» это никак не назовёшь!

– В той руке действительно что-то было, но… – Левард вздохнул, собираясь с мыслями, – он его уничтожил и, надеюсь, окончательно. Поэтому за это можно не беспокоиться.

– Но…

– Но есть то, что беспокоит меня гораздо больше, – перебил её в ответ старик. – Во-первых, когда он просил нас не трогать руку, не лечить и оставить как есть, был ли это Энью или кто-то говорил за него? Если второе, то… честно, я не настолько знаком с магией или воздействием подобного уровня. И это никак не могла быть та девушка, она погибла у меня на глазах. А во-вторых…

– А во-вторых, сама девушка и дуэль, после которой всё и началось, я права? – Энн состроила гримасу, показывая, что учитель говорит очевидные для неё вещи. – Да, она сама тоже показалась мне необычной. Одежда точно с Севера, может даже из-за гор, но меч – слишком лёгкий и необычный по форме, ещё слуга, означающий знатность рода, и татуировка… от неё мурашки по телу.

– Она не оговорила условия дуэли… Может, нарочно? – Левард облокотился на стену и взялся за бороду, как делал всегда, когда напряжённо думал. – Да не может быть. Я уверен, мы оба с первого взгляда поняли, что она опытный воин – но так ставить свою жизнь под удар…

– Я бы и не сказала, что она ставила. Весь бой шёл по её правилам, но в конце… – она хмыкнула, прикрыв рот ладонью, чтобы быть потише, – Просто мой друг – мазохист!

– Ладно, твоя взяла, – сдался Левард. – Ситуация сложная, и, думаю, можно пойти на любой риск. У тебя ведь есть предложения? – Энн помедлила, набираясь смелости.

– Я собираюсь найти Её.

***

Они давно ушли, а Энью всё продолжал стоять, ни двигаясь с места, то ли от шока, то ли от усталости. Вдруг Энн что-то знает, раз решилась на такой шаг, вдруг… она жива? Эта мысль не покидала его с той самой секунды, но когда Энн сказала её вслух, она и правда стала иметь смысл. Один этот факт менял всё на корню – всю фальшивость и подлинность его чувств, всё его безумие. Да, он осознавал своё безумие – «осознавать» было последним, что он мог делать сам. Сквозняк потянул его встать с места и пойти вниз – пойти хоть куда-нибудь, может, для того чтобы выпить и забыться ещё на несколько дней, успокоить метания сердца. Он словно видел, как перепутаны, зажаты в клубок воспоминания, выдающие вместо размышлений комки самый несвязных мыслей, но, по правде, боялся его распутать, боялся последствий. Он определённо… потерялся, как те дети из города, о которых Энью много лет назад рассказывал отцу и которых он обещал найти. Теперь ему предстояло нечто гораздо более сложное – найтись самому. «Ты не един с собой» – кажется, эти слова наконец-то обрели для него смысл.

В комнате было холодно, и Энью, морщась, подставил лицо пробивающемуся из-за крыш солнцу. Хотелось выйти на улицу, лечь на мостовую, подставив всё тело тёплому свету, и просто наслаждаться, ничего не делая. После ночной дрожи этого требовал сам организм, пустующий после того, как из него вытащили всю магию. Энью накинул тёплый плащ и захлопнул за собой дверь. Ноги немного тряслись, но немного походить – и это пройдёт. Он медленно спустился в таверну по узким ступенькам, скрипя половицами и придерживаясь за стену. В зале царила обычная утренняя тишина.

– К поражению приводит ограниченность, Энью.

Она сидела там же, где и раньше, напротив всё такого же молчаливого слуги, и на её руках… там не было ран. Ещё более красивая, серьёзная, бесстрастная.

– Мир пластичен, как глина – неподатливая, тяжёлая, но не твёрдая, – а, значит изменяем. Но чтобы лепить что-то из него, сначала нужно вылепить что-то из себя. Заглянуть внутрь – и осознать, принять, переделать или оставить как есть, уничтожить и собрать заново или дополнить.

Энью затрясло, глаза наполнились испугом и слезами. Как она может быть здесь, как она может быть жива? И… даже если так, почему её не заметили Энн и Левард, которые прошли здесь пару минут назад?

– Костёр, разожжённый в лесу, не знает, что случайный порыв ветра в нужную сторону может и потушить его, и превратить в бушующий лесной пожар. Птенец, выброшенный из гнезда, либо взлетает, либо падает на землю и погибает. Всего одно событие – неважно, случайное или нет, кардинально меняет будущее, но каким именно оно будет, решать только тебе самому.

И всё же она была здесь, целая и без единой царапины. Ни на один вопрос не было ответа, но это больше его не волновало. То, что она жива, означало избавление от кошмаров, означало, что он… не убийца.

– Человек сам ставит себе внутренние барьеры, не дающие идти вперёд. Их можно сломать – критической ситуацией, переосмыслением или силой воли, но проходов, спрятанных за ними, несколько. Одни ведут в отчаяние, безумие, разложение. Пока твой разум слаб, что-то другое, порочное, более сильное будет занимать его, навязывая свои желания и уничтожая и так изломанную волю. Другие ведут в становление чем-то новым и в осознание себя, в понимание, чего ты стоишь, и чего ты будешь стоить.

Энью упал на колени, не в силах больше держаться на ногах. Сейчас она была его миром, она была тем, ради чего он проживал каждую секунду, и он благоговейно смотрел, смотрел прямо в эти глаза цвета белого солнца, прожигающие светом каждый сантиметр сознания.

– Твои причины, твои цели, твои принципы – эти три составляющие в моменте делают из тебя того, кем ты являешься. Причины – это ради кого или ради чего ты сражаешься. Это может быть любая вещь, вера, любовь, религия, желание, план или перспектива, твоя подруга или твой учитель – главное, чтобы это отзывалось эхом и в голове, и в сердце. Необходимо понимание важности и готовность идти на жертву ради этого – именно после осознания поражения приходит победа.

Он смотрел, как грациозно она встаёт, поправляет накидку и идёт к нему. Он слушал её завораживающий голос, уносящий от всех проблем, оставляющий только девственно чистый звук, но не слышал, что она говорит.

– Цели – это действие. Защитить, понять, обеспечить, попасть, переделать, исправить, спасти – всё это и много чего ещё. Совершать – значит менять и меняться. Принципы – это основы целей, их статичный старт. У любой дистанции есть начало и конец, и тот, кто её пробегает, никогда не начинает новую, не передохнув на старте после первой. Новое не может родиться из нового. Из действия рождается стабильность, и только из него – новое действие. Это привычки, которые ты соблюдаешь и не можешь нарушить ни при каких обстоятельствах. Они меняются от ситуации к ситуации, но основа одна – добро или зло, ненависть или любовь, страх или уверенность, открытость или боязнь, отчаяние или желание жить и другие – столпы, колонны, которые подпирают твоё поведение.

Он больше не мог дышать. Перед ним стоял не человек, это было нечто гораздо выше, гораздо прекраснее. Он был пылью под её ботинками, грязью на железных наручах, он был настолько маленьким, что словно помещался в одном только взгляде.

– В этом мире есть энергия, понимающая эти законы. Она не строится на одном восприятии силой и умением. Она живёт за счёт единения с собой, за счёт принятия самого себя и своих воспоминаний. Ты – тот, кто ты есть в моменте времени, но это не значит, что энергия недвижима. Понять это – значит понять саму суть мироздания. Каждый камень, каждая травинка, каждая капля, каждый человек строятся на переходе из статичности в изменчивость и обратно.

Она присела на одно колено рядом с ним и по-отцовски положила руку ему на плечо. От касаний побежала волна жара, заставляющая содрогнуться каждую клетку тела, наполняя его энергетикой счастья. Казалось, она дотронулась до самой оболочки его души.

– А теперь спроси себя, что из этого ты имел, когда вызывал меня на бой в этом месте? Ты мелочен, твои мысли спутаны, страх и слабость – твои единственные принципы. Твои барьеры – крепостная стена, но ты боишься высоты, и даже если подставить лестницу к стене, ты не полезешь. Я обещала, что мы увидимся, когда ты сам додумаешься до этих мыслей, но судьба распорядилась иначе, поэтому я не спорю с обстоятельствами и рассказываю тебе всё сейчас. Надеюсь, это хоть как-то тебе поможет…

Сейчас он знал, что обязан задать этот вопрос, обязан узнать… В этих словах заключалась особая сила, как будто сокровенное, запретное знание делало его на шаг ближе к самому богу.

– Как вас… зовут? – по голосу было видно, насколько больших душевных сил стоили ему эти три слова. Девушка помедлила, пропуская слугу вперёд и немного придержав дверь.

– Хиллеви Навис, – она нахмурилась, словно о чём-то задумавшись, – Для друзей просто Хилл.

Сотня иллюзий

– Я… умерла?

Голос разбился о каменные своды колонн и потолка, затерялся, отброшенный в далёких чёрных тоннелях, ведущих в самые потаённые уголки мысли. Она была в старом здании, настолько старом, что о временах, когда их возводили, не осталось даже упоминаний. Где-то в закоулках сознания вихрем сплеталась и тёрлась, искрясь и постанывая, неясно-серая масса инстинктов. Потолок был настолько высоко, насколько хватало глаз, и такие недостижимые небоскрёбы казались на его фоне камнями в фундаменте. Кромешная тьма то сменялась ярким цветом, приносящим временную передышку, то становилась едва уловимым шорохом звуков, то снова обволакивала, отзываясь тряской и клокотанием в ноющем затылке. Боль была настолько нестерпимой, что Вайесс без сил падала на колени и закрывала лицо руками, желая только одного – спрятаться, убежать как можно дальше, но везде её встречали только зловещие провалы глаз загадочных проходов – манящие в глубину зрачков, затягивающие, смертельно опасные. Её тело казалось сейчас последним щитом, последним рубежом обороны, отделявшим её от ветшающего гигантского здания, норовящего всосать её в себя, сделать частью титанического механизма и никогда не отпускать, куда бы мёртвое, почти уже бесчувственное тело не хотело пойти.

Где-то там, за невидимыми дверями, прятались судьбы, играя линиями жизней, сплетаясь в клубки и расплетаясь на отдельные куски, разрываясь и срастаясь снова. Они были гидрой с бесконечным числом голов, белым, сгоревшим деревом с переплетением веток – каждая знала свою линию, каждая держала свою жизнь. Иногда гидра, шипя и грохоча, опускала надетые на морду поводья, и тогда за низ брались двое людей, стоящих внизу, направляя тяжёлыми отточенными движениями миллионы не закрывающихся змеиных глаз. Босые ноги, нервно покачиваясь и заплетаясь, хлюпали по воде на кафеле, отдающей затхлостью и чернотой вечно старого храма. Была всего одно место, куда она могла направиться – вперёд. Что-то тянуло её туда, что-то, заставляющее раз за рядом переставлять увязающие от боли ноги, напрягать затёкшие пальцы, вставать с колен, игнорируя всё, что накопилось в ней за пронзительно долгие безнадёжные дни. Вода стекала в чёрные проёмы, выливаясь бушующими, но еле слышными из главного зала водопадами, спадающими где-то на той стороне. Иногда Вайесс казалось, что она может различить в проходах силуэты людей, но ощущение тут же пропадало, как только она пыталась сконцентрироваться. Храм играл с ней, как просто с интересной вещью, случайно попавшей к нему руки, случайно идущей по пустому бесконечному залу, случайно переборовшей боль. И причинять эту боль было его любимым занятием.

Проход впереди морщился светом, застилая им своё иллюзорное лицо от серости зала и открывая глазам гладкую мраморную стену, стекавшую лавинами с самых верхов, захлёстывающую и отпускающую передние слои, затекающую в проход и расползающуюся где-то там, шурша и поскрипывая. Она не знала, чем манил её проход, но это точно было что-то важное, что-то, от чего она не смогла бы отказаться, даже если бы захотела. Возможно, вопросы, на которые она ещё не нашла ответов, возможно, прошлое, которое уже их нашло, а может, что-то более глубокое, гораздо глубже чем этот потёртый штиль на кафеле, разлетающийся на брызги от быстрого шага затёкших ног. Хотелось побежать, но не давала накатившая усталость, впиваясь в кожу ледяным дыханием сквозняка и заставляющая со всей силы открывать и протирать глаза, чтобы не дать вымотанному организму уснуть на полпути. Проход, казавшийся таким доступным, всё уплывал от неё, как мираж, растворяясь волнами в завихрениях капель и ветра, но она продолжала цепляться за образы, собирая исчезающее по кусочкам, возвращая видение к осязаемому, в тот мир, где она должна была во что бы то ни стало его увидеть. Ей это было нужно, это было то, чего она хотела, и это стремление помогало, подталкивало вперёд, когда даже сам храм, то и дело разгоняющий чернотой образы, был против.

В один миг проход будто сам окутал её, забрал, коснулся потускневшей кожи слепяще-белыми лучами, сдирая ошмётки обволакивавшего пыльного кокона зала. Вайесс прикрыла рукой глаза, не привыкшие к такой яркости, но это было ни к чему – свет рассеялся, оставив её стоять перед закрывшимися позади на железный засов дверьми. Комната, куда она попала, кардинально отличалась от того, что она видела снаружи, и сразу пришло чувство облегчения, безопасности – все эти чёрные провалы, вся боль, страдания остались позади, в мире бесконечных коридоров, потолков и отчаяния, тянущегося призрачными лапами-щупальцами из проходов чернеющих рек. А здесь, за пеленой пара, скрывающего всё на расстоянии вытянутой руки, ждало что-то другое – всё так же заставлявшее сердце биться быстрее, но не хаотично, а размеренно, систематично. Вокруг, теряясь в потоках невесомых капель, спиной друг к другу сидели люди, согнувшись и подпирая кожу остатками позвоночников – безнадёжно, навечно потерянные. Вайесс прошла немного вперёд, и поняла, что ноги постепенно уходят под воду – это был бассейн с кристально чистой, горячей водой, но тепла она не чувствовала. Пар и вода проникали внутрь по дыхательным путям, через поры в коже, очищая и обновляя каждую клеточку, вычищая скверну и боль, скопившуюся за время пребывания снаружи. Это было настоящее блаженство, о котором каждый человек может только мечтать – это было избавление, это был чистый свет, обращённый в святую жидкость. Захотелось опуститься с головой, отдаться воде, отдаться потоку, наплевать на остальное…

Мысль резко резанула расслабившийся мозг, отдавшись звонким ударом по черепу, когда она осознала, что уже находится по пояс в воде: «Такое уже было». Память резко вскрылась, взорвавшись образами и лицами умирающих, мозг заполнился словами, перемешивающимися со звуками и предсмертными криками так сильно, что закладывало уши. Она посмотрела вниз, прижимая голову к груди и стараясь утихомирить разбушевавшийся разум, но делать этого не стоило – глаза окунулись в воду, соприкоснулись с её глазами, с самим существом прозрачного кипящего котла, заставляющего тело повиноваться и опускаться всё ниже, пока пламя костра обжигало голые пятки. Из-под воды отражением на неё смотрела она сама – скукожившееся, выцветшее, вытянутое лицо, сально-чёрные немытые волосы, серо-мёртвые глаза, испорченный выпирающими скулами рот. «Нельзя, чтобы это случилось ещё раз» – слова обожгли настоящей болью и выбросили её из воды, уже доходящей до самой шеи и норовящей захлестнуть лицо. Вайесс судорожно вдохнула, зачерпнув вместе с воздухом немного жидкости, оказавшейся на вкус как растаявшее желе, но почувствовала, как со словами в тело возвращается контроль – не зала или бассейна, а её, собственный. Вайесс зацепилась руками за край и подтянулась, поднимаясь на локтях и закидывая наверх больные, отяжелевшие от мокрой одежды, непослушные ноги. Пока пот стекал рекой, выводя проникшие внутрь токсины вместе с влагой, она лежала на спине, раскинув уставшие руки и смотря вверх, в пустоту понемногу рассеивавшегося, горячего пара. Перед глазами снова проносилось прошлое, ломая все понастроенные опоры. Они были здесь – все «счастливчики» – израненные, перекушенные надвое, обезвоженные, обгоревшие, и смотрели вверх вместе с ней, ничего не говоря – всё было понятно без слов. Они были мертвы, а она… надеялась, что пока нет. Под её рукой, сжимавшей звезду, разливалось небольшое пятно крови, пенящееся и кипящее в вылившейся ядовитой воде.

– Ты ещё здесь?

Знакомый голос вывел её из ступора, заставил поднять тело на онемевших локтях. Сомнений быть не могло – это был Её голос, значит, она где-то рядом, значит, ещё не всё потеряно. Вайесс с трудом поднялась на ноги, хрустнув коленями, и судорожно огляделась, пытаясь рассмотреть хоть что-то в плотном паровом занавесе. Макри стояла на другой стороне бассейна, сложив руки на груди и нервозно улыбаясь. Нет, это была не она – только образ, последнее воспоминание, потому что левой верхней, сгнившей в пустыне части головы не было, как и тогда. Зато на месте были волосы и всамделишная, но немного грустная ухмылка, придававшая даже этому образу ностальгический шарм.

– Уходим вместе или ты остаёшься? – мягко, почти шутливо произнесла она.

– Смотря, что ты хочешь… – с той же интонацией ответила Вайесс, еле выдавив из иссушенного лица подобие выражения.

– Я уже ничего не хочу, подруга, – бросила она. – Когда один лист опадает, он освобождает место для другого, и новый – всегда лучше старого. Одни люди умирают, другие занимают их место в мире. Это закон, да…

– Когда ты успела стать такой умной? – Вайесс, улыбнувшись, сделала тяжёлый шаг к бассейну, но Макри жестом остановила её.

– У меня было время подумать, а у тебя его может и не быть. Я просто прошу тебя делать только то, что ты и правда хочешь, а не то, что тебе навязывают это место или я, – Макри тяжело вздохнула и с тревогой посмотрела куда-то в сторону. – Ты напугана, не знаешь, что делать дальше…

– Я… – Вайесс потупила взгляд, – …ведь умерла, да?

– Пока нет, но вполне можешь. Поэтому нужно понять, что… даже на нас твоя жизнь не заканчивается. Твоя жизнь – она твоя, понимаешь? – Макри замялась, перестукнув пальцами по локтю, как будто опаздывала. – Она не принадлежит ни Пустоши, ни Арденне, ни этому месту, ни мне или кому-либо ещё. Поэтому найди, что дальше, ладно?

– Ладно…

– Мы договорились? – Макри обернулась, смотря через плечо на застилаемое паром исхудавшее, измученное лицо.

– Договорились. И… спасибо… – твёрдо ответила она. Макри не обернулась, уходя за горизонт, куда взгляд уже не доставал. Вайесс потянулась к ней рукой, на глаза навернулись сухие слёзы, и только то, что она вовремя спохватилась, спасло её от падения в бассейн.

– Жить… так интересно…

Слова медленно эхом пронеслись по комнате, отскочив по нескольку раз от каждой из стен, гулом застревая в ушах, как ненавязчивый шёпот, но сейчас он казался частью её сути, частью того, что Вайесс называла «я». Это было нечто настоящее, и в то же время ушедшее, собранное из сотен мелких паззлов – из слов, движений, жестов, взглядов, поступков и… смертей. Она видела, как становятся на места, протягивая чистые руки, заполняя пробелы в её сознании, Корас, Мэл, Келли, Макри. Она протягивала свои, касалась пальцев, ладоней, запястий… Они не звали её с собой, только держали, не давая утонуть, увязнуть в воспоминаниях, одновременно притягивая и отстраняясь. Вайесс видела их улыбки, видела, как хищно и в недоумении поднимают головы голодные люди из одних костей и кожи, наблюдая за плавными движениями призраков, как по-доброму смотрят эти совсем живые глаза. И она отходила назад, вторя одному только слову «отпусти», паром вылетающему из закрытых губ, она отпускала, оставалась, а они уходили. Но грустно не было – теперь это был её мир, а они… уходили в куда более скучный, и наверняка, красивый. Рука разжалась и выпустила звезду, со звоном покатившуюся в бассейн и упавшей на самое дно, глухо ударившись концом о тонкий кафель.

***

Под кожей нежно шелестел песок, подгоняемый ветром, охлаждающим разгорячённое тело. Странно, но сейчас она не чувствовала опасности, неприязни к черноте, окружавшей глаза слоем протёртого в пыль камня, было только спокойствие и энергия, как после холодного душа в жаркую погоду. Что-то в ней поменялось, что-то важное, сейчас… она не чувствовала внутри ни единого дюйма пустоты, как будто тело до отказа забили ноющей, но приводящей в чувство затёкшей болью, и эта боль была живой – она дышала, двигалась, думала вместе с ней, как единое целое. По лицу и коленям, прижатым к подбородку, струилось тепло от потрескивающего впереди костра, отгоняющего ярко-звёздную темноту ночи. Чёрные цвета уступчиво отходили в сторону, не ввязывались в борьбу с огнём, пылающим сотнями подсветок небоскрёбов – маяков для невидимых кораблей, рыщущих в поисках воды по бесплодной чёрной пустыне, и тысячами фонарей – единственных источников света для очерняющихся душ бедных кварталов. Вайесс приоткрыла глаза ещё немного – картинка прояснилась, но мешал летящий отовсюду песок, и она снова прищурилась и заморгала, не в силах двигать руками. Она лежала на собственной куртке, засохшая кровь вперемешку с пылью неудобно прилипала к телу в боках и на рукавах. Под оставшимися от одежды лохмотьями, натянутыми до кончиков пальцев, понемногу возвращающие чувствительность руки были туго обмотаны бинтами, пропитанными чем-то водянистым и странно пахнущим. Лёгкие понемногу возвращались в норму, сердцебиение участилось в спокойном ритме, и она вдохнула полной грудью чистый, холодный воздух, пропитанный ароматами ночи и звёзд. Кровь побежала по венам, разнося живительный газ по клеткам, возвращая жизненные процессы в норму. На удивление, она не чувствовала жажды – если она жива, значит, кто-то подобрал её, вылечил, а значит, и напоил. Но это не мог быть Аванпост – она всё ещё была в Пустоши, значит, её нашёл другой отряд и забрал с собой? Вайесс осторожно приподнялась, используя не слишком изувеченные плечи, что, впрочем, всё равно доставило кучу неприятных ощущений, волной прокатившихся от затылка до пяток, и она чуть не рухнула обратно, но вовремя подставила вторую опору и села, опершись на высокий камень позади. Теперь у неё была возможность осмотреться – она находилась в полукруге из камней в человеческий рост, плотно прижатых друг к другу и ограждающих природную защиту с трёх сторон от штормовых порывов ветра и песка. Костёр отбрасывал ветвистые тени от разбросанных повсюду, только кое-где сложенных в стопки дров, играя на гладких поверхностях оттенками серого и оранжевого, рисуя странные, замысловатые узоры и сюжеты. Только сейчас она заметила человека, своей одеждой сливавшегося с фоном напротив, который, скорее всего, и был её спасителем. Вайесс попробовала выдавить из себя подобие благодарности, но получился только неприятный, режущий горло хрип – ответ на попытки контроля незаживающих, воспалённых ран. Человек никак не отреагировал, и вместо того, чтобы пробовать ещё, она решила, что разумнее всего будет просто ждать, пока тело не восстановится полностью.

Он сидел молча, в одной позе, прислонившись к камню, закинув ногу на ногу, и напряжённо, но уверенно скрестив руки на груди. В одной из рук, насаженный на ветку, болтался кусок мяса. Взгляд, ни разу не отрываясь, был направлен только на огонь – он смотрел, как перекатываются углём сгоревшие поленья, как меняется пламя, подвинутое и распалённое движениями воздуха, как медленно, но верно костёр тухнет, разгораясь всё ярче в попытке снова разжечь новые искры, в желании заполнить собой любую отданную ему жертву. Дрова рассыпались белым углём, обращаясь в золу, оседающую снизу и поддерживающую горение, треща и надкалываясь расползающимися трещинами красного и жёлтого. Чёрная одежда мужчины, казалось, впитывала в себя пламя, не давая подобраться ближе, осветить себя, оставляя открытым только лицо и вздувшиеся костяшками и голубоватыми венами сильные кисти. На вид ему было лет тридцать пять, но Вайесс, наверное, дала бы даже больше – тени старили его, выделяя морщины на изрезанном от напряжения прожилками лице. Кое-где розовели шрамы – в основном на руках и на шее – для тех, кто исследует Пустошь, этот знак означал либо глупость, либо многолетний опыт. Вайесс казалось, что к нему применимо никак не первое. Всеми чертами лица – немного крючковатым носом, близко посаженными густыми бровями, аккуратно вырисованными скулами и подбородком, редкой небритой щетиной, тёмными волосами с проседью – он ничем не отличался, но глаза… Кто-то ей говорил, что глаза – зеркало души и отражение сути человека. Для него сами глаза и были душой – разлетающиеся на осколки красного, синего, белого, но в основном… серые, как зимнее небо в плохую погоду, как выцветший песок под костром, как пар от дыхания в лютый мороз, как туман чёрных проходов, что она видела там, в ином месте, в бесконечных пространствах Храма. Это были глаза учителя и глаза ученика, глаза отчаяния и мужества, смерти и жизни, что находится за ней. Это были глаза не человека. Всем своим существом: положением тела, наклоном головы, взглядом в одну точку – он что-то внушал ей, что-то подсознательно въедавшееся в корку мозга как идеальный образ, идеальное стремление. Он был стрелой, направленной к небу, словно все звёзды стремились сейчас всего к одной точке над его головой. Он собирал вокруг себя само пространство, закручивая его в спираль одной мыслью, и от этого становилось трудно дышать и видеть. Это была его безумная, горящая всполохами жара энергетика – он был победителем всего, что вокруг, словно говоря миру что-то, от чего тот ужасался и забивался в угол в страхе и благоговении.