Текст книги "Вершители Эпох (СИ)"

Автор книги: Георгий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Джона пробрала дрожь – такая, что собирается комками холода в шее и позвоночнике, как будто хочется плакать, но от осознания это выдавливаешь только лёгкую улыбку, иногда закусываешь губы или щуришься, напрягая мышцы век. Когда начинает подрагивать правая рука, а ты мотаешь головой и пытаешься отогнать навязчивый призрак осознания, когда все другие мысли просто пропадают, уступают место одной – главной – а она оказывается скользкой, длинной и вёрткой, и никак не получается схватить её, удушить и вернуть туда, откуда без спроса вылезла. Вдруг становится спокойно, а потом снова резко больно, потому что понимаешь, что ни спокойствием, ни паникой уже ничего не решишь, и внутри просыпается человеческая, нет, животная природа, велящая просто защищать собственную жизнь, и больше ничего. Бронежилет кажется тяжелее, чем обычно, и он еле удерживается от того, чтобы снять его и бросить на землю, а вместе с этим винтовку, форму, сапоги, намявшие пульсирующие мозоли, каску, оставившую натёртости на макушке и подбородке, маску, мешающую дышать…

А потом он слышит, как сбивается дыхание Юнмина, как дрожит на покосившихся плечах винтовка, смотрит, как он неуклюже садится на одно колени и примеривается к прицелу, пытается нормализировать скачки сердца, но не выходит, и страх накрывает его с головой, окутывает потяжелевшим от запаха крови и огня воздухом. Когда Джон кладёт ему руку на плечо, он смотрит злобно и как-то с обидой от того, что всё так обернулось, что после стольких дней затишья они проиграют первый бой, и что проигрыш означает гибель, и даже если кто-то близкий рядом, фактов это не меняет. Фактов ничего не меняет.

– Вернёмся вдвоём, – вдруг выпалил Джон. Он хотел сказать много чего ещё, хотел сказать, что всё образумится, но теперь всё было не к месту, всё было неправдой.

– Честно?

– Честно, – снова соврал Джон. В глазах Юнмина засверкала искорка надежды. Из-за зданий донеслась возня, потом выстрелы, и опять палец лежал над спусковым крючком, время от времени опускаясь на сантиметр и обрывая очередной крик. – Только… делай свою работу хорошо.

Взрыв бросает Джона на живот и он успевает заметить, как рушатся колонны, а недалеко разрывается ещё один снаряд, и вот уже дорога, дыбясь и покачиваясь, поднимая облака пыли, падает вниз, а он всё пытается схватиться, удержаться наверху, но ногти только тщетно царапают раскрошившийся бетон. Он падает, и внутри всё сжимается – на секунду его опутывает невесомость, но удар спиной о развалины, смягчённый жилетом – и он снова стоит на ногах, пошатываясь и пытаясь разглядеть в дымке знакомые русые волосы и голубые глаза. Мечется в стороны, бросается на негнущихся ногах туда, где была его огневая точка – и не находит ничего, кроме блоков и застрявших под ними тел. И тихо, будто мир разделился напополам: снаружи возгласы и шаги, здесь – только шорох осколков асфальта, перемешанных с обрубками крепежей. И страшно, страшнее, чем ноющий от удара позвоночник и рассечённая бровь, чем режущая боль под сердцем от переломавшего рёбра стального стержня.

Когда он замечает его, бежит, шаркая, несмотря на боль, будто к двум голубым маякам, парень сидит на земле, опершись на руки, голова запрокинута и с неё стекает, разливаясь по земле, багровый ручеёк. Юнмин тяжело дышит, рот расплывается в болезненной улыбке, глаза сверкают, как от болевого шока. Джон быстро шарит по поясу, выхватывает нож и судорожно режет ткань на рукаве, до самого локтя – в несколько слоёв, потом осторожно, с отцовской нежностью поворачивает от себя лицо. С правой стороны открывается кровоточащая рана от самого уха, прорезавшая щёку насквозь. Кровь понемногу успокаивается, и Джон аккуратно подпирает челюсть импровизированной повязкой, перекидывая узел через всю голову, в то же время крепко закрывая рану.

– Так быстро отказываешься от обещаний, – шепчет он, еле двигая неповреждённой частью рта.

– Я не… – отвечает Джон, и тут же осекается. Перед ним сейчас не юноша, но воин, и врать в такой ситуации – преступление. – Да, отказываюсь…

– Выбирать – так отвратительно, – хмыкает парень, пытаясь рукой стереть слёзы, но та вместо этого только крепче сжимает рукоятку оружия. – Как было бы хорошо, если б не это. Приходится жалеть, что всё пошло так, а не иначе. Без выбора бы… не жалел.

Джон поднимает и усаживает его к стене, потом садится рядом сам, больно привалившись к камню спиной. В руках пусто – винтовка осталась где-то в завалах, и искать её больше нет смысла: ноги больше не держат поломанный каркас тела, и парня он оставить тем более не может. Джон косится направо, смотрит на перекошенную гримасу, в которую превратилось бывшее приятным лицо, потом на автомат с погнутым дулом, всё ещё сжатый в побелевших ладонях. Впереди слышатся выстрелы – наверное, добивают оставшихся, – крики и топот сапог.

– Наверное, так… Но я рад, что эти последние минуты, – Джон садится рядом, улыбается, и, как только из пыли появляются чернильные силуэты, щелчком отправляет чеку гранаты в полёт. – Я провожу с тобой.

***

– Расскажи мне, – Вайесс находилась здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть к пустоте под ногами, теперь невесомость была такой же удобной, как обычная плоская земля. – Тайны. Расскажи мне их.

Межреальность крутилась, двигалась, принимала замысловатые позы, то становясь геометричной, то возвращаясь к размеру шара без диаметра. Из стен выплывали зрачки, стены из чёрно-белых превращались в сотни сшитых между собой порталов в далёкие миры. И этот шар напоминал ей целый мир, но только изнутри, ту изнанку, которую люди не желают замечать.

– Я – приказ вероятности. Я – противоположность неотвратимости, но в то же время я – слуга пути, что учит других служить тому же. Я никогда не был, не есть и не буду Богом или выдумкой умов. Я так же реален, как камень под ногами, как любой в мире человек, но я всё же выше людей, выше судеб и событий, я слежу за потоком, направляю русла, мешаю им перемешиваться, портиться, искажаться. Я жив, но в то же время я просто факт, явление, произошедшее со Вселенной ещё до её рождения. И ещё – я человек – живой, дышащий, чувствующий, как ты.

– Как тебя зовут? По-настоящему? – и, подумав, добавила, – У тебя же есть имя?

– Меня звали Порядком, Существом, Иллюзией, Обманом и Правдой, Разочарованием и Целью, чаще – Судьбой. Я – Фабула, я – то, как всё должно быть и как быть не должно. Я – доказательство аксиомы, каждый правильный выбор на свете и истина, поставленная под сомнение. Я – свобода воли и неизменность случившегося. Я сменил сотни имён и лет, роль Вершителя на роль Судьи, отрёкся от имени, данного мне матерью и отцом.

– Как… тебя звали?

– Джон, – в голосе Бога больше не слышны низкие, величественные нотки. – Меня звали Джон Фолкс.

Чёрно-белый шар затрещал по швам, осыпался обсидиановой крошкой, отвергая человеческое имя. В воздухе повисла тревога, откололись и остановились серебряные пылинки, вытягивая за собой всё больше и больше частей барьера. По поверхности пробежали изломы, рассекающие свет на множество мелких, похожих на бумагу лоскутов. Фабула расставил в сторону руки, и они потянулись к нему, облепляя со всем сторон сплошным покрывалом второй кожи. На секунду она увидела, как части тела сшиваются, создавая тот образ, что она видела на испытании, и вновь исчезают, словно не желая показываться надолго, возвращая Фабулу к знакомой ипостаси.

В следующее мгновение они уже сидят на камнях, а между ними неярко горит костёр, раз за разом повторяя одинаковые всплески пламени. Вокруг тишиной тлеет лес. Деревья в нём настолько высокие, что верхушки теряются в наплывающем сером небе, и не видно крон – только голые стволы и сучья, и всё вокруг какое-то коричнево-серое, будто у природы забрали все светлые оттенки. Кажется, что лес бесконечен, и что все деревья-лезвия одинаковые до бесконечности, только ничего дальше метров ста не разглядеть: там земля теряется под сплошной бледностью то накатывающего, то уплывающего обратно тумана.

– Ты правда тот, кого я видела? – спросила Вайесс, как только пришла в себя. – Ты и, кажется, Фатум?

– Мир не один, – проигнорировал вопрос Фабула. – Их, как минимум, много, как максимум – бесконечность. Я и Фатум, по крайней мере, отвечаем за «много». Наша работа – исправлять отошедших от пути Вершителей: ровнять картину мира в целом так намного быстрее, чем каждого человека по отдельности. Мою роль сменили, самого меня не спрашивая. Множество смертей – одна за одной – и я пролез наружу, наверх через стену переплетений судеб, увидел время в ином свете. Это не добро или зло, не порядок или хаос – просто долг: как у каждого в этой Вселенной есть обязанность жить, у меня есть обязанность следить, поэтому я слежу.

– И ты всё ещё человек? – спросила Вайесс.

– Да.

– Зачем тебе я?

– Я и Фатум когда-то были знакомы. В те времена, когда меня звали Джоном, он был моей семьёй. Я бы хотел, чтобы он изменился, быть может, он и сам этого хочет, но факт в том, что он остаётся верен последним сказанным словам. Он стал собой первым, и тогда в его голове что-то разбилось, перещёлкнуло… Он попытался изменить меня, сломал мою память, попробовал подчинить, исправить. И в тот момент, когда я ломал в себе эту стену, когда разрушал созданные им препятствия, я понял, что значит «свобода воли». Настоящая, человеческая свобода. Поэтому, когда я стал Фабулой – идолом, извечной профессией – я поклялся не отбирать её у людей.

– И что теперь? Ты будешь сражаться за это со своей семьёй?

– Так было раньше, но не сейчас. Сейчас он мне не семья, не враг и не союзник: он просто есть, и изменить это нельзя, и то, что он вернётся в новом теле, даже если я выиграю – необходимость. Фатум – система, как я, ты и каждый человек в каждом мире. Уберёшь одну деталь – и всё развалится, перемешается и запутается, и распутывать придётся бесконечно. И всё же от себя человеческого я отказаться не могу и хочу сохранить то, чем гордятся люди – выбор. Поэтому мне нужна ты – антивероятность, непоследовательность, та, что может строить собственные судьбы на фоне уже существующих.

– Мне остаётся, – прошептала она, пытаясь переварить сказанное, – только согласиться или отказаться?

– Даже в этом вопросе – да, – запнулся он. – Я даю тебе выбор.

– Что ты собираешься сделать, когда найдёшь его? Его возможно победить?

– Я не хочу его победить, даже если это возможно. Я хочу показать ему тебя, показать ту силу, что даёт линия судьбы под контролем Вершителя, а не Судьи. Хочу показать, что вместо того, чтобы контролировать, заставлять, можно оставить, как есть. Вселенная уже – нечто целое, и значительное вмешательство в её планы только всё портит. Фатум считает, что выбор – лишнее, что жизнь должна идти по заранее подготовленному пути. В этом и его человечность, и его предназначение. Раз миры перманентны, значит мы тоже, поэтому быть Фатумом – одновременно его желание и природная необходимость, так же, как для меня – быть Фабулой.

Огонь полыхнул в последний раз, и он замолчал. Вайесс показалось, что с исчезновением треска костра стихли и все остальные звуки, словно всё на свете зависело от этого маленького комочка тепла из угля, дерева и света. Наступила ночь – такая, когда луна еле проглядывает сквозь облака, а звёзд не видно совсем. Вайесс поднялась, пока Фабула не сводил с неё серого взгляда, и молча пошла назад, в лес. Ветки сразу захлестали её по лицу, так что пришлось прикрыться руками. Вокруг была только кромешная тьма, так что даже закрытые глаза мешали не сильно. Под ногами проседала сухая листва и крошилась земля, ноги иногда задевали за ямки, тогда еле получалось удерживать равновесие, чтобы не упасть. Вайесс, согнув колени, оперлась рукой о дерево и упала на спину, ощутив, как по открытым плечам мурашками пробежали колкие грани листьев. Ей нужно было подумать…

– Ты что-то осознала? – она не заметила, сколько прошло, прежде чем она снова вышла к Фабуле, всё так же провожавшему её взглядом. Перед ней возник её куб, – в этот раз практически подсознательно – и Вайесс движением руки направила его вниз. Как только острая грань коснулась древесины, она полыхнула алым, и костёр снова осветил деревья вокруг, прогоняя ночь.

– В приюте я поняла, что такое порядок, – Вайесс села рядом с Фабулой, уперевшись в колени локтями и положив голову на руки. – На улицах – что такое свобода, и, на самом деле, это не так приятно, как я себе представляла или как говорят. Потом я научилась получать: до вступления в отряд у меня жизнь только отбирала, а теперь вдруг подарила – надежду, дружбу, почти семью. И в конце я научилась терять. Но знаешь что: оглядываясь назад, я теперь понимаю, что всё это выбрала я сама – сама ушла из приюта, сама подала заявку, сама никого не спасла. Пускай это фантазия, и теперь мне даже не жаль, но… – Вайесс улыбнулась, и чёрная татуировка на её щеке заиграла бликами разгоревшегося костра, – …мне просто не хватило сил. Хватит в следующий раз.

– Она тебе нравится? – Джон Фолкс провёл тыльной стороной ладони по её щеке, и щупальца нервно задвигались.

– Нравится. Это воспоминания, но для меня лично – это скорее обещание, что в следующий раз я справлюсь, – Вайесс немного помолчала, потом начала тихо, будто боясь, что услышит кто-то помимо них. – Я всю жизнь хотела, чтобы проблемы решались без меня, чтобы меня ни во что не втягивали, ни в чём не обвиняли. Бессознательно это началось ещё в детстве, позже я это поняла и почему-то подумала, что так и надо, что это правильно. Потом меня сломали – мою веру, мои прогнившие идеалы, ну, моё «я». Всё перевернулось с ног на голову, и я ничего не могла с этим сделать. И впервые внутри появилось чувство, что я просто должна, обязана что-то сделать, а не становиться пассивным наблюдателем. Только и в этот раз ничего не получилось, а потом… А потом появился ты. И показал, что можно по-другому, что жизнь многогранна, что я и есть жизнь, и это… невероятно.

– Я заставлял тебя… – он помедлил, опустив взгляд, – страдать.

– И мне это нравилось, – поспешила оправдать его Вайесс. – И мне нравится, что ты сейчас извиняешься. Просто тогда мне хотелось быть значимой, хотелось исполнить желание Макри – совершить невозможное, пойти на подвиг. И эта боль – она прочистила моё сознание, как будто окатило ледяным душем. В те дни мне казалось, что я служу какой-то важной цели, даже если она твоя, и это было для меня самым необходимым, это придавало мне сил. А теперь я понимаю, что стала такой же, как ты.

– Бездушной? – сухо спросил Джон.

– Скорее рациональной, – поправила, усмехнувшись, Вайесс. – Теперь хочу делать, как правильно. Хочу, как ты, научить людей правильному. Может, в конце концов, я исправлю чью-то жизнь, как ты исправил мою?

Они встретились глазами. Две его руки легли на её, потом на куб, и красная плазма послушно, медленно потянулась к коже, накрывая обоих. Туман откатился далеко назад, и за ним показалась чернота пустыни, деревья затряслись и заскрежетали, как будто под порывами ураганного ветра. Земля ушла из-под ног, провалилась в раскрывшиеся трещины, материя подалась в стороны и злобно завибрировала от напряжения, где-то глубоко внизу что-то раскатисто загремело, и лес пропал, провалился в глубины земли, исчез, засыпанный слоем вечности. В самых глубинах мироздания открылось Око, и посмотрело на Вайесс, на неё одну, так пристально, что казалось, смотрит на неё весь мир. Потом всё, что было создано, накрыло море тишины, будто звук собрал сам себя, съёжился, как только что родившаяся звезда, а они всё смотрели друг на друга, пытаясь каждый во взгляде другого поймать что-то неуловимо красивое.

Повсюду зашелестел песок, поднимаясь с барханов и волнами стелясь по земле, задвигался в сторону закрывшегося провала. Сначала медленно, потом всё быстрее собирая всё новые потоки в один большой круг, Пустошь стекалась к разрушенному лесу всем своим чёрным телом. Казалось, что она дышит, когда очередная буря со свистом опадала вниз, превращаясь в новую волну и замирая перед старыми. Песчаные дюны накатывали друг на друга, сминались и перемешивались в образовывавшемся куполе, скоро закрывшем свет луны. И в тот момент, когда их руки засветились кровью, Пустошь потянуло в центр, и песок с гулким стрёкотом впился в куб, из отдельных кусочков превращаясь в темноту, в энергию. Татуировка довольно ёрзала вокруг глаза, откликаясь на знакомую силу, пока Пустошь продолжала преображаться, всё больше и больше покрывая щупальцами куб. Вайесс попробовала было остановить это, но Джон повелительно помотал головой, и она поняла, что так надо.

Стало хорошо настолько, что казалось, все радости жизни, что были «до», просто не существовали, что наслаждение стало единственным, ради чего стоит жить. Пальцы укололо, и по венам потекла синева, пробирая до мурашек и закатанных глаз, до самых блаженных воспоминаний. Это было словно второе рождение, как будто тело стало чем-то лишним, а новые волны удовольствия всё набегали и набегали, погребая её под собой, заталкивая всё глубже в море бессознательности. А потом в этой маленькой Вселенной одного человека появилась боль – сначала чёрная точка, потом шар, и вот она уже хватает, втягивает вездесущими щупальцами синеву, сверкая обсидиановыми пустотами. Пальцы снова прорезало, и кровь из синей начала темнеть, а шар – расширяться всё больше и больше, заполняя уже почти всё существующее пространство. Это была Пустошь, самое её сердце, целый мир, и Вайесс почувствовала, как становится сосудом для неисчислимого количества потерявшихся душ, сохранённых Пустошью внутри себя. В том числе и для погребённых под стеной Вершителей – Вайесс видела, как тянутся к свету их костлявые руки, как теряются в яркости пустые глазницы…

– Я отпускаю, держи крепче! – эхом пронеслось в голове голосом Джона. Ей показалось, что она слышит крики, человеческие, потом что-то ещё, похожее на громкие хлопки или выстрелы, но, как только он оставил её одну, Пустошь навалилась всей своей тяжестью, и голова отключилась, как если бы она тащила на себе огромные, неподъёмные веса.

– Тебе тяжело? – спросила Красная, впитывая льющийся в неё песок.

– Очень.

– И всё равно терпишь?

– Потому что хочу, – ответила Вайесс.

– Тебе не обязательно цепляться за Него, чтобы получить Это.

– Я получу Это и так.

– Дай мне руку, и я избавлю тебя от тяжести.

– Ты правда думаешь, что я сделаю это? – усмехнулась Вайесс. – Оставлю того, кто сделал меня мной?

– Он бросил тебя, – Красная протянула открытую ладонь, Вайесс оставила свою в кармане, – Ты не справишься с целым миром.

– А Джон думает, что справлюсь. Я тоже так думаю, – она помолчала, – Уверена, у него была причина отпустить.

– У тебя не получится…

– Достаточно, – лицо Вайесс исказилось. – Достаточно… Я знаю, что ты боишься, потому что ты – это я, а не наоборот, потому что ты существуешь, только пока я этого хочу.

– Неправда!

– Ты права, не так. Ты существуешь, пока я боюсь себя, пока мне хочется остановиться хотя бы на мгновение, хоть бы единой мыслью сдаться, отказаться от всего, что достигнуто. Не ты поглощаешь Пустошь, а она поглощает тебя. – Красная опустила руку и замолчала. – Прощай.

В стекло, за которым она стояла, ударилась волна песка, погребая под собой её отражение. Вайесс вышвырнуло обратно в мир, и иллюзия пропала, осыпалась невидимым дождём. В глаза ударило утро, заставляя задаться вопросом о том, сколько длилось соединение. «Соединение», потому что теперь Вайесс чувствовала, что не только её тело принадлежит миру, но и мир принадлежит её телу: они как будто стали одним целом, чувствовали друг друга, видели друг друга. Голову накрыла слабость, будто весь череп покрылся льдом, а с движением приходило онемение – последствия долгого нахождения в синхронизации. Татуировка вцепилась в щёку, чего-то требуя, и Вайесс только сейчас заметила, что не одна. По-видимому, заметили и её, но глаза, отвыкшие от нормального света, восстанавливались слишком долго, так же, как и остальное тело, так что разглядеть что-то пока не получалось. Она инстинктивно пошарила руками по земле, пытаясь отыскать Джона, но скоро поняла, что это бесполезно, так что просто поднялась, облокотившись на колено, и стала ждать, пока звучащие в отдалении голоса приблизятся. Ни один из них на голос Джона похож не был. Она подумала, что всегда ощущала его совсем не как «Бога», а скорее просто как наставника.

– Нужно было, – голос был хриплый и какой-то сдавленный. – Чтобы ты закончила ритуал…

– Что случилось? – Вайесс протянула руку и ладонь легла на что-то тёплое и текучее. Джон лежал, захлёбываясь в луже собственной крови. – Не… может быть…

– Поранился, когда прикрывал тебя, – закашлялся он. – Не переживай, я живучее, чем кажусь. Просто слишком много потратил на помощь тебе…

– Спокойно лежи.

– И эти явились…

Удар прикладом в лицо бросил её на землю, на секунду заставив забыть про ранение, зато немножко вернув в норму глаза. Она успела разглядеть Арденнскую форму, потом была речь нескольких человек, от которой она немного отвыкла, в последнее время общаясь только мысленно. В голову и лопатку больно уткнулись два ствола, но на лице, прижатом к песку, не отразилось ни капли страха. Татуировка заверещала, побуждая атаковать, но она сдержала порыв, думая о том, что говорил ей Фабула.

– Отступница? – дуло врезалось в кожу.

– Держи её крепче, – этот голос был издалека, и тот, кто держал её на прицеле, надавил ещё сильнее. – Она нападёт, как только ты потеряешь бдительность. Что со вторым?

– Похоже, без сознания. Пульса нет, – её залихорадило, в висках застучало, но она снова усилием воли привела себя в порядок. Джон не мог её оставить, всё так, как он и задумал. Она на это надеялась.

– Хорошо. Эту в наручники и с собой.

– Да подождите! – железо крепко сомкнулось на запястьях. – Я Волонтёр, из шестого отряда, могу доказать!

– Я лично курировал новичков шестого, так что… Как скажешь. Сейчас проверим, – он пристально посмотрел ей в глаза, потом назад, в сторону копошащегося отряда, носившего туда-сюда разные коробки. – Двадцать девятый, пакуемся!

– Есть! – послышалось оттуда. Командир покрутил головой, одновременно быстро рисуя пальцем круг в воздухе, мол, побыстрее.

– А теперь к тебе, – у командира был плащ без капюшона, волосы под «ёжик» и длинные усы: при обращении он очень близко подносил их к лицу собеседника, как будто пытаясь максимально тщательно рассмотреть каждую черту. – Когда вы вышли с базы?

– Не помню, – честно ответила Вайесс.

– Тут пролёт, ну ничего, ладно, – он покачал головой, усы при этом смотрелись очень несуразно, особенно на фоне посерьёзневшего лица. – А куда направлялись, с какой целью?

– Северный аванпост, тренировка боевых навыков и место будущего базирования.

– Количество?

– Тридцать человек. Лично была знакома примерно с десятью.

– «Была»?

– Остальные погибли. Мы попали в засаду в городе, аванпост был уничтожен, потом мы, сбежавшие, долго плутали по Пустоши, выбрались мы двое.

– Кто он на самом деле? – он осторожно пнул ногой Джона, Вайесс сжала зубы. – На вас обоих одежда отступников.

– Я же говорю, – поднятые брови командира показали, что говорит она неубедительно. Вайесс и сама понимала, что в её оправдании много дыр, но придумывать что-то дельное просто не было времени. – Мой… товарищ. Я тащила его на себе, он был тяжело болен.

– Ясно, – он глянул на обоих, потом на вытянувшихся перед ним в струнку четвёрку солдат. – Забирайте их, разберёмся со всем дома. Всё равно так ничего не выясним.

– Есть! – четвёрка приставила ладони к каскам.

– Док! – крикнул он, рядом моментально оказался парен с красной повязкой на рукаве. – Осмотри-ка лежачего.

– Не думаете, что слишком много подозрительного? – командир бросил на него неприятный взгляд, и Док сразу понял, что ошибся с ранговым обращением, но тот махнул рукой, мол, продолжай. – Эта одежда… И потом, у них не хватило бы запасов воды и еды, выжить в одиночку, тем более с грузом, на сто процентов невозможно. А она ещё и в хорошей форме, здорова. То свечение ночью, ещё вон её татуировка… Дрожь берёт.

– Не неси ерунды, – строго ответил он, похлопав Дока по плечу. – В Арденне с таким разберутся, не наша юрисдикция. Странно – да, но не невозможно. В любом случае, не паникуй и давай-ка за работу.

Вайесс, уперев в спину знакомые автоматы, приказали нести Джона на себе – конечно, хотели проверить выносливость. Она легко вскинула его, так, чтобы лицо оказалось на уровне её, а ноги под мышками: надеялась, что он очнётся и скажет, что делать дальше, даст совет. Нет, даже без заглядывания в белый мир она чувствовала, что надо домой, что там то, что нужно им обоим. Показалось, что Джон одобрил, но наверное только показалось, потому что дыхания всё ещё не было слышно. Зато остановилось кровотечение. Отряд быстро собрался, вскинул на спины рюкзаки, выстроился в длинную, змееобразную колонну. Погода была ясная, и как только взобрались на бархан, она увидела Город – сияющий, белоснежный в лучах полуденного солнца. Сначала только шпили, но через несколько холмов стало видно стены и жилые кварталы – всё сверкающее, на фоне окружающей черноты выделяющееся, как нечто святое, остров мира и благоденствия. Она и сама не заметила, как они успели подобраться настолько близко к Арденне.

– Всё в порядке? – голос Джона вырвал её из воспоминаний, в основном неприятных.

– Наконец-то, – улыбнулась она. Его слова проникали прямо в разум, избегая таких препятствий, как воздух. – Я уже начала переживать.

– Ничего. На самом деле, эти ребята нам очень помогут, так что нам по пути…

– Что случилось ночью? – перебила его Вайесс.

– Они проходили недалеко, – разъяснил Джон. – А у тебя было скоплено очень много энергии. У людей на это разная реакция, один вон испугался, начал палить. Я успел прикрыть тебя.

– Ну, – Вайесс замялась, опустила глаза, – Спасибо, что ли.

– Я давно чувствовал что-то в Арденне, там чёткий след действий Фатума, где-то в центре, точно не пойму, – благодарность Джон проигнорировал. – Надо проверить, если ты всё ещё со мной…

– Я с тобой, – она широко улыбнулась, но тут же закусила губу – чуть не заметил охранник.

– Попробуй кое-что сделать, – Джон мысленно показал в сторону поля справа. – Вон там. Создай бурю.

– Ты о чём? – сдвинула брови Вайесс.

– Получится создать, получится и уничтожить, не переживай. У тебя связь с Пустошью, пора её проверить.

– И как это сделать?

– Ты помнишь то ощущение? Тогда, когда собирала песок в куб? Когда руки наливаются синевой, и энергия проходит от кончиков пальцев, разливается по всему телу, как будто впитываешь нечто меньше воздуха, чёрную силу мира. Вызови в памяти это чувство, пройди через него ещё раз, собери совсем немного, пару крупиц…

– Получается… – руки действительно налились синевой, хоть под плащом не было видно, но как только она попробовала направить её, подчинить, свечение пропало. – Не получается…

– Нет, продолжай, так и надо. Если синева, значит, ты забираешь у себя, но как только начинаешь просить у мира, перестаёшь жертвовать. Сосредоточься ещё.

Пустошь заговорила с ней – песней незыблемости песков, шумом пыли и запахом вездесущей смерти, своим окровавленным остовом, измученным жаждой, своим полным боли шёпотом бурь, сметающими города смерчами. Она доверяла Вайесс свою ношу, своё вековое страдание, свою жизнь, свою слабость и свою силу, каждый миг существования от самого начала до самого конца. Пустошь плакала, как маленький ребёнок, от злости вокруг, от несправедливости и неправильности, и чем больше война накрывала её, тем больше расширялась нервная система ядовитых рек, тем опаснее становилась поверхность – бессознательный ответ насилием на насилие. Вайесс всё понимала, понимала, что некуда выпустить эту ненависть, что невозможно вернуть её в том же объёме, и приходится копить, копить, копить, сдерживаться, страдать от бессилия и бессмысленности. Вся эта ненависть теперь переливалась кровью по её телу, бегала мыслями в голове, Вайесс разделила с миром его тяготы, приняв их на себя вместе с дарами стойкости и мощи. Ради этого она терпела, тренировалась, к этому готовил её Фабула. Она делала это и ради Пустоши, и ради себя самой.

– Пробуй дальше.

– Так и не выходит. Я не понимаю, как это…

– Чем больше тренируешься, тем сильнее контроль.

Вайесс сосредоточилась, насколько это было возможно со скованными за спиной кистями. Хотелось вытянуть руку в направлении мысли, сократить хотя бы на полметра расстояние между собой и целью, сконцентрировать желание в пальцах, как будто от этого стало бы в разы проще. Ей показалось, что песок задвигался, но на лицо налетел ветер, и она поняла, что это совсем не её заслуга. У неё было ощущение, как будто в какой-то части тела появилась новая мышца, но она атрофирована, не проработана, и сейчас Вайесс словно пыталась использовать что-то несуществующее.

– Сколько уже идём-то? – это кто-то спросил за её спиной, тихо.

– Полдня почти, – голос второго был уставший. – Когда привал уже?

– Не будет привала до Аванпоста, – зевнул он. – Глянь лучше на девчонку. Как думаешь, сам смог бы пройти столько?

– Она ещё и этого тащит…

– Я о том же.

– Это дерьмо, – Вайесс прямо видела, как сжались его зубы. Кто другой может сплюнул бы, но здесь, в пустыне, нужно было беречь влагу. – Оскверняет своим существованием нашу землю.

– Думаешь, они всё-таки отступники?

– Думаю, что отступники очень хорошо умеют только две вещи – убивать и держать рот на замке.

– А её ответы?

– Да брехня всё. Будь моя воля, расстрелял бы на месте.

– Заткнулись! Воля, к счастью, не твоя! – один из шедших рядом обернулся – наверное, заместитель, судя по нашивке, – и злобно перевёл взгляд на ботинки болтуна, потом обратно на лицо, передразнивая манеру говорить. – И шагаем молча!

– А… – через минуту попробовал было начать тот, подумав, что зам отвлёкся, но тут же напоролся на ответ.

– Ещё одно слово, и по приходу в лагерь оба… – он показал на говоривших, поводив указательный палец из стороны в сторону. На нём одном были перчатки без пальцев: непонятно зачем, но от этого он как-то выделялся. – …По сто кругов вокруг палатки. Гуськом. С автоматом.

– Так точно!

– Глупо, – он показал пальцами цифру «два». – Я предупреждал.

Вайесс приглушённо прыснула. Захотелось по привычке прикрыть рот рукой, но она вовремя вспомнила, что на них наручники. Зам косо, с неприязнью глянул на неё – наверное, заметил, – но пока ничего не сказал. После этого охота разговаривать отпала у всех. Вайесс отметила, что здесь дисциплина была не чета шестому, где за такие разговоры не то, что не наказывали, – этого даже не замечали.