Текст книги "Факультет чудаков"

Автор книги: Геннадий Гор

Соавторы: Леонид Рахманов,Михаил Слонимский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

ШЕСТАЯ ГЛАВА

За последние дни Базиль слишком часто оказывался жертвой всякого рода неожиданностей и случайностей, но все потом разъяснялось и ему становилось понятно, что иначе не могло быть, события происходили на законных основаниях.

На этот раз его изумление было столь необъятно, что собеседники с пучками в руках успели перемолвиться добрым десятком неспешных деловых фраз, а он все еще пребывал в неподвижности, подобный столбу, к каким привязывали лошадей на площади.

– А, приехал. Отлично, – неопределенно сказал Павел: Сергеевич, заметив Базиля и не выражая особенной радости.

– Здравствуй, мой друг. Подожди тут с минутку, мы скоро пойдем с тобой.

Павел Сергеевич обернулся к купцу с намерением продолжать деловой разговор.

И разговор немедленно возобновился. Базиль снова услышал слова: лен, кудель, пряжа, холстина, почем за штуку и прочее и прочее. Слышать эти слова из уст Павла Сергеевича было так же непривычно, как и видеть в его руках этот паршивый очесок, как видеть самого Павла Сергеевича на базарной площади. Базиль с трудом очнулся, когда Павел Сергеевич, попрощавшись с купцом, подошел к нему и, положив руку ему на плечо, сказал:

– Так идем, мой друг.

Ловко лавируя между возов, Павел Сергеевич шел впереди Базиля, такой же изящный, так же прекрасно одетый, как прежде, в годы беспечной жизни в мире искусства, только в левой манжете его застрял клочок пакли.

Когда выбрались с площади, Павел Сергеевич подождал несколько отставшего Базиля и, смотря на него, проговорил уже менее сухо:

– Да, ты вырос, возмужал. Что ж, пора. Ну, как доехал, рассказывай.

– Архип Шихин вам кланяется, – неожиданно для самого себя сказал Базиль.

Павел Сергеевич ничуть не удивился.

– Ты видел его? Отлично, отлично. Он весьма молодец. Познакомил меня прошлый раз на ярмарке с достойнейшими людьми. Как раз все пригодились мне.

– Что за люди?

– Все купцы, мой друг. Деловые люди.

– Павел Сергеевич, – не утерпел Базиль, – давно вы стали знакомиться с деловыми людьми? Что с вами? Вы так изменились! Скажите мне, что с вами?

Павел Сергеевич нахмурился и заложил правую руку за спину, что предвещало длительный разговор.

– Ты, мой друг, забываешься. Ты забыл, что ты не в Париже беседуешь с приятелем. Со мной такой возбужденный тон неприличен. Ради первого дня нашей встречи я, так и быть, прощаю тебе эту дерзость, но в другой раз, запомни, в другой раз я тебя оштрафую. В каждом подобном случае, а также за иные провинности я стану тебя штрафовать.

– Штрафовать! – задохнулся Базиль.

– Да, накладывать известного размера штраф, или иначе – пеню. Такая метода воспитания работника применяется на английских фабриках и приносит положительные результаты. Эту же методу я введу и на своей фабрике.

– На своей фабрике?!

– На моей фабрике. Но что тебя удивляет, мой друг?

«Все!» – хотелось крикнуть Базилю, но он удержался, потому что уже начинал понимать, что будет благоразумнее вперед помалкивать и поддакивать, а уж Павел Сергеевич сам раскроет перед ним тайну своего нового увлечения. Пока же решил спросить по возможности деловитым тоном:

– И порядочно давно приобрели вы себе фабрику, Павел Сергеевич? Большая, наверно, фабрика?

Вопрос был удачен на взгляд Базиля, но принятое решение – помалкивать и поддакивать – так и не удалось ему соблюсти: ответ Павла Сергеевича окончательно подавил Базиля.

– У меня еще нет пока фабрики, – спокойно сказал Павел Сергеевич. – Мой друг, я советую тебе хорошенько запомнить ту местную истину, что в нашей губернии при данных обстоятельствах несравненно выгоднее построить новую льнопрядильную и ткацкую фабрику, чем купить старую. Так, вот, сообщаю тебе, что этим же летом я начну строить фабрику у себя в имении. Но, – Павел Сергеевич улыбнулся (и улыбка-то у него была не прежняя, а какая-то деревянная), – что я говорю: я начну строить? Не я, а ты начнешь строить, мой друг…

– Я?! – опять задохнулся Базиль.

– Ты, – подтвердил Павел Сергеевич, продолжая улыбаться своей новой улыбкой, – затем я тебя и вытребовал. Довольно зряшного ученья, пора начать дело делать. Да ты не тревожься, что знаний не хватит. Я понимаю, что учился ты не тому, чему следует. Занимался там разными архитектурными безделушками. Это уж моя оплошность. Уж если посылать за границу, так нужно в Англию учиться льняному делу. Ну, ничего, все поправимо. Ты человек молодой, способный, смекнешь, где надо – специальные люди помогут. Да и строить тебе пока не суметь, я ведь знаю, а будешь приказчиком. За рабочими станешь присматривать, учет работам вести, да мало ли что, дело найдется. Когда фабрику выстроим, приспособлю тебя для закупок, станешь по ярмаркам ездить, лен, пеньку закупать, ну, и другие там мои поручения исполнять. Ты – человек верный. А выучиться всякому делу можно. Жаль, конечно, что много я на тебя денег потратил, в Париже тебя пустякам обучал, ну, да ты мне вернешь должок постепенно. По английской методе станем вычеты делать. А жалованье я тебе положу, ты не беспокойся. Жалованье для поощрения, чтобы ты старался. Старайся не ошибаться, и под штрафы не попадешь. Метода очень хорошая.

Павел Сергеевич продолжал говорить все в таком же роде. Что-то о пеньке, о канатной фабрике. Базиль хоть и слушал, но перестал понимать: голова была забита этой пенькой до отказа.

Наконец Павел Сергеевич обратил внимание на болезненный его вид.

– Ты что, нездоров?

– Не совсем, – промямлил Базиль.

– Скоро придем. Да вот уж мы почти дома.

Через минуту вошли в подъезд теткиного дома, памятного по детству. Базиль еще нашел в себе сил вопросительно взглянуть на Павла Сергеевича.

– Я помирился с родственниками, – ответил Павел Сергеевич, занося ногу на ступеньку. – Я на паях с ними строю фабрику.

Последняя надежда Базиля рухнула. До этих слов еще можно было подумать, что увлечение Павла Сергеевича не серьезно. Теперь же…

Его родственников Базиль знал за серьезных людей с меркантильными, как презрительно говорил прежде Павел Сергеевич, то есть основанными на голом расчете, коммерческими интересами. Уж эти-то скрутят Базиля.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

Месяц спустя Базиль в горьком раздумье брел по той же базарной площади, – «будь она проклята!..» Разумеется, это не было праздной прогулкой: строгие поручения Павла Сергеевича неотвратимо толкали в спину.

Прошел всего только месяц, но Базилю он не прошел даром. Одних штрафов скопилось на изрядную сумму… Но прежде всего изменилась его наружность. Сам Павел Сергеевич одевался по-прежнему, но от Базиля потребовал, чтобы тот снял свое европейское платье и взял пример с настоящего купеческого приказчика солидного толка: надел долгополый сюртук и научился с достоинством носить его.

Павел Сергеевич не уставал корить Базиля Парижем и однажды сказал, подведя его к зеркалу:

– У парижан есть единственное достоинство: они переимчивы, как обезьяны. Надеюсь, хоть эту-то пользу тебе оказал Париж? Научил перенимать чужие манеры. Так вот, я тебе приказываю: научись в совершенстве подражать всем приемам Харлампия, что служит у купца Титкова. Сначала ты перед зеркалом выучишься держаться и разговаривать с работниками, в точности как он.

– Неужели вы хотите, чтобы я раздавал зуботычины? – взмолился Базиль.

– Мой друг, штрафую тебя на двадцать копеек. Когда ты научишься владеть собой? Итак, продолжаю. Запомни, пожалуйста; я хочу сделать из тебя универсального помощника. Так или иначе, ты образован, развит, умен, одарен, но все это может оказаться бесполезным и даже вредным грузом, если ты будешь не у дел в моем хозяйстве. Скажу тебе откровенно, мой друг: такой человек, как Харлампий, мне больше бы пригодился, он золото, он совершенно в своем роде. Но такого у меня нет, и я решил сделать нужного человека из тебя. Тем более, что меня давно уже беспокоила мысль, как мне тебя использовать в своем хозяйстве, чтобы ты не был лишнею спицей в колеснице. Я полгода над этим думал и только потому и не вызывал тебя из Парижа, что все не мог решиться, как поступить с тобой в точном сообразии с моими принципами. А мой основной принцип таков: каждого из моих людей использовать как можно целесообразнее. Система в работе должна быть разумной: штрафы и поощрения, как я тебе говорил, и наивыгоднейшее использование способностей каждого. С тобой несколько труднее. Повторяю: призови на помощь парижскую переимчивость. Скажу несколько слов относительно зуботычин, как ты о них грубо отозвался. Не нужно фантазировать, мы живем в России, – мой друг, ты видишь, как я откровенен с тобой, оцени это и считай поощрением, – я говорю: мы живем в России! Эти люди тебя уважать не будут, если ты не покажешь им свою власть, тем более, что ты не барин. Так что советую, в твоих интересах и в интересах дела, учить их, когда это нужно. А сам, повторяю, учись у Харлампия, друг мой. Подражай Харлампию.

Увы! Базиль оказался бездарным учеником. Только что вчера он был оштрафован на целый полтинник за то, что один пожилой работник назвал его Васенькой.

– Ты не должен допускать ни малейшей фамильярности, – выговаривал ему после Павел Сергеевич, – «Я тебе не Васенька, а Василий Иванович, штрафую тебя за дерзость на четверть дня, отработаешь в субботу», – вот что ты должен был сказать старику.

«И это лучший из людей!» – с надрывом думал Базиль, шагая по площади.

Павел Сергеевич отлично понимал, как страшно Базилю видеть ту пропасть, что отделяла прежнего Павла Сергеевича от теперешнего. Однажды он попробовал объяснить Базилю, что пропасть не так-то уж велика на самом деле и нужно смотреть на нее проще. Он сказал:

– До сорока лет я проживал деньги, а после сорока – стал наживать и впредь хочу наживать. Вот и вся пропасть. Понимаешь?

– Понимаю, – глухо ответил Базиль.

Базиль многое понял. Вначале он был ошарашен свалившейся на него бедой: его, архитектора, свободного художника с творческими порывами и с лучшими аттестациями, да еще размечтавшегося об усыновлении его прекраснодушным меценатом, вдруг засунули в мерзкую шкуру подневольного человека и словно для насмешки заставили притеснять других, таких же подневольных людей… Ему все казалось сперва, что это недоразумение и как только Павел Сергеевич перестанет водиться с деловыми своими родственниками и решит, что не дворянское это дело – затевать фабрику, то все пойдет по-хорошему, все пойдет по-старому – Павел Сергеевич отпустит Базиля в Париж.

Прошел месяц, но ничто не изменилось. И не изменится, должно быть…

«И впредь хочу наживать», – сказал Павел Сергеевич.

Впрочем, Базилю иной раз казалось, что он примирился бы уж со всем, лишь дайте ему любимое дело, дайте ему искусство… Он все чаще теперь утверждался в таких настроениях и порой заставлял себя… подражать Харлампию, воображая, что получит за это награду – искусство, Париж… Иногда же, напротив, казалось все безнадежным:

– Барин! Так нет, не он… Или он? Он, он! Ей-богу, он! Одет не по-своему, а он самый. Оказия… Барин!

Эти возгласы исходили откуда-то сверху. Базиль поднял голову. Из окна двухэтажного дома, выходившего дрянным фасадом на площадь, выставилось румяное круглое лицо, гримасничающее от удовольствия, что его заметили.

– А, это ты, – сказал Базиль, останавливаясь перед окном. – Ты что тут делаешь?

– Чай пью, – отвечало лицо. Пот катился с него и падал с высоты второго этажа на площадь.

– Кто же тебя тут чаем поит?

– Сам пью. Трактир, не видишь…

– Как ты в здешний трактир попал?

– А проездом.

– Куда теперь едешь?

– В Питер, за молодым барином-офицером. Письмо пришло. Посылайте, говорит, за мной Мишку. На Троицу, говорит, почтю вас приездом.

– Вот оно что…

Базиль опустил голову и задумался.

Парень еще раз внимательно оглядел его сверху, а затем спросил:

– А ты что так вырядился?

– Я не сам. Меня барин вырядил, – отвечал Базиль, смотря в землю и пощипывая докучный сюртук.

Парень свистнул.

– Вона что!

Помолчали. Парень, не отрываясь, смотрел на Базиля и точно ждал чего-то.

– Запрягать, может? – спросил он вдруг.

– А? – Базиль вздрогнул.

– Едем, говорю, что ли? В Питер-то, говорю, едем, что ли? – прокричал парень с налитым кровью лицом, свесясь за подоконник до пояса.

Базиль, опустив голову, стоял молча. Через полминуты он сказал очень бодро и просто:

– Запрягай.

И вдруг, повинуясь внезапно нахлынувшей злости, сорвал с головы безобразный картуз свой, швырнул наземь и, стиснув зубы, приступил ногою.

– Вот это по-нашему! – восхитился парень. – А все же картузик-то подыми, пригодится. Не близко ехать.

Парень резко вскочил с подоконника и, довольно похлопав себя по налитому чаем пузу, побежал запрягать.

Через полчаса, в чем был и как был, то есть вовсе уж налегке, Базиль катил в Петербург. Поручения Павла Сергеевича не толкали его в спину. Он снова катил сам по себе.

– Ну что, теперь веришь? – напряженным, нетерпеливым голосом говорил он, тиская парню плечо. – Веришь мне? А?

Парень в ответ хлестал по коням.

– Как не верить. – Он хлестал шибче и шибче. – Только бы не настиг. Ты скорее в чужие края утекай.

Он еще и еще хлестал кнутом, и бричка на этот раз неслась во весь опор.

Перед Базилем встал образ дерзкого, хитрого рыжего изувера, спасающего его самым чудесным, неведомым способом.

– Архип Шихин! – крикнул Базиль, привставая в бричке.

– Выручай меня от мецената!

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Петербург встретил его безлюдьем. Белая ночь освещала улицы кладбищенским светом, дома стояли, как вымершие. Базилю было немного не по себе.

В последний, быть может, раз обернулся к нему паренек с козел:

– Куда отвезти-то тебя?

– Никуда, – ответил Базиль, более всего не желавший сейчас видеть Исакия Исакиевича. – Я пойду так пока. До утра поброжу.

– Смотри, будочники заберут.

– Не заберут.

Базиль неловко вылез из брички.

– Прощай, Миша. Спасибо. Возьми вот…

– Иди ты! – рассердился парень. – Стану я от тебя брать!

– Ну, спасибо, Миша.

Они расстались.

«Надо бы понежнее», – подумал Базиль, уходя, но постеснялся обернуться и окрикнуть. Он слышал: бричка завернула в боковую улицу. Стук колес стал заглушаться шагами Базиля и скоро совсем пропал.

Базиль шел. Сначала он шел без цели и, лишь выйдя на Гороховую, поймал себя на мысли о том, что ведь желанное место находится неподалеку, подчинился обновившемуся желанию, прибавил шагу и через десять минут был на месте.

Исаакиевская площадь лежала за своим забором. Сотни тысяч пудов гранита отдыхали от людей. Это были огромные, тяжкие камни. Через три часа придут люди и станут опять кромсать, бить, переваливать с боку на бок, поволокут их куда-то, опустят в глубокие ямы или поднимут на страшную высоту…

Всю ночь у забора ходил молодой человек в мешковатом, постылом костюме и думал о камнях, называя их в мыслях «гениальною тяжестью». Он ходил все вокруг да вокруг, и, если б не караульные, он перелез бы через забор. Но караульные инвалиды бодрствовали. Как вор, он тайком искал щели, чтобы взглянуть на камни.

В середине ночи его посетило дикое желание. Он возмечтал: пусть будут камни его, а не Монферана, пусть будет площадь его, а не Монферана. К черту полнощекого француза! Это Базиль, а не Монферан воздвигает великое здание. Он будет вторым Пиранези, неистовым нагромождателем тысячепудовых камней.

Базиль не сошел с ума, он лишь сильнее, чем прежде, почувствовал вдруг, что ради такого счастья – строить из этих камней – готов пожертвовать многим.

Даже Парижем.

В четыре часа утра за забором на площади зазвонил колокол. Это была побудка. Базиль стоял на набережной Мойки, привалившись к парапету. Он устал, хотел спать, и сигнал на побудку болезненно отозвался во всем его теле. Сигнал неожиданно приравнял Базиля к тем людям, что, кряхтя, поднимались в эту минуту со своих нар в бараках.

Через полчаса колокол зазвонил во второй раз. Это был сигнал к работе. И Базиль послушно встряхнулся, отвалился от парапета, сжал кулаки и пошел – словно бы и впрямь на работу.

Караульный не пропустил его на площадь.

– Контора открывается в восемь, али не знаешь?

Базиль пошел к Неве. Может быть, там, у пристани, где выгружают колонны, он встретит Шихина.

У пристани в это утро не выгружали колонн. Какое-то судно стояло там, готовясь, как видно, в скором времени отвалить.

По пристани из конца в конец ходил, отдавая приказания, неизвестный Базилю рябой человек.

Базиль решился спросить его:

– Купца Шихина не видали сегодня?

– И не увижу, – был зловещий ответ.

– А… – заикнулся Базиль.

– Купца Шихина нет в Петербурге, – отрезан рябой человек.

Базиль побледнел.

– Где же он?

– В каменоломне.

– Скажите, это очень далеко?

Вместо того чтобы засмеяться над наивным вопросом, рябой с любопытством взглянул на Базиля. Он, как видно, заинтересовался молодым человеком, которого так встревожила весть об отсутствии купца Шихина.

– На острове, близ Фридрихсгама, в Финском заливе, – серьезно ответил рябой и в свою очередь спросил юношу: – Нужно видеть Шихина, что ли?

Базиль от волнения и разочарования готов был заплакать.

– О! Очень нужно, – сказал он, умоляюще смотря на рябого, словно тот не пускал его к Шихину. – А скоро он оттуда вернется?

– Долго. Может, совсем не вернется, – сердито сказал рябой.

– Почему? – Базиль окончательно оробел.

– Там у него рабочие брюхом хворают да подыхают, так он обещал за компанию и сам издохнуть.

Базиль понял, что незнакомец издевается над ним и над Шихиным, и печально отошел в сторону.

Рябой продолжал мерить шагами пристань и начальнически покрикивать на матросов. Когда все у тех было готово, он перескочил на судно и крикнул Базилю:

– Эй, молодец! Коли соскучился по Архипу, прыгай сюда, так и быть, отвезу. Коли сдохнешь – не жалуйся.

Базиль в пять прыжков очутился на палубе.

По Неве шли на веслах, выйдя в залив, поставили парус. Попутный ветер, как тот попутный ямщик, с которым расстались сегодня ночью, радовал сердце Базиля.

«Дуй, задувай, – восклицал про себя Базиль, – скорей будем на острове!»

Не замечая, что люди посмеиваются над ним, Базиль вел себя крайне возбужденно: став у борта на носу, разговаривал сам с собой, размахивал картузом. Переход от отчаяния к радостной уверенности был слишком велик. Скоро он снова почувствовал утомление, лег, где стоял, и тотчас заснул, по-простецки всхрапывая.

На остров пришли через сутки. Большую часть этого времени Базиль проспал.

После сна настроение его продолжало быть повышенным, а когда судно вошло в пролив, отделявший остров Питерлак от фридрихсгамского берега, то Базиль уж не мог спокойно стоять на месте.

На пристани стоял Шихин с группой рабочих.

– Гостя тебе привез! – крикнул рябой капитан. – Слышишь, Архип Евсеевич, гостя привез!

– Милости просим! – весело отвечал Шихин и с усмешкой прищурился на Базиля.

Но Базиль уже не боялся хитрой его улыбки: он доверился Шихину, Шихин должен его выручить. Сам напряженно улыбаясь, Базиль смотрел на него, не отрывая глаз и не говоря ни слова.

Судно стало у пристани.

Базиль мигом выскочил, и словно бы само собой получилось, что они обнялись с Шихиным и троекратно, по-русски, облобызались. И Базилю это не показалось в диковинку.

– Вот… приехал, – смущенно сказал Базиль, – поговорить с вами надо бы…

– После поговорим, – сказал Шихин, щурясь на одежду Базиля. – После, милый. Сейчас-то уж мне сильно некогда. Погуляй пока, посмотри на нашу работу. А я во Фридрихсгам денька на два съезжу. Вон, легки на помине, уж подают лодку.

– Вы уезжаете? – испугался Базиль.

– Говорю, ненадолго. Дела, милый. Чего испугался? Раз приехал ко мне, бояться некого, рукой не достанут, вода кругом. Павел Сергеевич-то как поживают?

– Ах, о нем-то как раз… Надо все рассказать вам… Как же? Вы уезжаете?

– Погуляй, погуляй. Через два дня вернусь. Говорю ведь, теперь-то уж обойдется, раз ко мне приехал. Эк, напугался! Поссорились, что ли, с Павлом Сергеевичем? Ладно, выручу, сказал: Шихин выручит, и выручу. Живи себе, ни о чем не тревожься. А сейчас-то уж мне сильно некогда. До свиданьица.

Ласково улыбаясь, Шихин сел в лодку. Базиль начинал успокаиваться под влиянием его слов и совсем ободрился, когда тот крикнул какому-то высоченному мужику, стоявшему на берегу рядом с Базилем.

– Максимыч, ты позаботься о молодце. Ночевать положи в моей светелке. Покорми, когда следует. Ну, с богом!

Лодка отчалила.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Снова оставшись один, Базиль, в первую минуту не знал, что ему делать. Взгляд еще раз остановился на лодке, быстро удалявшейся от острова: Шихин сидел на средней скамеечке, лицом к Базилю, и приветливо махал рукой. Базиль ответил тем же и, кажется, окончательно успокоился.

В последний раз он взглянул на пролив. Вода и небо были окрашены всеми цветами утра. С того берега поднималось солнце. Базилю не было никакого дела до красот моря, и он решительно повернулся лицом к своей суше.

На пристани и на судне опустело, все ушли в бараки, расположенные где-то неподалеку. Но что ему было до людей! Перед ним открылись каменоломни, те самые таинственные недра, в которых волшебным, должно быть, способом добывались возлюбленные его монолиты. Вот они, каменные чудовищные стволы. Два из них лежали тут же на пристани, на бревенчатом широченном помосте, укрепленном на многочисленных сваях. Сваи были забиты в дно морское.

Дрожа от нетерпения, Базиль кинулся к монолитам. Там, в Петербурге, ему так и не удалось увидеть их близко, на ощупь. Но он понимал, что и здесь ему нужно быть хладнокровнее, нужно усвоить выдержку настоящего строителя, иначе он ничего не рассмотрит как следует. Сдерживая себя, он прошел рядом с колонной по всей длине ее. Оказалось тридцать шагов. Это был не совсем точный счет, потому что шагать приходилось не по ровному месту, а перешагивать через бревна, на которых лежали колонны (и по которым их перекатывали в свое время). Толщина монолита превышала рост Базиля с поднятой рукой и равнялась примерно одной сажени. Гранит был весьма грубо обтесан, но тем большее впечатление производил общий вид монолита: как будто не кропотливые человеческие руки трудились над ним, а мощные длани каких-то титанов рубили с плеча.

– Чего смотришь, парень? Какие мы штучки работаем? – Позади Базиля стоял мужичонка в посконных портках и пропотевшей рубахе и скалил зубы. – Ты на место ступай, погляди, как их откалывают. Так работаем, аж порода стонет.

– Стонет? – наивно удивился Базиль. – Люди стонут.

– Вишь, как ты понял! – засмеялся мужик. – А ничего не скажу, бывает, что и мы стонем, людская наша порода. Особливо, когда брюхо схватит… Да уж мы-то не в счет. Я про нее сказал, вот про каменную породу, – мужик похлопал ладонью по монолиту. – Ишь ведь, идол какой.

«Ах, как он метко сказал, – подумал Базиль, – и вправду, как каменный идол…»

– А ты, может, сделаешь милость, проведешь меня в ваши каменоломни? – сказал Базиль.

– Так я же и пришел затем, Максимыч прислал. Пойдем, милачок. Ты что, племянник Архипу-то Евсеевичу будешь?

– Племянник, – солгал Базиль, не зная, что сказать о себе.

– Да ты, поди, есть хочешь? Максимыч тоже велел спросить. Пойдем, позавтракаешь.

– Не хочу, – сказал Базиль и опять солгал: ему хотелось есть, но еще больше хотелось скорее увидеть каменоломни. А самая забота о нем Максимыча и этого мужика ему очень понравилась и настроила его к тихому благодушию.

Они отправились.

– Далеко это?

– Раньше ближе было. Вот, где идем, тут и было, тут и ломали. А теперь, видишь, подчистили нагладко. Теперь уж вон ту скалу колем.

– Как, вон эту? Так близко все же.

– Ну, парень, пока от нее допрешь до пристани идола нашего, так как раз с пупа сдернешь.

Подле самой скалы лежал отваленный, но еще не обтесанный четырехгранной формы обрубок. Длиной он был более восьми сажен, но один конец его был негодный, с порочной трещиной, и надлежало его обрубить. Странно звучали слова – обтесать, обрубить, словно орудовали так не с камнем огромных размеров и неимоверной твердости, а с легким, податливым деревом.

Немного поодаль от скалы лежали два монолита, уже начатые отделкой.

– А где же рабочие? – спросил Базиль, вовсе не видя людей в каменоломне.

Мужик снова оскалил зубы.

– Дай хоть позавтракать. Уж и так изморились. Дай два денька вздохнуть без хозяина… Ой, да забыл я, что ты ведь племянничек ему будешь, – спохватился мужик.

Базиль внутренне побранил себя, зачем его угораздило назваться племянником Шихина, но было уже поздно оправдываться: из бараков валила толпа.

– Сколько их? – изумился Базиль при виде такой толпы.

– Да, почитай, сотен пять будет сегодня. А вот сочти сам. На отколке вот этого ближнего – шестьдесят человек. Дыры бурят для отколки вон этого, что за ближним, в скале, отсюда не видно, – тридцать человек. По сорока на этих трех, отколотых. Двадцать пять плотников. Шестьдесят черновых там да здесь работают. Ну, да целая сотня плиту добывают от той же скалы. Что от скалы остается – все в ход идет. Ну, счел сколько?

– Четыреста тридцать, – ответил Базиль.

Эти четыреста тридцать уже явились, с гамом пройдя мимо них, и рассыпались по своим местам.

– Пора и мне, – сказал проводник Базиля, – легкого разговору понемножку.

– Ты тоже работаешь?

– Нет, я в юливирной лавке брильянтами торгую!

Веселый мужик взобрался на скалу, и в руках его, откуда ни возьмись, очутился длинный бур.

– Ну, так лезь за мной.

Базиль поспешил вскарабкаться.

По боковой части скалы они подошли к месту отколки.

Шестьдесят человек с кувалдами в руках стояли вдоль желобка, высеченного в камне во всю длину будущей колонны. Стояли они – тридцать с одной стороны желоба и тридцать с другой, но не друг против друга, а в шахматном порядке. По дну желоба были пробурены дыры на расстоянии фута одна от другой и, как видно, на большую глубину. Из этих дыр торчали железные клинья.

– Начнем, – сказал крайний.

Все приготовились, крепко ухватив кувалды обеими руками и развернув корпус – откинувшись назад и немного вправо.

– Р-р-раз!

Все кувалды одновременно описали стремительную дугу в воздухе, полную окружность без малого, и ударили по клиньям. Каждая просвистала возле самого уха соседнего работника.

– Р-раз!

Кувалды снова ударили.

– Р-раз! Да-а – р-раз! Да-а – р-раз!

Кувалды зачастили, но, ускоряя удары, никто не сбивался со счета, все ударяли по команде. Все шестьдесят человек представляли единую машину.

«Неужели же целый день так?» – подумал Базиль с загоревшимися глазами при виде такого совершенного инструмента в сто двадцать рук.

– Так часиков с четырех утра да до девяти вечера, как на музыке играют, – сказал над самым ухом Базиля знакомый голос. – Иной к вечеру так наиграется, что уж бьет, как во сне. Махать – махает, а куда махает – и сам не знает. Как сознание ему вскружит, он – раз! – и махнет по чужой башке… Всяко бывает. Ну, пойдем теперь, на мою работу взглянешь. Наша работа не такая согласная, больше вразброд.

Позади откалываемой колонны, на той же скале подготовляли отколку другой колонны: бурили те самые дыры, в которые потом будут вгоняться клинья. Это была еще более затяжная работа: нужно пробурить дыры саженной глубины, как раз до подслойка в породе. Держа в левой руке бур, его немного повертывали в ладони, перед тем как ударить по нему киянкой (киянка – молот, более легкий, чем кувалда, раз в пять легче). Били действительно вразброд, как кому удобнее, каждый сам по себе; здесь не нужен был общий, расклинивающий породу удар.

Не желая обидеть своего провожатого, Базиль минут десять постоял, посмотрел, как работают он и его товарищи, но это было менее интересно, чем смотреть на отколку, и Базиль снова вернулся туда, чтобы еще хоть немного полюбоваться на согласные взмахи полупудовых кувалд.

Базиль разглядел новую подробность: клинья, оказывается, не просто забивались в дыры, а вставлялись меж железных закладок. Это увеличивало расклинивающую силу.

Когда рабочие минут на пять прекратили работу, чтобы отдышаться и покурить, Базиль спросил крайнего, скоро ли появится трещина.

Рабочий пробурчал что-то, свертывая цыгарку. Базиль его не понял. Другой ответил резко:

– Когда мы треснем, тогда и оно треснет.

Кто-то засмеялся, кто-то звонко сплюнул. Базиль почувствовал, что здесь не расположены к беседе. Порешив осмотреть все в одиночку, он слез со скалы и пошел к группе, занятой обтескою монолитов. Это было сложнейшее дело. Он станет осматривать его долго. Покончив с ним, он перейдет к кузнице. Покончив с кузницей…

Базиль улыбнулся своей деловитости. Может же он хоть немного отдохнуть от такой деловитости, от такого сухого, чинного распорядка, назначенного на сегодня им самим. Может же он хоть немного помечтать. Но, как ни странно, ему хочется думать как раз о нем, об этом деловом распорядке. Чем суше, чем деловитее, тем кажется он идеальнее в глазах Базиля: «Люди должны служить исполнительными механизмами: шестьдесят человек – сто двадцать рук – ударяют одновременно кувалдами. Так с утра до вечера. Они не должны уставать. Это глупости, что у них голова кружится. Да и пусть кружится. Дело важнее. Искусство не ждет. Искусство должно создавать мировые памятники…»

– Слушай, я тебя обманул…

Базиль оглянулся с досадой. Это был опять тот бурильщик. Он запыхался, спеша к Базилю, рубаха его прилипала к телу.

– Я тебя обманул, – повторял он с комичной тревогой, – я сказал, что целая сотня будет сегодня на околке плиты, так я тебя обманул, парень… Я забыл, что она сегодня на перекате… И все черновые с ней… Гляди вон на пристань. Видишь?

Базиль устремил взгляд на пристань. Покоившиеся на ней монолиты окружала толпа. Через пристань на судно тянулись канаты. Значит, там перекатывают монолиты на судно. Вот куда надо бежать Базилю. Он так хотел видеть это вблизи… Пару колонн, по восемь тысяч пудов каждая, перекатят на палубу плоскодонного судна, как пару бревнышек. Это уже само по себе искусство. Какое счастье, что это случится при нем!

Медленно, точно оттягивая удовольствие, Базиль двинулся с места.

– А там сейчас одного задавило, – тихо сказал бурильщик, – царство ему небесное. Сходи, погляди, молодому все интересно.