Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Старый Новый год

Всё началось с приглашения его друзей встретить старый Новый год. Это была молодая супружеская пара. Оба физики, из хороших семей с большим запасом гуманитарных пристрастий и друзей из «золотой» молодёжи того времени. Они как перспективные специалисты первые получили квартиру от оборонного завода, чем немедленно воспользовалась творческая братия, избрав их домашний очаг в качестве площадки для литерных тусовок. Ольга, изящная хрупкая женщина, внешне напоминавшая японку, была дочерью крупного руководителя атомной промышленности. Её мама, ещё красивая казашка, сумела покорить сердце полурусского-полуприбалта, когда они ещё работали простыми инженерами под Семипалатинском. Муж Ольги, Андрей, не обладая столь крутым генетическим замесом, был просто способным инженером-физиком, только начинавшим под руководством своей очаровательной жены впитывать азы богемной жизни. Герман, который поначалу довольно вяло волочился за симпатичной однокурсницей, столкнувшись с неукротимым напором страсти своего конкурента, довольно быстро ретировался, разумно полагая, что на японках свет клином не сошёлся. Однако отношений с Ольгой не прервал, удачно вписавшись в её семью в качестве друга. Втроём, а чаще вдвоём, без Андрея, они ходили по выставкам, концертам и принимали участие во многих мероприятиях, которые разнообразили культурную жизнь города N-ска.

Хотя приглашение исходило от Андрея и Ольги, сама встреча старого Нового года предполагалась на квартире их друзей – пианистов Сытиных, Наташи и Гены. Герман был хорошо с ними знаком, однако автономных отношений с музыкантами не поддерживал. Имея небольшой опыт скрипача-исполнителя и художника-любителя, он полагал, что нормальному человеку достаточно потреблять продукцию изящных искусств, избегая тесного соприкосновения с их творческой кухней, и уж, избави Бог, быть вовлечённым в альковные страсти этой неугомонной категории советских граждан. Но милые камерные капустники, творческие вечера и незамысловатые пирушки он любил.

Герман ещё и двух лет не проработал в КГБ, поэтому часто терялся – как вести себя на людях в новом качестве. Обычно он просто умалчивал о новом месте работы, а если кто и донимал его вопросами, лукавил или ограничивался общеизвестными банальностями.

Компания музыкантов встретила семью инженеров и сопровождающее их лицо в приподнятом настроении. Герману большинство участников капустника были знакомы. Зная предпочтения и вкусы околомузыкальной публики, он оделся более чем просто: старый вязаный свитер, видавшие виды брюки, сшитые по случаю им самим, и яркая оранжевая рубаха с распущенным воротом. Хозяйка, стройная и необычайно женственная особа, встретила их у порога, рассыпая ворох новостей и комплиментов. Обнявшись с Ольгой и приняв рукопожатие от Андрея, Наташа с жаром поцеловала Германа и, взяв его за руку, повела в комнату. Веселье уже было в разгаре. За старым разбитым пианино со снятой передней панелью сидели два тапёра и отчаянно лупили по клавишам. Один из исполнителей был Генка Сытин, Наташкин муж, а второй, как оказалось, виолончелист, виртуозно владевший ещё кучей музыкальных инструментов. Герман уже было метнулся к дивану, имея намерение ненавязчиво и поэтапно вписаться в компанию, но Наталья увлекла его в середину комнаты и, ловко развернув перед ёлкой, вдруг крикнула:

– Всем заткнуться! Эй, вы, там, за фоно, уймитесь на минуту!

Сытин, разразившись финальным аккордом и картинно закрутив стул, уставился всей своей веснушчатой физиономией на Германа.

– Гера, привет, старина! Где скрывался, гнусный потаскун? – приветствовал он вновь прибывшего под затихающие трели виолончелиста, добравшегося, наконец, в отсутствии маэстро до верхних октав умирающего инструмента.

– Лена, Виталий, кончайте лизаться, – обратилась Наталья к разомлевшей парочке, тискающей друг друга в углу комнаты. – Ещё раз прошу всех умолкнуть! Позвольте мне представить, кто ещё не знает, нашего хорошего друга – Германа, тонкого ценителя искусств и с недавнего времени – сотрудника КГБ.

Компания затихла и несколько опешила. Герман просто остолбенел. Ольга замерла, превратившись в японскую фарфоровую статуэтку. Её муж, словно продолжая урок хороших манер, картинно улыбался, скаля зубы по американским лекалам.

– А он вообще-то живой? – в полной тишине прозвучал чей-то женский голос. Этот наивный вопрос разрядил обстановку. Толпа зашлась истеричным хохотом. Герман, который вознамерился выступить с категоричным опровержением, плюнул на всё и со словами «Эх ты!» чмокнул Наталью в щёку и плюхнулся на диван. Сытин, совершенно довольный произведённым эффектом, раскрутил табурет в обратную сторону и ударил по клавишам. «Наш паровоз вперёд лети... В коммуне остановка...», – козлиным тенором запел Наташкин муж, толкая локтем ещё не пришедшего в себя второго тапёра. И через мгновение они уже насиловали инструмент в четыре руки, оглашая квартиру и её окрестности своими мерзкими голосами.

К Герману подходили ещё незнакомые ему музыканты, парами и по одному, наигранно-чопорно представлялись, говорили банальные глупости, тут же смеялись, повизгивали и предлагали выпить на брудершафт.

– Гера, брось ты их всех, айда к нам, петь будешь, – крикнул Сытин, вновь вернувшийся к импровизациям на тему песен из кинофильма «С лёгким паром».

– Я ж из всех песен только по куплету знаю, – попытался отнекаться разоблачённый чекист.

– Ну и хрен с ним, ты только начни, у нас есть, кому подхватить.

Толпа, предчувствуя очередной прикол, жидко захлопала в ладоши и вразнобой потребовала: «Просим! Просим!» Генка Сытин наливал другу-тапёру водку, когда Герман внезапно грянул всю глотку:

– Бо-о-оже, царя храни-и-и! Си-ильный, держа-а-авный...

Сытин залпом выпил рюмку виолончелиста и на слове «державный» ударил аккордами. Несмотря на тонкий козлиный голос, Генка обладал абсолютным слухом и часто на спор угадывал, повернувшись спиной к роялю, любую клавишу, которую недоверчивые спорщики нажимали на инструменте. Зычный голос Германа, отточенный двумя годами службы в армии, не мог заглушить блеяний своего талантливого аккомпаниатора, который в такт старого российского гимна тряс маленькой головой с жидкими длинными волосами. Виолончелист, обидевшись за уведённую из-под носа рюмку, быстро её наполнил, встал и залпом осушил. После чего налил вторую и с грацией пьяного бегемота заковылял к Герману.

– Молодец! Орёл! Наш мужик! – заворачивая кренделем руку для брудершафта, басил виолончелист. От суровой необходимости слиться устами с музыкантом Герман отвертеться не мог. И он, продолжая петь, встал с дивана.

– Эммануил, – представился новый знакомый и смачно облобызал Германа.

– ...на славу, на сла-а-аву... – доблеивал державный гимн одинокий Сытин.

– Густо поешь, – одобрительно отозвался новый знакомый о его вокальных способностях, – должно, в хоре КГБ научился?

– Да меня только приняли... нету там никакой хора!

– А чем же вы тогда занимаетесь там?

– Да так, разным... по мелочи...

Одинокий тапёр уже играл и пел песни из мультфильма «Голубой щенок».

– Как они тебе?

– Кто?

– Голубые... щенки, ёптыть!

– Да никак, – не совсем врубаясь в сказанное, пытался избавиться от виолончелиста Герман.

– Не терплю!.. Полконсерватории – гомики... жопники голубые, мля-нах!

– Понимаю... Мануил, а что вы все до меня докопались. Ну, служу я...

– Ув-в-важаю!

– Нет же, погоди, вот глянь только, видишь – Андрей, что рядом с японочкой стоит.

– Андрюху знаю и Ольгу-японку тоже...

– А ты знаешь, что Андрей – лауреат Премии Ленинского комсомола?

– Не гони! Он же ни на одном инструменте не играет, медведь на...

– Блин, он по физике лауреат, по ядерной, понял!

– Че не понять, бомбу делает, и праи-и-ильно! – икая, согласился Эммануил.

– Нет, бомбы он не делает. Он открыл новый эффект, понимаешь, если... – и Герман с жаром начал излагать суть квантового эффекта, открытого мужем его подруги: – ...представь только... энергетическая яма... проявляется туннельный эффект... через энергетический барьер... попадая в запретную зону... сливается с ядром... осколки новых элементов... – тараторил Герман в ухо насупившемуся виолончелисту. – Ну, ты понял! Он же почти Эйнштейн!

– Смекаю.

– Ну вот, а ты – «кэгэбэшник», «кэгэбэшник»! Вот настоящий мужик! Науку двигает, – отводя от себя внимание, распространялся Герман.

– Как, говоришь, через туннель трахал?

– Да ну тебя, Мануил! – отчаявшись сбросить с себя ярмо всеобщего интереса, только и мог сказать раздосадованный Герман.

– Смекаю... – задумчиво повторил Эммануил, потом залпом выпил очередную рюмку и, закусив бутербродом с форшмаком, вдруг возвысил свой голос:

– Друзья, минуточку внимания! Наш друг Герман привёл с собой Эйнштейна!

– Да не я, они меня привели... и не Эйнштейн он, а...

– Не перебивай, я же тебя слушал! – строго пресёк самодеятельность выступающий и, обращаясь к присутствующим: – Это не Эйнштейн, а Андрюха, дай я тебя поцелую, – с этими словами виолончелист загрёб ядерного физика и сделал с ним то же, что и с Германом.

– Андрюха не только наш друг, – продолжил хмелеющий оратор, – но и ядрёный физик. Недавно Андрюша огрёб госпремию и даже её не обмыл! Нехорошо... грёб-тыть!

– Да не гос-, а комсомольскую премию, – суфлировал Герман.

– Не важно... Так вот, – продолжал распаляться Эммануил, – теперь наши ракеты будут ещё ядрёней, патаму чта...

– Он ракеты не делает, он учёный... – продолжал настаивать Герман, посматривая в сторону Андрея, который перестал вежливо улыбаться и стоял в полной растерянности. Ольга уже подбежала к хозяйке квартиры, чтобы предупредить возможный конфуз, но было поздно.

– ...патаму чта наш Эйнштейн изобрёл частицы, которые пролезают через туннель в запретную зону и, скатившись в квантовую яму, начинают сношаться с ядром, да так, что брызги летят на энергетический забор!

– Энергетический барьер... осколки, а не брызги! – схватившись за голову, простонал Герман, пытаясь поправить зарвавшегося музыканта.

– И за это – госпремию! – не унимался Эммануил. – Где справедливость? Я вообще пока в стройотряде был, в хлеву сношался... по уши в дерьме, а мне даже трудодни не закрыли! – нёс околесицу оратор.

– Эмми, дорогой, садись уже к роялю, – подскочила Наталья, – всем всё понятно, ты только не волнуйся. Вон и Геночка тебя ждёт, – указывая на своего мужа, ласково щебетала хозяйка. Генка Сытин спал, провалившись головой в открытое нутро пианино. – Гена! – будя супруга, крикнула Наташа, – сыграй нам Юнну Мориц про дырочку в правом боку. Её Оля очень любит!

Сытин ещё только пытался занять исходное положение, когда рядом упало тело виолончелиста, промахнувшегося при посадке. Вслед за этим в дверь позвонили. Толпа бросилась в прихожую. Вместе со свежестью новогодней ночи, густо замешенной на затхлых миазмах лестничной клетки, в открытых дверях появилась парочка молодых людей. «Миша! Иришка!» – заголосили встречающие. Яркий брюнет в длинном чёрном демисезонном пальто с непокрытой курчавой головой и вязанным белым шарфом, намотанном на шею, пропустил вперёд свою симпатичную спутницу в кроличьей шубе, шапке и муфте. В узкой и неудобной прихожей началось столпотворение. Скоро клубок молодых тел вкатился в квартиру. Впереди шествовал известный всему N-ску пианист Милославский. Следом, будто королева в окружении фрейлин, входила Ирина, нынешняя пассия маэстро.

– Миша, к столу или к роялю? – услужливо прощебетала Наталья, продолжая осыпать поцелуями свою подругу.

– Рояль и рюмку! – скомандовал Милославский. Толпа тут же сорвала с табурета уже было вновь задремавшего Сытина и отволокла под ёлку его, а затем и тело ранее почившего виолончелиста. Маэстро, настраиваясь и разогревая пальцы, сыграл что-то из Прокофьева, затем, подзуживаемый гостями, стал импровизировать на музыку из популярных фильмов. Толпа нестройно запела. Пели в основном девушки, мужская часть компании, позвякивая фужерами, тихо разбредалась по квартире. Герман в самом приподнятом настроении вернулся к дивану, но его место уже было занято.

– Привет! Меня зовут Герман, – втискиваясь боком в зазор между девушкой и диванным валиком, беззаботно произнёс он. – А вас – Ирина?

– Да. А вы кто?

– Друг Наташи и Гены, а также искренний почитатель талантов всей этой компании.

Ира и Герман ещё несколько минут обменивались дежурными фразами, пока их не позвали к столу. Вечер встречи старого Нового года официально начался. В мероприятиях не принимали участие только Гена Сытин и виолончелист Эммануил, которые мирно спали на маленьких подушках под ёлкой. Были тосты, был смех, разными голосами чревовещал чёрно-белый телевизор, хозяйка с подругами непрерывно курсировали между кухней и столовой. Всё как у всех. Про Эйнштейна и КГБ уже никто не вспоминал.

После ужина начались танцы. Ольга и Андрей уволокли упирающегося Милославского на кухню говорить «за жисть». Гости попеременно то скакали козлами под быструю музыку, то, прижавшись к партнёрам, вдохновенно переступали с ноги на ногу, изображая медленный танец. Герман уже был, что называется, подшофе и семенил ногами с большим изяществом. Несколько раз он танцевал с Ириной, которая ему, изрядно заправленному алкоголем, начинала всерьёз нравиться. Его вообще волновали все новые красивые женщины, хотя в большом подпитии могло потянуть на всё, что хоть чем-то их напоминало. Вот и сегодня ближе к полуночи его симпатии вдруг потеряли определённость и, подобно электронному облаку, расползлись между Иркой, Наташей – хозяйкой квартиры с её каким-то волшебно-податливым телом и даже старой подругой Ольгой. Герман томно кружился с женой утомлённого Сытина, не забывая «делать глазки» подружке маэстро, а также изредка бросать взгляды на кухню, где за дверным стеклом, излучая фарфоровое сияние, сидела его студенческая подруга.

Судя по всему, молодая чета физиков вконец задолбала маститого пианиста великосветским бредом. Изнывающий от патоки салонно-кухонной беседы Милославский с частотой, превышающей физиологическую потребность, выбегал в туалет, галантно прося «пардону» у собеседницы и грязно ругаясь перед спуском воды в унитаз. Тем не менее природная учтивость пианиста с пыточной неизбежностью возвращала его в «салон», где его уже ждали вопросы о философской подоплёке произведений Сартра, о треклятом Кафке, которого он не читал и читать никогда не собирался, о Бердслее, Сислее, Родене и Гогене. Особенно взбесило маститого пианиста замечание дотошного Андрея о неудачном «пиччикато» альта в последнем квартете под управлением Ростроповича. А когда он сообщил, что известный исполнитель скрадывает наслаждение от своей игры дурацкой, по мнение физика, манерой трясти челюстью, Милославский взорвался и... предложил выпить на брудершафт.

Между тем менее озабоченная высоким искусством основная часть компании пришла в совершенно романтическое расположение духа. Под расслабляющую медленную музыку Герман делил в танце Ирину и Наталью. Наконец хозяйка ушла на кухню поддерживать изнемогающего Милославского, а Ирина и Герман слились телами в непрерывном танце. Молодой человек, по своему обыкновению, нёс пургу на самые разные темы, рассказывал смешные истории из своей и чужой жизни. Он с притворной горечью повествовал, как у него уводили возлюбленных, как он падал в оркестровую яму, как сидел на гауптвахте, убегал из вытрезвителя и вправлял себе челюсть после соревнований по рукопашному бою. Наконец его новая пассия не выдержала:

– Слушай, Гера, а ты чего-нибудь героического про себя припомнить не можешь? Ну, или что-то про свои достижения или победы?

– Не-а! – беззаботно ответил счастливый и пьяный Герман. – Такого сразу не припомню, был один случай, когда разнимал дерущихся мужика и женщину, да и то стоило мне этого кобеля вырубить, как евоная стерва тут же мне рожу и расцарапала.

– Поня-а-атно, – протянула Ира. – Скажи тогда, почему ты нравишься женщинам и что они в тебе находят?

– Это у них надо спросить. А потом, каждый индивид имеет право на личные тайны. Я же не спрашиваю, почему от тебя разит ихтиоловой мазью и отчего у тебя из-под платья торчит комбинация.

– Ну, ты и хам! – отталкивая Германа, шёпотом закричала Ира, но вдруг спохватилась, судорожно обняла его за шею и, закатив глаза, впилась в охальника долгим проникающим поцелуем. Лучше бы она этого не делала. Напротив них диким вепрем стоял Миша Милославский. Герман косил на маэстро глазом, словно оправдываясь: «Что, мол, тут такого, видишь, брат, – она сама, я же – только из уважения». Для пущей убедительности притворщик даже опустил руки, откинув кисти ладошками книзу. Милославский, не дожидаясь окончания страстного поцелуя своей возлюбленной, круто развернулся, схватил в прихожей пальто с романтическим белым шарфом и захлопнул за собой дверь.

– Ирина, а твой жених ушёл, – невинным голосом сообщил Герман своей новой знакомой неприятное известие. Брошенная невеста, ещё не отошедшая от приступа страсти, как-то врастяжку грудным голосом отозвалась:

– Пусть тебя это не волнует. – И чуть позже, откинув упавшие на лоб волосы и поправляя под платьем непослушную комбинацию, добавила: – Он всё равно в Израиль собирается, но ты ведь меня туда не отпустишь! А теперь – нюхай! – С этими словами окончательно повеселевшая девушка сунула Герману под нос перемотанный бинтом палец. – Панариций – профессиональное заболевание пианисток, не желающих расставаться с маникюром. Лечится ихтиолкой и мазью Вишневского.

С кухни подали голос осиротевшие светские львята, зазывая своего кумира вернуться из туалета. Более циничная хозяйка салона, отворив дверь с кухни и взглянув на приближающихся Ирку и Германа, тут же сделала правильный вывод:

– Оль, а твой Герка у Мишки бабу увёл!

– Герка не её, а наш, – влез с уточнениями дотошный физик.

– Да ну тебя, зануда, – вдруг, расстроившись, бросила Наташка. – Может, я тут самое главное пропустила.

– Натулик, ты права, – живо откликнулся Герман. – Битва проиграна, на поле боя – одни трупы.

И действительно, часть музыкантов как-то незаметно растворилась за порогом гостеприимной квартиры, а оставшиеся пребывали в полной отключке на полу, диване и даже в прихожей.

– Тогда пошли все на кухню, – предложила хозяйка, бросив оценивающий взгляд на спящего под ёлкой супруга, который, зябко свернувшись калачиком, уткнулся носом в гриву друга-виолончелиста.

Под старинным абажуром к оставшимся гостям и хозяйке вернулось хорошее настроение. Герман восседал между Ирой и Наташей, удовлетворённо ощущая упругость их бёдер. Ольга обмякла, глядя с противоположной стороны на три паскудные рожицы своих друзей, озабоченных исключительно плотскими помыслами. Андрей, не вдаваясь в тонкости мимической игры присутствующих, спешил наверстать упущенное, разливая шампанское по керамическим кружкам.

– Прекрасный праздник этот старый Новый год, – пытаясь возобновить беседу, начал Андрей. – Вот когда я был на симпозиуме в Париже...

– Оль, успокой своего мужа, – прервала Андрея Наталья. – Что делать будем? Эти два балбеса нашего Мишу обидели, а ему завтра выступать...

– Да не волнуйся ты за него, Наташа, – вспыхнула Ира, – он, когда страдает, играет, как Бог!

– А ну как в Израиль подастся?

– И без того лыжи вострит, будто не знаешь, что Мишка с нашим ректором в хлам разругался.

Женщины постепенно сворачивали светский разговор и, не обращая внимания на двух уцелевших мужчин, говорили о своём, о бабьем. Ольга вдруг тоже, отбросив образ японской фарфоровой статуэтки, устало опустив красивую грудь на стол, приняла участие в женских сплетнях. Герман сидел молча, тиская под столом разгорячённые руки своих соседок. Светский физик зевал, глядя на часы и прикрывая рот неизвестно откуда взявшимся половником. Наконец он не выдержал:

– Оленька, Герман, пора отступать, хозяевам баинь...

– Андрюша, отстань от Германа, видишь, он еле держится. Куда его в ночь одного... – перебивая друг друга, защебетали прелестницы. Герман тут же скорчил невозмутимо тупую рожу и осоловело опустил веки.

– Па-а-анятна! – протянула Ольга. – Только вы с Иркой не очень-то горячитесь, – предупредила она хозяйку. – Герке завтра на службу, шпионов ловить.

– Даже не беспокойся, – откликнулась изменница Ирка, – мы ему Сытина сдадим, он хоть и не шпион, но наше Политбюро таким матом кроет!..

Андрей и Ольга тепло попрощались с оставшимися. Оля игриво погрозила пальцем бывшему ухажёру, который тут же скорчил мину, выражавшую полную безнадёжность и покорность судьбе.

– А теперь по койкам! – радостно возвестила Наталья, закрывая дверь за друзьями-физиками. – Гера, марш на кухню и не вылазь, пока не позовём!

Герман, порядком уставший за этот вечер, покорно поплёлся на кухню, плеснул себе портвейна из холодильника и стал ждать приглашения. Скоро в кухню боком протиснулась Наташа, облачённая в ночную рубашку, загасила абажур и поманила Германа. В комнате уже был расстелен широкий диван, на который легли подруги, а на полу возле дивана был разложен матрас с простынями и одеялом. «Раздевайся и ложись», – скомандовала хозяйка. Уставший гость не стал ждать второго приглашения, скинул с себя лишнее, лёг и укрылся одеялом. На потолке вспыхивали цветные пятна от ёлочных гирлянд, у соседей за стеной играла музыка и доносился приглушённый смех. Виолончелист Эммануил негромко храпел, обняв притихшего Сытина. Герман погружался в дремоту.

Его разбудил шум и скрип дивана. Приоткрыв глаза, Герман увидел прелестную для мужского взора картину: Ирка и Наташка лупили друг друга подушками, прыгая по дивану. Мерцающий свет новогодних гирлянд придавал этому зрелищу какой-то неземной колорит. Две сильные и красивые женщины принимали самые завораживающие позы, прыгая и оголяя в полёте трепетную плоть. Герману подумалось, что так должен выглядеть настоящий Рай или какое иное пристанище для праведников, куда его уже никогда не пустят. Продолжая акробатическое шоу, молодые вакханки косили глазами на своего гостя, явно призывая принять участие в новогодней мистерии. Но Герману было уже не до них. Его банально тошнило. Сознавая, что ещё минута – и не снести позора, жертва алкоголя метнулась в туалет.

Очистив желудок и приняв душ, почти протрезвевший молодой человек вернулся. В комнате было темно, только из окон проникал призрачный голубой свет от неоновой рекламы. Герман на цыпочках прошёл к ложу и даже наклонился, но тут же отпрянул. На его матрасе лежала Наташа. На диване, повернувшись лицом к стене, притворялась спящей Ирка.

– А мне куда же? – шёпотом спросил обескураженный гость.

– Куда хочется... Герочка, – мурлыкнула с матраса Наталья. Оценивая ситуацию как безвыходную, ошалевший Герман тихонечко, стараясь скрипеть пружинами, влез на диван. Стоило ему приподнять одеяло, как путь к отступлению закрыла хозяйка квартиры, прыгнувшая со своего матраса, будто дикая кошка. Последней его мыслью было: «Интересно, если бы я лёг на полу – что-нибудь изменилось?» На этом его сознание угасло, уступив место инстинктам...

Под утро, когда трясущийся от холода виолончелист Эммануил подался в туалет по малой нужде, всё было кончено. На полу вперемежку лежало женское и мужское бельё, размотанный бинт в коричневых масляных потёках. В воздухе пахло прокисающими салатами, ихтиоловой мазью и «прочитанной» сказкой для взрослых. Наташа с матраса подала голос, предупреждая виолончелиста, чтобы он на неё не наступал. Вслед за ней обессилевший Герман попросил принести воды.

– Смекаю, граждане, смекаю... – загудел Эммануил, обходя вертеп и, уже вернувшись с кухни со стаканом, одобрительно промолвил: – Вот это мужик! Не зря вас там в хоре тренируют, Мишку только жалко, расстроится... – И чуть погодя снова завёл свою шарманку: – Это по-нашему... Это не какие-то там педики с голубыми... Генку, что ли, буднуть, пусть на картину посмотрит! Не каждый день такую красоту увидишь...

– Да уймёшься ты, Эмик! – не выдержала Ирина, освобождаясь от геркиной руки и передавая ему воду.

– А я уже всё вижу, – козлиным голосом пропел из-под ёлки Генка Сытин. Потом он подполз к матрасу и сделал попытку юркнуть под одеяло к супруге.

– Ой, да оставь ты меня, наконец! – взвизгнула Наташка.

– Да я тебя сегодня вообще первый раз вижу, – недоуменно проблеял муж.

– Увидел – и хватит, лучше буди всех, пошли на кухню новый день встречать.

На работу Герман шёл, терзаемый запоздалыми раскаяниями. Тем не менее он забежал в аптеку и купил ихтиоловую мазь. Там же утомлённый грешник свинтил крышку и вдохнул в себя чарующий запах медицинского снадобья. «Вот тебе и собака Павлов! Каков был гений! Рефлексы-то работают», – удовлетворённо подумал он, чувствуя лёгкую дрожь и приятную истому.

В кабинете он поставил флакон на письменный стол, достал дневник оперативных мероприятий и со вздохом стал изучать план на сегодняшний день. Зашёл Михаил Иванович.

– Здравствуй, Герман!

– Здравия желаю!

– Ты что такой потрёпанный, – оглядывая своего подчинённого, спросил подполковник.

– Никак нет! Бодр и свеж!

– А что ихтиолка на столе?

– Панариций на одном месте вскочил, – отрапортовал капитан.

– Там, где ты думаешь, он не вскакивает... Ладно, хватит лясы точить. Есть у меня для тебя одно деликатное задание. Осилишь?

– Так точно, любое!

– Ну, так слушай... парень ты продвинутый, разным искусствам обучен, Баха от Брехта отличить можешь...

– Ещё бы, – саркастически заметил Герман.

– Не перебивай! Слушай сюда!

– Слушаю...

– !

– Нет, я правда слушаю.

– Ты, наверное, знаешь, есть у нас в N-ске феноменальный пианист, самородок, звать его Михаил Милославский, – у Германа ёкнуло в сердце, и он весь обратился в слух. – Так вот, – продолжил Михаил Иванович, – по оперативным данным, замыслил он выехать в Израиль.

– Знаю, товарищ подполковник!

– Молчи, капитан, не можешь знать! Об этом известно только самому Милославскому и его близкой связи – нашему агенту «Инессе». – У Германа всё внутри оборвалось. Голову стальным обручем охватила резкая боль. Дальнейшие инструкции Герман слушал, будто во сне: – ...Молодое дарование, гордость музыкальной культуры Сибири... страна не может разбрасываться своими талантами... ректор – старый хрыч из партийных... В общем, – возвысив голос и выводя Германа из состояния комы, продолжил подполковник, – слушай боевое задание: пойдёшь в консерваторию, найдёшь там этого Милославского и переубедишь его подавать заявление на выезд. Задание понял?

У Германа судорогой свело челюсть.

– Что молчишь?

– Угу, – еле слышно отозвался вмиг вспотевший капитан, – так точно, найду и обезврежу...

– Да не обезвредишь, чудак ты человек... он наш, советский, только его все обижают...

– И я...

– Что – «и я»? И ты его обидел?

– Нет, ну как можно, не знаю даже... нет-нет, Михаил Иванович, – затараторил Герман, судорожно сжав флакон с ихтиоловой мазью, – просто... «И я того же мнения!» – закончил рифмой совершенно запутавшийся оперработник.

Начальник отделения как-то настороженно взглянул на подчинённого, но всё же изрёк:

– Прошу исполнять!

– Есть! – из последних сил вякнул Герман, почти теряя сознание.