Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Геннадий Казанцев. Страна Лимония

Предисловие автора

Эта книга – своего рода приглашение войти в обыденный мир рядовых сотрудников спецслужб некогда могущественного государства – Советского Союза. В мир, в котором, как ни досадно, нет места подвигу, где нет брутальных героев, в котором война – всего лишь рабочая обстановка оторванных от Родины офицеров элитного подразделения КГБ СССР. На её страницах воспроизведён небольшой отрезок войны в Афганистане, воспроизведён так, как его описывают собравшиеся на дружеской пирушке ветераны группы «Каскад», успевшие расслабиться после печально известного третьего тоста. Украдкой смахнув слезу, седовласые майоры и генералы, перебивая друг друга, начинают вспоминать эпизоды своей боевой юности, от которых их ещё крепкие тела сотрясают раскаты заразительного мужского смеха. Человеческая память – не лучшее подспорье для историка. А если принимать на веру рассказы «разбушевавшихся» ветеранов, то и вовсе стираются грани между правдой и вымыслом. Именно на этом зыбком фундаменте военного фольклора построена вся книга. Духом весёлого оптимизма, основанном на забвении душевных ран и спасительной полуправде, пропитаны её страницы.

Да, всё, что изложено в книге, – чистой воды вымысел, если даже хотите – ложь. Но с другой стороны – это истинная правда, основанная на реальных эпизодах. Это попытка собрать из мозаики разрозненных частных сюжетов целостную картину уютного виртуального мира, в котором пребывает коллективная память уставших от войны работников «плаща и кинжала».

Я заранее приношу извинения тем, чьи судьбы были исковерканы Афганской войной, в ком время так и не залечило раны утраты родных и близких; тем, кто ещё не готов к восприятию кровавых событий через призму бесхитростного солдатского юмора. Мне хотелось бы избежать обид тех моих товарищей и командиров, кто узнал себя в далеко не героических персонажах этого повествования. Пусть простят меня также и те, кому приверженность изящной словесности мешает восприятию сюжета, изобилующего лексическими оборотами, выходящими за рамки классического литературного языка. К сожалению, у войны свои языковые нормы, а мы, её рядовые участники, всего лишь их придерживались.

И если, читатель, всё сказанное мною тебя не смутило, тогда расслабься и войди в «беззаботный» мир военных будней, каким его сохранила наша память.

Казанцев Геннадий Николаевич

Часть первая. Доброволец

Допрос

– Нет, мужики, не могу! Я подписку давал, – в третий раз отбивался от своих сослуживцев Юрка Дымов, – и не просите... Гера, плесни...

Герман, возбуждённый получасовым допросом своего товарища, подрагивающими руками наполнил его охотничью стопку грузинским коньяком. Собутыльники оживились. В кабинете ближе к десяти вечера сидело четверо оперработников, все в звании капитанов, трое из которых – Юрка, Герман Потскоптенко и Генка Легостаев – каких-то пять лет назад учились на одном факультете Электротехнического института города N-ска. Четвёртым был Славка Затулин – потомственный чекист, года на три старше их по возрасту, окончивший истфак в Педагогическом, – неискоренимый романтик и приторно-сентиментальный молодой человек. Дверь кабинета был закрыта изнутри на ключ. На стене сетевой радиоприёмник передавал концерт по заявкам, внося сумятицу в общение. Бывшие однокурсники держали удар за ударом в отличие от чувствительного Славки, который на третьей стопке скис и по мере набора градуса периодически выпадал из темы.

Вот опять он закрутил свою нудную шарманку:

– Она кричала?

– Кто? – не понял допрашиваемый.

– Ну, дочка... как его... – Амина!

– Не знаю... я не слышал. Я её увидел только, когда стрельба закончилась и наши начали выносить трупы. Девчонка был жива, лежала на носилках...

– Юрка! Ты это уже рассказывал, – встрял Генка, поправляя сбившуюся чёлку своих красивых, цвета воронова крыла волос с «фирменной» белой прядью. – Ты ей ещё колено прострелил.

– Да не я! Я лежал под диваном и бил по всем, кто заглядывал в комнату. Женщин среди них не было!

– А как ты определял, где свои, а где чужие? – перехватил инициативу Герман.

– По обувке. Наши-то все в кроссовках были и спецформе, пошили накануне... Цвет ещё такой – песочно-кремовый.

– Как же ты под диваном оказался?

– Со страху. Вбежал в проходную комнату, а тут давай все ломиться... Двоих уложил. Третий с гранатомётом влетел. И его тоже... А он, подлюка, успел на курок нажать. Выстрел ушёл в другую комнату, а самого нафара взрывной волной – в дверь напротив. Так он с дверью и вылетел.

– Нафар – это афганца так звали? – полюбопытствовал гуманист Слава.

– Славка, заткнись, не перебивай, – зашипел Легостаев.

– Нет, нафар – это по-ихнему «человек»...

– Так это ты – человека... значит, того!?.. – в ужасе отшатнулся Славка.

Лицо Дымова перекосила досада. Герман и Генка угрожающе зашипели.

– Там людей не осталось, – взяв себя в руки, оправдывался ветеран, – одни д`ухи!

– А эти кто такие? – не унимался сентиментальный коллега.

– Враги! – обиженно выдохнул рассказчик. – «Душманы» по-ихнему. Духи, понимаешь! Духи!.. – И, уже запутавшись в собственных объяснениях, добавил: – Мы их «духами» для краткости... понял?

– Понял... а что тут не понять, – расслабился Славка.

– Ладно, ладно, дальше давай, – скорчив презрительную гримасу в адрес бестолкового гуманиста, ободрил рассказчика обладатель «фирменной» пряди. – И что, как нафара с дверью снесло, ты сразу под диван?

– Ну да! А куда ещё? Наши-то сразу две «мухи» разрядили по комнате. Один – промах: в стену угодило, а когда второй выстрел рванул, я уже под диваном лежал. Слух потерял сразу. Ору во всю глотку – свои, мол, свои! А голоса не слышу. Так до конца боя и пролежал под диваном. Вроде, не зря – завалил с десяток «зелёных»...

Взволнованные услышанным, опера разом закурили. Дым слоёным пирогом висел над молодыми людьми. Все молчали. Умолк даже сетевой радиоприёмник, завершив прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси. Было слышно, как тикали настольные, каслинского литья часы со скульптурным изображением коня на водопое. Юрка Дымов стекленел, упёршись глазами в облупленного двуглавого орла своего старинного сейфа. С лёгким шелестом на застеленный газетами стол опадал пепел болгарских сигарет. Наконец возникшей паузой воспользовался неугомонный радиоприёмник: «Коллектив детского сада номер пятнадцать Октябрьского района, – изрёк эбонитовый ящик, – поздравляет своего бессменного директора Вегенер Любовь Карловну с сорокапятилетием и просит исполнить для неё...»

– «Реквием» Моцарта, – предопределяя желание коллектива детского сада, влез в поздравления Легостаев.

– ...«Полёт шмеля» Римского-Корсакова, – закончил предложение слащавый дикторский голос.

– Ну что за дичь! Никогда не поверю, что воспитатели детского сада вообще смогут отличить Римского от Корсакова! – возмутился Генка.

– Оставь ящик в покое, пусть себе бухтит, – урезонил его Герман. – Лишь бы нас из коридора не было слышно. – И, повернувшись к Юрке: – Наших-то много полегло?

Дымов продолжал молча глядеть на двуглавого орла.

– Потери были большие? – по-новому отформатировал вопрос Герман.

– Не буду я... – хрипло отозвался Юрка, – ...не буду...

– Ладно, ладно, нельзя – так нельзя, – стушевался автор некорректного вопроса.

По лицу его товарища рывками катилась слеза. Юрка упрямо смотрел на железный шкаф и еле заметно подёргивал губами.

– Хорош, Гера, кончай допрос, – попытался вырулить из щекотливой ситуации Генка и, обращаясь к молодому ветерану, предложил: – Ты бы хоть орден показал!

Юрка молча встал, нетвёрдо прошёл к сейфу и минуту хрустел в его старческом чреве двумя огромными ключами. Потом, чуть отворив бронированную дверь, залез рукой на верхнюю полку и вытащил небольшую картонную коробочку с номером.

– Вот... – выдавил он, передавая невзрачный предмет красавцу Легостаеву.

Тот с благоговением открыл крышку и двумя пальцами извлёк орден.

– «Красная Звезда»! – восхищённо произнёс он.

– Дай подержать, – потянулся к награде Герман. – Да, красота!.. Ого, а тяжёлый какой!

Потом «Звезда» перекочевала в руки Затулину, который даже не стал комментировать свои впечатления, а быстро свинтил крепёжную шайбу и начал примерять орден к нагрудному карману своего пиджака.

– Будет уже... отдай, пока не сломал... – очнулся орденоносец, незаметно убирая тыльной стороной ладони предательскую влагу. – Заработай сперва, а потом уж дырки крути!

– Да, Славка, вертай все взад, обмыть ещё надо! – поддержал друга Герман.

– Я уже раз десять обмывал... – начал было Юрка.

– Вот и я говорю, давай в одиннадцатый раз обмоем, – дорезая докторскую колбасу, добавил Генка. – Не пропадать же добру.

И он широким жестом, словно приглашая к танцу, обвёл рукой праздничный стол. Нельзя сказать, что молодёжь переусердствовала в сервировке, однако на трёх газетах «Советская Сибирь», покрывавших резной антикварный стол, лежали четыре картофелины в мундире, колбаса, вскрытая банка тушёнки, две луковицы и полбуханки хлеба. На краю, поодаль от мужских разносолов, стояла запечатанная картонная коробка внушительных размеров без каких-либо опознавательных знаков.

– Обмывают водкой, – предупредил собутыльников виновник торжества. – Только водкой... А водкой – и «Героя» можно...

– Да мы уже всё поняли, – ответил за всех Герман. – Геша, доставай!

На стол была водружён семисотграммовик «Посольской». Собрание одобрительно зашумело.

– Рюмки прячь, стаканы давай! – исподлобья распорядился Дымов.

Гранёной тары на всех не хватало. Между тем на окне стояли два классических экземпляра, но явно не по делу наполненные землёй с зелёными, чуть проклюнувшимися ростками.

– Рассаду не трожь! – перехватив взгляд своих товарищей, предупредил Дымов.

– Да что им будет, выпьем, я на место поставлю... не пропадут твои помидоры, – освобождая стаканы от земли, парировал решительный Генка. – И потом, ты с рассадой опоздал – июль на дворе.

– Это не помидоры, а лимоны... афганские... кожура сладкая, – невнятно объяснял хозяин рассады, пока Легостаев промывал освободившуюся тару водой из графина.

– Жаль, не поспели, а то бы закусили, – стряхивая на пол капли, заметил Генка.

– Знаешь, Юра, – это уже подал голос Герман, – а ну, давай, распечатывай свой сухпаёк.

– Вскрывай, не жопься, – поддержали Германа его друзья. Афганец молча кивнул головой. Тут же большая картонная коробка была водружена на середину стола и в мгновение ока разлетелась в клочья. То, что гости увидели внутри, потрясло их до глубины души. Стандартный дневной сухой паёк десантника спецподразделения содержал невиданные никем доселе деликатесы: балыки красной и белой рыбы, крабов в собственном соку, нарезку финского сервелата, икру чёрную, галеты, кашу с тушёнкой и даже таблетки сухого спирта.

Дымов вытащил из кармана красный перочинный ножик с белым крестом и передал его Генке. «Что ждёшь, открывай», – буркнул он. Опера благоговейно смотрели на заморскую диковинку, опасаясь сломать её об отечественную жесть. Бутылка водки с ювелирной точностью была перелита в стаканы. В один из них был аккуратно опущен орден.

– Давай, чтоб не последний! – предложил слегка оживший Славка. – Всем до дна!

Наступила тишина. Четыре молодые глотки давились, пропихивая национальный напиток в свои желудки. Даже нюхнувший пороху ветеран не мог похвастать удалью в потреблении спиртного. Компания один за другим опустошала стаканы. Первые осилившие крякали, закашливались, вытирали слёзы и судорожно хватали ртом воздух. Не сразу заметили Дымова, который, стоя навытяжку, держал в зубах орден, будто нерпа – морскую звезду.

– Ну, ты орёл! Выпил как по нотам, – восхитился Герман.

Дымов не отвечал, деревенея с каждой секундой. Затем, не меняя позы, кавалер ордена «Красной Звёзды» начал валиться на бок. И когда вся конструкция угрожающе накренилась, стремительно сорвавшийся с места Герман подхватил «соляной столп» и привёл его в вертикальное положение. Затулин аккуратно вывернул изо рта героя орден, а Легостаев заткнул образовавшуюся брешь солёным огурцом. Герой ожил, заработал челюстями, с хрустом перемалывая закуску, и, наконец, изрёк: «Где это я?» «У друзей!» – хором ответила компания.

Казалось, офицеры даже несколько протрезвели. Славку вдруг потянуло на продолжение допроса, но два его друга посчитали, что на сегодня хватит. Зато оживился Юрка. Судя по всему, он совершенно забыл, о чём шла речь до последнего розлива. Отбросив всякую осторожность и предав забвению многочисленные подписки, ветеран Афгана перекинулся на другую тему:

– А «калаши» нам выдали совсем новые: магазины – как китайский веер... Стреляет недалеко, метров на десять-пятнадцать...

– На кой хрен такие нужны? – не понял красавец Генка. – Я с десяти метров и рогаткой любую кошку с забора сниму.

– Ну, на подлодке... рогатка там без надобности... У ружья гарпун на один выстрел, а подводным «калашом» можно очередями, – стараясь удержаться на стуле, вещал боевик.

– Не понял... Ты че?.. Вас в Кабул на подводной лодке доставили? – ошалело спросил Славка.

– Нет... в Кабул мы без подлодок доплыли... двумя бортами... по воздуху, – бормотал Юрка.

– Ну, ты, Славка, даёшь! По театрам меньше шляйся! Ты хоть карту Афгана видел? – насел на друга-историка Герман.

– Да я без понятия... Знаю, что где-то рядом с Индией, ещё горы там ихние, те, что и в Афгане... – бывший преподаватель истории Затулин снова начал уходить в нирвану, последовательно отключая основные процессы мозговой деятельности. Но, судя по всему, Юрка его уже «на корпус» опережал:

– Я на скутере подводном... на рыб охотился... А пузырей не было – замкнутый цикл дыхания... На торпеде катался...

– Геша! Срочно готовь реанимацию! – бросил Герман. – Тащи Славку в его кабинет!

Герман уже тряс руку забывшемуся в хмельном сне герою, когда Легостаев с трудом поднял на ноги засыпающего Затулина.

– Воинство, мля! Тащи уж его быстрее, мне Юрку уложить надо. – Герман выпроводил друга с припавшим к нему «трупом» и занялся героем. Для начала он сбегал к себе за резиновым пляжным матрасом, потом очистил стол и положил на «Советскую Сибирь» пляжный инвентарь. Герман часто дул в резиновый штуцер, пока в его глазах не поплыли цветные круги. Переводя дыхание, он взглянул на Юрку. Тот спал, крепко осев плечами на стуле. Голова была откинута, вены на шее вздулись, а из глотки уже раздавались первые раскаты богатырского храпа. Вернулся Легостаев. Он помог накачать матрас и водрузить на него тело героя. Юрка лежал на столе, безвольно опустив руки за его край. Герман собрал их и водрузил ему на грудь.

– Только свечки не хватает, – съехидничал он.

– Типун тебе на язык, старый! – суеверно промолвил Легостаев.

Вдруг Дымов прекратил храпеть и открыл глаза.

– Где я?

– У себя в кабинете.

– А вы где?

– Там же!

– А потом куда?

– По домам!

– Будильник поставьте!

– Поставим, спи уже.

– Постой, Юра! А ты... ты мне поможешь?.. Устрой мне командировку в Афганистан, – скороговоркой затараторил Герман, – ладно?

– Хорошо, только «нарисуй» записку и повесь мне на сейф, а то я забуду, – ответил Юрка, переворачиваясь на бок. – И эта... мужики, «шинелку» в шкафу достаньте... продрог малость.

«Мужики» достали шинель и заботливо укрыли своего товарища. Генка ушёл первым, а Герман остался писать записку. Вскоре шинель с капитанскими погонами шумно свалилась на пол. Юрка лежал на боку, свернувшись калачиком. Герман всё ещё сидел в нерешительности.

«А стоит ли? – думал он, прикидывая и так и сяк возможные последствия своего выбора. – С другой стороны – чего терять: квартиры нет, работу всю не переделать, да и вообще – чертовски хочется повоевать!»

Приняв окончательное решение, Герман сочинил короткую записку: «Юра, окажи содействие в моём откомандировании в Афганистан. С уважением, Герман». Потом он прижал записку осколком магнита к облупившейся дверце дореволюционного сейфа.

Уже в дверях последний гость вдруг остановился и вернулся к столу.

– Юрка, Юрка, проснись! – начал тормошить он храпящего товарища.

Юрка с трудом открыл глаза.

– Чего тебе?

– Юрочка, а мне это не помешает поступить в «Ка-И»?

– Нет, только поможет...

– А меня ведь уже оформляют...

– Ну и хрен с ними, вернёшься и дооформят... Отстань, наконец! Сам решай, куда тебе хочется. Да, ещё... матюгальник выруби, спать мешает.

Герману хотелось и рыбку съесть и... То есть его отчаянно раздирали нестерпимое желание поступить в Краснознамённый Институт, где готовили разведчиков, и возможность испытать себя на войне. Он вырубил репродуктор, посмотрел свою записку, даже попытался её вытащить из-под магнита, но передумал:

«Чёрт с ним! Мало ли что по пьяни в голову взбредёт. Юрка встанет, прочтёт и выкинет бумажку, а в памяти-то останется, мол, Герка – парень смелый и надёжный. В конце концов, не сорок первый год. Добровольцы на хрен никому не нужны... Ладно, всё к лучшему: проснётся, прочтёт, а потом позвонит в кадры, дескать, ручаюсь за него, отправляйте Германа Николаевича на учёбу...»

Настроение у Германа стало просто отменным. «Как хитро это я всё придумал!» – улыбаясь, он взглянул на спящего. Дымов опять лежал на спине без шинели, скрестив руки на груди. «Эх, свечки нет!» – пакостливо подумал Герман. Пошарив по кабинету глазами, он снял с сейфа портрет Дзержинского в рамочке и положил его под сцепленные кисти товарища. Затем, немного подумав, вытащил из письменного прибора здоровенный декоративный карандаш «Гулливер» и укрепил его вертикально между Юркиных пальцев.

«Вот теперь всё!» – радостно отряхиваясь, подумал Герман и пошёл, укрыв Юркин торс упавшей шинелью. Щёлкнул выключатель, кабинет погрузился во тьму. Снова щелчок выключателя – и Герман как-то боком протиснулся в дверь, вытащил из рук спящего друга сувенирный карандаш и заботливо накрыл его шинелью по самый подбородок.

«Хрен его знает, а вдруг своей глупостью беду какую накликаю!» – подумал про себя доброволец, ныряя в темноту длинного коридора.

Подножка шурина

Дома у Германа уже спали. Молодой человек, не включая света, на цыпочках прошёл в кухню, стараясь не нарушить в коммунальной квартире тишину, разбавленную приглушённым индустриальным гулом, доносившимся из открытого окна, и весенней капелью износившейся сантехники. Соседа-алкаша не было. На полу в общем коридоре для Германа была расстелена постель. Отпив на кухне рассола из банки с солёными помидорами, припозднившийся жилец быстро юркнул под одеяло, стараясь не замечать скрипа панцирных кроватей домочадцев и редких шлепков одуревших от пиретрума тараканов, падавших с белёных извёсткой потолков. Засыпая, он вспомнил крылатое изречение соседа по коммуналке: «Сон алкаша краток и тревожен» – и тут же погрузился в дрёму.

Сосед оказался прав. Уже в половине пятого Герман, терзаемый сушняком, проснулся и угрюмо побрёл на кухню за спасительным рассолом. Приняв душ, он взял из прихожей свой кожаный портфель, минуту в нём рылся, пока не выудил чистый бланк по учёту кадров. Сдвинув на кухонном столе посуду, Герман присел на табурет и начал аккуратно заполнять пустые поля документа для поступления в разведывательный институт. В шесть утра репродуктор исполнил гимн Советского Союза, что несколько взбодрило мужчину. Разбуженная торжественными звуками, на кухню вошла жена с детским эмалированным горшком. Герман оторвался от бумаг и машинально окинул взглядом содержимое ночной посуды.

– Ф-фу! Ты бы его хоть сполоснула, и без него вот-вот наизнанку вывернет! – скривился Герман.

– Ну и выноси за своим сыном сам! – обиделась молодая симпатичная женщина, решительно поставив горшок на стол.

– Тьфу ты, пропасть! Тань, ну вынеси ты это добро ради Бога! Не видишь – я анкету заполняю!

Жена, фыркнув, понесла «сосуд раздора» в туалет. Следом появился заспанный четырёхлетний сын Пашка.

– Папка, ты мой горшок унёс? – жмурясь от электрического света, спросил мальчик. Из ванной донёсся звук спускаемого унитаза. Герман, скрывая раздражение, приторно-ласковым голосом порекомендовал обратиться к маме.

– Ма-а-а! Где мой горшок?!

– Уже несу!

Герман отложил авторучку на стол, ожидая окончания нашествия. Сын деловито садится посреди кухни на эмалированную посудину. Отец в упор смотрит на него. Сын улыбается и начинает тужиться.

– А попозже нельзя было? – спрашивает раздражённый отец.

– Не-а!

Герман сдаётся, принимает расслабленную позу и наслаждается семейной идиллией. Прижимаясь к проёму двери, стоит улыбающаяся жена.

– Опять вчера напился?

– Было дело... Юрку обмывали.

– Как он?.. В себя пришёл?

– Да вроде... И вот ещё, я тут решил... Надо бы и мне на войну съездить.

– Это ещё зачем? – настораживается жена.

– Квартиру дадут, с долгами рассчитаемся.

– А как же учёба?

– Куда она денется. Вот, видишь – анкету заполняю. Уже добрался до судимостей...

– Так у нас никто не сидел... вот только Андрей, да и то – один раз.

– Андрей сидел?!

– Мама, вытри мне попу, – вступает в диалог сын.

– Нет, что – правда? Твой брат сидел? – не унимается Герман.

– Ну, так и что? Он же не ближайший родственник, – пугливо парирует Татьяна.

– Но ты же мне ничего не говорила, когда я оформлялся в КГБ.

– А у тебя и без моего хватало: оба деда по 58-й сидели.

Герман хмурится.

– Да ты не беспокойся, с брата судимость уже снята... И статья невесть какая – за попытку изнасилования.

– Вот уж точно – невесть какая! – передразнивает Герман. – Уж лучше бы банк ограбил... Стыдно кому сказать. Теперь точно одна дорога – на войну! Чужие грехи замывать буду.

– Папка, а ты что – на войну собрался? – оживляется сын, зябко передёргиваясь на горшке. – Мам, вытри мне попу!

– Нет, это у папы со вчерашнего голову заклинило, – отрывая угол от передовицы газеты «Правда», отвечает раздражённая женщина.

– Пап! А ты живого немца привезёшь?

– Будешь маму слушать – привезу!

Сын, воодушевлённый радужными перспективами, резко встаёт с горшка, изображая на своей физиономии решительную покорность. Между тем ночная ваза, не готовая к перепадам в настроении своего седока, на секунду прилипает к детской попке и с грохотом падает на пол.

Оба молодых родителя на мгновение уходят в ступор, после чего обрушивают свои эмоции на невинного отпрыска. На шум прибегает тёща в старом халате и с распущенными волосами. Герман, робея, смотрит на женщину, которая при всей кротости своего характера здорово смахивала на ведьму. Предки Натальи Гавриловны во втором поколении были цыгане, и даже двойной замес славянской крови не смог стереть родовые приметы касты неприкасаемых. Вот и сейчас неприбранные, неправдоподобно густые чёрные волосы делали её похожей на Медузу Горгону.

– Всё, будет уже! – обслуживая внука, успокаивала молодых Наталья Гавриловна. – Что это ни свет ни заря на кухне собрались? – Татьяна за руку с сыном скрываются в темноте коридора, делясь мнениями относительно войны и немцев. Тёща присаживается за стол к Герману.

– Рассольчику принял?

– Целую кружку.

– Ну и ладненько. Полегчало?

– Да, есть немного... Наталья Гавриловна, а что, Андрей точно в тюрьме сидел? – ещё не теряя надежды на отрицательный ответ, спросил Герман.

Тёща замерла, потом, уронив голову и рассыпав щупальца своих волос по столу, с трудом выдавила:

– Да... полтора года... вышел по амнистии. – Затем, минуту помолчав, добавила: – Нет у него судимости, сняли.

Герману становится жалко эту пожилую женщину, и всё же он деликатно выспрашивает её о деталях уголовного дела.

– Ладно, Наталья Гавриловна, что было – то было... Обидно, конечно, но что теперь делать... Идите спать, ещё час-другой подремать можно.

Оставшись один, Герман затягивается сигаретой, тупо и беззлобно смотрит на таракана, рысцой выскочившего на середину стола.

– Что, друг, тоже с бодуна... вали отсюда, пока я добрый! – шепчет насекомому удручённый Герман, не желая начинать новый день с убийства. – Хрен мне теперь, а не учёба, – обращаясь сам к себе, продолжает он, теребя авторучку над ставшей в одночасье ненужной анкетой.