Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Обыкновенная смерть

Утром Герман проснулся от холода. Стуча зубами и содрогаясь всем телом, он выскочил из палатки. Возле костра грелись Крестов, Репа и комбат. Солнце только-только встало из-за гор. В ложбинах таял туман. Самархель и территория бригады терялись в сизом мареве не успевшего остыть воздуха.

Герман молча присоединился к друзьям, плеснул в кружку крепкого испитого чая и с видимым удовольствием принялся обозревать красоты пробуждающейся природы.

– Ты что вчера корреспонденту наплёл? – обратился к нему Крестов, разряжая на расстеленную газету автоматный рожок.

– Да так, по мелочи... – пытался увильнуть от разговора Герман.

– А про китайских советников?

Герман начал оправдываться, доказывая, что он в состоянии отличить китайца от жареного афганца.

– И это всё? Ты больше ничего не успел ему рассказать?

– Вроде всё. Остальное – так, мазком.

Крестов насторожился, но его перебил комбат:

– И как таких придурков в газете держат? – наивно спросил он.

– Что ты, Лёха, удивляешься? – пустился в рассуждения Крестов, снаряжая опустевший магазин патронами из репиного вещмешка. – У нас с придурками сейчас проблем нет, а вот умных – раз-два и обчёлся. А этот Иона – в ЦК ногой дверь открывает. Стареют наши вожди, ведутся на всяких прохиндеев.

– Иона, – протянул Герман забытое имя. – Иона Ионович... Знаешь, Крест, у Булгакова есть роман «Собачье сердце», там главный герой, тот, что от собаки произошёл, имя взял – Полиграф Полиграфович. Может, и наш Иона – собачий сын... Кстати, зачем ты магазин перезарядил?

– Сегодня в горы идём.

– А чем тебе старые патроны не подошли?

– На, глянь. – Сергей сунул ему под нос автоматный патрон. – Видишь, пуля чёрной краской помечена.

– Ну и что?

– А то, что эта пуля со смещённым центром тяжести. Попадёт в палец, а выйдет через жопу. Понял?

– Понял. Только куда этот центр смещён? Вправо, влево, назад или вперёд?

– Не задавай глупых вопросов!

Герман замолк, соображая, куда эта пуля могла бы быть смещена.

– Опять думаешь? – насторожился Сергей. – Ты это брось! Тебе думать нельзя!

– Нет, Серёга, правда, как же она полетит со смещённым центром? Она же кувыркаться начнёт, да и ствол расхреначит.

– Летит нормально, а кувыркается, когда в цель попадёт, – раздражённо ответил командир.

– Крест, это же фигня. Вот сам подумай...

– Гера, заткнись! Умолкни, пока я добрый.

Дотошный каскадовец ещё пытался спорить, но тема была закрыта появлением на горизонте четвёрки «крокодилов».

– Куда это они с утра? – спросил Крестов у комбата.

– На доразведку, заодно дорожку НУРСами нам почистят, – ответил майор.

Четвёрка, скрывшись в размытом рекой каньоне, вдруг со свистом вырвалась на плато и устремилась к лагерю.

– Красиво идут! – восхитился Герман.

Вдруг как-то буднично вторая винтокрылая машина, будто споткнувшись, замедлила ход, нехотя завертелась, демонстрируя обрубленный хвост, и, всё ускоряя вращение, пошла к земле. Офицеры остолбенели, потом, объятые ужасом, повскакали с мест. Три вертолёта с шумом и свистом прошли над их головами, а в километре от них вырос огненный столб взрыва. Разогретый вихрь чёрного дыма ушёл вверх и распластался грязной грибовидной шляпой. Комбата, казалось, ветром сдуло. Через минуту взревели две БРДМ.

– Володя, Герман – в машины! – крикнул Крестов.

Скребя на развороте гусеницами, десантные машины выходили из общего строя. Наперерез им бежали «каскадёры», на ходу пристёгивая подсумки и перебрасывая за плечи автоматы. Одна БРДМ резко затормозила, чуть подавшись носом к земле. Офицеры прыгнули на броню, машина фыркнула удушливым газом и, набирая скорость, помчалась к месту катастрофы.

К разбившемуся вертолёту нельзя было подойти. Спасательная команда обступила со всех сторон догорающую машину. Лейтенант-десантник отдал команду прочесать всё в районе двухсот метров по радиусу. Герман и Володя Конюшов присоединились ко всем. Вскоре Конюшов позвал товарища. «Смотри», – и он протянул разбитые наручные часы с застёгнутым браслетом.

– Как это может быть? – спросил он товарища. – Руки нет, а часы застёгнуты.

– Не знаю, – цепенея от вида пустяковой детали большой трагедии, прошептал Герман.

Прошёл час. Открытый огонь угас, однако магниевые сплавы продолжали гореть, вспыхивая светлячками то здесь, то там, оставляя за собой белый дымящийся порошок. Солдаты бросили в костёр тросы с крючьями и двумя машинами начали разносить обугленные останки вертолёта. Внезапно ударила автоматная очередь. Десантники мгновенно залегли и открыли огонь. За спиной доносится звук трёх одиночных выстрелов. Герман рывком меняет позицию, повернувшись в сторону груды тлеющего металла. Новый выстрел. Где-то в центре нагромождения обломков вздымается бурун белого пепла.

– Отставить! – кричит Герман. – Это не обстрел! Это рвутся патроны!

Действительно, через некоторое время ему удаётся достать два вздувшихся автоматных рожка. Ни одна пуля так и не пробила металлические оковы магазина. Герман рассматривает мятые детали от старого автомата АК-47, пока не замечает горящие подошвы своих польских ботинок. Он отпрыгивает, вытирает их о землю, оставляя на ней расплавленные ошмётки. «Ну вот, теперь даже не в чем в театр сходить», – усмехаясь, вспоминает он напутственные слова своей тёщи.

Наконец всё, что осталось от вертолёта, разносят по сторонам. Только сломанные лопасти винтов остаются в эпицентре падения. Спасательная команда, в одночасье превратившаяся в похоронную, укладывает на брезент останки лётчиков. У Германа наворачиваются слёзы. Его друг стоит, теребя в руках панаму. Ещё полчаса, и машины с печальными седоками на броне возвращаются в лагерь.

«Странная эта штука – война, – думает Герман, усаживаясь верхом на успевший нагреться под солнцем металл бэтээра, – ни причин, ни следствий, ни героизма. Были люди, и через минуту их не стало. А уже в похоронках напишут... Потом всё это войдёт одной строкой в историю, которая будет неправдой, но по-другому нельзя. Нельзя, чтобы кто-то погибал просто так. Значит, вся история – это заведомо ложь?» Он продолжает размышлять, придерживаясь рукой за ствол КПВТ, когда бронированная машина, преодолев гряду, ныряет на спуске в изумительной красоты долину. Здесь, на высокогорье, ещё царствует весна. Внизу раскинулось огромное розово-голубое маковое поле. Колонна, перестроившись клином, мнёт посевы, оставляя за собой грязно-оранжевые полосы потравы. Вся машина, словно свадебный кортеж, усыпана нежными лепестками цветков. «Как же всё перемешалось! – размышляет офицер. – Красота и смерть, жизнь и тлен, нежность цветка и наркотический дурман». Его мысли обрывает вынужденная остановка у входа в очередное ущелье, куда медленно заползает рассыпавшаяся колонна.

Ещё двое суток «каскадёры» катались на броне, спешивались, шли по пыльным тропам, падали в грязь при обстрелах, снова шли, «мочили духов», ели, пили, голодали, мучались жаждой, снимали со своих лиц обгоревшую кожу, смазывали зелёнкой лопнувшие мозоли.

Но всему приходит конец. В конце третьих суток войны рокочущая колонна спускалась с гор в молочном облаке пыли. Сидящие на броне бэтээра «каскадёры» напоминали грязные гипсовые фигуры заброшенного парка культуры и отдыха. Ехали молча. Бледный диск солнца с трудом угадывался сквозь вздыбленную пелену поднятой в воздух глины. Красными воспалёнными глазами офицеры смотрели по сторонам в надежде увидеть знакомые ориентиры. Трудяга Репа отматывал последние полоски туалетной бумаги. Скоро замелькали глинобитные дувалы, а ещё через несколько минут их бэтээр нырнул во влажную тишину вечернего Самархеля.

Выстрел – как итог сомнений

Вернувшихся встречали как героев-«челюскинцев». Сразу после душа – праздничный стол. Отдельно для Германа подогрели водку. Оживлённый шум, забористые тосты и песни под гитару не смолкали до первых звёзд.

Измотанный Герман, не раздеваясь, лёг на кровать. В голове закрутилась вереница эпизодов последних трёх дней.

– О чём думаешь? – прервал его блуждания по закоулкам памяти капитан Репа.

– Так просто... Скажи, Репа, ты видишь в этом хоть какой-то смысл?

– Ты о чём?

– О нашей операции... Вот хочу понять, будет ли от неё польза?

– Польза? Ну а как же, – ответил товарищ, разбирая пистолет, – непременно будет. Народная власть закрепится ещё в двух уездах. Дети пойдут в школу, вместо мака начнут сажать пшеницу...

– Ты что, правда так думаешь?

– Правда.

– А оно им нужно? – не унимался Герман.

– Что «оно»?

– Ну, школы эти, пшеница с маком, родильные дома с гинекологами, – упрямился он. – Ты что, не видишь, им же до лампочки всё, что нам близко. Они не слушают нашу музыку, смотрят только индийские фильмы...

– Погоди, Гера, ты, значит, считаешь, что мы сюда зря пришли? – втягивался в дискуссию Репа, проверяя на свет чистоту нарезки ствола пистолета.

– Я не знаю, я только пытаюсь понять.

– А я считаю, – очнулся после минутной паузы Конюшов, – там, в Москве, есть кому за нас думать. – Он привычно надел на ствол возвратную пружину и стал прилаживать затвор.

За диалогом уже несколько минут наблюдал лежащий на кровати Володя Малышкин. Он даже отложил томик Сомерсета Моэма и шарил под подушкой в поисках своего портсигара.

– Николаич, ты кругом не прав! – внезапно вмешался Малышкин, затягиваясь «Примой». – На войне исполняют приказы, а думают только над тем, как этот приказ лучше исполнить.

– Я понимаю, – стал оправдываться Герман. – Но думать в промежутке между исполнениями приказов я же имею право.

– Имеешь! Но только на отвлечённые от войны темы, – поучительно заметил Малышкин. – Думай о бабах, о цветном телевизоре, о футболе, наконец...

– Об этом не умею...

Малышкин откинулся на высоко поднятую подушку, всем своим видом показывая бесполезность общения с этим непутёвым офицером.

– Ладно, Вовка, я согласен, – примирительно сказал Герман. – У войны свои законы, только... только к зиме выбьют всю эту народную власть из освобождённых нами волостей. И что тогда? Вон, Крестов второй раз в Тура-Буру собрался. И полгода не прошло, как «духи» укрепрайон восстановили.

– А Крест нас с собой возьмёт? – оживился Репа, вынимая магазин из собранного пистолета.

– Если Малышкин не заложит, что я тут...

Но закончить фразу Герман не успел. Оглушительно грохнул выстрел. Магазин с патронами звонко ударился о спинку кровати, следом прогремел упавший на пол пистолет Макарова. Мгновенно запахло порохом. Минуту длилось всеобщее оцепенение.

– Репа! – подал голос Малышкин. – Ты опять?

– Я не хотел... Я не знаю, как получилось... патрон в патроннике...

– А почему в меня?

– Володя, прости... Я магазин вынул, хотел только контрольный спуск... а он...

Малышкин медленно, словно нехотя, встал с кровати и откинул подушку. Пуля прошла через край наволочки и прошила старинный портсигар по диагонали. Хозяин антиквариата открыл его дрожащими руками. Шеренга сигарет «Прима» документально запечатлела пролёт шести грамм металла от угла до угла. Серебряный барельеф Сталина не пострадал.

– Подарок отца... – печально произнёс Малышкин.

– Извини, Володя, я не хотел, – начал было опять оправдываться Репа.

– Не ты виноват, Репа.

Тишина повисла немым вопросом.

– Это тебе Галилей под руку...

– Причём тут я? – возмутился Герман. – Шёл бы себе в «оружейку» и там бы разбирал его.

– Не важно, – продолжил Малышкин, – ты и в оружейке ему бы мозги свихнул. Хорошо ещё – сам не застрелился.

В это время в палатку вбежали Крестов и Филимонов.

– Кто стрелял? – крикнул командир.

– Я, – признался Репа.

– Но он не виноват, – подхватил Малышкин.

– Это всё из-за меня! – заявил в порыве самобичевания Герман, вставая с кровати. – Репа целился в Малышкина, а так как перед этим я ему все мозги засрал, то – попал в Сталина.

Фил не к месту заржал, но, перехватив угрожающий взгляд Крестова, затих. «Так, коротко... кто доложит?» – возвысил голос командир. Малышкин, окончательно пришедший в себя, перечислил узловые моменты инцидента.

– Репа, с тобой всё понятно. Сдай оружие! – начал «раздавать сёстрам по серьгам» Крестов. – А тебе, Герман, – командир прокашлялся, – я запрещаю общаться с личным составом на темы, выходящие за пределы «Букваря», на крайний случай – что-нибудь из «Родной речи». – С этими словами он взял покалеченный портсигар и некоторое время вертел его в руках, рассыпая табак от простреленных сигарет. – Репа, да ты прямо «Ворошиловский стрелок»! Ни Кремль, ни Сталин не пострадали.

– Репа в нашу историю не стреляет, – с каким-то подтекстом заметил Малышкин.

– Ну, положим, Сталин историю не красит, – среагировал Крестов.

– Верно, Серёга! – с щенячьей отходчивостью подхватил Герман. – Не тот «колор» для истории подобрал. Вот и пришлось двум малярам за ним всё перекрашивать.

– Кто такие? – насторожился командир.

– Никита Хрущёв да Лёнька Брежнев.

– Ге-ра! – по складам обратился к своему подчинённому Крестов. – Об этом в «Букваре» нет ни слова.

– Оставь Галилея, – попросил Малышкин, – его, конечно, заносит, но, как знать, не отскребут ли потомки сталинские фрески. При нём Иран в сорок первом за неделю оккупировали и до самой победы войска не выводили, а мы пару волостей освободим и радуемся как дети...

– Никто Сталина отскребать не будет, – подал голос Олег Филимонов, – покрасят поверху всё тонким слоем шоколада, и будем мы жить лучше, чем прежде.

– Это ты про коммунизм? – с надеждой спросил Репа.

– Вашими бы устами... – завершил дискуссию Володя Малышкин.

Подготовка к новой операции

Провести успешную операцию, как оказалось, это даже не полдела, а значительно меньше. Целую неделю после возвращения «челюскинцев» штаб отряда буквально не смыкал глаз. Силами его актива готовился грандиозный отчёт, целью которого было развить успех локальной вылазки до масштабов Сталинградской битвы. Пишущая братия разом осунулась, забросила карты и нарды и даже перестала бриться. Герман на старом фотоувеличителе партийного советника напечатал фотографии трофеев, убитых душманов и большой портрет полковника Стрельцова, задумчиво глядящего вдаль из открытого люка бэтээра. Герман рекомендовал штабистам поместить портрет командира на обороте титульного листа отчёта, но старый партизан, не совладав с позывами скромности, заупрямился, изъял портрет и на следующий же день отправил его нарочным в Кабул для дальнейшей переправки семье.

Пока верстался отчёт, Крестов занимался наградными листами. Олега Филимонова он представил к ордену «Красная Звезда», а Германа с Репой – к медали «За отвагу». У Германа поднялось настроение, но его тут же осадил майор Белоусов. Визируя принесённые Германом наградные, майор мимоходом заметил, что с такими фамилиями, как у него и у Филимонова, больше чем «За боевые заслуги» не дадут. Герман обиделся:

– Это чем тебе наши фамилии не понравились? – прогундел он.

– Да мне вы оба нравитесь вместе с фамилиями, но там, в Кабуле, свои критерии.

– Это как это так?

– А вот так: был бы Ивановым – получил бы как пить дать, а с такой заковыристой фамилией – десять раз подумают. Да ещё имя...

– Что имя?

– Имя-то немецкое... Хорошо ещё, Адольфом не назвали.

– Да хоть бы назвали, – запальчиво воскликнул уязвлённый Герман.

– А ты не шуми, ты что, не знаешь, кто в Кабуле этими делами заведует? Да от них в Союзе просто избавились, как от балласта, вот они и сидят теперь в Центре, штаны протирают, разные там Ивановы, Петровы и Сидоровы...

– Ладно я, а Фил чем не подходит? Это ж его операция, он её разработал! – не унимался Герман.

– У Фила другая беда, – вычищая спичкой глубокую ямку на заросшем раздвоенном подбородке, промолвил майор. – Список представлений подаётся в алфавитном порядке, его же литера чуть ли не в самом конце. Подмахнут разом всем от «А», скажем, до «Р», а на остальных – наград не хватает. Что делать? Режут, сволочи, статусность, так что Олегу «Красной Звезды» не видать.

– Уроды! – возмутился Герман.

– Ещё какие! – сломав спичку о калиброванный подбородок, согласился Белоусов.

Операция в Каме и Гоште для Германа стала чем-то вроде летнего коловорота. Радостное предвкушение приключений и азарт вооружённого туриста сменились лёгкой тоской по дому и какой-то отстранённостью от текущих событий. Реалии войны, увиденные не с высоты пикирующего вертолёта, а с расстояния вытянутой руки, запахи тлена и уродливые лики смерти укоротили его природный оптимизм и юношескую непосредственность. Из кучи вопросов, которые, как пассажиры на вокзале, метались в ограниченном пространстве серого вещества, неизменно всплывал один – а сможет ли он вернуться к прежней жизни с её условностями и противоречиями.

Постепенно весь «Тибет» начал готовиться к дембелю. Поездки по дуканам приобрели плановый характер. «Каскадёры» выезжали со списками необходимых покупок. Герман тоже несколько дней потратил на формирование презентов, которые по негласно укоренившейся традиции необходимо было раздать по приезду не только родственникам, но и сослуживцам. Скоро у него собралось столько товара, что впору было открывать собственный дукан.

Как-то вдруг само по себе среди «каскадёров» получило хождение крылатое выражение «лечь на сохранение». Следуя его смысловому содержанию, офицеры старались избегать рисковых мероприятий, без особой надобности не покидали расположение лагеря, вежливо отказывались от полётов на бомбёжку. Оставался один невыполненный пункт – Тура-Бура.

Повторное взятие укрепрайона Тура-Бура было плановым мероприятием советского военного руководства. По степени стратегической важности с Тура-Бурой мог соперничать лишь район Панджшера, где набирал силу легендарный Ахмад-Шах Масуд.

У Крестова был суперагент «Гулом». «Гулом» не знал, что он агент, и даже не догадывался, что числится под этим именем в агентурной сети «Каскада». Однако это не мешало ему быть самым эффективным источником информации. Почти год назад «Гулом» впервые озвучил название самого крупного укрепрайона на границе с Пакистаном. Как ни бился Крестов, доказывая своему руководству, что Тура-Бура не миф, а реальный форпост мятежников, «наверху» ему так до конца и не поверили. Каким образом он смог убедить в этом командира бригады, сказать трудно. Но факт остаётся фактом: в сентябре 1980 года чуть ли не вся бригада снялась с насиженного места и вышла в поход. Мятежники дрались за свою цитадель с отчаянием защитников Брестской крепости. Бригада была встречена стеной огня. Три дня советская дальнобойная артиллерия и авиация скалывали слой за слоем термитник повстанцев, пока не были уничтожены основные гнёзда сопротивления. За это время Крестов со своим друзьями Серовым и рыжим Ляховским при поддержке горстки надёжных хадовцев совершили беспримерный рейд по тылам противника, освободили около двухсот заложников и вывели их в расположение штурмовавшей Тура-Буру бригады. Заложники принадлежали к племени вазири, одному из немногих племён, опрометчиво сделавших ставку в своих нескончаемых межплеменных распрях на помощь народной власти. Похоже, вожди здорово просчитались, за что пришлось отдуваться всем соплеменникам. Эта воистину бесшабашная вылазка группы из «Каскада» впоследствии стала эталоном диверсионно-разведывательной операции. Самое удивительное в ней заключалось в том, что ни Крестов, ни его товарищи не имели никакой специальной подготовки. Вся стратегия и тактика операции была почерпнута её командирами из своего подросткового опыта стычек враждовавших между собой групп дворовых хулиганов. Недостаток специального образования, конечно, сказывался, но неукротимый энтузиазм каскадовцев его с лихвой компенсировал. Именно тогда привыкший орудовать кулаками рыжий Ляховский так и не смог отпилить голову душману, стоявшему в карауле.

Возвращение «Гулома», в очередной раз заброшенного ещё под Новый год в Пакистан, ожидалось давно. Командир первой группы заметно нервничал. Помимо доразведки в районе Тура-Буры максималист Крестов поручил агенту подготовить акцию против лидера непримиримой группировки мятежников Гульбетдина Хекматьяра. На эту операцию «Гулому» были выделены немалые средства, и только устранение главаря могло оправдать финансовые затраты. Когда ожидание затянулось, Крестов стал приставать к Герману с просьбой прослушивать все доступные «вражьи голоса». Герману, и без того любившему прильнуть к приобретённому за пару калош приёмнику, поручение начальника было не в тягость. Он быстро сканировал «вести с полей», недолго задерживался на достижениях отечественной космонавтики и затем погружался во враждебный мир западных радиостанций, недосягаемых советским «глушилкам». События в Афганистане отражались чуть ли не в каждой новостной программе радиостанций «Свобода», «Би-Би-Си» и «Голос Америки». Свою лепту вносил и бывший великий друг Советского Союза – Китай, радиостанции которого клеймили советских ревизионистов, призывая «размозжить их собачьи головы» и раздавить оккупантов на территории Афганистана. Китайцы были скучны и предсказуемы, советские радиостанции – пресны, а вот западные – информативны. Врали все: русские – не договаривали, китайские – говорили много и не по делу, остальные искусно вплетали ложь в реальные факты.

Через неделю после завершения операции в Каме и Гоште «голоса» передали информацию о неудачном покушении неизвестных лиц на лидера повстанческого движения, сторонника демократических преобразований в Афганистане, Гульбетдина Хекматьяра. Бомба с часовым механизмом сработала в машине, когда «демократ» Хекматьяр завершал вечерний намаз в одной из мечетей Пешавара. «Всё, приплыли, – откомментировал новость Крестов, – через неделю появится». Герман не стал переспрашивать, о ком идёт речь. Однако встреча с агентом «Гуломом» произошла на три дня раньше предполагаемого срока.