Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Четурасти?

– Спасибо, хорошо.

– Панаравильса?

– Очень! А ты что, русский знаешь.

– Кям-кям панималь.

– И что, эти обезьяны здесь живут?

– Саист! Эсд`еса живёль.

Чувствовалось, что афганец напрягает все свои силы, чтобы пообщаться с этим бородатым русским. Герман решил ему помочь и стал спрашивать врастяжку, с артикуляцией диктора радиостанции «Маяк».

– Они что, шишки здесь едят?

– Сышка сидес эбят, – эхом отозвался милиционер.

– Не шишки эбят, а шишки ебут! – менторским тоном поправил его Герман, но тут же спохватился, – шишки е-дят!

– Нэ сышка ибут, а сышка эпят, – наморщив лоб, повторил филолог-любитель.

– Тьфу ты, пропасть, полиглот ты хренов, – понял бесполезность общения Герман и встал с камня. – Бом`оно худ`о! Зенде бод! – бросил он на прощание и пошёл на митинг.

Вечером уже летели в провинцию Кунар, а через два дня – в Лагман. Митинги, встречи с общественностью, беседы со старейшинами, обстоятельные совещания с руководством провинций. Волин был неутомим. Вдвоём с Сулеймоном Лаеком они общались с сотнями людей: от пламенных афганских революционеров до не менее пламенных командиров мятежников. Последние были весьма колоритными личностями. Они не лебезили перед высоким начальством, умело поддерживали схоластические споры на предмет – что нужно простому афганцу. Волин терпеливо объяснял преимущества народной власти, мятежники – не менее обстоятельно отстаивали свою точку зрения.

Пока начальство тряслось в идеологическом противостоянии, охрана – а у командиров мятежников тоже была охрана – предавалась безделью. Герман играл с «духами» в нарды, иногда – в карты. В знак взаимного доверия телохранители фотографировались в обнимку, обменивались сувенирами и, не переставая, пили зелёный чай.

Душманы чем-то импонировали русскому. Они, как правило, были статными. Среди них не было кривых и косых, хромых и увечных, что в правительственных войсках наблюдалось сплошь и рядом. Командиры, правда, были разными. Иногда встречались плюгавые, но свой недостаток они компенсировали надменностью, показной свирепостью и развязным поведением.

Обычно встреча противоборствующих сторон не обходилась без взаимного подношения подарков. Олег Волин обзавёлся солидным арсеналом подарочного оружия: маузер в деревянной кобуре, немецкий «Вальтер», ножи, кинжалы и даже старинная фузея с сошками. Однако он предпочитал ходить с плоским «Марголиным», который ни разу так и не вынул из кобуры.

Как правило, к концу бесед обе непримиримые стороны оставались довольными друг другом. Советники и сопровождающие лица летели в новое место, а мятежники – разбредались по домам или карабкались в свои горы.

Тянуть лямку охранника Герману даже понравилось. Делать было ровным счётом нечего. Если бы кто-то всерьёз покусился на жизнь охраняемых им лиц, то он вряд ли смог бы предотвратить трагедию. Правда, случилось ещё несколько обстрелов, один из них – миномётный, но Бог миловал – все остались живы и здоровы. Видимо, стрелявшие просто отрабатывали дневную норму без серьёзных намерений обострить обстановку.

Мамонт разбушевался

В Джелалабад вернулись вечером 22 февраля. Было уже по-летнему тепло. Самархель встретил мощным лягушачьим оркестром. Такого Герману слышать не приходилось. Земноводные буквально заполонили городок советских специалистов, предаваясь любовным утехам в самых неподходящих местах. Накануне прошла гроза, и земля источала живительную силу, пробуждающую мелкую живность, отоспавшуюся за короткий зимний период.

Герман вошёл в палатку, когда большинство её обитателей готовилось ко сну. Короткие приветствия, дружеские объятия, ничего не значащие вопросы и не менее значимые ответы: «Как дела? – Отлично!.. Жив старик! – А куда я от вас денусь!» Путешественник с наслаждением растянулся на своей слегка влажной постели.

Лягушачий стон не утихал. Ему вторили тысячи скрипочек вездесущих сверчков, таинственные звуки под дощатыми половицами и нудное жужжание просыпающихся от спячки мух. На уставшего Германа ночной концерт подействовал как колыбельная – и вскоре он сладко посапывал.

– Грёбаный кот!!!

Герман мгновенно проснулся.

– Мать вашу, твари болотные! – орал Мамонт. – Нашли, когда совокупляться!

Сонные постояльцы, разбуженные доисторическими воплями, неохотно поднимали головы и таращились на разбушевавшегося Игоря Морозова.

– Мамонт, ты что? Охренел? – недовольно проворчал Серёга Крестов.

– А ты что – глухой? Не слышишь, что творится? – истерически-запальчиво взревел Мамонт. – Мне эта музыка как серпом по зайцам!

Оркестр земноводных был в ударе. Какой-то зелёный солист орал, казалось, в центре палатки. За брезентом, у изголовья кровати, где с открытыми глазами безмолвно лежал капитан Репа, две лягушки с изяществом студенток на пляже одновременно плюхнулись в лужу. Мамонт схватил автомат и, как был, в трусах, рванул на выход. Репа, справедливо полагая, что его товарищ желает закрыть купальный сезон в метре от его головы, встрепенулся.

– Игорь, положь автомат! Положь на место, пока весь народ не порешил!

– Не брызгай, Репа, я и гранату прихватил, – успокоил соседа бородатый гигант.

– Стоять, Мамонт! – вдруг заорал разом вскипевший Ляховский. – Пока я тебе обе «гранаты» в трусах не повырывал.

– Капитан Ляховский! Прекратите это безобразие! – послышался голос командира из другой палатки.

– Заткнись, Лях, пока гребальник не начистили, – откликнулась в ночи палатка второй группы.

– Писец! Приехали... теперь, значит, я виноват, – завёлся Ляховский.

– Идите вы оба с Мамонтом к чёрту! Дайте, наконец, поспать! – подал идею Крестов.

Игорь Морозов, наконец, бросил на кровать автомат и вышел на улицу. За ним, тихо матерясь, последовал Лях. Герман перевернулся на бок и зарылся с головой в одеяло. Он уже почти засыпал, когда сильный удар и железный скрежет потрясли палатку. Репу буквально сдуло с перекосившейся кровати. «Хор мальчиков» безмолвствовал.

Разбуженные обитатели, ёжась от ночной прохлады, в одних трусах потянулись на волю. Робкие голоса затихших было лягушек начали проклёвываться то тут, то там, и скоро весенний концерт грянул с новой силой. Первым, что увидел Герман, выйдя из палатки, был силуэт Мамонта, который с видом одноглазого Полифема держал над собой огромнейшую каменюку. Другой метательный снаряд уже лежал в грязи, придавив полог палатки.

– На, мля! – надрывно крикнул гигант и метнул циклопический снаряд в ближайшую лужу.

– Ква! – по инерции подал голос один из уцелевших солистов, и над лагерем опять повисла тишина.

Невольные зрители, вышедшие из палатки, стряхивали с себя чёрную жижу и скорбные останки вокалистов. Морозова нельзя было узнать. Всё его тело носило следы неравного боя. Мокрые и грязные трусы облегали мускулистые ляжки, потоки жидкой грязи стекали чуть ли не с плеч. Благодарные зрители, придя в себя, зашлись отборнейшим матом.

– Ляховский! Ляховский! – орал из палатки полковник Стрельцов. – Сейчас же прекратите безобразие.

– Да пошёл ты... старый хрыч, – послышался из темноты картавый голос рыжего каскадовца. Наконец, он появился, держа в руках канистру.

– Лях, ты что? – остыв от мата, подал голос кто-то из зрителей.

– Спалю всё к хренам собачьим!

– Рыжий, стой!

Но было поздно. Ляховский уже выливал керосин в грязевые кратеры. Крестов попытался отнять у друга канистру, но получил отпор. Разжигать пламя большой войны с земноводными, конечно, никто собирался, и жалкие остатки лягушачьего хора в спешке покидали испоганенное место.

Обитатели палатки, ворча и переругиваясь с зачинщиками переполоха, возвращались на свои места и, слегка очистившись от грязи, отходили ко сну. Мамонт вытащил из тумбочки бутылку водки и двумя глотками ополовинил её.

– Вот так-то! – удовлетворённо промолвил он, опрокидываясь на подушку.

– А сразу не мог? – спросил Крестов. – Выпил бы и спал себе спокойно.

– Не догадался, – буркнул Мамонт, укладываясь поудобнее на свою бороду.

В палатке надсадно воняло керосином. Утомлённые обитатели даже не реагировали на редкие потрескивания кого-то из соседей, маявшегося животом. Первый оживший сверчок зашёлся трелью, но, быстро надышавшись керосином, заткнулся. Лягушки гастролировали где-то в районе штабной палатки, но это было ещё терпимо.

Праздничное утро

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся советская земля...» Репродуктор выводил знакомые с детства слова песни, решительно пресекая попытки муэдзина из ближайшей мечети созвать прихожан на утренний намаз. Герман лежит в постели в самом хорошем настроении. На брезентовом пологе, словно в театре теней, трепещут ветви деревьев с набухшими почками. Вот спланировал старый лист и покатился на землю. Промелькнула тень птицы. Вот горлица присела на ветку, а вот хищной тенью пролетела понизу голова «Дона Педро», за ним медленно проплывает силуэт Стрельцова. Остановился. Повернулся. Раскрывает и закрывает рот. «Зовёт, что ли, кого-то», – напрягается Герман. Нет, молчит, только работает вставной челюстью. «Кипучая, могучая, никем непобедимая...» – радостно рвёт утро репродуктор. «Так вот оно что, – догадывается проснувшийся каскадовец, – это наш командир поёт!» Не выдержав наплыва хорошего настроения, Герман вполголоса подхватывает: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!»

На соседа смотрит, улыбаясь, Володя Конюшов, откинув до пояса одеяло.

– Что, Герка, хорошо?

– Просто отлично, Репа! Так хорошо – петь хочется!

– Ну и пой себе, – продолжает улыбаться Конюшов. – С праздником тебя, Гера!

– И тебя, Репа... С нашим, мужским...

Оба каскадовца откидываются на кровати и шевелят растянутыми в улыбке губами.

– Знаешь, Репа, вот я сейчас загадаю: если на палатку упадёт лист, я получу письмо из дома, – делится своими мыслями Герман.

– А я, а я... – Конюшов затихает, не в силах загадать что-нибудь заветное. – Если два листа, да... если упадёт два листа, то на следующий год у меня родится сын.

– А если один? – поворачивается Герман.

– Тогда... Тогда скажу, чтобы шла на аборт.

– Дурак ты, Репа!

– Сам ты дурак! У меня и так одни бабы в доме, даже кошка...

Оба смотрят на полог, ожидая доброго знака. Репа даже жмурится в надежде на чудо. С ветки срывается горлица и планирует на конёк палатки. К ней присоединяется другая. Одна начинает крутиться, издавая призывный клёкот. Обе топчутся, скрипя лапами по материи. Романтически настроенные молодые люди радостно переглядываются. Вдруг обе птицы срываются, оставляя два тёмных пятна, которые медленно стекают вниз.

– А это к чему? – растерянно спрашивает Репа.

– Сейчас узнаем.

К двум мистически настроенным офицерам, скрепя половицами деревянного пола, бодро катится Виктор Колонок.

– Репа, с вещами на выход! – скомандовал он, поравнявшись с кроватью Конюшова.

– Да, Репа, с утра птица за просто так срать не будет, – съязвил Герман и, обращаясь к бородатому Колонку, поинтересовался: – Что, опять сортир чистить?

Оказалось, что дело было отнюдь не в сортире, который периодически чистили афганцы, а в телевизоре «Рекорд», который вчера привезли из бригады и который уже сегодня сломался, как раз накануне трансляции исторического XXVI съезда КПСС.

– А я тут при чём? – буркнул Репа. – Я в электронике не соображаю.

– Мне всё равно, – ответил заросший леший. – Мне «Борода» сказал тебя найти, вот я и нашёл. Иди к полковнику, с ним и объясняйся.

Но нетерпеливый полковник уже входил в палатку.

– Конюшов! Долго тебя ещё искать? – прокашлял он с порога. – Через минуту жду в «красном уголке».

– Иду! – крикнул Репа вслед уже покинувшему палатку командиру.

– Ты, главное, не забудь разводной ключ и домкрат, – начал было ехидничать Герман, как в палатку, придерживая рукой шляпу, неожиданно вошёл партийный советник Волин.

– С праздником, товарищи! – бодро приветствовал «каскадёров» источающий ароматы дорогого одеколона Олег Семёнович.

Появление высокого партийного начальства на территории отряда было великой редкостью, и «каскадёры», оценив его благородный порыв к общению с массами, ответили радостными приветствиями и взаимными поздравлениями.

– Герман Николаевич, вы сегодня свободны. За мной прислали охрану из бригады. Если хотите послушать Съезд у губернатора, собирайтесь, я вас подвезу.

– Спасибо, Олег Семёнович, – ответил тронутый заботой Герман, – но мне уже поручили организовать трансляцию выступления Брежнева здесь, в лагере, перед всем личным составом.

– Ну что ж, не буду препятствовать. Хорошего настроения, и ещё раз – с праздником! – с этими словами Волин покинул палатку.

– Гера, ты зачем ему соврал? – не выдержал Репа.

– Натура такая... Тяжёлая наследственность... А ты иди, Репа, иди себе телевизор чинить.

– Конюшов! – вдруг донеслись раскаты старческого голоса полковника Стрельцова, который в приступе ревности второй раз в течение пяти минут почтил своим присутствием обитателей палатки. – Конюшов! Сколько тебя можно ждать?

– Да иду уже!

– Что вам Волин говорил? – недоверчиво и ревниво обводя взглядом подчинённых, полюбопытствовал старик.

– Поздравил с праздником, – начал отвечать за всех Герман, – поблагодарил за службу, сказал, что гордится молодым поколением, сказал ещё, что нам повезло с командиром...

– Что, так и сказал? – недоверчиво покосился на него Стрельцов.

– Вот, Колонок не даст соврать! – и, обернувшись к бородачу: – Витёк, скажи, что не вру!

– Да, Николай Иванович, в целом так и было...

– И ещё, товарищ полковник, – верноподданнически глядя на командира, продолжил Герман, – Волин сказал мне никуда не отлучаться, чтобы в любой момент быть готовым к отлёту...

– Куда? – теряя командирские нотки, спросил старик.

– Летим в Кабул на встречу с послом!

Командир впал в смятение. Было очевидно, что в его глазах безродный боец «Каскада» в одночасье превратился в «особу, приближённую к Императору». Не зная, что бы ещё сказать, старый служака, глядя на офицера, стоящего перед ним в одних трусах, с каким-то отчаянием в голосе порекомендовал ему погладить перед отъездом штаны.

Вскоре после ухода со стороны «красного уголка» послышался его рёв: «Вы что это себе позволяете! Кто ремонтирует телевизор разводным ключом?»

Герман, не дожидаясь повторных воплей, быстро оделся и выскочил из палатки на помощь своему товарищу. Вдвоём они вскрыли старый деревянный ящик, смели внутри паутину, сдули пыль, прочистили все контакты и даже поменяли местами лампы. Ящик безмолвствовал. «Пошли к шифрику», – предложил Репа.

Шифровальщик отряда «Каскад» старший лейтенант Колосков был, как и большинство технических специалистов Конторы, человеком с обострённым чувством собственного достоинства и общественной значимости. Худощавый шатен с длинными прямыми волосами, с фигурой подростка-акселерата, он был полновластным сувереном небольшого царства из одной радиостанции дальней связи, установленной на трёхосном ЗиЛе, дизель-генератора и отдельной личной палатки, в которой жили его слуги – двое солдат-радистов. Во время сеанса связи с Центром вход в операционный зал его радиостанции был категорически запрещён, как, впрочем, и в остальное время.

Два друга постучали в кабину радиоцентра. «Я занят!» Через минуту постучали ещё. «Я занят!»

– Серёга, выходи! – нетерпеливо крикнул Репа.

– Сколько уже говорить, я занят!

– Выйди, у нас предложение.

– Ну что вам? – высунул патлатую голову шифровальщик.

– Почини телевизор, мы тебя на базар свозим, – начал обольщать Герман.

– Мне нельзя. Инструкция! А ещё – выезды в город на период Съезда запрещены.

– С нами всё можно! – вступил в диалог Конюшов. – И ещё, Герка хотел тебя сфотографировать на память.

– Вы, мужики, наверное, не понимаете, – серьёзным голосом продолжил Колосков, – во всём отряде я единственное охраняемое лицо. Вы, если даже захотите Родину продать, всё равно никаких секретов не знаете, а у меня – шифры, пароли... Меня, по правде говоря, даже фотографировать нельзя. – Однако последнее утверждение он произнёс довольно неуверенно.

И всё-таки напористость двух друзей принесла плоды. Колосков вылез из своего укрытия, Герман сбегал за фотоаппаратом, а Репа принёс реквизит для съёмки. Шифровальщик был большим любителем оружия. В этом тоже не было ничего удивительного. Все в Конторе любили оружие, но не так вожделенно, как их коллеги-технари. Как правило, на соревнованиях по пулевой стрельбе в призёрах оказывались инженеры по спецаппаратуре, радисты и сотрудники наружного наблюдения. Точно так же среди оперсостава, за редким исключением, не было фанатиков рукопашного боя, чемпионов по лыжам или спринту. Многие технари пропадали в залах тяжёлой атлетики, накачивая мускулы, в то время как основной состав сидел в прокуренных кабинетах и с тёмными кругами под глазами «ваял» нескончаемые документы. Колосков, мотавший второй срок в Самархеле, хотел было нарастить себе мышечную массу, но его организм отчаянно сопротивлялся хозяину. Шифровальщик ел за двоих, висел на перекладине, тягал самодельные гири и штангу – и всё без толку. Зубоскалы из «Каскада» поговаривали, будто его пищеварительный тракт имел одну кишку, соединявшую желудок с анусом по кратчайшей траектории.

Репа, исполняя на съёмках роль статиста, периодически подносил к сценической площадке всё новый и новый реквизит: трофейное оружие, снайперские винтовки, пулемёты, пистолеты с глушителем, кривые сабли и кинжалы. Колосков снимал и надевал бронежилет и каску, обвешивал себя пулемётными лентами и гранатами. Герман терпеливо увековечивал распоясавшегося шифрика. Пределам его фантазии не было конца. У Германа уже заканчивалась плёнка, когда шифровальщик предложил сделать коллективное фото. В то время пока солдат-радист увековечивал композицию из трёх тел и горы оружия, к съёмочной площадке подошёл полковник Стрельцов.

– Мы сейчас, товарищ полковник, – крикнул лежащий за станковым гранатомётом капитан Конюшов, – сфотографируемся, и тут же починим телевизор.

Стоящие над поверженным товарищем Герман и шифрик, обвешанные железом, дружно закивали головами.

– Уже не надо... работает, – подал голос командир. – Вы бы эта... меня бы сняли? – по-детски непосредственно попросил командир.

Композиция тут же рассыпалась на составляющие и ринулась обвешивать боевыми цацками старого партизана.

– Не надо... – скромно попросил он. – Мне бы только «снайперку», я же в сорок третьем тоже «ворошиловским стрелком» был...

Герман, припав к аппарату, тщательно выверял кадр, в котором расплывшийся в доброй улыбке старик в позе незабвенной «Женщины с веслом» таращился в объектив, опираясь на длинную винтовку Драгунова.

– Всё, пошли на открытие Съезда, – мягко предложил командир, – десять минут осталось. Мне ещё вступительное слово надо сказать.

– А кто телевизор починил? – полюбопытствовал Репа.

– Капитан Белоусов.

– Но он же вообще филолог!

– Вот он и ударил по нему кулаком, – пояснил полковник.

Со стороны «красного уголка» послышались усиленные динамиками знакомые слова: «Внимание, внимание! Говорит и показывает Москва!..»

XXVI съезд КПСС

Опоздавшие занимали места по краям дощатых скамеек, принесённых из кухни. Посередине сидели солдаты, устремившие свои взгляды на подслеповатый кинескоп старого телевизора. Стрельцов со своей вступительной речью опоздал. Телевизионные камеры были направлены в зал Кремлёвского Дворца. Железные репродукторы воспроизводили монотонный гул многотысячного зала, выделяя исторические кашли, шарканье ног, скрип кресел и отдельные реплики делегатов. Наступила торжественная минута. В зал входят члены Президиума, а также руководители зарубежных делегаций. Участники съезда встречают членов Президиума бурными аплодисментами, которые в исполнении громкоговорителей переходят в оглушительный треск. Герман морщится, но присоединяется к форуму и жидко хлопает в ладоши. Его инициативу подхватывают ещё с десяток неуравновешенных солдат и Виктор Колонок. Делегаты, продолжая аплодисменты, встают. Вместе с ними встаёт и Герман. По рядам каскадовцев прокатывается шумок. Вслед за Германом встают Стрельцов, потом Гаджиев, и, наконец, весь «красный уголок» встречает бурными аплодисментами далёкий съезд КПСС. Кто-то больно тыкает Германа в бок. «Красный уголок» опускается на скамьи в ожидании выступления советского лидера.

Лицо Генерального секретаря показывают крупным планом. Генеральный секретарь молча смотрит в бумаги, между тем как железные репродукторы уверенно произносят: «Товарищи делегаты!» Среди притихших зрителей Самархеля вспыхивают смешки. Герман догадывается, что задержка видеоизображения вызвана ретрансляторами в Кабуле и Джелалабаде, в то время как речь партийного лидера напрямую воспроизводит всё тот же карманный приёмник «Сони» и стокилограммовый ламповый усилитель. Наконец Брежнев в телевизоре открыл рот, а его голос, опережая мысль, сообщил: «На XXVI съезд Коммунистической партии Советского Союза избрано 5002 делегата. Присутствуют на съезде 4994 делегата, отсутствуют по болезни и другим уважительным причинам 8 делегатов». Пауза. Генеральный секретарь в телевизоре всё ещё шевелит губами. Опять раздаются смешки. Полковник Стрельцов не выдерживает, встаёт и, силясь перекричать генсека, делает собранию замечание.

«...Коммунистической партии Советского Союза объявляю открытым!» – не обращая внимания на вопли полковника, не унимается репродуктор. «Герман Николаевич! Перестаньте паясничать!» – вопит полковник, замечая поднимающегося Германа. Кремлёвский Дворец взрывается аплодисментами. Герман, загасив пламенный порыв, садится на место и тут же получает второй тычок в бок.

Скоро собрание на лужайке «красного уголка» привыкает к рассогласованию видеоизображения и звука и погружается в собственные мысли. Во время выборов в мандатную комиссию первые смельчаки раздали карты и с серьёзными минами принялись резаться в «очко». Колонок, сидящий сзади Германа, звонко лузгает кедровые орешки, сплёвывая скорлупу в кулак. Только Герман с напряжённым видом пялится в телевизор, за что получает от бородача третий тычок.

«За время, истёкшее после XXV съезда, мы понесли тяжёлые утраты. Ушли из жизни видные деятели нашей партии и Советского государства: Алексей Николаевич Косыгин, Андрей Антонович Гречко, Фёдор Давидович Дудаков, Пётр Миронович Машеров...» – оглашает радио скорбный список. Сзади встаёт Колонок. И тут же взрывается в истерике полковник Стрельцов.

– Я приказываю сесть! – орёт из последних сил старик. – Я подниму вопрос о надругательстве на партсобрании!..

– Товарищ полковник, – громко и чётко отвечает Колонок, – я глубоко уважал и уважаю Первого Секретаря ЦК Белоруссии товарища Машерова и как настоящий коммунист считаю необходимым почтить его память вставанием.

Стрельцов с безнадёжным отчаянием в глазах садится.

Съезд продолжается. Герман тоже успокаивается и, не отводя глаз от экрана, впадает в прострацию. Он даже не реагирует на предложение генсека почтить память Иосипа Броз Тито, Людвика Свободы и других усопших лидеров социалистических стран вставанием. Не обращая внимания на Германа, делегаты Съезда встают в минуте молчания.

Герман теряет чувство времени. Он силится вникнуть в содержание отчётного доклада, но десятки собраний, митингов и совещаний, на которых ему приходилось быть вместе с Олегом Волиным, выработали в нём неистребимый инстинкт самоотключения. «Зенде бод!» – пытается мысленно взбодрить себя слушатель, а в голове, словно качели: «Зенде бод!» Зал встал. «Зенде бод!» Зал сел. «Что вверху – то и внизу, что было – то и будет», – вспыхивает и угасает в его мозгу неизвестно откуда взявшаяся фраза. Герман плывёт в объятия Морфея.

Снова тычок в бок. Герман встрепенулся. Леонид Ильич, выразительно играя бровями и по-хохляцки произнося звук «г», уже излагает позицию Центрального Комитета по Афганистану: «Планы врагов Афганистана провалились. Продуманная, отвечающая национальным интересам политика Народно-демократической...» У Германа вдруг просыпается подсознание и без спроса выдаёт что-то вроде афоризма: «Не спастись от злой напасти, если «щирые» – у власти». Он силится вспомнить хотя бы одного крупного руководителя, не перенявшего украинский акцент. «Нет таких!» – делает очередное открытие Герман и пытается поделиться своей мыслью с Колонком, но бородач, заметив движение соседа, тычет его в очередной раз в бок. «...Это должно быть закреплено договорённостями между Афганистаном и его соседями. Нужны надёжные гарантии, что новой интервенции не будет. Такова принципиальная позиция Советского Союза, и мы будем придерживаться её твёрдо». Вместе с бурными аплодисментами в Дворце Съездов маленькая полянка в далёком Самархеле приветствует своего лидера стоя.

Из «красного уголка» отряд «Тибета» расходился в совершенном упадке сил. «Как это он сам выдюжил?» – думал Герман о докладчике, массируя затёкшую спину и мешком оседая на кровати. «А вот Волин – не хохол и букву «г» произносит правильно, – приходит в голову последняя мысль, – вот бы его в Генеральные секретари!» С этой несбыточной надеждой он погружается в дрёму.