Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

В опале

Вернувшись в палатку, уставший оперработник тут же приступил к оформлению полученной от Гульмамада информации. Плутая в лабиринтах русского языка, он абзац за абзацем заполнял чистый лист бумаги. Закончив первый, Герман оторвался и прислушался к разговору своих друзей, допрашивающих героев вчерашнего бомбометания. Малышкин излагал всё подробно, в то время как Олег Филимонов ограничивался шутливыми комментариями относительно отдельных эпизодов вертолётной атаки.

– ...и когда двести килограммов полетели вниз, вертолёт при наборе высоты аж затрясся от напруги. Пара секунд – и нас бы разнесло к едрёной матери вместе с этим складом!

– А ты сам где был? – спросил Виктор Колонок, пришедший из соседней палатки послушать участников операции, в результативности которой он ещё вчера утром сильно сомневался.

За друга ответил капитан Репа:

– Он сидел на кормовом пулемёте и бил прямой наводкой по нафарам.

– Репа, так за пулемётом должен был сидеть ты! – вмешался в разговор Герман.

– Я их косил из открытой двери.

– Ну и многих положил? ...А как же ты не вывалился? – полетели новые вопросы.

– А Репу пристегнули карабином за фал... – помог другу Филимонов.

– В двоих вроде попал, – перебил его Конюшов.

– Не трепись! Это я их из кормового уложил!

Герман немного послушал скромных героев и, раздираемый завистью, вернулся к отчёту. Скоро документ на двух листах был готов. Герман вложил его в папку и вышел из палатки, но вдруг вернулся.

– Мужики, а вы мой журнал не видели? – обратился он к друзьям, обсасывающим очередной героический эпизод.

– Это тот, что с бабами? – уточнил кто-то из толпы.

– Да, с ними...

– Белоусов во вторую палатку уволок, – дал наводку Колонок.

Герман решил не терять время и направился в штаб. «Бабы могут подождать», – резонно подумал он. В штабной палатке первое, что бросилось в глаза, был его журнал «Плейбой» с тем же разворотом и с той же девкой на нём, что и вчера. Над девкой склонился сгорбленный полковник Стрельцов, вооружённый, помимо очков, большой армейской лупой. Он беззвучно шевелил губами, читая через мощную оптику набранный мелким шрифтом комментарий к картинке.

– Разрешите обратиться, товарищ полковник! – что есть мочи гаркнул вошедший.

У старика выпала из рук лупа и с носа, зацепившись за одно ухо, сползли очки. Распрямляясь и возвращая очки в исходное положение, полковник закрыл топографической картой изображение голой девицы и наконец обернулся к Герману.

– Разрешите доложить, товарищ полковник! – продолжал капитан.

– Не разрешаю!

Герман слегка струсил.

– Это вы... Это вы, товарищ капитан, распространяете среди личного состава идейно ущербную литературу?! – приходя в себя и закипая от гнева, заревел полковник.

– Никак нет! Это подарок моего доверенного лица!

– Такого же похотливого, как и вы?!

– Никак нет! Как... – у Германа чуть не сорвалось «вы», но он вовремя спохватился.

– Договаривайте, капитан! – зловеще потребовал командир отряда, размахивая перед его глазами вытащенным из-под карты журналом.

Герман струсил не на шутку.

– Вы когда последний раз советские газеты читали? – строго спросил Стрельцов.

– Вчера, – честно признался побледневший офицер, имея в виду тот клочок газеты, что он пытался прочесть в загаженном окопе.

– А если бы эта дрянь попала в руки наших солдат! Какой пример вы подаёте подрастающему поколению!

Наступила гробовая тишина. Полковник с мрачным видом ходил из угла в угол. Наконец он брезгливо отбросил «Плейбой» на кровать.

– Вы хотя бы отдаёте себе отчёт... – с неприязнью глядя в глаза, снова обрушился он на стоящего по стойке смирно офицера. Но очередной разряд гнева был нейтрализован вторжением майора Белоусова.

– Разрешите, товарищ полковник!

Не дождавшись ответа, Белоусов вышел на середину палатки и протянул старику засаленный журнал «Пентхауз».

– Как вы просили, товарищ полковник! – докладывал, ни о чём не подозревая, майор. – «Плейбоев» не было, пришлось взять «Пентхауз», но бабы там даже лу...

– Вон!!! – заорал старый партизан, хватаясь рукой за сердце.

Оба офицера вылетели из штабной палатки.

– Что это он? – недоуменно спросил Белоусов сослуживца.

– Может, он этот номер уже читал, – стараясь выглядеть равнодушным, ответил Герман.

– Да нет же... Хотя... А-а-а! Я понял, – обрадовался майор. – Наверное, этот прощелыга Гаджиев ему первым принёс.

Прощелыга Гаджиев, будто услышав своё имя, спешил к штабу.

– Ладно, Гера, я побежал, – засобирался Белоусов, – мне ещё в бригаду на совещание.

Гаджиев уже поравнялся с обмякшим от такой передряги Германом.

– Что там случилось? Кто это дедушку довёл – орал как резаный.

– Я, – сделав виноватое выражение лица, признался молодой человек.

Капитан молча взял его под руку и повёл в свою палатку. При входе в его покои пахнуло дорогими духами. На второй кровати лежал пограничный майор Перекатов и читал газету «Правда». Перекатов отвечал за солдат-«срочников», которых почти целую неделю вводил в курс дела.

– Пётр Петрович, ты бы не прогулялся минут десять? – попросил его Гаджиев.

Майор встал и молча вышел. Гаджиев впился своими чёрными глазами в Германа. Лицом он напоминал какого-то киношного испанского гранда и мелкого торговца овощами одновременно.

– Ну и?..

Герман молчал, соображая, что бы ему сказать.

– Иса Мурадович...

– Вот, уже лучше.

– Иса Мурадович, – снова начал свою речь Герман, но тут же был остановлен.

– Знаю, уважаемый. Всё знаю! Зачем ты обидел Стрельцова?

– Я? Да чем я мог его обидеть?

– А кто сказал, что после шестидесяти лет у него в мозгу должны происходить необратимые изменения?

– Да не у него конкретно... И потом, это в журнале написано, а я только озвучил.

– В каком журнале?

– «Химия и жизнь».

– А-а-а! Так ты химик?

– Нет, физик!

– Зачем же ты эту фигню читаешь?

– В нашей стране вся научная интеллигенция этот журнал читает. И он совсем даже не научный. Он больше о жизни, чем о химии.

– Ты знаешь, что Ленин сказал о русской интеллигенции?

– Знаю, но тогда интеллигенция ещё не была советской.

– Поверь мне, советская – ещё хуже! – доверительно сообщил Гаджиев, заканчивая опрос. – И цена ей – дерьмо!

Германа начал раздражать этот самонадеянный выскочка. Пока Гаджиев его поучал, он успел разглядеть обстановку в палатке. Довольно приличная мебель. У изголовья кровати – трюмо с наклейками на стекле. На тумбочке – изрядный парфюмерный набор: одеколон «Босс», духи, розовая жидкость для полоскания рта, стилизованный под гранату-«лимонку» дезодорант, ватные палочки. На панцирной кровати – пружинный матрас, шерстяное покрывало с изображением тигра. На покрывале – пистолет Макарова с глушителем и французский журнал. К пологу пришпилены фотографии в рамках: молодой Гаджиев без усов и бороды в обнимку с худенькой смуглянкой; на второй – полная женщина со слащавой улыбкой и двумя девочками по бокам с подписью по диагонали «Исе с любовью». Выше всех – портрет джигита с большими усами, в черкеске с газырями, шашкой и двумя орденами «Красного знамени» в розетках.

– Дед! – перехватив его взгляд, похвастался Гаджиев. – Рубал белоказаков в капусту.

– А мой на Соловках сидел, – как-то буднично сообщил Герман.

– Да, с такой родословной в разведку не возьмут, – посочувствовал любитель парфюма.

– Куда мне! – притворно-жалостливо откликнулся гость. – И шурин за изнасилование в Анжерке сидел.

– Ну-у-у! Целый букет! А как же тебя в органы взяли?

– Видать, по ошибке... Не доглядели. Перед отъездом сказали, что родовые пятна кровью смывать надо.

– Поможем, уважаемый, поможем, не сомневайся! – обнял безродного чекиста за плечи «испанский гранд».

Герман слабо улыбнулся и подумал: «Дон Педро грёбаный! Педрилло хреново! Откуда эти выскочки только повылазили?» – но вслух бросил скромное «спасибо».

Войдя в доверие к заместителю руководителя отряда, Герман дал ему почитать информацию Гульмамада. Гаджиев высказал полное одобрение и предложил ему оформить вербовку. Гость безучастно согласился. Взяв в руки типовую подписку о сотрудничестве, выполненную арабской вязью на машинке, Герман поплёлся вербовать Гульмамада. Но у КПП афганского друга не было. Рядом с будкой стоял какой-то тщедушный тип с кривыми ногами и маленькой головкой, на которой грибной шляпкой висела немецкая каска.

– Салом Алейкум, – нехотя спел Герман, проходя мимо сменщика Гульмамада. Часовой ловко вытянул на прямых руках автомат Калашникова, поднял ногу и резко опустил, издав звонкий металлический щелчок. Только сейчас Герман заметил на внутренних поверхностях армейских ботинок металлические набойки.

«Здорово это они придумали, – отметил он про себя и вдруг ни с того, ни с сего громко сообщил вытянувшемуся перед ним часовому: – Завтра я его завербую, понял?»

– Понял, – на чистом русском языке ответил часовой.

Герман выпал в осадок.

«Всё, пора в лагерь! – лихорадочно думал он. – Все глупости, что можно было сделать, я уже сделал. «Аллес форботтен!»

Вербовка агента-иностранца

На следующий день Герман в течение двух часов вербовал Гульмамада. Решил обойтись без переводчика. Работа была адова. Афганец никак не мог понять, что от него хочет этот добрый русский. Герман, расплываясь патокой и призывая на помощь всю свою интуицию, вёл вербовочную беседу на трёх языках, включая русский матерный. Наконец, он вытащил бланк подписки о секретном сотрудничестве и передал его взмокшему Гульмамаду.

– Прочти!

Афганец склонился над бумагой. Так и не дочитав, он поднял голову:

– Не панимай!

– Что тут не панимай? – не удержался от эмоций Герман.

– Хич-чи (ничего) не панимай!

Герман выхватил у него из рук бумагу с закорючками и сунул ему под нос.

– Читай! Читай вслух, говорю!

– Не панимай.

– Ты что, неграмотный, ты что, читать не умеешь? – выходил из себя оперработник. – Баб голых читаешь, а свои родные буковки сложить не можешь?!

Гульмамад преданно смотрел на Германа, а тому хотелось снять с него каску и треснуть ею тупого афганца по голове.

– Ты правда читать не умеешь? – возобновил взаимную пытку настойчивый русский.

– Читаль умеля.

– Уме-ля! – передразнил его Герман. – Так читай, раз «умеля»!

– Не панимай!

– ?!!

– Ба пашт`у (на пушту) не панимай! – настаивал на своём часовой. – Гавари – магу, читаль – не магу.

До Германа, наконец, дошло: этот долбанный «Дон Педро» выдал ему подписку на языке пушту, а Гульмамад читает только на дари.

– Что же ты молчал, иуда? – обессилено произнёс русский друг, гладя афганского друга по фашистской каске.

Герман за пять минут сбегал к Гаджиеву, поменял бланк с подпиской и вернулся к кандидату на вербовку. Гульмамад с воодушевлением прочёл текст, радостно заулыбался и, возвращая бумагу оперработнику, с улыбкой сообщил:

– Мая саглясна.

– Тогда подпиши!

– Пайс`а лоз`ем аст (деньги нужны), пед`аро-у-духтарх`о фарь`ед микун`анд (детки плачут).

Афганский плач Герман понял без перевода.

– Момент! – крикнул он во второй раз, убегая в лагерь.

Гаджиев тут же сунул ему второй бланк, на поощрение агента.

– Но он ещё не агент! – в отчаянии крикнул Герман.

– Заплати свои, потом оформишь документы и компенсируешь из кассы, – резонно ответил прижимистый «Дон Педро».

– Нам только завтра выдадут. У меня денег нет, – успокаиваясь, сообщил уставший вербовщик.

– А на какие деньги ты японский приёмник купил?

– На калоши обменял!

– Любезный, ты хоть сам понимаешь, что ты несёшь? Кто тебе за калоши приёмник отдаст? Может, ты ещё и фарцовщик?

– Знаешь, Иса! Ты законченный ублюдок! – не выдержал Герман и резко вышел. Его душила неукротимая злоба. В таком состоянии он ворвался в родную палатку. Соседи строчили письма, воруя сюжеты друг у друга.

– Мужики! Кто до завтра денег займёт? – обратился к писателям Герман.

Юрка Селиванов молча встал, спросил у него, сколько надо, и спокойно вручил искомую сумму.

– Юрочка, – не выдержал Герман, – ты знаешь, что по сравнению с тобой Гаджиев – чаша дерьма!

– Первый раз слышу, но без сомнений поддерживаю, – улыбнулся кредитор.

Через десять минут Гульмамад заполнял прочерки в бланке на вербовку.

– Псевдоним, псевдоним придумай! – поторапливал его Герман.

Гульмамад задрал голову вверх, так что каска свалилась и повисла на шее, и, наконец, внёс решающую запись.

– Что написал?

– Морч`ак.

– А это что такое?

Гульмамад пошёл в будку, вытащил оттуда склянку с чёрным перцем и показал его другу.

– Перец?

– На хэйр! Перес – морч. Мая – Морчак!

Видя нервное беспокойство своего русского друга, афганец сложил на коленях три круглых перчинки, выдернул из носа пучок волос и приделал к миниатюрной скульптуре шесть ножек.

– Муравей! – обрадовался Герман.

– Саист, мушавер-саиб! – подтвердил его догадку агент «Муравей».

Весь вечер ушёл на оформление состоявшейся вербовки. Герман периодически выбегал из палатки в поисках нормативных документов. Наконец он вывел заключительную фразу в финансовом отчёте: «Достоверность и целесообразность произведённых расходов в сумме N афгани подтверждаю. Полковник Стрельцов. 12 февраля 1981 года». «Фу-у-у!» – удовлетворённо вздохнул Герман и поспешил в штаб. Капитан Гаджиев даже не стал читать документы и послал его на сверку к Виктору Краснову, тому офицеру, у которого слепая бабка что-то там видела в тумане.

Виктор уже не был тем испуганным человеком, каким его запомнил Герман в вертолёте. Напротив, перед ним сидел красивый, подтянутый брюнет с аккуратно подстриженной бородкой и расчёсанными на пробор волосами. Работник штаба привычно принял документы и углубился в чтение. Периодически он вносил исправления, укоризненно покачивая головой.

– Ну как бабушка? – не выдержал Герман.

– Какая бабушка? Ах, бабушка! Спасибо, хорошо, – не поднимая головы от бумаг, ответила штабная крыса. И чтобы пресечь разговоры на трансцендентные темы, внук слепой старушки назидательно заметил:

– Вам, Герман Николаевич, надо обращать больше внимания на штабную культуру.

– Понятно, товарищ старший лейтенант.

Герман взял бумаги, испещрённые фиолетовыми пометками, и, поминая недобрым словом щелкопёров, пошёл прямо к Стрельцову.

Полковник сидел в штабной палатке за кипой документов и щипал в носу волосы.

– Тебе что, капитан? – хмуро спросил командир.

– Завизировать вербовку и выдачу вознаграждения.

Полковник взял бумаги и бегло их оглядел.

– Какой псевдоним выбрал агент?

– «Морчак».

– А это что такое?

– Муравей.

Стрельцов поднял голову.

– У вас, – переходя на «вы», – какое-то легкомысленное отношение к службе.

– Почему?

– Что значит «Муравей»? Это же несерьёзно. Вот у товарища Селиванова есть агент «Свет революции», у Малышкина – «Пророк», «Гранит», у Филимонова – «Гром», а у вас – «Муравей».

– Так источник сам псевдоним выбирал, его ж за волосы в носу никто не тянул...

– Вы это нарочно? – спросил старый полковник, сбрасывая со стола пучок только что выщипанных из мясистого носа волос.

– Я вас совсем не имел в виду, – начал оправдаться Герман, постепенно раздражаясь.

– А я заметил ваше неуважительное отношение к начальству!

– Неужели?

– Да, представьте! А кто, позвольте вас спросить, назвал моего заместителя ублюдком?

– Я! Однако и я вас хочу спросить. Вы подпишете документы, или мне лететь в Кабул?

– А вы-ы-ы не угрожайте! – Стрельцов размашисто завизировал документы и бросил их в папку. – Свободны!

– Есть!

Герман в полной ярости ворвался в свою палатку. Друзья, оторвавшись от своих дел, уставились на него. Жертва штабного произвола поведала им о своих непростых отношениях с начальством. Офицеры, как могли, его успокоили, охотно соглашаясь, что «Дон Педро» – законченный дурак, однако его раздражение по отношению к дедушке не поддержали.

– Зря ты, Гера, на старика окрысился, – высказал общее мнение Селиванов, – он человек душевный, с немцами воевал, а это тебе не бомбочки по кишлакам из вертолёта раскладывать. Ты же знаешь, как в песне поётся: «...старикам везде у нас почёт». Что, Брежнев лучше? Наш хотя бы не шепелявит и «сиськи-масиськи» не говорит.

– Это точно, – подхватил капитан Репа, – в Кремле одни старые пердуны, зато народ нормально живёт. Я вот в прошлом году «Запорожец» купил. Вернусь – «Волгу»...

– Да ладно тебе про «Волгу», – перебил его Колонок. – А космос? Если б мы с Луной не облажались, то впереди бы и остались, – неожиданно в рифму пояснил он. – Америка нас боится, ты понял, бо-ит-ся! Ты думаешь, они просто за здорово живёшь старого хрыча Рейгана выбрали президентом? Посмотрели на нас, прикинули и решили, что лучше пенсионеров политику никто не разрулит.

Герман уже хотел было покаяться, но Колонок жестом его остановил и, сотворив крайне серьёзное выражение лица, сказал приглушённым голосом:

– Я вот от надёжного источника слышал, что в Политбюро голосование отменили...

– Как так? – повёлся на удочку расстроенный офицер.

– А вот так! Кто на Политбюро громче бзднёт, тот и главный. Говорят, Леонид Ильич пока вне конкуренции...

Офицеры как-то невесело засмеялись, утешительно похлопали Германа по плечу и вернулись к своим делам.

– Ладно, мужики, согласен, – проворчал Герман, – язык у меня без костей, обидел я старика. Как-нибудь в другой раз извинюсь.

Но на кающегося грешника уже никто не обращал внимания.

Ночной кошмар

Наступающая ночь так и не улучшила настроение Германа. Он лежал на кровати и бесцельно смотрел в полог палатки. Воняло керосином. Где-то недалеко квакала одинокая лягушка. Застрекотали первые сверчки. В голове у расстроенного офицера мелькали картины досрочного возвращения домой, укоризненные взгляды Михаила Ивановича, невесёлая встреча с героем «Зенита» – Юркой Дымовым. В припадке меланхолии Герман перевернулся на бок, и его взгляд упёрся в пресловутый журнал «Плейбой». Журнал вернул Белоусов сразу после выдачи зарплаты. Он хотел перевернуться на другой бок, чтобы не видеть причину раздора с начальством, но потом передумал и протянул руку к идейно-ущербной литературе.

Молодой человек листал глянцевые страницы в надежде переключить своё сознание на более фундаментальные потребности. «Вот бы эта приснилась сегодня, – глядя на роскошную блондинку, подумал страдающий офицер. – А что, если долго на всё это смотреть и незаметно заснуть? – задал он себе вопрос. – Наверняка во сне будет продолжение... Полночи будет сниться эта, а с середины ночи до утра, – и он перевернул две страницы, – вот эта». Но вместо успокоения и ухода в нирвану совсем некстати проснулся основной инстинкт. Сон выбило, как пыж картечью. «Этого мне не хватало!» – маясь от вожделения, думал несчастный.

Все уже спали. Тускло горела одинокая лампа, освещая середину несущего шеста, по которому ползали неугомонные сверчки. Ночные насекомые, спустившиеся поближе к теплу керосиновых нагревателей, закатывали оргии, отчаянно стрекотали своими хитиновыми крылышками и в порыве любви лезли друг на друга. Герман с интересом подглядывал за утехами обитателей микромира и постепенно скатывался в сон.

Вместо роскошных блондинок Герман во сне увидел Жопу-морду. Этот персонаж расстроил сюжет его привычных сновидений и заставил проснуться. И было от чего.

Викентий Авессаломович Капустин, или Жопа-морда, как его за глаза называли сотрудники N-ского управления КГБ, был бессменным хранителем всех оперативных учётов. Этот толстый неповоротливый старик, несмотря на преклонные годы, обходился без обычных для пожилого возраста морщин на лице. Его далеко не атлетическое тело было явно сконструировано по женским лекалам: широкие бёдра, крупный отвисший зад, тормозящий при поворотах, чем-то неуловимо ассоциировавшийся с его же физиономией. Казалось, кто-то оттягивал вперёд его тучное лицо, так что мясистые щёки образовывали две пухлые и неподвижные полуокружности, между которыми был зажат рот в форме бантика. Когда он говорил, двигались только губы и брови. При этом остальные детали его лица оставались без движения, демонстрируя невозмутимое спокойствие.

Викентий Авессаломович был осколком мира первых пятилеток, покорителей Арктики и суровых чекистов в кожаных тужурках. Трудно сказать – почему, но перед ним трепетал весь личный состав Управления. Герман его боялся, как дети боятся буку, Бармалея и Карабаса-Барабаса. Не было случая, чтобы карточка, заполненная его рукою, с первого раза оставалась по другую сторону конторки, за которой хранились главные тайны N-ских чекистов.

Жопа-морда брал документы на регистрацию агента, долго их изучал, делал пометки красным карандашом и возвращал нетерпеливому оперу. Таких заходов могло быть и три, и четыре... Не всякий выдерживал эту пытку.

Грозный Цербер старого мира с самого начала невзлюбил Германа.

– Кто вам дал эти чернила? – шевелились губы бесстрастного лица. – Оперативная карта заполняется только фиолетовыми чернилами, соответствующими ГОСТу. Вам это понятно? – вздымая брови, чревовещал Жопа-морда.

Герман метался по кабинетам в поисках «гостированных» чернил, макал перьевую ручку в пахучую жидкость и заново чертёжным шрифтом заполнял проклятую карточку.

В очередной раз, набегавшись по этажам, обессиленный, как спаниель после охоты, Герман заискивающе протягивал в окошко Викентию Авессаломовичу каллиграфически заполненный бланк.

– Так... Так... Верно... «Карлсон», – взлетают брови регистратора. – Вы, молодой человек, наверное, издеваетесь?

– Никак нет, Викентий Абес... Абессаломович.

– Авессаломович!

Минутная пауза.

– В прошлый раз у вас был «Пятачок», – продолжает пытку Жопа-морда.

– Да.

– А в позапрошлый – «Мальвина».

– Правильно, так она – женщина.

– Верно, однако это агент, а не какая-то подзаборная шлюха.

– Мальвина шлюхой никогда не была, – вступился за девочку с голубыми волосами Герман. – Да, её любили сразу двое, но...

– Что вы тут мне сказки рассказываете!

Из отдела оперативных учётов Герман уходил с чувством, будто его изнасиловали в извращённой форме. По крайней мере, общение с Жопой-мордой других ассоциаций не вызывало.

Именно этот персонаж и привиделся во сне и без того задёрганному Герману. Только во сне Жопа-морда был не один. И Герман стоял не у окошечка конторки, а в святая святых, в картотечном хранилище, там, где висели портреты Сталина, Берии, Ворошилова, где всё было заставлено горшками с цветами, где в спёртом воздухе вечно закрытого помещения стоял терпкий запах старческого ацетона. Викентий Авессаломович поливал герань из пластмассовой лейки. Рядом на стуле сидел полковник Стрельцов с «Плейбоем» в руках. Герман стоял навытяжку перед двумя ветеранами и держал в руках заполненный бланк.

– Кто на этот раз? – прошелестели пухлые губы Жопы-морды.

– Представьте себе, Викентий Авессаломович, – ответил за Германа Стрельцов, – «Муравей!»

Оба, не мигая, уставились на оробевшего опера.

– Он, Николай Иванович, издевается не только над нами, хуже того – бросает тень на всю советскую власть!

Герман пытался что-то ответить, но его рот мог лишь беззвучно раскрываться. Герман в отчаянии вертел головой, бросая преданные взгляды на говорящих.

– Вы не поверите, Лаврентий Павлович, а ведь я хотел поручить капитану ответственное задание! – вставая со стула и раскуривая трубку, врастяжку сказал полковник Стрельцов.

Герман в ужасе перевёл взгляд на Жопу-морду. Рядом с горшком с геранью стоял Берия с маузером вместо пластмассовой лейки. В его хищном пенсне отсвечивалось решётчатое окно. Онемевший молодой человек с жутким предчувствием перевёл взгляд на Стрельцова. По скрипучим половицам мягко прохаживался Иосиф Виссарионович с розовым, как у младенца, лицом и плюшевыми усами.

– Товарищ полковник, – залепетал обретший дар речи Герман, – ой, простите, товарищ маршал...

– Ге-нэ-ралиссымус! – поправил его Сталин.

– Товарищ Сталин, он и вас не уважает, – акцентировал внимание Берия на путаное обращение капитана к вождю народов. – А ещё, товарищ Сталин, он читает запрещённые журналы, – указывая маузером на «Плейбой», льстиво добавил глава НКВД.

– Вах!.. Малчышка! – возвысил голос Вождь. – Как ты, Лаврентий, мог порекомендовать мне для выполнения ответственного задания партии и правительства этого бэз-атвэтствэнного юнца! – воскликнул он, выбрасывая в наглухо закрытое и забранное в решётку окно журнал для мужчин.

– Какое задание? – не выдержал Герман.

– Захватить иуду Троцкого и доставить его в Джелалабад! – сверля своим взглядом дырку в переносице офицера, огорошил его Берия.

– Я готов! Я завтра же... Но я же не знаю испанского!

– Вам поможет с переводом агент «Муравей», – пояснил Лаврентий Павлович. – Сегодня же выезжаете в Пешавар!

– Иосиф Виссарионович, Лаврентий Павлович, миленькие! Троцкий-то в Аргентине! – взмолился Герман.

– Ви ставытэ под самнэниэ каллэктивную мудрост нашей партиы? – поднял брови Сталин.

– Еду! Сегодня же еду в Пакистан... за Троцким, – засуетился Герман, но природная честность даже во сне не позволила ему лгать руководству. – Только... Только его там нет! Он... Он в Аргентине... с ледорубом в голове. Или... Или в Испании... с ним же...

– Лаврентий! Стреляй в предателя! – скомандовал Сталин.

Когда охваченный безумным страхом Герман перевёл взгляд на Берию, тот уже целился маузером ему в живот. Пуля летела, когда Герман проснулся.