Текст книги "Страна Лимония"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Письма, бочка и педикулёз

К женскому празднику 8 Марта привезли почту. Мешок с конвертами высыпали прямо на стол штабной палатки. Два солдата целый час сортировали корреспонденцию, отбиваясь от страждущих офицеров, после чего быстро разнесли по палаткам. Герман получил сразу пять писем: четыре – от жены и одно – от родителей. Он тут же брякнулся на солдатскую койку и приступил к чтению. Мать писала о рассаде помидоров, о сестре, о её подлеце-муже; отдельно потопталась по его неблагодарной супруге. «Понятно, – подвёл итог прочитанного взгрустнувший «каскадёр», – ни грамма позитива. Что за странное поколение у этих родителей? Или только мои такие?.. Живём, мол, чинно-благородно, чего и тебе желаем, хотя знаем, что у тебя так никогда не получится. И ни полслова тревоги. Кто-то всё же свихнулся в этом мире: либо – я, либо – мои родители».

Окончательно распалившись, Герман встал, закурил сигарету. Все лежачие места были заняты его друзьями, читавшими весточки с «того света». Репа, подрагивая пшеничными усами, мягко улыбался. Юрка Селиванов, опершись на руку, перекосил лицо и бегал по строчкам только одним глазом. Крестов вытянулся в монументальной позе, как Ленин в Мавзолее, держа над собой письмо в вытянутых руках. Олег Филимонов блаженно ковырял в носу. Мамонт дремал, накрывшись исписанным листом.

Докурив сигарету, Герман перешёл к чтению письма от жены. Через минуту он улыбался, по нескольку раз возвращаясь к бесхитростным признаниям в любви, описаниям шалостей пятилетнего сына и наказам беречь себя. Стало совсем хорошо, когда прочёл о друзьях, которые забегали в гости и, как могли, выручали его семью. А тут ещё, оказывается, звонили с работы, дескать, вернётся супруг – готовьтесь к новоселью.

Герман снова встал, с наслаждением закурил очередную сигарету и, прихватив фотографию сына с его же рисунком, вышел из палатки. Глядя на своего ребёнка, любящий отец окончательно раскис. На него с фотографии большущими глазами смотрел светловолосый херувимчик в костюме с короткими брючками, из которых торчали тоненькие ножки в нитяных колготках. Сын пытался улыбаться в камеру, но оставался грустным. «И на хрена я только на эту войну записался? – снова расстраиваясь, заскулил про себя офицер. – А ну как сын вырастет – станет таким же оболтусом, как и я, и, не дай Бог, на свою войну поедет». Детский рисунок немного его успокоил. На нём был изображён он сам с ночным, без ручки, горшком на голове, в окружении двух танков, похожих на сложенные друг на друга сардельки. В трёхпалых руках родитель держал палку с алым полотнищем и автомат, явно прорисованный кем-то из взрослых. Из его левой куриной ноги рос цветок, а правая была намертво пригвождена саблей, свисавшей с хилых покатых плеч. «Похож, определённо похож, – подумал впавший в приятную меланхолию капитан. – В этой стране Лимонии только такие и могут воевать».

Вернувшись в палатку, Герман окунулся в бурное обсуждение прочитанного знатоками эпистолярного жанра. Неукротимый Крестов вдруг стал слащаво-сентиментальным, совал всем в нос каракули своего Андрюшеньки и с объективностью Дон-Кихота описывал неземные добродетели своей Дульцинеи, с которой вот уж скоро год как был в разводе. Малышкин завёл теоретический спор о том, что ни одна нормальная женщина не может прожить и полгода без мужика, поэтому предлагал желающим помощь в избавлении от рогов. Мамонт, сидя на перевёрнутой бочке, ему оппонировал, заверяя, что его жена – только на любителя, ибо не всякому одолеть её 120 кило живого веса. Малышкин тут же завёлся и даже вспомнил, что спал и не с такими, после чего обидевшийся гигант пообещал засунуть его в бочку, на которой сидел. Озабоченный Игорь Евтушенко, немного смущаясь, расспрашивал сослуживцев о методах борьбы с внематочной беременностью.

Как-то само собой разговор перешёл на более злободневные темы. Было решено поставить наконец-то бочку вниз дном и затворить в ней брагу, тем более что погода уже наладилась, а днём припекало по-летнему. Самым простым оказалось перевернуть бочку. Затем пошли трудности. Огромная деревянная посудина изрядно рассохлась, и в первый день её так и не удалось наполнить. Зато палатка утопала в грязи. Пришлось отнести бочку в арык, где она за два дня и дошла до кондиции.

Закладку производили всем миром. Сахара, что был припасён на кухне, не хватило, пришлось ехать на базар. Там же купили сухофрукты. В бригаде обменяли три нитки бус из тигрового глаза на килограмм живых дрожжей.

Первое время бочка вела себя почтенно. Днём третьего дня огромный пузырь прорвался сквозь сусло, утробно лопнул и своим тошнотворным откатом возвестил винокуров о начале зарождения хмельного напитка. Тут же на базар была послана делегация, которая разыскала жестянщика, обещавшего по предложенным эскизам собрать самогонный аппарат. Афганец, получивший предоплату, долго тянул с заказом, пока «каскадёры» не заметили, что в дуканах то тут, то там стали появляться в свободной продаже запретные изделия, собранные по их чертежам. Наконец, лукавый жестянщик закрыл свою мастерскую и слинял в неизвестном направлении. А между тем брага, чувствуя наступление лета, наливалась крепостью.

С каждым днём становилось всё теплее и теплее. В начале апреля был очищен и запущен в эксплуатацию бассейн. Аптекарское поле зазеленело и вскоре расцвело бело-розовыми бутонами целебного мака. Вся живность страны Лимонии торжествовала. По Самархелю ползали гады, по стенам и окнам уютных домиков ловили насекомых шустрые гекконы. У арыков на расплодившихся лягушек и жаб охотились вараны. По углам палатки пищали мыши, в кухне хозяйничали крысы, а ночами в арыках плескались какие-то крупные животные, похожие на выдр. Но больше всего проблем доставляли насекомые.

Первыми пошли в наступление вши и блохи. Вероятнее всего, их занесли преданные делу революции агенты. Герман в который раз замечал необычное поведение своих источников, которые, стоило им появиться в «доме свиданий», тут же запускали руки в мошну своих широких шароваров и начинали яростно чесаться. В начале апреля, за день до своего рождения, он снял с головы свою первую вошь.

С педикулёзом расправились самым решительным образом, после того как на очередном совещании услужливый капитан Гаджиев на глазах у всех снял с шеи полковника Стрельцова жирного кровососа. В тот же день были проведены масштабные банные и парко-хозяйственные мероприятия. Напуганные насекомыми, каскадовцы посбривали бороды и коротко постриглись. Мамонт, как строптивый боярин, от услуг брадобреев отказался. Виктор Колонок, лишившись атрибутов лешего, этим не ограничился и попросил побрить его наголо. По завершении процедуры, которую с блеском провёл капитан Репа, бывший леший встал из-под груды шерсти совершенно преобразившимся. Герман тут же признал в нём гашевского Швейка, сходство с которым усиливали мясистый нос, добродушная лопоухая физиономия, ласковая улыбка и участливые с искринкой глаза.

Герман отказался от помощи парикмахера, работавшего без устали полдня. Он не стал сбривать усы, но с бородой распрощался. Привыкший к электробритве «каскадёр» сильно порезался. С лёгким чувством брезгливости он трогал вдруг ставшую такой нежной кожу, глядел с отвращением в зеркало, откуда на него смотрел худой подросток, истекающий кровью. «Давай сфотографирую, – предложил Фил, – будет чем пугать пленных, если вздумают молчать».

Следующими оккупантами стали блохи. Откуда они появились – никто сказать не мог. Но за считанные дни эти неподкованные твари стали, словно черти, прыгать по кроватям, столам и, конечно же, по голым телам офицеров «Каскада». Полковник Стрельцов в очередной раз объявил всеобщую мобилизацию, но, пока готовились к отражению врага, «каскадёры» успели вдоволь натешиться с вредными насекомыми.

Герман вспомнил, что где-то читал, будто блохи не выносят дыма. Так оно и оказалось. Движимый интересом к хитроумным экспериментам, он раскурил две сигареты, засунул их в рот тлеющими концами и стал выдувать дым на солдатское одеяло. Дым медленно заполнял экспериментальный полигон, сползая с краёв. Через считанные минуты маленьким скакунам стало дурно, и они принялись прыгать, вырывая белые столбики из колышущегося над кроватью тумана. Сначала экспериментатор в испуге отшатнулся, но потом всё это ему показалось забавным. Герман поддал «пару» – и кровать ожила. Столбики то возникали, то испарялись. «А ещё говорили, что на Марсе нет жизни», – прокомментировал он футуристическое действо, разворачивающееся на его глазах.

Эксперимент привлёк зрителей. К Герману потянулись товарищи. Чувствуя их любопытство, он ловким щелчком послал вылетевшую блоху на соседскую кровать. Репа страшно возмутился. Вторую блоху он уже отбил обратно Стивеном Кингом. И тут всё началось. Взрослые дети, засунув чуть ли не по пачке сигарет в рот, гнали дым на свои одеяла, после чего, разбившись на пары, с азартом играли ошалевшими блохами в пинг-понг. Наигравшись вволю, офицеры приступили к тотальному уничтожению несчастных насекомых.

Ссора

Финалом борьбы с кровососами стала генеральная стирка, глажка и полная дезинфекция палаток. Вернее, поутру брезентовые жилища просто разобрали и разложили, как и одеяла с простынями, на солнце. Уставшие санитары разлеглись на панцирных сетках своих кроватей, подставив под ещё не жаркое солнце молочные тела.

Настроение загорающих было отменным. Пребывающие в безделье «каскадёры» обменивались шутками по поводу проведённой кампании, «полоскали» начальство, травили анекдоты, в общем, делали всё, что могут делать молодые мужчины, лежащие на кроватях, собранных в одну кучу. В эти счастливые минуты Герману и в голову не могло прийти, что всего лишь через несколько минут он превратится в изгоя общества и на целый день испортит свои отношения с товарищами.

Герман, прикрыв панамой лицо, тихо посапывал, обласканный косыми лучами солнца. Разговоры среди друзей-товарищей постепенно стихали. Казалось, ещё пять – десять минут, и всё погрузится в утреннюю дрёму. Однако совершенно неожиданно донёсся звук далёкого взрыва и вслед за ним – ровный скрежет летящего реактивного самолёта. Народ зашевелился. Капитан Репа приподнял голову и, сотворив ладонью козырёк, стал вглядываться в небо.

– На сверхзвук пошёл... – прокомментировал он удаляющиеся раскаты рвущих воздух самолётных двигателей.

Герман лениво стянул с лица панаму и, не поднимая головы, пошарил взглядом прищуренных глаз по лазурной выси. Кроме двух орлов, парящих высоко над его головой, ничего примечательного он не заметил, поэтому, вернув панаму на место, принял исходную позу. Очередной небесный взрыв и ровное гудение привлекли внимание остальных офицеров.

– Ещё один сверхзвук преодолел, – не поднимая головы, повторил своё утверждение неугомонный Репа.

– Тура-Буру пошли бомбить, – расширил тему уткнувшийся в подушку Крестов, – хотя... хотя мы, вроде как, не заказывали...

Герману было ровным счётом наплевать, заказывал кто или нет бомбоштурмовой удар или авиация проявила собственную инициативу. «Только... только зачем идти на сверхзвуке на бомбёжку?» У Германа совершенно непроизвольно стали вспухать, будто в закипавшем котелке, пузыри вопросов. «А если это штурмовики, и у них ракеты на пилонах... Долбанутся и до цели не долетят... Или, может, куда опаздывают... И вообще, – на черта лететь в Лимонию на сверхзвуке, так ведь и в Пакистан залететь недолго, а уж в Пакистане собьют, как пить дать...»

– Нет, Репа, – подал голос Герман, – на сверхзвуке тут самолёты не летают.

– А ты почём знаешь? – придрался к безобидной реплике капитан Конюшов. – Тогда что это там ухнуло?

– Не знаю...

– А раз не знаешь, так и молчи!

Герман опять задумался. Потом привстал на кровати и, обернувшись к Репе, заговорил.

– Знаешь, Репа, похоже, что штурмовики шли на предельной дозвуковой скорости, а за ними тащился фронт ударной волны, и вот, когда этот фронт нас накрыл, тогда и ухнуло.

– Какой фронт! Какая волна! – не на шутку разошёлся Конюшов. – Ты хотя бы аэродинамику знаешь? Я её, проклятую, пять лет в Рижском институте гражданской авиации изучал.

– Репа, не кипятись, вот смотри... – и Герман стал чертить прутиком на высохшей глине свой вариант графической интерпретации звукового явления.

Спорщики уже стояли голова к голове, осыпая друг друга обвинениями в некомпетентности.

– Да уймитесь же вы! Отдохнуть не даёте, – призвал к порядку разгорячённых специалистов Крестов.

– Крест, ты только посмотри, какую лажу он несёт, – отозвался огорчённый тупостью своего друга Конюшов.

Командир нехотя встал и подошёл к спорщикам. Постепенно покинули свои места и другие недавние обитатели палатки. Крестов долго изучал рисунок Германа.

– Полная ерунда! – вынес он свой вердикт.

Собравшиеся одобрительно закивали головами. У Германа вдруг взыграло самолюбие.

– Крестов, ты туп, как конь с яйцами! – не особо заботясь о содержании, выдвинул новый аргумент взбешённый спорщик и с отчаяньем в глазах сел на кровать.

В ответ на выпад командир вывернул из-под усов «гузку» и протянул: «Ну-у-у, это уже клинический случай». Поставив Герману диагноз, он направился в сторону кухни, но вдруг остановился и снова приблизился к больному.

– Ты знаешь, почему у меня сын родился?

– Не знаю и знать не хочу! – отвернулся в сторону Герман.

– А я тебе объясню.

Толпа болельщиков затихла.

– Я на советский презерватив понадеялся, – начал менторским тоном объяснять тупому подчинённому командир. – И он лопнул!

– Причём тут презерватив?! – взвыл Герман.

– А притом, что самолёт порвал такой же презерватив, но только воздушный. Понял теперь, – откуда звук?

Зрители, восхищённые аллегориями своего боевого товарища, дружно зааплодировали. Крестов картинно поднял руку, выдержал паузу, потом залез в карман и вручил растерянному спорщику цветной пакетик с голой красоткой.

– На, держи! Пользуйся регулярно, чтобы больше такие придурки на свет не появлялись.

Герман в раздражении выбил из протянутой руки наглядное пособие и швырнул его в пыль.

– Истеричка, – тихо, но веско закончил свою речь Крестов.

– Да что вы с этим поцем возитесь! – не выдержал Мамонт и рванул кровать Германа вверх.

Не ожидавший такого поворота дел теоретик сверхзвукового полёта полетел с дозвуковой скоростью на землю.

Зрители недовольно зашумели. Крестов подал руку пострадавшему, но тот, отказавшись от помощи, резко вскочил и, не оглядываясь, побрёл к бассейну.

– Герман! Герман, постой! – закричали приятели, но расстроенный офицер уже скрылся за деревянным забором.

Загул

К обеду палатка была восстановлена. Герман в одних трусах неподвижно лежал на кровати, скрестив на затылке руки и уперев свой взгляд в потолок. Вскоре пришли гости. Это были офицеры вертолётной эскадрильи, которых привёз Крестов. Лётчики, одетые в просторные сетчатые комбинезоны, с интересом разглядывали убранство каскадовского шатра.

– Хорошо у вас тут, – заметил самый тучный из них, – баб только голых не хватает.

– За этим добром мы в бригаду ездим, – улыбаясь ответил Крестов.

– Я не об этом, – продолжил толстяк, – хоть бы картинки какие ни то повесили...

– Чтоб простатит заработать? – полувопросительно-полуутвердительно среагировал командир первой группы. – Спасибо за совет. В первом заезде половина наших от этих картинок пострадала. Поразвесили красоток, возбудились, как жеребцы, а потом яичный жар в арыке остужали.

– Понятно, – протянул самый молодой вертолётчик. – А это что у вас? – указал он на бочку, в которой совсем кстати лопнул большой пузырь, обдав смрадом брожения дорогих гостей.

– Брага. Через неделю приходите на первачок!

– Понятно...

– Своих к бочке не допускаем, но для гостей можем сделать исключение, – предложил радушный хозяин.

Вскоре три офицера сидели за столом у бочки и, зачерпывая мутную жидкость, чокались алюминиевыми кружками.

– Гера, присоединяйся, – позвал Крестов, – я ведь ребят по твою душу привёз.

Герман нехотя слез с кровати и присел за стол.

– Пить будешь? – спросил командир.

– Ты же знаешь, я не умею.

Вертолётчики сочувственно покачали головами.

– Может, водочки? – предложил толстяк, вытаскивая из широкого кармана двухсотграммовую чекушку. Крестов знаками показал, чтобы ребята унялись.

– Не пьёт он. Как в Афгань приехал, тут же и разучился. Да ладно, не для того пришли. Вот, Гера, я тебе живых специалистов привёл. Потолкуй с ними насчёт звукового барьера. Может, поумнеешь.

Герман сначала нехотя, а потом всё более воодушевляясь, рассказал свою версию дневных событий. Вертолётчики, стирая рукавом дрожжевой осадок с уголков рта, переглянулись.

– Парень, ты неправ два раза, – выдохнул толстяк.

– Как это?

– Ну, во-первых, с командиром не спорят.

Крестов поднял палец, призывая Германа быть внимательным.

– А во-вторых, плотный воздух – это тот же гондон...

– Это вас Крестов успел обработать?

– Не перебивай старших, это – во-вторых.

Герман обиженно уставился на толстого лётчика. Крестов поднял второй палец.

– А в-третьих, мы сами слышали, как над нами пара «Сухих» перешла на сверхзвук.

Довольный командир поднял третий палец и с ухмылкой резюмировал.

– Выходит, Херочка, ты не два раза неправ, а – три! – с этими словами он раскидал половину чекушки в мутную брагу гостей.

Вскоре пришёл Мамонт и потребовал включить его в дегустационную комиссию. Через непродолжительное время число дегустаторов выросло до дюжины. Тринадцатым пришёл радист Колосков с двумя бутылками водки. Герман сидел насупившись. Он не принимал участия в оживлённой беседе, которая всё чаще прерывалась мужскими объятиями и клятвами в вечной дружбе чекистов с доблестными лётчиками.

– А всё-таки я прав! – вдруг бросил в залу уставший от пьяных нелепостей Герман. Он встал, обвёл отрешённым взглядом притихших товарищей и пошёл на свою кровать.

– Стоять! – проревел покрасневший от гнева Крестов. – Стоять! Кому говорю, Галилей долбаный!

– Оставь его, Крест, – миролюбиво одёрнул командира Мамонт. – Может, он и прав был. Завтра разберёмся и, если что не так, – на костёр!

Укладываясь на одеяло, Галилей раздражённо бурчал себе под нос: «Галилей, Галилей... Это Джордано Бруно бросили в костёр, пьяные недоумки!»

Между тем распоясавшиеся офицеры всё больше и больше подходили под его последнее определение. Радист Колосков, быстро набравший необходимый градус, непрерывно произносил тосты, мешая остальным проявить свою индивидуальность. Он уже сидел в обнимку с вертолётчиками и периодически одаривал гостей сладострастными поцелуями. Юрка Селиванов включил музыкальный центр, но уже через минуту толпа потребовала сменить репертуар. «Убери это западное фуфло... Давай наше!.. Вруби что-нибудь душевное». Луноликий Колонок мигом сбегал к себе в палатку и принёс кассету с «Песнярами». Потом пьяную компанию услаждал своим голосом Юрий Антонов, а потом – ансамбль «Цветы». С этого дня в палатке «каскадёров», уставших от модных зарубежных исполнителей, звучала преимущественно отечественная музыка. А между тем торжественный обед продолжался. В палатке становилось жарко. Чтобы обеспечить приток свежего воздуха, хмельные каскадовцы бесстыдно заголили полы своей палатки, закинув их на брезентовые скаты. Прохлады это не добавило. Послеполуденное солнце быстро разогрело полог, и все решили перебазироваться в эвкалиптовую рощу.

Герман, насладившись компанией друзей, пошёл в бассейн. Он печально сидел на прохладном бетонном бортике, опустив ноги в воду. В эвкалиптовой роще грянул сводный хор. «Это надолго, – подумал Герман. – Пойду-ка я в душ, ополоснусь».

Тёплый душ от нагретой на солнце железной бочки постепенно успокаивал отверженного Галилея. Он вытягивал к струям руки, блаженно фыркал и отплёвывался. Потянувшись за мылом, купальщик неожиданно отпрянул, застыв в неудобной позе. На уровне груди, на толстом брусе, скреплявшем конструкцию душа, на него, не мигая, смотрел огромный варан. Из пасти варана торчала лягушачья лапка. Герман боялся пошевелиться. Варан – тоже. Наконец ящеру надоела игра в гляделки, он закрыл белёсой плёнкой свои глаза, дважды мотнул головой и заглотил жертву. «Приятного аппетита», – прошептал молодой человек. Животное сощурило немигающие глаза. «Думаешь, я тебе подойду? – спросил гада напуганный молодой человек. – Будешь сидеть смирно – ещё лягушку принесу». Постепенно к нему стало возвращаться утраченное самообладание. Он набрал воды в ладони и плеснул в морду охотника. Варан открыл пасть и зашипел. Герман вновь отпрянул. «Что это я, ну не сожрёт же он меня, на самом деле». Нагибаясь и пятясь назад, он поднял резиновый тапок и метнул его в рептилию. Варан подпрыгнул, шлёпнулся на настил и, стуча хвостом по деревянной решётке, бросился к выходу. От неожиданности Герман высоко подпрыгнул, поскользнулся и рухнул на пол. Варана не было.

«Рассказать кому – не поверят», – подтягивая мокрые солдатские трусы, размышлял он на пути в лагерь. Первым, кто встретился на пути, был Конюшов. Поведать товарищу о случившемся Герман не смог бы даже при большом желании. Репа лежал на груди, раскинув руки как истребитель – крылья. Издали он походил на стрелку-указатель, направленную в сторону палаточного городка. Участливый Герман взвалил его на плечи и донёс до кровати. Заглянув в бочку, офицер обнаружил лишь треть заявленной к переработке браги. Вскоре со стороны рощи послышались голоса. Хмельная братия шла провожать авиаторов. Со стороны это выглядело возвращением племени первобытных людей с удачной охоты. Самого крупного лётчика нёс, слегка согнувшись, Мамонт, того, что поменьше, – Ляховский. Загрузив телами армейский джип и проводив машину до выезда из городка, коллектив посчитал возможным продолжить банкет. Очередным местом для пикника было избрано маковое поле. К этому времени компания уже разбилась на группы по интересам и, загрузив остатки хмельного напитка в подручные ёмкости, утонула в благоухающем море целебных растений.

Герман побродил некоторое время по лагерю в поисках собеседника, но никого, кто бы превосходил интеллектом майора Перекатова, так и не нашёл. Последний же, напротив, был склонен к общению. Он даже увязался за трезвым «каскадёром», предлагая на выбор: «раздавить» бутылку, «забить козла» или съездить в бригаду – погонять «тёлок».

Опечаленный Галилей вернулся в палатку, добавил к своему гардеробу разношенную майку и углубился в чтение Жюля Верна. Вскоре вошёл полковник Стрельцов.

– Герман?

– Я!

– А где остальные?

– В поле, товарищ полковник.

– Та-а-ак, значит, с агентурой встречаются.

– Почти...

– Как это понимать?

– Медитируют, товарищ полковник!

– Та-а-ак, значит, по-русски говорить отказываешься... А что это с бочкой?

– Стоит.

– Брага, спрашиваю, куда делась?

– Использована для достижения нирваны.

– Брось паясничать, капитан.

– Устал народ, товарищ полковник, гости из эскадрильи были.

Командир с тоской посмотрел поверх головы своего подчинённого, махнул в сердцах рукой и добавил:

– Пойдём со мной, титульный лист к отчёту за месяц нарисуешь.

– Так точно!

Герман за час изобразил на обложке отчёта двух спецназовцев с перекошенными от злобы лицами, бросающимися в атаку на беззащитных «духов». Вверху справа он поместил серп и молот, между которыми прорывались штурмовики, затем большими буквами вывел слово «Отчёт», а внизу – «„Тибет“, 1981 г.»

– Молодец, – похвалил полковник.

– Служу Советскому Союзу! – подобострастно откликнулся художник.

Стрельцов поморщился, покосился на Германа и печально покачал головой, будто намереваясь сказать: «Да, батенька, это уже не лечится».

– Найди Колоскова, пусть подготовит шифровку – отчёт за неделю.

Капитан по уставу сделал полуоборот и, подтягивая трусы, вышел искать радиста. В расположении радиоцентра его не было. В палатках в живописных позах лежали офицеры, измученные пикником, но шифровальщика среди них тоже не было. После пересчёта по головам была обнаружена ещё одна недостача – Мамонт. Его крупное тело не наблюдалось ни в одном скоплении тел спящих каскадовцев. Герман тут же снарядил группу из шести солдат на поиски пропавших. Потеря Игоря Морозова – это, конечно, досадный инцидент, а вот исчезновение шифровальщика – это уже катастрофа. Чуя неладное, к поискам присоединилось руководство. Вначале обошли ближние окрестности макового поля, где вытоптанные проплешины обозначали следы недавнего пикника. Потом прочесали весь Самархель. Вброд обошли самые глубокие места многочисленных арыков и, уж конечно, осмотрели дно бассейна. Два офицера как сквозь землю провалились.

На прочёсывание местности отрядили весь личный состав, способный стоять на ногах. Решили расширить круг поисков. Длинная неровная шеренга бойцов с автоматами наперевес двигалась по маковому полю в направлении глиняной крепости свирепого Муллы Омара. Со стороны растянувшаяся от края до края цепь напоминала отряд фашистских оккупантов, идущих по нескошенному полю. Видимо, эта психическая атака изрядно напугала обитателей крепости, которые повылазили на стены и с ужасом наблюдали за приближением безжалостных советских орд.

К счастью для домочадцев бандглаваря людская цепь, вытоптав изрядную часть целебных посевов, замерла, не доходя двадцати метров до цитадели. Герман, шедший в центре шеренги, первым услышал слезливую мелодию самой романтичной в СССР группы «Цветы»: «Песни у людей разные, а моя одна на века...» Офицер метнулся на звук. Вот они, родные, лежат! «Звёздочка моя ясная, как ты от меня далека...» – выжимал жалость из слушателей солист, между тем как благодарных фанатов «Цветов» мог оживить только духовой оркестр. Мамонт и Колосков лежали ничком в форме буквы «Т». Шифровальщик зарылся головой в мягкое подбрюшье великана. Оба безмятежно спали. «Чистая моя, строгая, как же я хочу рядом быть», – не унимался японский «Шарп», лежащий в изголовье у Мамонта. Герман не выдержал и зашёлся смехом, когда узрел, что в знак взаимного уважения меломаны обменялись солдатскими трусами. Игорь Морозов лежал в распоротых по швам плавках, а радист-шифровальщик – в широкой юбке из той же материи. Подбежали солдаты, раскинув плащ-палатку. Тела погрузили на брезент. Четверо тащили того, что в плавках, а двое – пробуждающегося радиста в юбке. Привстав с ложа, особо охраняемое лицо под затухающий аккомпанемент группы «Цветы» визгливым фальцетом завершил песню: «Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей даже проплывать по небу, а не то что жить на земле...» Легко покачивая телами в брезенте, солдаты возвращались на базу, ломая хрустящие стебли осыпающегося мака. «...А не то что жить на земле...» – не унимался Колосков, в третий раз выводя последние строки полюбившейся песни, но уже без музыкального сопровождения.

Ночь прошла бурно. Недобродившая брага дозревала в утробах «каскадёров», ища выходы на свободу через все мыслимые отверстия. Наиболее неистовым компонентом был метан, который даже не спрашивал, когда ему можно покинуть тело. Осунувшийся от бессонницы Герман развлекался подсчётом трубных звуков, издаваемых его товарищами. «235, 236...» – беспристрастно фиксировал он звуковые явления. «Досчитаю до пятисот – и усну!» – закодировал свой мозг измучившийся трезвенник. «Блям!» – срыгивает зловонную пульпу сосед Репа. «Конь! Твою мать! – орёт Герман. – Выйди на улицу, засранец!.. Блин, на чём я остановился... 271, 272...» В конце палатки срывается со своего места Мамонт и, придерживая лохмотья дарёных трусов, несётся прочь, за ним устремляется Лях. «Слоновник, а не палатка, – ворчит безутешный Герман. – 303, 304... Нет, сегодня определённо не усну», – осознаёт он реальную перспективу. «Может и к лучшему», – ощущая позывы солидарности собственного живота к утробам друзей, бормочет страдалец. Наконец он встаёт, продвигается к выходу, минуя разливы окрошки.

В окопах, освещённые полумесяцем, торчат две головы. «Пойду в другой», – брезгливо рассудил Герман. В дальней траншее он находит Колонка, сидящего на корточках с сигаретой в зубах.

– Бог в помощь! – приветствовал Герман, присаживаясь на самом краю.

– Не поминай Бога всуе, – ворчит луноликий каскадовец.

– Завтра на базар поедем? – пытается поддержать разговор новенький.

– Только бы дожить!

Вылезая из окопа, Герман наступает на бугорок. Бугорок трескается и мерзко расплывается. «Козлы! – орёт в ночи поверженный всеми мерзостями этого дня каскадовец. – Засрали, всю страну засрали!»

В палатке уже орудуют крысы. Добравшись до бесплатных харчей, они безмятежно пируют, не обращая внимания на вошедшего. Свесившийся с кровати Игорь Евтушенко подливает ближайшей семье грызунов свежей окрошки.

Утром зелёные воины «Каскада» устроили забастовку. Метавшийся между палатками Стрельцов смог поднять одного Германа, которому он в сердцах высказал всё, что он о нём думал. Герман покорно со всем согласился и даже добавил пару нелицеприятных замечаний о себе, воспроизведя монолог жены, который он слышал годом раньше. На полковника самокритика подчинённого произвела хорошее впечатление. Он потрепал Германа по щеке и предложил забыть взаимную неприязнь. Пользуясь расположением начальства и поощрённый благосклонностью старшего офицера, молодой человек ни к селу ни к городу поведал о своей встрече с вараном, что вызвало очередной всплеск доверия со стороны командира. Не дослушав до конца историю, добродушный старик спросил:

– Ну и куда он улетел?

– Кто?

– Варан твой.

Начиная понимать, что его начальник имеет смутное представление о фауне и флоре, Герман, не задумываясь, ляпнул: «Вспорхнул на соседнее дерево».

– Да-а-а! – добродушно протянул полковник. – Чудн`о здесь, право-слово!

– Куда уж, – верноподданнически поддакнул знаток орнитологии. – В этой стране Лимонии и не такие твари летают!

К вечеру жертвы вчерашнего пикника пришли в себя. Зубоскаля и обмениваясь шутками, быстро привели в порядок жилище, а на ужин вчистую подъели ненавистную в обычные дни гороховую кашу с тушёнкой.

Дольше всех страдал радист Колосков. Его тщедушная фигура появлялась то в одной, то в другой палатке. «Мужики, вы моих трусов не видели?» – вопрошал он, поправляя складки спадающего нижнего белья пятьдесят восьмого размера. Получив отрицательный ответ, беспорточник цедил сквозь зубы: «Пидорюги!» – и возобновлял обход. Нарвавшись на Мамонта, он наконец узнал печальную судьбу своих трусов. Радист по привычке протянул: «Пидорюга!» и хотел было скрыться в своих пенатах, но гиганта такое обращение не устроило: «Сам ты пидорюга! Снимай мои трусы и топай в свою будку!» Колосков не подчинился. Тогда Мамонт на счёт «три» стащил с особо охраняемого лица последние одежды и выпроводил его из палатки. С того времени в отряде на одну кличку стало больше. За глаза руководителя радиопередающего центра величали не иначе, как «Пидорюга».