Текст книги "Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники."

Автор книги: Геннадий Шпаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Будем верхом ездить, тяжести возить. Ослик никогда не помешает.

Катя спускается по мосту к причалу. Солдаты смотрят ей вслед. Парень играет на аккордеоне «Свадебный марш» Мендельсона, и это похоже на орган. Три раза бьют куранты.

19

Три раза бьют куранты. Скамейка в сквере у набережной. На скамейке, накрытый пиджаком, спит Алеша. Шкипер сидит рядом, курит. Не докурив, выбрасывает сигарету, осторожно снимает с Алеши пиджак. Алеша поворачивается во сне, прижимает колени к животу. Шкипер снова накрывает его пиджаком, садится рядом.

20

Катя идет по улице. За ней медленно едет открытая «Победа». Машину ведет пожилой человек в полосатой рубашке. На заднем сиденье – большая собака.

– Вас подвезти, девушка?

– У меня нет денег.

– А я не такси.

– Не такси? Тогда проезжайте! Вы меня за кого принимаете? «Вас подвезти, девушка? Ах, садитесь, пожалуйста!» Ничего у вас не получится. Понятно? Можете всю ночь катать вашу собаку!

Собака, приподнявшись, смотрит на Катю.

– Что смотришь? – говорит Катя собаке. – Думаешь, я боюсь? У меня все прививки сделаны!

Шофер смеется.

– Перестаньте смеяться! Это я должна над вами смеяться!

Шофер поворачивается к собаке:

– Скажи ей, что заблуждается. Я тебя очень прошу.

И собака, не спуская глаз с Кати, неожиданно залаяла. Теперь смеется Катя.

И вот уже они едут ночными улицами. Катя сидит рядом с шофером.

– Куда вас отвезти?

– Никуда.

– Никуда?

– Никуда. Смешно сказать: от меня сбежал мой жених, а я его ищу. Может, бросить это дело?

– Конечно, бросить.

– Вы так считаете?

– А вы как считаете?

– Я тоже так считаю, но все равно не брошу. Я не могу его ждать всю ночь. Сидеть и ждать, как Ярославна князя Игоря.

Машина медленно едет по пустым улицам. В Москве светлеет. Рабочий чистит циферблат огромных часов на высоте восьмого этажа. Он стоит рядом с минутной стрелкой, и стрелка раз в пять больше него.

Катя стоит на сиденье, смотрит по сторонам. У подъездов спят дворники в белых фартуках, ярко освещены витрины ювелирных магазинов, идут редкие прохожие, двое целуются под высокой аркой, и еще двое у забора, и еще двое целуются на ходу.

Шофер смотрит на часы перед собой. Время – половина четвертого.

– Садитесь. Теперь мы поедем быстрее.

– Куда?

– Через пятнадцать минут у меня свидание.

– Мне сойти?

– Нет. Мы недолго.

Машина быстро едет по улицам, сворачивает в переулок, выходящий на Садовое кольцо, и останавливается в этом переулке так, чтобы кольцо было видно в обе стороны. Катя и шофер сидят молча. Никого вокруг нет.

Катя:

– Она опаздывает?

– Немного.

– Она тоже на машине?

– Да.

– А я в школе права получила. Нам выдавали все вместе аттестат и права… Вы сейчас, наверно, волнуетесь? Мне лучше помолчать?

– Нет, говори что-нибудь.

– Она красивая?

– Сейчас увидишь.

– Раньше я тоже хотела быть красивой. Такой красивой, чтобы из-за меня кто-нибудь даже застрелился. Но все это глупости.

– Да, глупости.

Шофер, не отрываясь, смотрит влево. По Садовому кольцу едет огромный светло-серебряный самолет. Он без крыльев, его везет тягач.

Шофер выезжает навстречу самолету. Когда они поравнялись, шофер развернулся и поехал рядом с самолетом. Его фюзеляж высоко поднят над землей, и машина рядом с ним кажется очень маленькой.

– Нравится? – спрашивает он Катю.

– Да! Это ваш?

– И мой тоже – я на нем летал.

Шофер нажимает сигнал, и в фюзеляже открывается широкая дверь. Несколько рабочих в кепках и беретах сразу узнают шофера, они машут руками, кричат, перебивая друг друга:

– Привет, Андрей Андреич!

– Вот жизнь у вас – по ночам с девушками катаетесь!

– Поехали с нами!

– Вы куда, ребята? – спрашивает их шофер.

– В Шереметьево. Завтра полетит.

– Он вас помнит, – похлопывает рабочий по обшивке самолета. – Пожелайте ему чего-нибудь.

– Ребята, возьмите меня с собой в Шереметьево. Я после на электричке вернусь.

– Зачем на электричке? Поехали рядом – вы на машине, а мы в самолете.

– Ребята, возьмите меня в самолет.

– Конечно, возьмем. Останавливай тягач, Андрей Андреич.

Шофер обгоняет самолет, он едет вдоль его длинного безупречного фюзеляжа, машет рукой водителю тягача. Водитель здоровается с ним и останавливает тягач.

– Ты доведешь машину? – спрашивает шофер Катю.

– Куда? Я совсем не знаю Москвы!

Шофер достает с заднего сиденья легкие алюминиевые костыли, открывая дверь, сходит на асфальт. Он зовет собаку, и собака прыгает через борт машины. Шофер гладит ее и легко подталкивает вперед:

– Домой, Дик, пошел домой!

Собака послушно, не оглядываясь, побежала по Садовому кольцу.

Шофер Кате:

– Разворачивайся и правь за собакой. Она бежит медленно, как раз для шофера-любителя. Приведет прямо к дому. Не забудь закрыть машину. Спасибо.

Опираясь на костыли, шофер идет к самолету. Из дверцы спустили стальную лесенку. Шофер подает в дверцу костыли, подтягивается, его подхватывают сильные руки, и вот он в самолете, и уже закрыли дверь, и тягач плавно тронулся с места. Мимо Кати проходит фюзеляж, прямые крылья хвостового оперения, бортовой номер.

Собака остановилась и тоже смотрит на самолет.

21

Четыре раза бьют куранты. Катя едет по светлеющим улицам. Впереди машины бежит собака. Дворники перестают подметать и смотрят на машину, которая так упорно догоняет собаку.

Катя едет мимо Патриарших прудов. Сворачивает в переулок. Неожиданно перед машиной падает чемодан. Катя тормозит и поднимает голову.

На карнизе третьего этажа, ухватившись за пожарную лестницу, стоит девушка в белом плаще и смотрит вниз. Девушка в очках и в белой шляпке.

– Умоляю вас, подождите!

Девушка неловко спускается по пожарной лестнице. Лестница кончилась в двух с половиной метрах от земли, девушка висит на последней перекладине, не решаясь спрыгнуть.

– Здесь не очень высоко?

– Прыгайте.

– Не могу.

Сказав это, она разжимает руки и, пролетев полметра, становится на асфальт. Затем она смотрит вверх, складывает два пальца и пробует свистнуть, но у нее ничего не получается.

– Я все правильно делаю?

– Давайте я свистну.

Катя свистит, и тут же из окна третьего этажа появляется виолончель. Ее начинают медленно спускать на веревке. Девушка принимает виолончель, конец веревки падает к ее ногам. Из окна вылезает большой крепкий парень, легко спускается по пожарной лестнице, спрыгивает на асфальт. Не спрашивая разрешения Кати, он кладет чемодан и виолончель в «Победу», садится рядом с Катей. Девушка не решается сесть в машину. К ней подходит собака.

– Что ты стоишь? Садись, – торопит девушку парень. – У нас осталось два часа. – Он оборачивается к Кате: – Это ваша собака? Вы тоже в оркестре играете?

– В каком оркестре?

– В «Балчуге».

– Саша, это случайная машина! – волнуется подруга. – Я не знаю эту девушку!

Парень впервые внимательно посмотрел на Катю:

– У меня нет времени извиняться. Простите. Вы довезете нас до Внукова?

– Это не моя машина.

Собака ходит вокруг девушки.

– Понимаю. Мы похожи на воров, на похитителей виолончели.

Катя смотрит на девушку в панамке:

– Нет, не похожи.

Девушка показывает на виолончель:

– Это мой инструмент. Я только что убежала из дома.

– Ты еще не убежала. Тебя сейчас видно из ваших окон. – Спрашивает Катю: – Мы едем или мне вытаскивать вещи?

– Вы машину водите?

22

…Машина едет по городу. Парень сидит за рулем. Рядом с ним – собака. На заднем сиденье – Катя и девушка. Они тихо и доверительно разговаривают.

– Ты к нему убежала? – спрашивает Катя.

– К нему.

– А зачем по пожарной лестнице?

Парень, не поворачивая головы, отвечает за подругу:

– А ее от меня родители на ключ запирали. Три года я приезжал, и три года они запирали.

– Они считают, что я должна жить в центре музыкальной культуры.

– Ну да, в «Балчуге».

– Что такое «Балчуг»? – спрашивает Катя.

– Ресторан второго разряда. Раньше там ломовые извозчики гуляли, а теперь она там на виолончели играет.

– Музыкантам очень сложно устроиться в Москве, – сетует девушка.

– Бедные музыканты, – поддакивает парень.

– А сегодня мы летим в Новосибирск.

– Зачем? – удивляется Катя.

– Жить, работать, в опере играть! – радуется он. – Я, конечно, в опере только зритель, и вообще у меня слуха нет, а она будет там играть, а я буду хвастать – моя жена в опере играет!

Машина выезжает из города на пустое утреннее шоссе.

Пять раз бьют куранты.

23

Пять раз бьют куранты.

Скамейка на набережной. Шкипер и Алеша. Алеша спит, накрытый пиджаком. Шкипер встает и, не оборачиваясь, уходит. Сначала он идет спокойно, затем быстрым шагом, и наконец он бежит по совершенно пустой набережной.

Навстречу ему идет человек с цилиндром за спиной и трубкой. Он опрыскивает деревья.

24

Машина несется по шоссе в сторону Москвы. За рулем – Катя. Машина въезжает в город. Катя сворачивает в один из переулков, выходит из машины и выпускает собаку:

– Дик, домой! Ты слышишь, домой!

Собака внимательно смотрит на Катю.

– Я же не знаю, где вы живете! У меня нет времени тебя упрашивать. Иди домой!

Собака махнула хвостом и побежала вперед. Катя поехала за ней.

25

Куранты бьют шесть раз.

По улицам едет первый троллейбус, идут первые прохожие.

Идут почтальоны.

Идут солдаты, которые ночевали в троллейбусе.

Шкипер приходит на баржу. Павлик уже встал. Он делает зарядку под радио. Шкипер ходит по барже:

– Катя давно ушла?

Павлик продолжает делать зарядку:

– В полночь.

26

Собака приводит Катю к небольшому трехэтажному дому. Сама находит нужный подъезд. Катя отдает ключ от машины лифтерше, выбегает на улицу.

Катя бежит по улице. Остановка троллейбуса. Катя выворачивает карманы – у нее ни копейки. Троллейбус уезжает. Катя снова бежит мимо расклейщиков афиш, молочницы и человека, который гуляет с собакой.

27

К барже подходит буксир. Павлик укрепляет на носу трос, и шкипер, босой, в простых брюках и без майки, помогает ему. На баржу по трапу поднимаются женщины. Куранты бьют семь раз.

28

Катя бежит по улице, у нее соскакивает туфель, она останавливается и, тяжело дыша, прислоняется к фонарному столбу. Рядом с ней тормозит парень на велосипеде. Видно, что он едет с работы.

– Я за тобой две остановки ехал. Здорово бегаешь.

Катя не обращает на него никакого внимания – она слишком устала.

– Может, тебя подвезти?

Велосипед едет по улице. Катя сидит на раме впереди парня.

29

Баржа отходит от причала. Шкипер и Павлик стоят на корме, смотрят на берег. Кати нет. Шкипер поворачивается и уходит в дом. Павлик садится на палубу, закуривает.

Баржа медленно идет по каналу к Москве-реке.

30

Катя подъезжает на велосипеде к причалу. Баржи нет. Катя хочет сойти, но парень удерживает ее, и вот уже они мчатся по набережной.

У Крымского моста догоняют баржу, едут рядом по набережной. Первым замечает Катю Павлик. Он весело прыгает на корме, зовет шкипера. Шкипер бежит на нос баржи, чтобы остановить буксир.

Трос, соединяющий баржу и буксир, дрогнул и тяжело обвис в воде.

Баржа остановилась.

Катя целует велосипедиста и с ходу, не задерживаясь, прыгает в реку. Она плывет к барже, влезает в лодку, подтягивается на деревянном киле и поднимается на палубу. Трос дернулся и потащил баржу за буксиром.

Велосипедист смотрит с набережной на уплывающую баржу. На корме шкипер обнимает Катю. Восемь раз бьют куранты.

Март 1960 г.

«ДЕВОЧКА НАДЯ, ЧЕГО ТЕБЕ НАДО?»

Май уже в середине, а прохладно, особенно по вечерам. Белые в мае вечера, тревожные, и каждый похож на праздник или ожидание его.

Волга к вечеру желтая, темная, синяя. От близости ее, от преобладания надо всем, поскольку она здесь главная улица, воздух легкий, речной.

Отчаливает теплоход под марш «Прощание славянки», окошки на палубах желто светятся, с палуб машут руками неизвестно кому, платья в сумерках ярко белеют.

А музыка эта вечерняя, и оркестр из городского парка, и слова, возгласы – все отчетливо, отдельно слышно.

Как позже – всплеск рыбы на темной тихой воде.

Надя Смолина пожалела, что вышла из дома без кофты, в платье с короткими рукавами. Но возвращаться, как известно, не к добру, и она медленно спускалась по своей зеленой и наклонной слегка улице к Волге, где около новой гостиницы ее должна была ожидать машина.

Вышла Надя задолго до назначенного времени. Как на свидание – на этой простой мысли она себя поймала, вышагивая в сторону заката. Сумочка в руке, замшевая, покачивается. Платье, только что отглаженное, теплое еще от утюга, воротник свежий, белый. Легкость во всем.

Снизу, от реки, приближалась к ней, занимая неширокий тротуар, очень знакомая компания: Слава Малышев, с ним Лиза и еще двое ребят. Тех она знала меньше. Но видела этой весной почти каждый вечер. Долговязые, длинноволосые, в узких расклешенных брюках с разрезами, в ярких прозрачных куртках. В общем, довольно приятные ребята, похожие на солистов какого-нибудь конкурса «Алло, мы ищем таланты». Но была у них особенность в одежде, уже цирковая, что ли, – лампочки в разрезах брюк светились. Разноцветные, мелкие и яркости небольшой. Ничего подобного Надя не видела. Она даже приостановилась.

Слава негромко играл на гитаре, перевешенной через плечо. Лиза, высокая, длинноногая, в такой же короткой оранжевой куртке, прижималась к нему очень независимо – тем более что Надю она уже успела увидеть.

У Нади был к Лизе свой, особый разговор, но она решила его отложить пока что. Уж очень независимый и оттого еще более беззащитный вид был у Лизы.

– Славка! – весело спросила Надя. – Что это у вас за иллюминация на штанах?

– Простейшее устройство, Надежда Тимофеевна! – охотно и так же весело отвечал Слава. – Но каков эффект?

– Сам придумал? – Надя все глядела на эти мелкие разноцветные лампочки.

– Патента, конечно, нет, – говорил Слава. – Мысль, как говорится, витала в воздухе. Вот, смотрите. – Он достал из кармана две плоские коробочки. – Работает от батареек!

– Ловко, – сказала Надя.

– А кто она такая? – кивнул на Надю один из ребят. – Чего-то я ее, Слава, не помню.

– Ребята, пошли, – нервно сказала Лиза. – Пошли!

– Надежда Тимофеевна, – Слава кивнул на ребят, – вы на них не обращайте решительно никакого внимания… Они ребята, – Слава ударил по струнам, – они ребята – семидесятой широты… Семидесятой широты…

– Ребята, – предложила вдруг Надя, – проводите меня до набережной, если у вас, конечно, никаких спешных дел нет.

– Какие наши дела? Пожалуйста! – сразу же согласился Слава.

Лиза раздраженно взглянула на него, но тоже повернулась – пошли все вниз по улице.

– А что это у вас, Надежда Тимофеевна, вид такой загадочный? – спрашивал Славка.

– Да как тебе сказать… – Надя улыбнулась.

– Свидание? – уверенно предположил Славка.

– Слава, прекрати! – вмешалась Лиза.

– А что тут такого? – удивился Слава. – Не понимаю. Ну, свидание. Надежда Тимофеевна, хотя и замужняя, но еще вполне молодая женщина. Правильно я говорю, ребята?

Ребята с готовностью еще раз оглядели Надю и никаких сомнений Славкиным словам не выразили.

– Спасибо, Слава, – сказала Надя весело.

– Пустяки. Вы лучше скажите, что вам сыграть для настроения?

– Для настроения? – спросила Надя. – «Самара-городок» знаешь?

– «Ах, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня…» – пропел Слава. – А дальше?

– Не помню, – сказала Надя и улыбнулась.

– Это надо бы у Розы Баглановой спросить! – вздохнул Славка.

– А кто такая Роза Багланова? – оживился один из ребят.

– То же самое, что Ирина Бугримова, – сказал Слава, – только она пела… Темные вы, ребята, а мы с Надеждой Тимофеевной старые…

– А говорят, Бугримову львы съели, – сказал один из ребят.

– Нет, тигры, – поправил его второй. – Тигры!

– Ну вот, – сказала Надя. – Верите всякой ерунде. Ничего они не съели, тигры.

– Отсутствие информации порождает слухи, – сказал Слава, наигрывая на гитаре. – Это вам, Надежда Тимофеевна, как нашему депутату надо хорошо запомнить… Двумя ногами ходят слухи… У меня вообще к вам есть ряд вопросов…

– Славка, брось! – одернула его Лиза.

– Что значит – брось? – возмутился Слава. – Можно, Надежда Тимофеевна?

– Валяй, – разрешила Надя. – Слушаю тебя.

– На мою избирательную бюллетень вы можете безусловно рассчитывать, – сказал Слава. – Но есть ряд вопросов…

– А почему ты, как мой избиратель, шляешься тут, а не спешишь сейчас на встречу со мной? – спросила Надя.

– А мы разве с вами уже не встретились? – удивился Слава. – А Лизавета и эти супермены как несовершеннолетние нрава голоса не имеют, но пусть послушают…

– Это они – несовершеннолетние? – не поверила Надя. – Сколько же вам лет, ребята?

– Мне шестнадцать, – сказал один, а второй независимо промолчал.

– Акселерация, – объяснил Слава. – Дети научно-технической революции… Вы, ребята не обижайтесь.

– Так о чем же ты хотел меня спросить? – повторила Надя.

– Сразу не сообразишь… – усмехнулся Слава. – Надо еще свыкнуться: как же, член правительства на нашей улице живет! Хотя, безусловно, вас теперь из нашего захолустного района переселят…

– Ты так считаешь? – спросила Надя.

– А вы – нет?.. Вообще у вас теперь вся жизнь резко переменится… Может, вы сейчас в последний раз пешком идете… Я, между прочим, совершенно серьезно говорю… А вообще – смешно…

– Что – смешно? – спросила Надя.

– Да так… – улыбнулся Слава. – Первый раз точно знаю, за кого голосую…

– Как так? – не поняла Надя.

– А что тут удивительного? – сказал Славка. – Я в прошлый раз голосовал и даже понятия не имел, за кого… Так, посмотрел на фотокарточку – на заборе висела, – вроде парень ничего… Сорок пятого года рождения… А в общем, какая разница?

– Ты считаешь – никакой? – спросила Надя.

– А вы как считаете?

– Я считаю, разница есть.

– Ну и считайте, – спокойно согласился Славка. – Считайте, что есть… А нам все равно, а нам все равно!.. – ударил он по струнам. – Мы волшебную косим трын-траву…

– Ты об этом хотел меня спросить? – остановила его Надя. – Об этом?

Лиза и ребята настороженно молчали.

– Вы о чем? – Слава спокойно посмотрел на нее. – Пустяки все это, Надежда Тимофеевна. Суета сует. Я же вам сказал: на мою бюллетень вы можете абсолютно рассчитывать. А я – голос массы… народа, населения.

– Не хочешь говорить… Ладно… – Надя провела ладонью по лицу. – Твое дело… Тогда у меня к тебе всего один вопрос.

– Пожалуйста, – разрешил Слава. – Только без политики.

– Без политики, – успокоила Надя. – Чего ты каждый вечер пьешь?

– Как чего? – удивился Слава. – Портвейн розовый.

– Это с Лизой? – спросила Надя.

– Она тут ни при чем! – возразил Слава. – Лиза, а ну дыхни на Надежду Тимофеевну!

– Отстань! – зло сказала Лиза.

– Она же только березовый сок пьет, – пояснил Славка. – Любимый напиток Сергея Есенина. Этот сок у нас тут в трехлитровых банках продают… Вот, кстати, интересный вопрос: сколько же надо погубить берез на одну трехлитровую банку сока? Куда смотрит охрана внешней среды?

– Веселый ты парень, Славка… – сказала Надя.

– Чисто внешнее впечатление…

– Может быть… – Надя помолчала. – Сам пьешь – тебе хуже. Да и не в этом дело… А Лизу за собой не таскай! Понял? Это я тебе серьезно говорю.

– А кто ее таскает? – Славка впервые вышел из себя. – Я тебя таскаю? – обратился он к Лизе.

– Пошли! – Лиза дернула его за рукав, быстро взглянула на Надю. – Никто меня не таскает!

– Передай отцу, завтра я после работы зайду, – сказала ей Надя, чего не хотела говорить. – Часов в семь.

– А его дома не будет! – резко ответила Лиза.

– Ты, главное, передай, – сказала Надя. – Спасибо, ребята, за музыку.

Она пошла вниз к набережной. Знала, что смотрят ей вслед и что-то говорят. Вот интересно – что?

«Волга» неслась по вечерним улицам. В машине их было четверо. Рядом с шофером сидел сравнительно молодой человек (представитель обкома), позади него – Надя и Григорий Матвеевич (доверенное лицо депутата, начальник цеха, где работала Надя, лет пятидесяти, в темном костюме, белой рубашке и даже при ордене Трудового Красного Знамени).

Если молодой человек, сидевший рядом с шофером, был невозмутим, то Григорий Матвеевич был настроен нервно и состояния своего не скрывал.

Надя растерянно смотрела в окно: улица, толпа вечерняя, огни.

Григорий Матвеевич.Ты построже не могла одеться?

Надя.А что, форму специальную ввели на кандидатов в депутаты?

Григорий Матвеевич.Форму – не форму! Я тоже орден не каждый день вешаю!

Надя.Пожалуйста! Могу парашютный значок привинтить. Может, вернемся?

Григорий Матвеевич.Ладно уж!

Надя.Дядя Гриша, да что с тобой? Чего ты волнуешься? У нас, слава богу, не Америка. Раз выдвигали – выберут. А не выберут – тоже ничего страшного.

Григорий Матвеевич.Что ты мелешь? (К представителю обкома): Что она несет? При чем тут Америка! Ты лучше подумай, что людям говорить будешь.

Надя.Что в голову придет, то и скажу!

Григорий Матвеевич.Ты меня не пугай, Надежда! Я тебя знаю!

Надя.Что, может быть репетицию проведем? Я знаю, что мне говорить!

Григорий Матвеевич.Понятно, что без бумажки. Это хорошо. Народ уже не любит, когда по бумажке.

Надя.Дядя Гриша! Уймись! – Я же тебе пояснила: не в Америке – поймут!

Николаев (из обкома).Мы предварительно все с Надеждой Тимофеевной обговорили.

Григорий Матвеевич.Главное – держись в рамках.

Надя.Я сама знаю, как мне держаться! И вообще, дядя Гриша, что ты суетишься? Кого выдвигают? Тебя или меня?

Григорий Матвеевич.Меня никуда не выдвигают! Но и ты не заносись! Знай свое место!

Надя.Это перед кем мне свое место знать? Перед тобой, что ли, дядя Гриша?

Григорий Матвеевич.Не передо мной! И повыше люди есть!

Надя.Конечно, есть. Все выше, и выше, и выше… Способ старый. Чуть что: сразу на кого-то на небесах ссылаться.

Григорий Матвеевич.Сама знаешь, что я имею в виду!

Надя.Ничего я не знаю!

Николаев (из обкома).Ну, товарищи… Надежда Тимофеевна все прекрасно понимает…

Григорий Матвеевич.Я тебе только добра желаю. Не лезь. Не командуй. Ты еще почти что никто. Если уж откровенно, были большие колебания – зная твой характер, выдвигать тебя или воздержаться!

Надя.Где же это были колебания? Опять – там?

Григорий Матвеевич.И там тоже! И с нами, на заводе, тоже советовались! Не зарывайся, Надежда! Не бери на себя слишком много!

Надя.Сколько люди скажут, столько и возьму! Не больше и не меньше. А ты, дядя Гриша, кто, между прочим? Мое доверенное лицо. Доверенное – значит, я тебе доверяю. А ты – мне. А ты ведешь себя, прости за выражение, как баба! Ну, чего ты меня пугаешь? Да что с тобой?

Григорий Матвеевич.Я за тебя отвечаю! Тебе люди такую честь оказали!

Надя.Вот именно – честь! (Шоферу): Машину остановите.

«Волга» резко затормозила.

Григорий Матвеевич.Ты что?

Надя.Не могу. Я от таких разговоров тупею, понимаешь? Тоска на меня нападает… Я лучше пройдусь… Тут недалеко. Я не знала в точности, что я буду сегодня говорить, а теперь, спасибо, надоумили!..

Надя вышла из машины.

Григорий Матвеевич.Нервничает… Но понять ее можно. Вы уж строго не судите.

Николаев.Григорий Матвеевич, а она нрава. Нельзя так. И вы все-таки возьмите себя в руки.

Григорий Матвеевич.Она права! Вы правы! Но я же ее десять лет знаю! Я не за себя, я за нее боюсь! Характер у нее… Да что уж там говорить!..

Надя шла к клубу «Чайка» в толпе. Фасад был ярко освещен. Издали она смотрела на свой, как ей показалось, не очень похожий портрет, укрепленный на высоком фанерном щите.

В направленном свете прожекторов прочитывалась надпись: «Сегодня состоится встреча избирателей с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР Смолиной Н. Т. – токарем авиационного завода».

А портрет все-таки не похож, подумала она, еще раз взглянув на фанерный щит. Метра три будет – прямо на демонстрацию неси. Смешно. И эта твердость во взгляде – кто же это нарисовал?

Она шла среди множества знакомых и незнакомых людей. Ее узнавали или совершенно не обращали на нее никакого внимания, занятые своими делами, разговорами. Было желание повернуться – домой! Было! Но она шла, приближаясь к клубу, и очень хорошо знала, что никакого обратного хода нет, а тут еще какой-то высокий парень в клетчатом пиджаке, в белой рубашке с расстегнутым воротом, обернулся на ходу и посмотрел на нее самым обыкновенным образом, и даже улыбнулся довольно нахально, и Надя вдруг окончательно успокоилась.

В тот же вечер.

Небольшая, несколько вытянутая комната с одним окном. В углу светится овальный экран телевизора – из новейших марок. Передают футбол. Звук приглушен – у стены стоит детская деревянная кровать. Комната погружена в полутьму, но обстановка угадывается самая простая.

За круглым столом ужинает Надя, простоволосая, домашняя, в старом, узком ситцевом халате.

Рядом сидит рослый, с плечами боксера и стриженный, как боксер, парень в белой безрукавке – Костя, ее муж.

Он изредка поглядывает в телевизор, в основном, занят Надей. Разговаривают они вполголоса.

Надя(омываясь от тарелки). А у нас больше ничего нет?

Костя. Ты же десяток котлет смолотила!

Надя. Это, Костя, все на нервной почве. Чисто нервное.

Костя. Пельмени отварить?

Надя. Отвари.

Костя, (подходит к холодильнику). Одну пачку или две?

Надя. А ты будешь?

Костя. Только на нервной почве. Глядя на тебя.

Надя. Тогда давай две!

Костя уходит на кухню. Она остается одна. Смотрит бездумно, как бегают по темному полю белые фигурки футболистов. Иногда камера телеоператора приближает кого-нибудь из игроков. Возбужденное лицо. Почти у всех – длинные волосы. Футболки, темные от дождя. Передача из ФРГ – первенство мира. Иногда виден фон: трибуны в зонтах, рекламные щиты. Дождь там идет, в Ганновере.

Надя встает, подходит к кровати. Раскинув руки, спит девочка лет четырех, с густой темной челкой. Лицо во сне у нее сердитое.

Входит Костя с двумя тарелками, осторожно толкнув дверь ногой.

Они молча едят. Надя вскоре откладывает ложку.

Костя. Ты что?

Надя. Не могу, и все.

Костя. На нервной почве.

Надя. А черт его знает! Не идет, все! Я бы сейчас водки выпила, честное слово!

Костя. Не держим, к сожалению. А что ты переживаешь? Я же сам видел, людям ты понравилась.

Надя. Вот именно, понравилась! И начальство довольно! И ты! Всем угодила! Да пойми же ты, не могу я всем нравиться! Не должна! Так и быть не может!

Костя. Тише ты…

Надя. Значит, что-то тут не то… Понравилась! Что я, балерина?

Костя. Балерины по ночам пельмени пачками не едят.

Надя. Сама ненавижу удобных людей! От них все зло! А выходит, я всем удобна!

Костя. Ты?.. Да…

Надя. Костя, что теперь с нами будет?

Костя. Что будет? Месяц еще не прошел, а ты уже вся дерганая. Чего хорошего? Лично я, как лицо заинтересованное. буду голосовать против тебя.

Надя. И правильно сделаешь.

…Они молча лежат на раздвижном диване. Надя откинулась на подушку. Полосы света бродят по потолку. Фонарь качается за окном.

Костя. А все это, в общем, некстати. Лето, институт… Хотя тебя сейчас и без экзаменов примут.

Надя. Ну, это само собой. Уже ковровую дорожку расстелили, как космонавту.

Костя. Ты уж тогда и за меня похлопочи, ладно? Есть у меня, скажешь, такой родственник. Непьющий, член месткома… общественник.

Надя. А с квартирой правда глупо получается.

Костя. Что?

Надя. Ничего. Мы и так почти первые на очереди, а скажут: вот, уже свое взяла, не упустила.

Костя. А тебе, между прочим, еще никто ничего не предлагал.

Надя. Предложат – откажусь.

Костя. Ну, давай…

Надя. Хотя тоже глупо… Костя, до чего же на людях бывает тяжело!

Костя. Что-то я раньше за тобой этого не замечал.

Надя. Нет, на людях хорошо. В волейбол играть… Картошку грузить – и то хорошо… Костя…

Костя. Что?

Надя. Ты меня не бросишь, Костя?

Костя. Еще новость…

Надя. Злая я становлюсь.

Костя(обнимает ее). Ты – злая?

Надя. Ну, не злая… Еще нет. Пока что нет. Но чувствую – все к тому идет. И еще плохо, конечно, что я баба. Злых мужиков, если по делу, – уважают… Боятся… А алая баба и есть алая баба. И все… Что-нибудь, думают, личное у нее не сложилось – вот и глядит на всех, как сыч.

Костя. А как сыч глядит?

Надя(показывает). Вот так.

Костя. Ужас.

Надя. Костя, Костя…

Костя. Надо телевизор выключить.

Надя. Не надо, пусть светится… Как окошко голубое… Страшно мне, Костя.

Костя. Глупая ты…

Надя. Другая бы возражала, а я нет… Ты уж меня не оставляй, Костя. Я серьезно.

Костя. Это ты меня скорее бросишь. Променяешь теперь запросто.

Надя. На кого же я тебя променяю?

Костя. Известно на кого. На Штирлица. Или на адъютанта его превосходительства.

Надя. Спи…

Костя встает, выключает телевизор. Гибкий, двигается бесшумно. Ложится рядом с Надей.

Тени плавают по потолку. Во сне вздохнула дочка, повернулась. Кровать скрипнула. Надя лежит с открытыми глазами. Лицо у нее сердитое, как у дочки во сне. Очень они похожи…

…Надя падала, раскинув руки, падала сквозь редкие облака к земле, еще далекой, утренней, с голубыми, желтыми и светло-зелеными квадратами полей, рекой, сверкающим полукругом огибавшей город, еле видимый справа, – пестрота крыш, дома.

Это еще не падение – полет, когда тебя вращает, если захочешь. А не захочешь – ты свободно лежишь на плотной подушке воздуха, плоско лежишь, как на воде, и через воздух, как через воду, видишь, как внизу, в прозрачной глубине, проступают предметы, знакомые тебе, но пока что они так удалены и приближение их едва заметно. Время остановилось, и ты по возможности растягиваешь его. Игра с пространством затягивает, захватывает – пока земля, надвинувшись резко, не напоминает о себе.

Спокойный обзор кончается сразу. Камнем летишь, камнем в падении себя ощущая.

Но пока что – полет…

Лицо Нади скрыто за широкими очками. На голове – белый шлем. Полет ее направлен. Вокруг нее разбросаны в небе такие же фигурки парашютисток, летящих к земле. Плавные, еле заметные движения рук, и Надя уже скользит вправо, приближаясь к одной из парашютисток, тоже в белом шлеме, в ярко-синем комбинезоне, в тяжелых ботинках на толстой, рифленой подошве, так свободно и странно провисших в пустоте.

Маневр Нади понят и принят. И вот уже они летят рядом, вытянув руки, пальцами касаясь друг друга, сближаясь шлемами, расходятся, продолжая полет, и соединяются снова, как бы приглашая всех остальных, летящих вблизи и в отдалении, собраться вместе.

Вскоре, образуя вытянутыми руками круг из белых, синих, оранжевых курток, они цветком зависают над землей, неясно проступающей сквозь редкие облака, еще далекой…

Как день начнется, так он и дальше пойдет. Это Надя знала точно, втайне подозревая, что множество людей точно такого же мнения.

Утром в цехе она первым делом заглянула в техничку.

За фанерным окошком, как и вчера, стояла все та же, как Наде показалось, совершенно безликая девчонка с белесой челкой на лбу, в довольно замаранном халате и косынке, завязанной небрежно. Вообще она раздражала Надю, и главным образом потому, что на ее месте, здесь, вот за этой зеленой фанеркой, в этой прорези должно бы появиться совсем другое лицо.

– Где Лиза? – спросила Надя.