Текст книги "Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники."

Автор книги: Геннадий Шпаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

В комнате опять притихли.

– А он неплохо пел… – сказал Онаний Ильич.

– А что за песня – никто не знает? – спросил Васенька.

– Никто, – сказала бабка.

Помолчали.

– А кто это пришел? – спросил Гоша.

– Я точно не знаю, – ответила Света. – Старинный друг, вероятно.

– Святое дело, – сказала бабка.

Леша развернул сверток.

– Что это? – удивился Митя.

– Труба. Слуховая.

Действительно, посередине кухни стояла старинная слуховая труба, выкрашенная в зеленый цвет.

– Зачем? – спросил Митя.

– В подарок.

– Мне? А для чего? – поразился Митя.

– А ты, Митя, темный, – грустно сказал Леша. – «Ночью сквозь тело трубы слышу дыхание мира», – проговорил он слегка нараспев.

– Это что? – Митя обалдел.

– Басё, – сказал Леша просто.

– Кто?

– Басё, – повторил Леша без нажима. – Третий век. Гений японской литературы.

– Как говоришь? – поинтересовался Митя.

– «Ночью сквозь тело трубы слышу дыхание мира», – повторил Леша без выражения.

– Какого мира?

– Сущего, – сказал Леша.

Гости ко всему прихотливому течению сегодняшнего праздника пообвыкли помаленьку и Митиного теперешнего отсутствия как бы и не замечали. Разговор тек довольно плавно, незлобливо.

– Карьера балерины – ее ноги… – задумчиво повторила бабка, – помните, Серафим, мое фуэте в «Спящей» и тот роковой тридцать второй оборот…

– Помню, – взгрустнул Лампадов.

– Мама, тебе больше говорить не о чем?.. – тускло спросила Светлана.

– Отчего же… – Онаний Ильич, – очень интересно, мир кулис…

– Справедливо, – сказала бабка. – Так вот, кручусь и ничего себе не думаю. Вдруг страшный грохот. Я падаю… Как подстреленная… Слышу, можете представить, явственно слышу, как кость хрустит. Вот тут… В лодыжке… – И бабка показала лодыжку, и все печально посмотрели, – и больше уже ничего не слышала… и не видела… Глубокий обморок… Публика ревет… Занавес падает… Потом, уже в больнице, Серафим, ты помнишь, – это он рассказал мне… Оказывается, мальчик свалился из ложи в оркестровую яму… Увлекся… Увлекся и упал… Головой барабан пробил…

– Какой кошмар! – сказала жена Онания Ильича.

– Форменный, – согласилась бабка, – а мальчика звали Митей… Димитрием Петровичем…

– Позвольте… – сказал профессор растерянно.

– Да-да, – сказала бабка печально. – Мы познакомились потом. Его семья некоторое время выплачивала мне по нетрудоспособности… А Митя как-то привязался ко мне сразу… И я к нему… Потом Светочка подросла… Одно за другое… Вот так наши судьбы и сплелись…

– В узелок, – закончила Катя.

– Это невыносимо, – сказала Светлана, встала и стремительно вышла.

– Митя! – строго сказала она, стоя в дверях кухни.

– Что? – ответил Митя. Окна были открыты настежь, они стояли у окна и возились с трубой.

За окнами был синий вечер. И дерево стояло.

– Ты испытываешь нервы?

– Чьи?

– Общие. Мои. И гостей.

– Вовсе нет, – сказал Митя. – Я немножко занят.

– Может быть, ты на время отложишь занятия? Там гости ждут…

– Отложим, Леша? – спросил Митя, а Леша безразлично пожал плечами.

– Нет. Ничего не получится, – сказал Митя, огорчившись. – Ты извинись там. Это буквально несколько минут…

Светлана хлопнула дверью.

– Это нервы, – сказал Митя грустно. – Продолжим…

Митя присел на корточки, приложил к уху трубу.

Труба лежала на подоконнике и раструбом была высунута на улицу. Затихли.

– Слышишь? – спросил Леша тихо.

– Что? – спросил Митя.

– Как трава растет…

– Нет, – признался Митя.

– Ну-ка дай мне. – Леша присел и прислонил трубу к уху. Опять притихли.

– Ну как? – через некоторое время спросил Митя.

– И я не слышу, – признался Леша.

– А что вообще слышно? – поинтересовался Митя.

– Вроде орет кто-то. Страшно так. Зверски, – неопределенно сообщил Леша.

– Зверски? – оживился Митя. – Ну-ка дай я…

Они поменялись местами.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Леша.

– Ага, – сказал Митя. – Орет. Э-э, это слон в зоопарке. У меня через две остановки – зоопарк…

Леша отпихнул приятеля от трубы. Послушал сам.

– Точно, слон, – удовлетворенно сказал он, – грустит.

– А вдвоем нельзя слушать? – поинтересовался Митя.

– Попробуем, – предложил Леша.

Оба присели на корточки и затихли.

– Сколько я за один сегодняшний вечер нервов угробила, не рассказать…. – услышали они вдруг женский голос и не поверили своим ушам. – Господи ты, боже мой, это не рассказать…

– Сейчас же перестань… – сказали мягко. – Не накручивай себя…

– Не в этом дело… – продолжала женщина без выражения. – Он милый, славный человек, конечно…

Балкон был в полумраке, за балконной дверью сияли огни комнаты.

Облокотившись о перила балкона, стояли Светлана и Гоша Струйских. Гоша курил, пуская дым колечками. Рядом сверкало окно кухни. И труба из него торчала. Вечер был синь и тих. Дерево стояло неподвижно. Безветренно было. Тепло.

– Но послушай, Гоша… У тебя Тибет, падишах, монахи, черт в ступе – я не знаю что, но много – интересно… У Онания – «Синдром» этот самый… А Митя все зуб показывает… Который год… И зуб-то, понимаешь, выпал давно…

– Что ты от него хочешь? – мягко спросил Гоша и пустил колечко особенно ловко. – У всякого человека есть свой предел. И у Мити. Он его достиг. Новенького ничего не будет. И ничего дурного в этом нет, в том, что не будет. И не надо ждать. Он ни в чем не виноват. Делает, что может. А чего не может – не делает. И это тоже благородно. Не прыгает выше собственного пупа…

– Ты, Гоша, сообрази… Ему сорок пять… Можно сказать – зенит судьбы… Почти итог… Еще Грибанов с этим собором…

– С каким собором? – не сообразил Гоша.

– С Шартрским, – объяснила Светлана вяло. – Как с неполноценным, правда… Какой там камень! Какой там собор! Он этот шарик лет двадцать тому назад придумал. С тех пор – ни гу-гу…

Леша отошел от трубы раньше. Как только сообразил, что к чему. Митя дослушал до конца.

– Хватит, – сказал он наконец и поставил трубу на подоконник.

Митя стоял в дверях гостиной – легкий, вдохновенный.

– Прошу простить великодушно! – сказал он и обвел глазами присутствующих.

– Это как? – спросил Васенька.

– Дела чрезвычайной важности. Рад бы отложить, да не могу. Обстоятельства могут перемениться. Время дорого.

Он налил вина.

– Посошок на дорожку! – сказал он и крикнул: – Леша!

В дверях появился Леша.

– Трубу взял? – строго спросил Митя.

– Нет, – сказал Леша невнятно.

– Возьми.

Митя выпил, поклонился и вышел вон.

Светлана догнала уже на лестнице.

– Митя! Ради бога! Что случилось?

– Ничего, – сказал Митя просто. Он в плаще был, а в руках труба. – Просто я все слышал. Так получилось. Случайно. Но мне стало интересно, и я дослушал до конца. Ты извини. Это не нарочно.

– Что ты слышал? – не поняла Светлана.

– Все. Вот так. Прошу простить великодушно, – повторил Митя.

Некоторое время шли молча. Был вечер, но не поздний, – народу много на улицах было. Празднично горели витрины. Шли деловито, будто знают, куда идут.

– У тебя время есть? – спросил наконец Леша робко.

– Это с какой стороны поглядеть… – темно ответил Митя.

– Ну, сейчас? – пояснил Леша.

– А как ты думаешь?

– Думаю, есть, – сказал Леша мрачно.

– Согласен.

– Мне тут в одно место зайти надо. По работе. Хорошо бы… – сказал Леша и запнулся.

– Что хорошо бы? – спросил Митя.

– С тобой вместе зайти. Так надо. По работе.

– Делу время, потехе час, – сказал Митя твердо.

Прошли мимо празднично освещенного подъезда Оперного театра. Спектакль кончился, народ расходился. Миновали подъезд, деловито прошли сквозь толпу, дальше – дворами. Прошли вахтершу, которой Леша сказал «здрасьте» и кивнул на Митю – «этот со мной», потом долго шли длинными коридорами, лестницами – все вниз почему-то, – оказались в подвале, – Леша притормозил, схватился за какой-то прут, покачался, сказал ни к кому не обращаясь: «Балбесы», – дальше пошли, теперь наверх, коридором, опять дверь открыли золоченую с белым, – оказались в зале. Кресла были закрыты чехлами, в зале было полутемно, народу немного – вдали где-то, в первых рядах только, – а занавес – открыт.

Сцена представляла серебристую рощицу в печальный час заката. Озеро голубело вдалеке. Посредине рощицы возвышалось что-то огромное, на которое был накинут брезент. Одинокий рабочий, присев на корточки, с грохотом забивал гвоздь.

Леша быстрой походкой делового человека прошел к первым рядам. Митя – за ним. С кресел поднялся очень толстый мужчина, совершенно лысый.

– Вот, – сказал ему Леша, не здороваясь, и показал на Митю: – Замечательный парень. Все сделает.

– А система страховки? – задумчиво спросил толстый.

– Я отвечаю, – твердо сказал Леша. – И потом у парня совершенно невероятная прыгучесть…

И Митя понял, что разговор про него. Но смолчал.

– Ладно, – сказал толстый, – вы меня в могилу сгоните.

– А вы меня, – сказал Леша и, ловко вскочив на мостки, соединяющие зрительный зал со сценой, пробежал в рощицу и сдернул брезент.

Теперь посередине рощицы поблескивал изогнутый никелированный прут. Прут этот в изящном изгибе уносился на верх деревьев куда-то под самые колосники, потом обрывался вниз, в люк под сценой и выныривал снова, тоже из люка, но уже с противоположной стороны. Леша прыгнул на прут, покачался.

– Митя, – сказал он. – Иди сюда, Митя.

И Митя подошел.

– Это совсем не страшно, – сказал ему Леша обнадеживающе, хлопнул в ладоши и крикнул: – Крылья!

Двое рабочих вынесли что-то из-за кулис.

– Крепите, – сказал Леша, и рабочие приступили к делу. Крылья ловко привязали прямо к Мил иному плащу. Крылья были довольно большие, марлевые.

– Цепляйте! – опять громко распорядился Леша.

Митю взяли под руки, подвели к пруту и зацепили спиной.

– Не бойся, Митя, – опять сказал Леша негромко. – Мы тебя подтянем сейчас. Хорошо?

– Хорошо, – почему-то сказал Митя и сам удивился, что сказа!.

– Пускай по малой! – сказал Леша. Под сценой зашумело что-то, и Митя, к собственному удивлению, стал подниматься вверх. Вот и вершины деревьев медленно перед ним опустились, вот и озеро засипело где-то далеко внизу.

Теперь Митя висел над колосниками, и крылья безвольно болтались за спиной.

– Ты, Митя, когда в люк пойдешь, – прокричал ему снизу Леша, сложив ладошки у рта ковшиком, – ты группируйся. Понял?

– Как? – не очень понял Митя.

– Крылья складывай! – крикнул Леша.

– Так? – спросил Митя и показал.

– Так, так! – обрадовался Леша и быстро спустился в зал.

– Ну давай, Митя! – крикнул он громко из темноты уже. – Мы тебя сейчас пустим! Давай!

Митя висел молча.

Вдруг музыка грянула, и роща стремительно понеслась навстречу и пронеслась мимо, прекрасная, как видение, вот и пол, и люк, какой кошмар! «Группироваться» – пронеслось, и он стремительно ухнул в черную дырку и исчез, будто его и не было никогда, но через мгновение вынырнул с другой стороны и понесся вверх, под колосники, набирая скорость. Музыка играла.

Леша, казалось, окаменел. Громко играла музыка, и немногие присутствующие на испытаниях стояли вытянувшись, завороженные.

А Митя с присвистом проносился в небесах, сигал в жуткую пустоту подполья и вылетал вновь, возрожденный, будто из небытия. Зрелище было захватывающим и прекрасным.

Музыка стихла так же неожиданно, как началась. Система встала.

Митя медленно опустился на пол сцены. Настала гробовая тишина. А потом в тишине этой раздались громкие отчетливые хлопки. Аплодировали рабочие, аплодировал электрик, билетерши плакали. Лысый аплодировал тоже.

Это был триумф.

Стояла ночь. Пустынно было, безлюдно. Редкие фонари горели ярко. Они шли по шоссе, и новые кварталы – справа и слева от шоссе – длились до горизонта. Машин не было.

– Ты умница, Митя, – сдержанно похвалил Леша. – Ты даровит. Летал, как бог.

– Благодарю тебя, – сказал Митя с восторгом. – Ты гений.

– Нет, – сказал Леша скромно. – Это тебе показалось.

– Ты гений, – повторил Митя убежденно и потряс в воздухе марлевыми крыльями. – Вот два крыла, – громко прокричал он. – Вот два крыла, и я вознесся.

– Да, – подтвердил Леша. – Ты вознесся.

– Я вознесся и слышал, как трава растет… – сказал Митя.

– Как? – поинтересовался Леша.

– Не важно, – сказал Митя. – Но я слышал.

– Вот мы и пришли, – сказал Леша и кивнул головой на длинный белый дом, стоящий вдоль шоссе.

Митя стоял посередине огромного подвала, заклеенного многочисленными афишами, картинками, плакатами. По всей мастерской в кажущемся беспорядке были навалены предметы самые невероятные – пропеллер самолета, разобранный двигатель внутреннего сгорания, тут же – прислоненный к стене распущенный парус от яхты с надписью «Гордый», какие-то никелированные цилиндры в дырочках, китайские фонарики мерцали. Они стояли рядом с бочкой, наполненной водой. Митя поднял руки вверх, будто сдавался. Леша ходил рядом.

– Вот так тянуло? – спросил он, придирчиво ощупывая Митю.

– Мне нигде не тянуло, – отвечал Митя твердо. – Я вознесся.

– Перестань, – сказал Леша тускло. – Надоело. Как же не тянуло, когда даже след. Конечно, тянуло.

– Немного, – согласился Митя. – У меня плечо ноет.

– Вот видишь… – сказал Леша огорченно. – Я кретин. Площадь несущей шайбы мала, – сказал он и печально вздохнул. – Я добавлял, но все-таки мала. Еще секунду, – попросил он.

– Хоть вечность, – гордо ответил Митя, а Леша взял циркуль с мелком, зашел Мите за спину и легонько уколол иголкой циркуля Митю в спину.

– Ой, – сказал Митя.

– Это не страшно, – опять пообещал Леша и провел у Митиной спины воображаемый круг. – Вот так хорошо будет. Можешь руки опустить, – разрешил он, и Митя опустил.

– Пособи, – сказал Леша нагнувшись. И Митя пособил. Вытащили лист железа. Закрепили в тиски. Леша скинул куртку, остался в драной майке и зачем-то надел на лоб глухие черные очки на веревочках.

– Сядь здесь, – сказал Леша и поставил Мите железный стул рядом с бочкой.

Митя послушно сел. Леша циркулем с мелком провел по железу круг, нагнулся, и тут же из автогенной горелки с шипением вырвалось пламя. Леша начал разрезать круг.

– Леша… – сказал Митя, неподвижно прислонившись к бочке и сложив руки на груди. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – промычат Леша.

– Я вот летел и думал… – сказал Митя, сосредоточенно глядя в пол. – Что-то нехорошо… Неправильно… Не так…

– Чего? – поддержал разговор Леша, от круга не отвлекаясь.

– Вот сорок пять мне сегодня. Зенит судьбы. И я вознесся.

– Ну, – сказал Леша.

– Я вознесся и был счастлив. А я ведь это позабыл.

– Чего ты позабыл?

– Очень многое… – сказал Митя.

– Ну, – подтвердил Леша, а огонь метался у него в руках.

– И тут вознесся.

– Ну вознесся… – пробурчал Леша недовольно. – И дальше что…

– Вот я и думаю, что дальше? – сказал Митя и замолчал.

Леша отключил горелку. Огромными щипцами захватил раскаленный кружок металла и швырнул его в бочку с водой. Оглушительно зашипело из бочки. Закурил. Шипенье стихло, пар растаял. Настала тишина.

– Споем? – предложил Митя.

– Про ложу бельэтажа? – спросил Леша.

– Ну почему про ложу? – обиделся Митя. – Вот, смотри…

Митя прокашлялся и начал тихонько, от смущения сильно фальшивя:

 
– Там-а-ам, за рекою,
Там-а-аам, за голубою…
 

– Подтягивай, – пригласил он Лешу.

– Я не умею, – сказал Леша.

– Жалко, – огорчился Митя и замолчал. – Я вот сегодня ночью проснулся отчего-то. Утро уже было…

– Не понял, – сказал Леша. – Ночью или утром?

– Тебе это очень важно? – спросил Митя, горячась.

– Не очень, – сказал Леша миролюбиво.

– Так вот, встал и вдруг за окошком дерево увидел. Оно всю жизнь там стоит. А я его и не видел никогда. А сегодня вдруг увидел.

– Ну и что? – спросил Леша.

– Ничего. Стоит.

– Понимаю, – сказал Леша на всякий случай.

– Нет, – сказал Митя горько. – Не понимаешь. Я, может, через это дерево с мировой душой общался.

– Мировая душа, Митя, душа. – потемки… – сказал Леша и бросил окурок в бочку. – Ты к чему все это, правда?..

– Не знаю. Ни к чему, – сказал Митя вяло совсем.

– Да ты не обижайся, – сказал Леша, вымыл руки в бочке и тщательно вытер о майку. – Я тут сам думал.

– Про что?

– Про дерево.

– Ну?..

– Ну и хреновину одну придумал. Для драмколлектива.

– Для драмколлектива? – удивился Митя.

– Да. Но не в этом дело… – сказал Леша и пошел в дальнюю глубину: куда-то, где стояло внушительных размеров сооружение, конкретные черты которого терялись в полумраке.

– Иди сюда, – позвал Леша. – Вот сюда сядь, – сказал он и показал на стул, стоящий посередине пустого пространства. И Митя сел. С потолка откуда-то Леша протянул две бечевочки и дал Мите в руки. – Когда я скажу «начали», аккуратненько одну потянешь, потом другую. Попробуй…

И Митя потянул. «Дзинь-дзинь» – раздаюсь где-то вдалеке за сооружением, нежно, тонко и далеко.

– Это что? – спросил Митя.

– Не важно. Звуки.

– Какие?

– Не важно. Дальние. А я тут сяду, – сказал Леша и тоже поставил себе стул с Митиным рядом. И тоже в руки бечевку взял. – Теперь давай так – ты два раза тянешь, я один. Понял?

– Понял, – сказал Митя послушно.

– Давай, – сказа! Леша и махнул головой.

«Дзинь-дзинь», – раздаюсь тихонько, и Леша послушал внимательно, склонив голову набок, потом потянул свой шнурок, и там, далеко где-то, ударило низко, звучно: «ба-амм…»

– Так, – удовлетворенно сказал Леша, прошел в полумрак, за ширму, вытащил книжку, потрепанную довольно, и деревянный пюпитр. Поставил пюпитр перед Митей, на него книжку положил. Раскрыл.

– Вот отсюда, – сказал он, ткнув пальцем в книжку. – По команде «начали» отсюда читать начнешь. Неторопливо. Понял?

– Отсюда? – уточнил Митя.

– Отсюда, – подтвердил Леша. – И бечевочки тяни. Раз-два – ты, «бомм» – я. Понял?

– Понял, – опять сказал Митя послушно и заглянул в книгу, – это кто, Ольга? – спросил он.

– Ты. Отсюда начнешь…

– Я? – удивился Митя.

– Ну не ты. Не важно… – пробормотал Леша, с усилием выволакивая древний граммофон с серебряной трубой. – Приступим, – сказал Леша и что-то повернул в полумраке. Будто бы вода побежала, зажурчала где-то. Леша сел на стул. Притихли. Вода плескалась негромко. Леша наклонился и поставил иглу граммофона на пластинку.

Пластинка зашипела. Но музыка не началась.

– Внимание, – сказал Леша. А из трубы задумчиво и нежно, будто нереально, начался старинный вальс. Сначала трубы вздохнули низко, потом тарелка серебряно звякнула, потом опять трубы: «бух-бух».

Леша крутанул какой-то рычажок, и под потолком начал двигаться вентилятор в виде пропеллера, медленно, в такт музыке раскручивался и наконец с низким гудением завертелся стремительно, наполнив подвал ветром, – Митины волосы взлетели в воздух, затрепетали, и будто шум листвы послышатся.

Вступили скрипки, и тогда Леша другой рычажок повернул.

Смутное сооружение, что было перед ними, медленно, неправдоподобно как-то стал заливать свет.

Сначала Митя не различат ничего – только блестящую, радужную поверхность перед собой: это стекло – сообразил он. Музыка играла, ветер усиливался, свет прибывал и вдруг стал ослепительно ярким.

За стеклом, сверкая, стекала вода. За потоками чистой воды осветился живой, трепещущий куст сирени.

Листья бились под ветром, и огромные махровые цветы – синие – медленно покачивались. Зрелище было удивительное.

И музыка играла нежно.

Куст светился изнутри, был живым.

– Тяни, – прошептал Леша, и Митя потянул осторожно; тогда далеко где-то ударило – хрупко – «дзинь-дзинь…». И Мите неизвестно отчего захотелось заплакать, а Леша потянул свою бечевку, и Митиному тонкому звону ответило глубокое, густое «бо-о-ом…», и Леша сказал: «Начали», а музыка играла весело и печально.

– Милые сестры… – сказал Митя сиплым голосом, он заглянул в книгу и прочитал дальше: – Жизнь наша не кончена… – Остановился и продолжил: – Будем жить… А музыка играет так весело… – сказал и послушал. Из серебряной трубы лился старинный вальс, и огромный куст сирени сверкал в полумраке, трепещущий, живой.

Дул свежий ветер. «Тяни», – сказал Леша, и Митя потянул. «Дзинь-дзинь», – упало издалека, и Леша ответил.

Митя заглянул в книжку и прочел: «Еще немного, и мы узнаем, зачем живем…» Голос был глухим, Митя говорил без выражения, и трубы печально вздыхали. «Если бы знать…» – сказал Митя и остановился, удивленный тем, что читал, а Леша сказан «Тяни», и Митя потянул: «Дзинь-блямм – бу-м-мм». «Если бы знать…» – повторил он и замолк.

Музыка гремела, куст трепетал, но стеклу падала вода, они молчали, глядели перед собой.

Музыка смолкла. И тогда Леша остановил вентилятор; ветер исчез. Но света не тушил он долго еще. Они сидели молча и смотрели перед собой.

Леша щелкнул рычажком.

Свет медленно потух.

Куст и вода – все погрузилось в темноту, исчезло, обратившись в темную груду неясных вещей.

– Это что было? – спросил наконец Митя.

– В Клину «Три сестры» ставят. Ну, я им финал придумал. Куст этот, стекло, а впереди скамейка. Дождик капает. А они говорят – стекла такого не достанем, это фантазия. Мы марлечку натянем. И потом, говорят, кустов такой величины не бывает. У нас за марлей березки расти будут. Я говорю – зулусы. Они – от такого слышим. На том и разошлись.

– Понимаешь, какая история вышла. Я помню, в войну я мальчишкой совсем в метеослужбе полка служил. Полк был женский. Девочки, знаешь, летали. Так вот, помню, девочка была одна, она в университете перед войной училась, на астрономии. Она погибла скоро… В сорок четвертом… Она мне как-то про Бетельгейзе рассказывала…

– Про что?

– Про Бетельгейзе. Ее увидеть можно. Так вот. Про Бетельгейзе, про Сириуса.

– Ну?..

– Проход планет, короче. Про соответствия…

– Какие соответствия?

– Хода планет – нашему ходу… И я, вспоминаю, я однажды почувствовал, как земля у меня под ногами качнулась, двинулась, чувствую – вишу вниз головой, среди галактик и Бетельгейзе, понимаешь, на меня, висящего, влияет. Мы вместе крутимся, в связи… Я это помню…

– Понимаю, – опять на всякий случай сказал Леша.

– Девочку эту – Наташа ее звали. Сено им косил на матрацы… Потом все смутно как-то стало. После войны про Бетельгейзе и не вспоминал.

Леша молчат.

– Но слушай, я, когда читал и на куст сирени смотрел, подумал, может, правда, – не кончена жизнь… И когда в театре летал, тоже про это думал…

– А вообще-то, Митя, тебе домой надо бы. Они же ждут…

– Я, Леша, не могу домой сегодня… – сказал Митя мягко.

– Понимаю, – сказал Леша опять. – Давай тогда спать.

– Спи, – сказал Митя покорно.

Было воскресенье. Утро яркое, ветреное. Тепло было.

Митя и Леша стояли под цветастым полотняным тентом, у мраморного круглого столика. Леша пил пиво. Митя – молоко. Сосиски жевали. Рядом был вход в метро, и автобусы останавливались тут же во множестве – загородные их пути начинались отсюда. Народ толпился – воскресный, оживленный. Хлопал над головой разноцветный тент. Где-то женщина смеялась громко.

– Воскресенье – день веселья… – сказал Леша, озираясь.

А Митя промолчал.

– Я на службу, – так же бодро сказал Леша. – Ты – домой?

– Я не знаю, – неуверенно сказал Митя и поглядел в сторону. – Может быть.

Из-за Лешиного плеча Митя видел огромное поле, и куст стоял неподалеку. У куста на траве прямо сидели трое мужчин в белых рубашках, пили пиво из кружек, – дети бегали рядом, звонко крича. Дул ветер, и трава качалась до самого горизонта. Здесь кончайся город и дальше – синий лес.

– Вот тебе телефоны, – сказал Леша и протянул бумажку. – Это в Оперном, это – Парк культуры. Я с утра в парке, – перекушу – и в Оперный. А ты – домой?..

– Домой… – выдохнул Митя.

– Вот и замечательно, – радостно прокричал Леша уже на ходу. – Ты позвони… В гости позови… С семьей познакомь… – Он протискивался сквозь чьи-то плечи, и летние зонтики, и цветастые платья женщин.

Митя остался один.

Траву гнал до горизонта свежий ветер. Дети кричали звонко и бегали друг за другом – спотыкаясь, падая и визжа.

Митя поставил стакан с недопитым молоком, аккуратно вытер салфеткой губы и спустился по откосу, поросшему травой, в поле. Тут оно было. Рядом совсем. Шаг ступи.

И он ступил.

Митя шел по тропинке в поле. Ветер трепал ему плащ, и трава шелестела.

Он остановился у кольцевой – здесь опять было шумно, мчались машины, развивая скорость. С громким ревом – над головой почти – реактивный самолет, и можно было увидеть бесчисленные окошки его, и надписи, и цифры прочитать.

Митя перебежал шоссе.

Дорога шла перелеском, оборвалась неожиданно, и Митя вышел на мостки.

Временный причал. С зеленой будкой. Река открылась и простиралась далеко – широкая довольно, – а ветер был здесь крепче и гнал по всей поверхности белые барашки вразнобой, – пену срывая. Там, на той стороне реки, лес синел, и песчаная отмель шла от леса к реке, а у отмели, едва слышно отсюда, тарахтела землечерпалка.

У причала стояла низкая барка с деревянным рулем на корме. Руль был стар, сбит из досок – доски почернели от времени. На корме возился с мостиками молоденький парень в вылинявшей тельняшке – единственный член экипажа. Он же матрос, он и командир.

– Ты не туда? – спросил Митя, не спросил, прокричал, ветрено было, оттого шумно. Или это мотор самоходки работал.

– Туда, – крикнул ему парень.

– Возьми меня с собой, – крикнул Митя.

– Сигай.

И Митя сиганул. Барка отошла от пристани.

Теперь плыли по реке. По самой ее середине. Ветер не утихал. Барка мягко ткнулась носом в песок отмели. Митя спрыгнул. И пошел. За ботинками оставались влажные следы. В стороне работала землечерпалка. Песок качала. В баржу.

Митя медленно, гуляя будто, шел по перелеску. Ветер гулял высоко где-то, в вершинах деревьев, – терзал макушки, сюда же вниз, к Мите, долетал лишь слабый шум и был ему приятен. Лес густел. Митин плащ покрылся вздрагивающими солнечными пятнами. Лес оборвался внезапно.

Большая поляна, поросшая высокой травой, открылась перед ним. Трава двигалась от ветра. Поляну со всех сторон окружали деревья – ольха, тальник, тополь, некрупные дубы. В стволах берез путалась жимолость, листья осин трепетали без ветра, сами по себе.

Митя, блуждая, пошел по полю. Под ногами звякнуло, и Митя поглядел. В траве валялись две ржавые колодки – такие ставят под колеса самолета. Для устойчивости. Это Митя помнил с давних пор. С войны.

Митя сел на траву. Сорвал травинку. Сунул в рот. Пожевал. Прислонился спиной к стволу дерева. Полуприлег. Но глаз не закрывал.

Так сидел он долго. Трава окружала его – пестрая, свежая, – бросала на его лицо рябые, дрожащие тени – слабые совсем, паутина будто, покачивалась, вставала перед его глазами, касалась щек.

Митя глядел в пустое небо. Большие облака медленно двигались над ним. Облако – прелесть, облако – слон, облако – материк…

Старая детская игра.

Время шло, – и было ощутимо только тихим этим, ленивым движением облаков.

Митя не услышал – почувствовал, как в ровный, безмятежный шум и шорох летнего дня вошел посторонний звук. Со стороны солнца снижался самолет. Впрочем, этого не видно было, просто по солнцу мелькнула тень. Митя насторожился, поднял руку, прикрыл глаза от ослепительного света.

И лишь тогда увидел его – штурмовик времен минувшей войны. «ИЛ» снижался, делая плавный круг над полем. Он шел рывками, иногда бесшумно проваливаясь, безвольно планируя к земле, – вдруг мотор начинал работать, самолет взлетал.

Митя встал. Потом выкинул вверх руки и медленно опустил их перед собой.

Делал летчику знак.

Никакого удивления Митя почему-то не испытал. Самолет мягко спланировал в траву, прокатился, бесшумно подпрыгнул и косо встал. Митя подбежал, полы плаща его развевались.

Летчик открыл фонарь. Скинул шлемофон. Светлые волосы сразу схватил ветер. Секунду летчица сидела неподвижно.

– Наташа… – удивился было Митя, но девушка посмотрела на него без улыбки, и он как-то сразу удивляться перестал.

Отжавшись от кабины руками, она выкинула ноги на крыло и, бесшумно скользнув по нему, спрыгнула в траву. Выцветшая офицерская гимнастерка, галифе, сапоги и старая кожаная куртка поверх гимнастерки. Издали она походила на мальчика.

Молча полезла под брюхо самолета – Митя следом, – подтянулась и спрыгнула на другое крыло. Митя стоял внизу.

– Помоги, Митя… – сказала Наташа, и Митя увидел на руках у нее обмякшее тело, одетое в офицерскую летную форму.

Несли тело по полю, к роще. Наташа подхватила под руки, Митя держал ноги. Нести тяжело было. Жарко.

Вошли в рощу. Слабая тень отдавала прохладой. Митя глядел на лицо. Даже вблизи. Шлемофон болтался, цепляя траву.

– Господи, это Клара… – опять удивился было Митя.

– Клара, – без выражения сказала Наташа.

Раскаченный южный день обжег лицо, жаркий воздух хлынул в легкие, охрипший, многоголосый рев моторов оглушил сразу – страшный пронзительный рев, сбивающий с ног.

Аэродром был рядом, за рощей. Взлетные полосы уходили прямо. «Это море, – сразу вспомнил Митя. – Тамань».

Самолеты срывались со взлетной полосы и растворялись. Взлетали ракеты. Где-то стреляли – оглушительно, громко, – но взрывов видно не было.

Тело Клары они опустили в траву, прямо у взлетной полосы. Люди сбегались, образуя тесный круг, молчали. Митя поднял глаза и увидел щетинистого, тощего подполковника. Но тот, казалось, удивления не выказал.

– Чего стоишь? – прокричал он вдруг ему зло. – Иди. Тебе Знахарчук поможет…

Рыли землю у самого леса. Земля была ссохшая и твердая. Знахарчук, отстегнув ремень и повернув пилотку боком, рыл наворотив. По их лицам тек пот. Митя на мгновение обернулся.

Люди у взлетной полосы стояли все так же неподвижно. Самолеты ревели, взлетая. Был полдень.

Потом Митя запомнил хорошо, как стрельнули из маленького пистолета в воздух, но звука выстрела не услышал. Моторы ревели беспрерывно. Молоденькие девочки, большинство стриженные, – все в выгоревших, белых почти офицерских формах. Наташа была среди них. Стук земли о деревянную крышку, напротив, он слышал хорошо…

…Слышал он его и теперь, когда они с Наташей снопа шли через рощу. Потом звук стих. И рев моторов, отдаляясь, замолк. Они шли рядом, несли канистры. По две штуки. Вышли на поляну.

Самолет стоял неподвижно. Тихо было. Трава шелестела. Они подошли к машине, стали заливать бак. Наташа влезла в кабину.

– Отойди, пускаю!.. – крикнула она, и Митя отошел, мотор чихнул, медленно крутнулся винт, потом быстрее. Плащ раздулся.

– Ты когда назад?.. – прокричал Митя, перекрикивая шум моторов.

– Вечером… – крикнула Наташа и помахала рукой.

– Я тебе молока принесу!.. – прокричал Митя. – Накормят!

– Принесу! – опять проорал Митя. – И булку!

– Ладно, – крикнула Наташа и впервые улыбнулась чуть-чуть – Колодки! – крикнула она.

Митя понял и вытащил из-под колес колодки, отбежал.

Самолет развернулся, прыгая, пробежал по траве, взлетел и исчез.

Митя остался стоять посередине поля. Тишина. Облака шли. Гудел шмель. Трава качалась, листва шелестела. Колодки были в руках.

День клонился к вечеру, но солнце еще высоко было. Тепло, ветер поутих. Та же дорога. Отмель. Река. Землечерпалка не работала. Барки не было. Недалеко за будкой тянул дымок. Митя обошел будку. Горел костер. На кирпичах стоял медный таз. Рядом сидел на корточках старик, несмотря на жару – в телогрейке. Старик мешал в тазу ложкой. Он варил варенье.