Текст книги "Когда наступает рассвет"
Автор книги: Геннадий Фёдоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Борьба продолжается
1
K концу 1919 года Красная Армия захватила инициативу в свои руки и смертным боем громила контрреволюцию. Уже была разбита армия Колчака, раз громлены дивизии Юденича под Петроградом. С кровопролитными боями отступал на Кубани Деникин.
Нечем было похвастаться интервентам и белогвардейцам и здесь, на севере: части Красной 6-й армии упорно удерживали свои позиции по всему Северодвинскому фронту, не пуская врага ни на шаг вперед. В этот момент в ставке Миллера и родился план: ударом с тыла захватить железную дорогу Котлас – Вятка. С этой целью и был организован так называемый особый вычегодский отряд под командованием капитана Орлова. На помощь ему был направлен другой отряд белых с низовьев Печоры.
Для уничтожения этих отрядов командование 6-й армии послало на помощь красным партизанам регулярные части. Красные моряки и пехотинцы в жарком бою под деревней Леной около Яренска разбили отряд Орлова. В ночном бою Орлов был убит. Части Красной Армии освободили Яренск, очистили от белогвардейцев значительную полосу коми края от Усть-Выми до села Турьи, прогнали банду предателя Прокушева, пробиравшуюся с верховьев Сысолы к железнодорожной станции Мураши.
Красная Армия спутала все планы белогвардейцев. После боев под Чукаибом, Визингой и Межадором отряд Прокушева-Медведева откатывался безостановочно почти сотню верст, оставив без боя Усть-Сысольск. Красные отряды вошли в город в ночь на 1 декабря и уже спустя два часа снова продолжили преследование противника, отходившего на Вычегду по зимнему тракту Визябож – Корткерос.
Враг хотя и отступал, но еще не был разбит. Как раненый зверь, бежал он в поисках логова, где бы мог отлежаться и, набравшись свежих сил, вновь броситься в смертельную драку.
Соединившись с прибывшей с Печоры белогвардейской ротой, Прокушев пытался дать бой под селом Корткерос, но потерпел поражение и вынужден был отступить дальше до Пезмога, а затем после очередного боя отойти до большого торгового села Нёбдино.
Зима была суровой, выпал глубокий снег, ударили морозы. Несмотря на холода, красноармейцы сводного отряда уже много дней продолжали гнать врага, не давая ему передышки.
Перед новым наступлением на Нёбдино красным необходимо было уточнить данные о противнике и найти проводников, чтобы совершить глубокий обход лесными тропами. В разведку решили послать Домну.
В эту ночь она спала мало, и только успела забыться, как чья-то рука легла на плечо, а приглушенный голос сказал:
– Пора вставать…
Домна села на лавку, нащупала приготовленную с вечера одежду, быстро оделась. За окном непроглядная темь. Темно было и в избе, лишь в руке командира отряда мерцал фонарь. Рядом стоял начальник разведки.
Осторожно, чтобы не разбудить спящих, Домна подошла к печке, нашла валенки, обулась, надела хозяйкин полушубок, присборенный сзади, приладила накладную косу, положив ее венчиком вокруг головы, повязалась теплым клетчатым платком, взяла узелок и выжидающе посмотрела на начальника разведки. Обо всем уже было переговорено, Домна знала, куда идет и что ждут от нее, знала, какой дорогой будет пробираться, и все же будто чего-то ждала. Может быть, каких-либо уточнений, может быть, теплого напутствия.
Начальник разведки тихо сказал:
– Счастливого пути, Каликова! Не забывай: к началу нашего наступления ты должна быть уже здесь. Желаем удачи…
Выйдя на безлюдную улицу, Домна направилась за околицу. Невдалеке от дороги отходил зимник, по которому можно выйти на проселочную дорогу. По ней крестьяне из ближних деревень ездят на мельницу. А оттуда недалеко и до деревни Борки, куда шла Домна, чтобы собрать необходимые сведения о противнике и найти проводников, которые могли бы помочь партизанам скрытыми лесными тропами обойти главные силы белых, взять их в кольцо и уничтожить.
«Лишь бы не нарваться в пути на беляков! – подходя к лесу, думала Домна. – Но что им тут делать, в этой глухомани, где живут одни медведи, да и те попрятались по берлогам?»
Все же надо быть осторожной, особенно на подходе к деревне. Правда, до села, где находится противник, верст с десяток, и стоит оно в стороне. Об этом Домна знала от Викул Микула. К нему она теперь и пробиралась.
Ночь подходила к концу. Тьма отступала в глубь лесной чащобы. Уже просматривались деревья у обочины дороги. Идти становилось легче.
Но вот дорога разветвилась, стала менее заметной и наконец совсем исчезла. Дальше на санях, видимо, не ездили, только ходили пешком. Тропинку замело снегом, и она с трудом различалась в зыбком свете раннего утра.
По рассказам Домна знала, что где-то, на другой стороне болота, проходит дорога на мельницу. Но до нее еще далеко. Лишь бы не заплутаться в незнакомом месте.
Побрела по глубокому снегу, проваливалась по пояс, спотыкалась о кочки. Падала. Снова поднималась навстречу колючему ветру.
Девушка упорно продвигалась вперед, спеша пересечь широкое болото и быстрее добраться до виднеющейся вдали опушки леса. Там будет легче…
Она с облегчением вздохнула, когда, разгоряченная и умаявшаяся, наконец добралась до елового леса и почувствовала под ногами утоптанную тропу. Концом платка утерла лицо, поправила волосы и окинула взглядом оставшееся за спиной болото. Там ветер вздымал тучи снежной пыли, словно беснуясь от ярости.
Тропинка, проложенная через ельник, как и рассчитывала Домна, вывела ее на наезженную проселочную дорогу, к мосту. По краю лесного ручья – две высокие ели, на другом берегу – крутой песчаный обрыв. Все так, как ей рассказывали. Это и была, очевидно, дорога на мельницу. Если пойти по ней направо – должна показаться мельница, а еще дальше будет и село. Но Домне нужно было попасть в противоположный конец села, и она свернула налево.
От моста надо идти, как ей объясняли, еще верст семь. Она снова зашагала вперед.
Дорога вывела ее в березняк. Стволы деревьев и кружевной узор их, заискрившийся в лучах зари снег, лежавший на ветках, были необычайно красивы.
Кончился березняк, и снова пошел густой бор. Вдруг Домна услышала звук топора. Где-то недалека рубили дерево.
Она остановилась, раздумывая, как поступить. Это, вернее всего, приехали за дровами. Значит, до деревни совсем близко. Но как быть: пройти мимо или же подойти к дровосеку? Лучше, пожалуй, поговорить с ним. Если человек покажется надежным, можно будет спросить, дома ли Викул Микул. За дровами приехал, конечно, кто-то из бедняков. Богатый не будет так рано покидать постель.
И Домна, спустив платок на глаза, пошла вперед.
2
За поворотом дороги стояла запряженная в старенькие сани пегая лошаденка. Слышно было, что в лесу продолжали неутомимо работать топором. Затем раздался треск надломившегося дерева, и оно рухнуло на снег. На мгновение наступила тишина.
Домна прошла еще несколько шагов. Снег был свежий и рыхлый, шагов ее не было слышно. Но лошадь, заметив приближающегося чужого человека, встряхнула головой и заржала. Невдалеке послышался женский голос:
– Ну чего там тебе не стоится, леший?
Из чащи вышла рослая женщина в шабуре[18]18
Шабур – верхняя рабочая одежда без воротника.
[Закрыть] из синей крашенины и по старым следам направилась к лошади. Заметив незнакомую девушку, остановилась. Женщина была еще не старая, с худым усталым лицом. В руках крепко, по-мужски, держала топор.
Домна приветливо улыбнулась, сказала негромко:
– Не бойся меня, тетушка. Я иду в Борки, к родне. А ты откуда будешь?
Ее приветливый голос успокоил женщину. Она облегченно вздохнула, поправила волосы, выбившиеся из-под старенькой теплой шали.
– Уф, упарилась!.. Кто это, думаю, ходит в такую рань? Признаться, немного испугалась даже, увидев тебя.
– А что, разве я такая страшная?
– Ты ничего вроде, да ведь время теперь такое… А что так рано ходишь по гостям? Кто у тебя тут?
– Дядя и тетка. Вздумала навестить, да белых солдат боюсь встретить по дороге. Им ничего не стоит обидеть беззащитного человека, вот и пошла пораньше. Ты тоже, видать, не любишь долго спать?
Женщина освободила вожжи, замотанные на конец оглобли, прикрикнула на лошадь:
– Трогай давай! – И, обернувшись к Домне, сказала – Дровишки понадобились. Топить нечем, ребятишки замерзают.
Утопая по колено в снегу, она пошла рядом с санями.
– Тяжело тебе одной… дай помогу! – сказала Домна и, не дожидаясь ответа, пошла за ней.
– Коли не к спеху тебе, помоги, спасибо скажу! Навалим вон те кряжи и отправимся вместе…
У дороги лежали заготовленные кряжи сухостоя. Видно, женщина порядком уже потрудилась и успела приготовить добрый воз дров. Вдвоем они быстро раскряжевали только что поваленное дерево, взвалили кряжи на сани. Женщина ловко увязала воз, и лошадь с трудом выволокла его на дорогу и уже легче пошла по наезженному пути.
– Теперь доедем, – сказала женщина, шагая за санями. Они шли рядом, поглядывая друг на друга.
Женщине было лет сорок с небольшим. Но Домна знала, как трудно угадать возраст крестьянки. Тяжелая работа, нужда, дети и многочисленные заботы старят рано.
– В деревне белые? – спросила Домна.
– Нет, только изредка появляются. Вконец разорили крестьян. Вот и у нас угнали коня. Пришлось соседу поклониться. Спасибо, не отказал.
– А что ты сама вздумала за дровами ехать? Или мужа нет?
Женщина печально покачала головой:
– Что тебе и сказать, голубка? Вдова не вдова, но, может статься, скоро стану ею. Мужа дома нет, вот и поехала. – Женщина, пытливо посмотрев на Домну, спросила – К кому же ты идешь и чья сама?
Домна доверчиво улыбнулась:
– Говорила уж я: дядя у меня тут, брат матери. Навестить иду, и работу с собой прихватила, буду прясть от нечего делать! – показала она узелок.
– А кто же дядя, как зовут?
– Викул Микул, а жена его – Катерина. Моя мать Викул Марфа дяде Микулу сестрой приходится.
Женщина с недоумением посмотрела на девушку, глаза ее блеснули холодно и отчужденно. Домна не решилась продолжать разговор. Женщина помолчала, размышляя, снова внимательно оглядела Домну, спросила глухо:
– А сестра Марфы – Дарья как поживает? Мужик не поправился?
Домна замялась. В штабе уговорились, что она назовется дочерью квартирной хозяйки, у которой остановились партизаны, сестры Викул Микула. У хозяйки была взрослая дочь, ровесница Домны. Дело облегчалось тем, что и сама Домна хорошо знала Викул Микула. Домна расспросила хозяйку о родственниках, знала, что у дяди Микула есть еще сестра Дарья, но где у Дарьи муж и здоров ли, она не спрашивала: не думала, что так все обернется. Решила ответить уклончиво:
– Живут понемножку… Я у них давненько не была, да и они редко заглядывают к нам. И ты хорошо знаешь Викул Микула?
– Как же мне не знать, если я его жена?.. Ну, здравствуй, племянница! Что, не узнала тетку родную? И коли меня не узнала, где тебе знать, что мужа Дарьи белые до полусмерти избили нагайкой! – Она строго прикрикнула на девушку – Не виляй! Кто ты и что тебе надо от моего мужа? Может, ты тут нарочно ходишь, вынюхиваешь, а потом к белым побежишь докладывать? Племянница нашлась! Говори прямо, что тебе надо?
Домна колебалась, не зная, на что решиться. Лицо Катерины внушало доверие. С ней, видно, открыто можно говорить. И Домна рассказала правду.
– Не сердись, тетушка Катерина! Я иду с важным делом к твоему мужу. Пусть он мне не родной, но я знаю его давно. Хороший он человек и очень нужен мне теперь, – и она коротко объяснила Катерине, зачем понадобился Викул Микул.
Женщина смягчилась:
– Значит, ты не из той стаи?.. А вот дядю Микула тебе не удастся увидеть. Белые схватили его. Ходила с передачей. Но офицер ихний, антихрист такой, велел солдатам прогнать меня. Прикладами вытолкали, еле ноги унесла.
Домна молча слушала, раздумывая. Выход был один: обратиться за помощью к жене Викул Микула. Других знакомых в деревне у Домны не было.
– Катерина! Ты не поможешь мне вместо своего мужа? Мне нужно найти верных людей, проводников, чтобы наши могли окружить белых.
Женщина ответила не сразу:
– Найдем верных людей. И в деревне кой-кто есть, и в лесу в охотничьих избушках прячутся. Сегодня же пошлю сынка. Он парнишка шустрый, мигом слетает, ночью уже здесь будут мужики.
– Я ведь небось его знаю. Петром сына зовут? Неужели уже такой взрослый стал?
– Да, Петря! А ты где его видала?
– Он с дядей Микулом в Усть-Сысольск приезжал, там и встретила их. А может, мне самой сходить к мужикам в лес? Я на лыжах тоже хожу.
– Нет, тебе не годится: незнакомая девушка на лыжах – сразу бросится в глаза. Ты уж будь моей племянницей Машей, пришла в гости, так и гости. Только будешь дочерью не Марфы, а другой сестры Микула, Дарьи. У нее тоже дочь, да они подальше живут – Маша здесь давно не бывала. Дочь Марфы-то знают многие. Нехорошо может получиться, есть всякие люди у нас.
У Домны отлегло от сердца. Женщина и в своем горе нашла силы помочь ей.
– Спасибо, тетка Катерина.
– Ну что ты, что за спасибо! Да я и сама рада помочь вам поскорее покончить с этой волчьей сворой, – сказала Катерина. – Что для вас хорошо, то и для меня ладно. Может, удастся еще освободить моего Микула?
За разговором не заметили, что отстали от лошади, и они бросились за ней бегом.
Дорога шла в гору. Воз догнали уже на половине подъема. Лошадь остановилась, опустив голову и тяжело дыша. Женщины перевели дух, помогли лошади сдвинуть воз с места и преодолеть подъем.
– Вот мы и приехали! – сказала Катерина.
Уже виднелась деревенская околица, вдоль которой росли высокие сосны. Низенькие, с подслеповатыми оконцами, выглядывавшими из-под пышных снежных шапок, дома разбрелись по обе стороны дороги. Кое-где курился дымок, видно, подтапливали печи, грели настывшие избы.
На улице было холодно, дул пронзительный ветер, мел поземку, насыпая сугробы возле изгородей и бань.
Катерина направила лошадь в небольшой проулочек, въехала во двор приземистого дома, остановилась у крыльца.
Домна огляделась. Дом стоял на задах, за огородами уже виднелся молодой лесок. «Это хорошо на всякий случай», – подумала она. А хозяева, видно, небогато живут. Домишко старый, на две половины, с сенями посредине. Одна половина обветшала, рамы покосились, кое-где выбитые стекла заткнуты тряпицами. Жилая половина чуть новее, окна побольше. В одном из них, в просвете морозных узоров, Домна увидела детские лица. Через мгновение на крыльцо выбежала девочка в наброшенном на голову платке. Она радостно крикнула, с интересом взглянув на незнакомую девушку:
– Мам, давай отведу лошадь к дяде Опоню.
Катерина прикрикнула на нее:
– Зачем выскочила раздетая? Оденься, тогда и отведешь.
Девочка тут же исчезла с крыльца, словно ее сдуло порывом ветра.
Катерина и Домна, сбросив кряжи, вывели лошадь на дорогу. С крыльца снова сбежала девочка, уже одетая в старенькую, не по росту, овчинную шубейку, с длинными рукавами. За ней спешил мальчик чуть поменьше. На ходу нахлобучивая шапку, он бросился с жалобой к матери:
– Мам, Сандра не хочет меня брать с собой. С саней столкну, говорит! Скажи, мам, пусть возьмет… – Черные его глазенки смотрели с такой мольбой, что Домне искренне его стало жаль. Она уже собралась было заступиться за него, но мать строго сказала девочке:
– Сандра, не обижай Мишутку! Садитесь рядом и поезжайте вместе.
Дети радостно бросились к саням, поспорили, кому править лошадью, но старшая взяла верх. Сандра взмахнула вожжами, и усталая лошадь нехотя затрусила по дороге.
Домна и Катерина вошли в избу.
После улицы в доме показалось темно и тесно. Домна остановилась у порога. Катерина подтолкнула девушку:
– Раздевайся и грейся! Проходи, не стесняйся.
У печки с чугунами возилась маленькая сгорбленная старушка. Она поставила ухват, вытерла руки синим холщовым фартуком и слезящимися старческими глазами вглядывалась в гостью, выжидающе посматривая на Катерину. Та негромко сказала:
– Не узнала, мама? Это же Машук, дочка Дарьи, в гости к нам пришла.
– Ну? Такая дальняя гостья? – удивилась старушка. – Садись, родная, отдыхай! Продрогла, чай? Я быстренько соберу на стол, и мы позавтракаем. Катеринушка, тоже, наверное, устала и намерзлась? – И, снова обращаясь к Домне, стала рассказывать – Когда ты к нам в прошлый раз приезжала, я уж и запамятовала! Еще маленькая ты была и худенькая, вроде синички. Кажется, на Троицу приезжала? Тогда ты будто иначе выглядела, личико беленькое было, и глаза вроде светлые… Вот ведь как уже ослабла память, своих забывать стала… – Старушка повздыхала, сокрушенно покачала головой. Она расстелила на столе холстину, принесла в берестяном лукошке хлеб, деревянные ложки.
Катерина, украдкой улыбаясь гостье, сказала матери:
– Молодые растут и меняются. И не диво, коли ты не узнала Машеньку.
Старуха снова покачала головой, словно удивляясь себе, и согласилась:
– Так, конечно, так! Известное дело, мы, старые, книзу пошли, мхом обрастаем, а молодые, как весенние цветы, распускаются и кверху тянутся… Как же, ягодка, у вас дома живут-поживают?
– Помаленьку, хвалиться нечем. Отец, как избили белые, все прихварывает, а мать от слез высохла.
Бабушка пригорюнилась. Утирая глаза краем передника, она сокрушенно говорила:
– Тяжело, конечно, твоей родительнице! Нашего Микула тоже забрали окаянные ироды, в холодном амбаре держат. Трудно из рук убивцев вырваться, ох, трудно! Остались теперь без кормильца. Что только будем делать без него?
Катерине, видимо, стало невмоготу слушать причитания матери, и она резко ее оборвала:
– Ну что ты прежде времени хоронишь человека? Давай завтракать. Гостья голодная, да и у детишек животы подвело. Настук с Петрей не возвращались?
– Еще не показывались…
– Где-то уж они, мои бедняжки? Послали, проклятые, ребят малых в извоз. Обморозятся еще!
– Насильно заставили ехать, изверги! Настоящие звери! Хоть бы живыми-здоровыми вернулись! – Вздыхая и крестясь, старушка засеменила к печке. В доме на некоторое время наступила тишина.
Домна огляделась. Она бывала во многих крестьянских избах, и каждая из них какими-то своими неуловимыми приметами говорила о хозяевах, об их достатке и даже о том, насколько дружно они живут.
В избе Викул Микула было чисто. Выскобленные половицы блестели, дверца-залавка у печки была покрыта замысловатыми узорами– диковинные травы переплетались с утками, петухами. Над залавкой тянулась длинная полка-джадж. На ней самодельная домашняя незамысловатая утварь: берестяные чуманьп и коробки, различные по размерам и по назначению; солонка в виде утки, деревянный лоток для просеивавния муки. Стены хотя и потемнели от времени, но» видно было, что хозяева моют их каждый год. Стену украшало вышитое узорное полотенце. В красном; углу, на божнице – маленькая почерневшая иконка… Домна долго вглядывалась, кто на ней изображен, и по широкой, пышной бороде решила, что Никола-угодник. Тут же на стене висела картина, которую она встречала в некоторых домах и раньше: праведники чинно шли в рай, а грешники унылой вереницей тянулись в ад. На двух параллельных брусьях – сёр, протянувшихся вверху от голбца до противоположной стены, лежала доска для хлеба, половинки расколотого длинного березового полена. Хозяин, видимо, что-то ладился смастерить и положил их сюда посушить.
В сенях послышался топот. Раскрылась дверь, и в клубах морозного воздуха в комнату ворвались Сандра и Мишутка. Лица у обоих разрумянились, глаза искрились восторгом. Наперебой они затараторили:
– Мам, Сандра как ударит лошадь, Пегашка как понесется!
– А Мишутка не хотел слезать с саней, еще, говорит, слетаем до конца деревни. Едва стащила его!
– Не ври, я сам слез! А дядя Опонь мне велел позже прийти лошадь напоить. Вот увидишь, как сяду верхом да как поскачу!
Мать, переодевшись, спустилась с голбца, велела детям раздеваться.
– Давайте, ребятки, завтракать! Вон и гостья проголодалась…
Дети тут же сняли одежонку, уселись за стол, быстро разыскали в лукошке свои ложки.
Бабушка принесла в большой деревянной тарелке капусту, налила в глиняную чашку грибной суп, и поставив на стол, пригласила Домну:
– Садись, Машук, поешь с нами. Не обессудь, лучше нечем угостить. Завтра сварим дичь. На прошлой неделе Катерина ходила силки проверять и принесла две куропатки. Вот они и пригодятся. Подвигайся поближе…
Домна села рядом с Катериной. Хлеб был черствый, грубый. Попробовав, она догадалась, что в хлеб примешана толченая солома с пихтовой корой. И, угадывая ее мысли, старуха сказала:
– Давно примешиваем… Слава богу, такой есть. Скоро и его не будет: мука на исходе.
Проголодавшаяся Домна с удовольствием ела и квашеную капусту, и грибную похлебку, и пареную репу. Катерина часто вздыхала, поглядывая в окно, видимо поджидая старших детей. Домна, заметив это, спросила:
– Куда послали ребят-то?
– Есть тут хозяйчик, старается для белых, из кожи лезет, – печально сказала Катерина. – Многих погнал ямщичить, а свою дочь оставил, хотя и здоровенная девка – об стенку шмякнешь, так отскочит как ни в чем не бывало. А моя Настук слабенькая да безответная. Ей шестнадцать только, потому и Петрю с ней отправила, вдвоем-то им все полегче.
– Спросить вас хочу, тетка Катерина, – наклонилась к ней Домна, – извините, если что не так скажу. Вы уже не молодые с дядей Микулом, а ребята у вас вон еще какие малыши!
– Что поделаешь, раз такое наше счастье! Первенькие-то давно оставили нас, – двое умерли, а эти не успели еще подрасти. И то сказать, Настук уже работница. Прилежная, старательная – помощница в хозяйстве, да и Петря не отстает.
– А Сандра с Мишуткой не ходят в школу?
– Ходили, да нашего учителя белые убили. Такой был славный молодой человек. Алексеем Васильевичем звали. Разговорчивый и уважительный, с каждым, бывало, побеседует. К нам частенько заглядывал. Ладил он с моим…
– За что же его убили? – спросила Домна.
– В коммунисты записался. Злые люди донесли на него… Как уж он заботился о детях бедняков!
А что с ним сделали, о господи! Тяжело рассказывать… – со вздохом сказала Катерина. Однако, помолчав, продолжала – Пришли к нему солдаты с офицером, а хозяин его, человек пожилой, Федором звали, заступился за учителя: «Собираетесь, говорит, школу без учителя оставить?..» Ну, белые и его забрали, да в волость. Били да мучили их, бедных. А затем повели на реку, к проруби. Люди видели: сначала Федора туда спихнули. Говорят, вынырнул и давай руками цепляться за край проруби. А офицер по пальцам да в голову пинать. Алексей Васильевич не вытерпел, бросился на изверга, хотел самого в прорубь столкнуть, зверюгу. Упал офицер, да не вниз головой, а боком… В это время солдат и хлоп учителя из винтовки. Прикончил наповал. Старика затолкали живым под лед, а за ним и учителя… Всей деревней оплакивали. Такого человека ни за что ни про что сгубили! Вот и остались без учителя…
Дети сидели за столом, боязливо поглядывая на мать. Перестала есть и Домна.
Тяжелый вздох Катерины нарушил гнетущую тишину:
– А теперь у них в руках и наш отец…
Она встала из-за стола, сказала Домне:
– Ты, милая, поешь и залезай на полати, отдыхай. До вечера далеко. Силенки побереги. А я схожу по делам, постараюсь повидать кое-кого. Мама, убери со стола, не давай детям вольничать, пусть не мешают гостье отдыхать. Придут без меня ребята, накорми.
Катерина оделась и вышла из избы.
3
Домна сняла валенки, поставила сушить на печку, а сама взобралась на полати. Ах, до чего же мягкой с усталости показалась ей соломенная постель! Подушки у Катерины большие, длинные, вроде детских перинок. Дядя Микул, видать, неплохо лесовал!
Да, жалко, что Викул Микула схватили. Но, может быть, Катерина поможет. К началу наступления надо успеть вернуться.
Мысли стали путаться, и Домна не заметила, как заснула.
Долго ли она спала, не могла понять. Сквозь сон уловила в доме приглушенные голоса, мгновенно проснулась и, не двигаясь, стала прислушиваться. Полушепотом с кем-то разговаривала Катерина, по-видимому, у стола. Другой голос тоже был женский.
Приподняв голову, Домна огляделась. В избе полумрак, чуть теплится коптилка. Окошка под голбцем не видно, – значит, на улице стемнело.
Незнакомый голос внизу продолжал рассказывать. Затем спросила Катерина:
– Как же ты смогла, Настенька, убежать?
«Значит, дочка вернулась», – решила Домна и, приподнявшись на локтях, посмотрела вниз. За столом сидели девушка и мальчик-подросток. Домна узнала Петра. Напротив, облокотившись, Катерина печально слушала дочь.
Пламя коптилки освещало худенькое лицо девушки, с темными бровями и большими, смелыми, как у матери, глазами.
Выслушав рассказ дочери, Катерина спросила:
– Ну и куда же выгрузили сено?
– Подвезли к дому Дарук Паш. Богато он живет, шесть коров с телками держит… Хотели свалить на огород за тыном, да выскочил хозяин и давай нас ругать! Заставил перетаскать на сеновал. Хотели въехать на взвоз, куда там! Не пустил. Не велики баре, говорит, перетаскаете. Сначала вилами покидали, а потом охапками носили. Пришли солдаты, заигрывали с девушками. Мы думали, помочь нам хотят, а они норовят в угол затащить, так и хватают везде… – Брови девушки сдвинулись. – Остатки сена мы бросили, сели в сани и ускакали!
Мать облегченно вздохнула:
– Хорошо, что обошлось, не обидели вас солдаты. От них добра не жди!
Домна кашлянула. Женщины взглянули на полати. Катерина, поняв, что гостья не спит, сказала:
– Иди к нам, Машук, поешь вместе с ребятами.
Домна спустилась и села рядом с мальчиком, улыбнулась ему:
– Здравствуй, Петря! Не узнал?
– Узнал! – коротко ответил мальчик, с любопытством разглядывая гостью. Видно было, что тетка Катерина успела предупредить сына, чтобы не приставал с расспросами.
Домна протянула руку девушке:
– Здравствуй, Настук! Вернулась? Жива-здорова?
– Как видишь! Бери ложку, хлебай! – Настя придвинула Домне миску.
Руки у нее маленькие, теплые, но загрубевшие от работы и мороза.
Настук рассказывала, что видела в селе:
– Белые взбудоражены, роют окопы, село похоже на разворошенный муравейник. Везде патрули. Слышно, и сам Латкин тут. Он у брата остановился, у Луки.
Вскоре пришла старуха с детьми. Настук спросила:
– Куда вы, бабушка, ходили с Сандрой и Мишуткой?
– К Агафье посидеть. Пусть, думаю, гостья спокойно поспит. У этих балаболок языки ни на минуту не умолкают. Только и молчат, когда спят… К нам обещали девушки прийти на посиделки, будем вместе вечер коротать. Я им сказала: у нас в гостях Машук… Приходите обязательно!
– Вечно суешься, где тебя не спрашивают! – укоризненно сказала Катерина и с тревогой спросила Домну: – Не помешают ли они тебе? Правда, девушки славные.
Домна успокоила ее:
– Пусть придут, веселее будет. Поговорим, посудачим, может, что нужное скажут.
– Если тебе не помеха, нам и подавно. Они недолго, посидят и уйдут, – сказала Катерина и тихо шепнула Домне: – Ночью придут мужики. Петря пойдет за ними.
Катерина помогла одеться мальчику, что-то тихо сказала ему у порога, и Петря быстро вышел из избы.
Девушки перенесли на голбец коптилку и устроились вокруг нее. Сандра с Мишуткой принялись играть в лодыжки. Домна затеяла веселую возню с детьми. В тот момент, когда мальчик стал горячо доказывать, что Домна промахнулась и не попала в его лодыжку, с шумом открылась дверь и бойкий девичий голос произнес:
– Тетушка Катерина, пусти нас посумерничать!
Катерина спустилась с голбца:
– Проходите, милые! Будем вместе сидеть, И вы, запечники, спускайтесь. Настук, Машук, идите сюда…
Домна выглянула между брусьев: положив свои прялки на широкую лавку, раздевались две девушки. Обе в сарафанах из домашней пестряди, в ситцевых платочках. Одна в ситцевой цветастой кофте, на другой белая холщовая рубаха с пышными рукавами. Невысокая девушка с живыми черными глазами, в ситцевой кофточке, подхватила Мишутку на руки, шутливо тормошила его:
– Мишук, ты гляди-ка, какой уже большой вырос! Когда придешь меня сватать? Вот поцелую, и сразу у тебя усы вырастут!
Отбиваясь руками и ногами, Мишутка отчаянно завопил:
– Мам, зачем меня Наталка обижает?.. Пусти, нехорошая, я тебя не люблю! Я маму люблю…
Наталья, смеясь, опустила мальчонка на пол и села с прялкой у окна. Ее подружка, высокая, тонкая, как ива на берегу Вычегды, с голубыми несмелыми глазами, уже сидела за прялкой рядом с Наташей и Мишуткой и улыбалась.
Домна и Настя спустились с голбца. Соседские девушки с любопытством разглядывали из-за своих прялок незнакомую гостью. Домна развернула свой узелок, вынула кудель, веретено и взглянула на Катерину.
Та сказала девушкам:
– Это Машук, Дарьи дочка, погостить пришла. Погоди минутку, Машенька, схожу в холодную половину, принесу тебе свою прялку.
Вскоре она вернулась с разукрашенной резьбой легкой прялкой и подала Домне:
– Это еще моя девичья! Видишь, какая аккуратненькая!.. А вам, девушки, я принесла смолку пожевать. – Катерина поставила на стол в маленькой берестяной корзиночке комочки застывшей душистой смолы-живицы. – Выбирайте, кому что нравится, тут и от ели и от лиственницы есть. Я сама больше от лиственницы люблю: смолка ее вкусная, да и прясть с ней способнее, слюны от нее больше.
Девушки, весело переговариваясь, потянулись к корзиночке и стали выбирать смолку по своему вкусу.
Только успела Домна наладить прялку, как вошли еще несколько женщин. Та, что постарше, поклонилась:
– Доброго здоровья всем! Катерина, мы к тебе посумерничать. Не выгонишь поди?
– Раздевайтесь! – радушно отозвалась та. – Агафья, скидывай полушубок! Глафира, проходи. У нас сегодня тепло, железную печку подтопили. Сейчас огня прибавим, светлее будет.
Усадив соседок, Катерина принесла ламповое стекло, почистила его, вставила в горелку, подняла фитиль:
– Теперь виднее будет, а то с коптилкой ослепнуть можно.
Агафья вздохнула:
– А мы с лучиной сидим. Керосин кончился.
– И мы сидели без керосина. Брат выменял на беличьи шкурки, дал куницу в придачу, вот и с нами поделился. Сегодня вон целый воз дров привезла, живем пока! – бодрилась Катерина, печально улыбаясь своим словам.
Домна усердно пряла, прислушиваясь к их разговору. Веретено ее, направляемое ловкими и сильными пальцами, крутилось бойко и со звонким жужжанием. Нитка у нее получалась ровная, крученая, так что даже Агафья похвалила:
– Вижу, мастерица ты, Машук, прясть, позавидовать можно!.. Выросла, невестой стала! Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Мы с твоей родительницей подружками были, и скажу – в одно время обе на одного парня заглядывались, даже поссорились между собой по этой причине…
Девушки заулыбались. Черноглазая Наталья, вскинув глаза на Агафью, спросила с лукавинкой:
– Это правда, мамук? Расскажи, как вы повздорили с Машиной мамой? Какой такой парень вам обеим в сердце занозой влез? Красивый?
– Ишь чего захотела, озорница, расскажи ей. По правде говоря, и рассказывать-то нечего. Недолго мы серчали друг на друга. Как узнали, что тот потихоньку от нас навещает вдовушку, обе отшили его. Вот и сказке конец…
