Текст книги "Когда наступает рассвет"
Автор книги: Геннадий Фёдоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Враг у ворот
1
По приказу ревкома государственные учреждения спешно эвакуировались из Усть-Сысольска в южном направлении. Тяжело груженные подводы медленно ползли по заснеженному тракту, направляясь к далекой железнодорожной станции Мураши. Предстояло преодолеть десятки верст трудного пути. Из уездного центра успели вывезти все самое необходимое и ценное. С обозом ехали дети, жены советских активистов, старики, все те, кто не хотел оставаться под властью белых.
Когда из города выехала последняя подвода, двинулись за нею и партизаны. Выполняя указания ревкома, отряд покидал город последним.
Шагая в колонне партизан, Домна часто оглядывалась: родной город опять скрывался из виду. Грудь теснила щемящая тоска…
День выдался холодный, ветреный. Валил снег. Белым саваном покрывал он все: и опустевшие крестьянские поля, и встречающиеся по пути речки, и лес, темной стеной стоявший по обеим сторонам дороги. Ветер заметал следы отходившего отряда…
Город казался пустынным, похожим на заброшенный дом. На улицах ни души. Жители отсиживались по домам за надежными запорами.
Но прошло некоторое время, и, точно тараканы из щелей, начали выползать, несмело озираясь и перешептываясь, белогвардейские прихвостни. Они расспрашивали друг друга, пытаясь узнать, кого увели с собой красные и кому удалось скрыться.
Первым промчался по улицам города на своем рыжем коне Гыч Опонь. Он молодцевато стоял в легких крестьянских розвальнях и нахлестывал коня вожжами.
У Стефановского собора он нос к носу столкнулся с коротышкой Назаром, вздумавшим тоже на своей лошади прокатиться по городу. Только у того не розвальни, а санки с плетеным коробом и с удобным сиденьем на передке. Сам он низенький, толстенький, и шея коротким обрубком. Еще издали Назар закричал Гыч Опоню:
– Здорово живешь, кум! Кругом объехал?
– Кругом, благослови Христос! Все! Нигде никого! – Гыч Опонь снял круглую шапку и, повернув голову к собору, широко перекрестился. – Слава тебе, господи! Наступило для нас светлое Христово воскресенье!
– Заметил ли, склад у кооперативной лавки целехонек стоит, не успели вывезти! – ворочая головой на короткой шее, крикнул Назар. В теплом овчинном тулупе, в меховой шапке, он напоминал филина, высматривающего добычу.
– А что в складе, не приметил?
– Бочки с рыбой, мешки с сахаром, ящик табаку… Я успел порасспросить кой у кого. Хотел своими глазами посмотреть, да на дверях замок крепкий… Оно конечно, можно и отбить… Заглянем-ка в дом Кузьбожева. Там уком помещался. Проверим, не осталось ли что в их антихристовом гнезде.
Назар скатился с облучка и засеменил к опустевшему укому.
Гыч Опонь привязал повод к церковной ограде и поспешил за Назаром.
Точно волки, вышедшие на добычу, они, осторожно оглядываясь, поднялись по каменной лестнице на второй этаж, обошли комнаты, осмотрели все углы. Брошенный дом был пуст, и шаги и голоса в нем раз давались гулко, точно в глухом бору летом.
На полу валялись обрывки газет, пустые коробки, обглоданные хвосты вяленой воблы. У порога сиротливо торчал старый сапог, «просивший каши».
– Пусто, – заключил Гыч Опонь и заглянул под круглый столик.
– Пусто, – прокряхтел Назар и сгреб со стола скатерть. – Благодарственный молебен отслужить надо. Где отец Яков, не ведаешь, кум? Не вместе ли с заложниками забрали его антихристы? – спросил он.
– Бог избавил! – отозвался Гыч Опонь. Он подошел к окну, посмотрел, нет ли кого на улице, и только тогда доверительно сказал куму: – Сам он меня послал. «Поди, говорит, Опонасий Петрович, посмотри, что творится в городе». Так и быть, скажу тебе: у меня он гостит… Не думаешь ли этот стол прихватить? Кажись, ножка шатается.
– Не беда, починить – будет как новенький! Тут же так стоит. Без надобности… Заберу я лучше стулья! – деловито сообщил Назар, собирая их в одно место. – Значит, жив-здоров наш отец Яков?
– Всю-то ноченьку глаз не смыкал, бедняга, ходил из угла в угол, беспокоился, – рассказывал Гыч Опонь. – Надо, говорит, господина Латкина встретить честь по чести. Он теперь губернатором стал!
– Губернатор? Ишь ты! – искренне удивился Назар.
– То-то и оно, кум, губернатор. Это тебе не баран чихнул!.. Смотрю, дружище, все стулья ты себе забрал. А мне что?
– А по мне, хоть что. Вон стол бери, шкафы, – посоветовал Назар.
– На кой ляд они мне? Все хорошее забрал себе, а мне дрянь подсовываешь! – обиделся Гыч Опонь. Он направился в угол к этажерке и выволок ее на середину комнаты. – Это, что ли, взять? Шкафами заниматься недосуг – отец Яков, поди, заждался!
Гыч Огонь навалился всем туловищем на Назара, который, застряв в дверях с охапкой стульев, кряхтел и пыхтел отчаянно, и, когда тот наконец вылетел за дверь, вслед за ним выбрался и сам, швырнул в розвальни неуклюжую этажерку. Не забыл он прихватить и бочонок из-под сельдей, сел на него и, взмахнув кнутом, крикнул:
– Э-эй, гуляй-валяй! Раз бывает такое…
Сытый жеребец помчался по улицам города, унося своего хозяина обратно, в сторону Кочпона.
2
Потопов с нетерпением ждал Гыч Опоня в той же горенке, в которой прошлым летом тайно встречались Латкин и Керенская. На столе попискивал самовар, на тарелке лежали шанежки, сдобренные маслом, в небольшом горшочке стояло подрумянившееся топленое молоко. Располневшая, без талии, хозяйка с широким плоским лицом, порядком надоевшая протопопу своей болтовней, рассказывала ему, как они жили с мужем раньше и как туго им приходится теперь.
– …Плохо, уж так плохо, батюшка! Ничего не стало, – жаловалась она. – Вот и угощать нечем. Поколупайте хоть рыбничек, отец Яков. Свежая рыбка. Жена безногого Макара вчера принесла тайком, чтобы муж не узнал. Голодают они, вот и выменяла на муку. Пришлось дать, жалко детишек. Уж она благодарила, чуть в ноги не кланялась. Только мужу своему не велела говорить. А я и так с этим безногим не хочу разговаривать. В комбедчиках ходил, только и высматривал, как бы что отобрать! Такие, как Макар, всю жизнь испоганили!
– Великое грехопадение постигло Россию-матушку, вот и наказал господь бог, – прислушиваясь, не раздадутся ли за дверью шаги хозяина, отозвался привычными словами протопоп. – В Святом писании сказано: погибнет все… От труса, огня, потопа, меча, нашествия иноплеменных и междоусобныя брани.
– Так, батюшка, так! – выслушав малопонятную тираду Потопова, закивала словоохотливая хозяйка и заговорщически зашептала: – Мой-то всегда говорит, что старую настоящую власть уничтожили, солдату да черному мужику волю дали, вот и покатилась жизнь под гору. Сам-то у нас уж такой богомольный! Перед сном закроется в комнате, стоит перед иконами и акафисты поет да молится. Без бога он ни шагу! И бог за это нас не забывает. Всю-то жизнь мой Афанасий Петрович беспокоился о боге. Был моложе, не жалея себя, занимался церковными подрядами. Сколько церквей он понастроил и по Вычегде и по Сысоле! Его везде знают. Это он уж последнее время с кирпичом возиться надумал, а раньше все церкви да часовни строил по подрядам. Уж такой богомольный, такой богомольный! Господи, какая жизнь была! Народ бога боялся, не смел вольничать. А ежели что и случится, нагрянет земский начальник или становой пристав с урядниками. Боялись люди бога и старших почитали.
– Истинно так, Марья Егорьевна! – перебил протопоп. – Не будем терять надежды на лучшее. «Ищите, и обрящете!» – сказал Христос. Однако куда мог запропаститься твой хозяин? Пора бы уж и вернуться ему.
Не допив чая, Потопов встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на дорогу, надеясь увидеть возвращающегося Гыч Опоня. Но того все не было.
– Приедет, батюшка! Никуда он не денется, – поспешила успокоить отца Якова хозяйка. – Выпей еще стаканчик чая с сахаром.
– А не завернул ли он к знакомым? – уже раздраженно перебил Потопов. – Или что стряслось с ним?
– Господь с вами, батюшка! – перекрестилась хозяйка. – Ничего с ним не случится. Через огненную реку пройдет. Уж я-то его знаю. Сорок лет с ним живу…
Однако словоохотливая хозяйка так и не успела поведать, как они с Гыч Опонем прожили сорок лет, – с шумом и треском влетел во двор взмыленный жеребец, запряженный в розвальни, а спустя минуту, пыхтя и отдуваясь, в дверях показался и хозяин. Одной рукой он обнимал бочонок из-под селедки, другой – этажерку.
– Ну что там, Афанасий Петрович? – бросился к нему протопоп. – Что видел в городе? Все ли уехали? Кого забрали? Остался ли кто из ихних?
– В городе ни души, все смылись, – сообщил Гыч Опонь. – Эй, жена, накорми быстрее! Проголодался.
– Опонасиюшко, ангел мой крылатый! – ахнула хозяйка, увидев его добычу. – Что такое ты приволок домой?
– В уком ихний с Назаром заглянули. Все там раскидано, разбросано. Захватил вот, пригодится в хозяйстве. Эту поставим в угол, ладно будет, – показал на этажерку Гыч Опонь.
– А бочонок зачем приволок?
– Зачем да зачем, заладила, как сорока! Пригодится капусту засолить, грибы там… А не возьми я, Назар забрал бы… Давай ести быстрее! Поем и снова в город махну. Надо раньше Назара успеть, а то он весь город перетаскает к себе домой!
Сняв полушубок, Гыч Опонь уселся за стол и набросился на жареную рыбу, на шаньги. С набитым ртом он рассказал, где и что высмотрел в городе.
Из соседней комнаты выглянул Ладанов. Горло у него было обвязано теплым платком. Он кашлял и выглядел больным.
– Зятек дорогой, никак полегчало тебе? Вижу, встал на ноги? – участливо спросил Гыч Опонь.
– Мне стало лучше, хотя в голове все еще нехорошо и горло побаливает! – простуженным голосом отозвался Ладанов. – Военкоматских никого не видел в городе?
– Заглядывал в военкомат – пусто! – успокоил его тесть и, повернувшись к Потопову, пояснил: – Захворал зятек, болеет. А тоже чуть не уехал с красными. Приезжали за ним, да мы с женой не дали забрать его. Весь горит, кашляет – куда такому ехать?
Ладанов молчал. Да и что он мог сказать? Заболел он по своему желанию. Узнав про эвакуацию, они с женой долго ломали голову: как быть? Уехать ему с красными? А вдруг их игра будет проиграна? Куда тогда денешься, что отвечать будешь? «Бежал с красными? Бежал. Становись к стенке!..» И жену жалко было оставлять.
Потопов сказал покровительственно:
– Алексею Архиповичу повезло. Пусть отлеживается, поправляется. Скоро гостей встречать будем. Губернатор прибывает… Надо приготовиться к встрече. С колокольным звоном встретим, молебен закатим! Слава богу, дождались!
Потопов начал собираться.
– Поехали, хозяин, поехали! – торопил он Гыч Опоня.
Дожевывая на ходу, тот бросился одеваться, велел и жене собираться:
– Марья! Ты мне понадобишься. Скоренько оденься и – в сани! Не задерживай отца Якова, видишь, спешит.
Выйдя всем гуртом во двор, они разместились в розвальнях, и рыжий жеребец быстро помчал их к городу.
3
Чего больше всего опасался Гыч Опонь, то и случилось. Точно чуяло его сердце: опоздает он, успеют другие опередить. Пока отвозил протопопа домой, всякие Назары не дремали.
У городской каланчи Гыч Опоню повстречалась запряженная в сани лошадь. Она мчалась во весь опор. Мужик, правивший ею, страшно спешил и с ходу намеревался проехать мимо, но на ухабе его сани занесло в сторону так, что они чуть не опрокинулись. На снег вывалились пачки табака и спичек, совершенно новенький чугун, несколько рыбин соленой трески и еще что-то. Мужик выругался и, остановив лошадь, начал поспешно собирать вещи.
– Марья! – крикнул жене Гыч Опонь. – Что гляделки вытаращила? Помоги человеку…
Но мужик огрызнулся, как пес, у которого собираются отнять его добычу:
– Прочь отсюда! Это мое…
– Слушай, приятель, где достал? – с завистью спросил Гыч Опонь.
– Где был, там уже нет!
– А все же, может, скажешь, куда ехать?
– Поезжай вон туда, там увидишь сам, – подбирая последние пачки табака, махнул рукой в сторону кооперативной лавки мужик.
– А что, всем там сегодня товар раздают? – встрепенулся Гыч Опонь.
– Всем! Только будешь языком трепать, опоздаешь!
Прислушавшись, Гыч Опонь и в самом деле уловил шум, доносившийся издали.
– Опонасий, чего смотришь? Это же потребилку растаскивают, – догадалась наконец Марья.
– Ай-ай-ай! – взвыл Гыч Опонь, точно ему ножом пырнули в бок. Стеганув кнутом, он погнал жеребца вперед, не слушая мужика, кричавшего ему вслед:
– Быстрее! А то Назар с мельником там все под метелку подметут!
Рыжий откормленный жеребец, храпя и отфыркиваясь, мигом домчал Гыч Опоня с женой к потребиловке.
Гыч Опонь мог предположить, что творится у магазина, но увиденное превзошло все его ожидания.
Магазин городской кооперации размещался на главной улице, в двухэтажном каменном здании, принадлежавшем раньше купцу Камбалову. Наверху были жилые помещения. Нижний этаж с зеркальными витринами по фасаду и двумя дверями, запиравшимися на ночь железными жалюзи, был приспособлен под магазин и склады для хранения товаров. Теперь двери были распахнуты настежь, и возле них творилось нечто невероятное. Возбужденные, с красными лицами люди кричали, вырывали друг у друга из рук товары. Среди них Гыч Опонь увидел и Назара и мельника. Там же вертелась просвирня, мелькали бывшие купеческие приказчики.
А рядом шла дикая борьба из-за большой глиняной корчаги с постным маслом. Оттуда неслись ругань, бабий визг, хриплые крики. Корчага в конце концов не выдержала и разломилась на несколько частей. Черепки с остатками масла полетели на землю. Сражавшиеся бросились в магазин за новой добычей.
Неожиданно появился Терень. Он, встав в дверях, загородил собою ход и стал выкрикивать:
– Бесстыдники! Разбойники! Что вы делаете?
Коршуном налетел на него мельник и с силой отбросил в сторону. Терентий упал, ударившись о каменную ступеньку крыльца. Мельник пнул его, крикнув:
– Болван, вечно под ногами путаешься! – Перешагнув через вытянутые ноги нищего, мельник ринулся в двери.
Вслед за ним бросились в помещение магазина и другие.
Нашелся добрый человек, пожалел затоптанного нищего, корчившегося от боли, и оттащил его в сторону.
А погромщики продолжали буйствовать.
Взмокший Назар, пригибаясь и кряхтя, выволок на спине целый мешок сахара и с грохотом сбросил на пол у окна. Вскочив на подоконник, он вышиб ногой раму. Со звоном разлетелось стекло.
– Эй, баба! Куда запропастилась? – высунувшись в разбитую витрину, заорал жене Назар. – Говорил тебе: поближе подгони лошадь.
Гыч Опонь остановил жеребца у аптеки, бросил повод и тоже устремился в магазин. Но там уже все было перевернуто вверх дном, побито, разбросано, растаскано.
В одном из углов молча копошились монахи, которых Гыч Опонь частенько видел у ворот монастырского подворья. Таща за собой увесистый тюк кожи, они пробрались к черному ходу и шмыгнули в него, как тени.
Возненавидев монахов и все на свете за то, что опоздал, что на его глазах уплыл такой славный тюк кожи, Гыч Опонь начал хватать все, что подворачивалось под руку. Подобрал приличный обрезок кожи, оброненный спешившими монахами, среди мусора раскопал несколько рыбин соленой трески, стопу курительной бумаги и разную другую мелочь. Все это он отнес в сани и прикрыл сеном.
За второй заход ему наконец посчастливилось обнаружить мешок с крупой. Вот это была находка! Ухватившись за мешок, Гыч Опонь хотел поднять его, но то ли от чрезмерной тяжести, то ли от свалившегося счастья у него подогнулись ноги и стрельнуло в спину. Что делать? Он присел и, помогая зубами, развязал мешок. Глядит – овсянка. Дух захватило. Черпая крупу пригоршнями, обезумевший от радости Гыч Опонь стал набивать ею карманы, сыпал за пазуху, в штанины.
Когда он выпрямился, его невозможно было узнать: его раздуло во все стороны так, что он еле мог переставлять ноги.
С трудом выполз он на улицу, а там его Марья затеяла драку с просвирней. Женщины вцепились в штуку чесучи и тянули ее каждая к себе. Ткань разматывалась в потасовке, но противницы не уступали друг другу. Но вот штука выскользнула из рук Марьи, и обе бабы полетели кувырком в разные стороны. Перед глазами оторопевшего Гыч Опоня мелькнули полосатые чулки просвирни и пестрые подвязки выше колен.
Наблюдавшие эту сцену разразились дружным смехом. Не удержался и Гыч Опонь, он хохотал все громче и громче.
И вдруг замер от внезапной острой боли: челюсть с хрустом сдвинулась и словно окостенела, лицо исказилось в гримасе. Гыч Опонь застонал, засипел невнятно, будто ему сдавили горло:
– А-а-а-а…
Так он стоял с открытым ртом, хоть зубы считай.
Марья, увидев своего мужа в таком виде, ахнула, хлопнула руками по широким бедрам и заголосила:
– Опонасиюшко мой, что с тобой случилось? Не пугай меня!
А Гыч Опонь тыкал себе пальцем в рот и тянул жалобно:
– А-а-а-а… А-а-а-а… – И крупа у него из-за пазухи сыпалась под ноги на снег.
Подошел Назар, посмотрел ему в рот, покачал головой:
– Челюсть вывихнул… Говорил я тебе, кум, не жадничай сверх меры.
Марья била себя руками по коленкам и причитала:
– Бедный мой Опонасиюшко! Сглазили тебя злые люди. Ойя же да ойя, что мы будем делать да как дальше жить с таким-то ртом порченым да настежь разинутым!
У Гыч Опоня от боли и обиды даже слезы выступили. Пытался он что-то сказать, руками показывал, пальцами шевелил, да глупая баба никак понять не могла, продолжала голосить:
– Да за что же нас бог наказал, Опонасиюшко? Ничегошеньки-то ведь я у тебя не понимаю и не разберу!..
Если бы мог в эту минуту, отругал бы Гыч Опонь свою бабу самым что ни на есть соленым словом, отвел бы душу. Но что можно сказать, коли рот вывернут? Не выдержав, он сам побежал к лошади, уселся в розвальни, дернул вожжами.
Застоявшийся жеребец рванул с места и понес, не слушаясь вожжей, к дому. Как ни пытался Гыч Опонь повернуть жеребца к больнице – не получалось.
Выйдя из себя, Гыч Опонь даже про боль забыл; уперся ногами в передок саней, натянул вожжи да как гаркнет изо всех сил:
– Тпру-у-у-у!
До чего же это у него хорошо получилось! Даже самому не верилось и, хотя жеребец уже остановился как вкопанный, хозяин с удовольствием повторил:
– Тпру-у-у-у!..
«Ну и ну! – подумал про себя с облегчением Гыч Опонь. – Всякое же случается на белом свете!»
Поглаживая вставшую на место челюсть, он некоторое время раздумывал, ехать ли ему к фельдшеру. Но, повернув коня, отправился за женой.
А дома его ожидала еще неприятность. Ладанов, увидев в санях награбленный товар, замахал руками и велел все отвезти обратно.
– Если оставишь, – пригрозил Ладанов, – я оденусь и уйду. Живите без меня, как умеете…
– Да ведь для вас же привез, для молодых! – пытался оправдаться Гыч Опонь, но зятек не стал его слушать. Пришлось завернуть коня обратно. Однако в город он не поехал, а свернул к своему кирпичному сараю. Там в укромном месте спрятал всю свою добычу, мысленно поблагодарив зятя за науку: домой могут с обыском прийти, а здесь ни один черт не разыщет.
4
Короткий зимний день угасал, когда в село Усть-Вымь, занятое беляками, въехал обоз. У крыльца дома, в котором разместился штаб белогвардейцев, остановился крытый возок, и из него вылез человек в длинном, до пят, тулупе. Повернувшись лицом к церкви с высокой белой колокольней, он снял круглую шапку и перекрестился.
По неровному, бугристому небу низко неслись облака.
Село, занятое белыми, оживленно гудело от множества голосов. То тут, то там раздавалось разухабистое пение подвыпивших солдат, фырканье и храп уставших обозных лошадей, недовольные окрики не менее уставших ямщиков.
Из-за поворота дороги вышла группа солдат в полном походном снаряжении, с ружьями на плечо. Молодой звонкий голос запел, остальные подхватили знакомый напев:
Вы не вейтеся, черные кудри,
Над моею больной головой!..
В песне, звучавшей бодро, была бесшабашная удаль. Но слышалась в ней и щемящая сердце тоска.
Человек в тулупе некоторое время следил глазами за солдатами, прислушиваясь к словам песни:
Ах, зачем же рыдать понапрасну,
Скоро, скоро не будет меня…
Надевая на голову круглую боярскую шапку с бархатным верхом и хмуря рыжие брови, он подавил вздох, направился к крыльцу дома, над которым лениво болтался флаг. В этом доме помещался штаб Орлова.
Часовой у крыльца беспрепятственно пропустил человека в тулупе, узнав его, а усатый фельдфебель в теплом английском полушубке военного покроя выскочил из помещения на крыльцо и, выпятив грудь, гаркнул, точно петух на насесте:
– Здравия желаю, господин губернатор!
Прибывшему нравилось такое приветствие. Он остановился перед фельдфебелем, спросил участливо:
– Как тебя звать, орел? Из каких мест?
– Фельдфебель Чуркин, ваше превосходительство! Донской казак! – прикладывая руку с тяжелой казацкой нагайкой на ремне к мохнатой папахе, по-военному четко ответил усатый казак. С одного боку у него висела шашка, с другого – револьвер в старенькой кобуре.
– Далековато, братец, далековато до вас! – любуясь отличной строевой выправкой, заметил Латкин. – Как же тебя занесло в наши края?
– На германской воевал, а потом с особым корпусом попал во Францию. Год назад привезли в Архангельск, а оттуда – вот к вам прикомандировали новых солдат обучать.
– Есть ли кто у тебя дома?
– Отец и мать, жена, дети… У отца земли было более ста десятин, двенадцать коняг с жеребятами, двадцать волов. Жили хорошо.
– Все мы жили хорошо, а потом пошло прахом. И у вас, наверное, все поотбирали красные? Отца, конечно, расстреляли, а жену комиссары испоганили. Ведь так? – беспощадно ранил Латкин казака в самое сердце.
– Не могу знать, – сокрушенно ответил фельдфебель. – Давно не получал из дому писем.
– Не унывай, казак. За все отплатим сполна, – пообещал Латкин.
Он открыл серебряный портсигар, закурил английскую душистую сигарету и угостил загрустившего казака.
– Скажи, Чуркин, тяжело было брать Усть-Вымь?
– Никак нет, ваше превосходительство! Красные сдались без выстрела. Командир ихний, Прокушев, перешел на нашу сторону сразу. Коммунисты – те не сдались, сумели улизнуть.
– Жаль! Их-то и не следовало упускать! – недовольно буркнул Латкин, наблюдая, как солдаты, шагавшие с песней, подошли к штабу и по команде остановились. Тяжело брякнули приклады винтовок об утоптанный снег,
– Куда они? – показал глазами на солдат Латкин.
– В погоню за бежавшими. Будем наступать. Уже на Усть-Сысольск, ваше превосходительство!
– Правильно! – похвалил Латкин. – Да сопутствует вам успех, доблестные воины!.. Капитан в штабе?
– Так точно, в штабе! Спрашивал про вас, приказал встретить! – Чуркин пропустил Латкина вперед и вслед за ним вошел в дом.
В штабе Латкина встретил дежурный офицер. Во время его рапорта двое телефонистов, возившихся у телефонного аппарата, стояли, вытянувшись по стойке «смирно».
На столе у окна стоял станковый пулемет, дуло которого смотрело на дорогу. У пулемета бодрствовал дежурный, а под столом храпел второй номер, подложив под голову коробку с набитой патронами лентой.
В углу лежали цинковые коробки с патронами, гранаты, седла. Все это Латкин успел заметить, окидывая помещение быстрым взглядом. По всему чувствовалось, что штаб только что обосновался на новом месте, но не собирался задерживаться.
Дежурный офицер провел Латкина в соседнюю комнату, в которой капитан Орлов с узкогрудым белобрысым прапорщиком Обрезковым рассматривал повешенную на стену карту. Дежурный доложил о прибытии губернатора и отряда солдат.
– А! Степан Осипович, наконец-то пожаловали! – воскликнул Орлов. – Раздевайтесь, будьте как дома! С обозом прибыли?
– С обозом, господин капитан! – отозвался Латкин, пропуская мимо ушей намек капитана.
– Прекрасно! Как у вас, все в порядке?
– Доехали без приключений. Груз первой необходимости доставили в целости и сохранности!
– Благодарю! Саша! Налей-ка коньячку! Надо же выпить по случаю приезда губернатора, черт подери! – сказал Орлов прапорщику. В его глазах загорелись веселые искорки.
Капитан, как всегда, выглядел собранный и подтянутым. И в походе он продолжал тщательно следить за своей внешностью. Был побрит, одет по всей форме. На нем хорошо сидел новенький английский френч с золотыми погонами. На груди поскрипывала портупея.
Когда стол был накрыт, Латкин провозгласил тост:
– Я, господин капитан, хочу выпить за наши первые успехи! Вот мы и в Усть-Выми!.. Усть-Вымь была резиденцией епископов. Здесь проживал сам Стефан Пермский. Он в этих краях застал еще язычников, поклонявшихся священной березе. Она стояла вот на том месте, где сейчас стоит церковь. Святой Стефан самолично срубил ее, в споре с памой[17]17
Пама – шаман.
[Закрыть] о вере прошел невредимым огонь и воду. Господин капитан, не мешало бы святому Стефану отслужить благодарственный молебен. Это подняло бы дух солдат, вселило в них уверенность…
– Молебен? Молиться будем позже, когда у нас будет больше свободного времени. А теперь надо драться! – тоном, не допускающим возражения, сказал Орлов и спросил у прапорщика Обрезкова: – Разведка на Часово послана?
– Так точно, господин капитан!
– Через полчаса выслать вперед боевое охранение! За ним двинутся главные силы. В походе не курить, не разговаривать, соблюдать тишину и строжайшую дисциплину. Предупредить об этом всех. Проверьте, чтобы каждый солдат был одет по-походному. Раздать сухари, по банке мясных консервов на каждого!
Белобрысый прапорщик машинально повторил приказание капитана и, щелкнув каблуками, повернулся и вышел. Орлов и Латкин остались наедине.
– Где Прокушев, господин капитан? – спросил Латкин.
– Сейчас будете иметь удовольствие видеть его! – тяжело упираясь обеими руками о стол, ответил Орлов.
– Надеюсь, он выполнил все, как ожидали?
– Да. Не будь его, мы бы не находились теперь в Усть-Выми.
– Я знал, что он не подведет.
– Допустим. И все же я хочу посоветоваться с вами, Степан Осипович, прежде чем принимать решение. Как по-вашему, можем мы доверять ему полностью? Не предаст, как предал красных?
– Он уже доказал, господин капитан!
– И все же я спрашиваю: можно ли ему доверять? – уставившись тяжелым взглядом в Латкина, настойчиво допытывался Орлов.
– Думаю, можно. У красных он служил не по своему желанию. Нельзя забывать, господин капитан, что отец его лишился большого богатства.
– Убедительно. Мы с ним договорились встретиться. Я намерен поручить ему командовать отрядом, который будет наступать в усть-сысольском направлении. Он сейчас будет здесь. Как на это смотрит губернатор?
Латкин в недоумении уставился на Орлова. Вопрос был неожиданным.
– Разве вы не собираетесь сами возглавить эту операцию? – спросил он. – С моей точки зрения Усть-Сысольск– важный уездный центр и…
– Согласен, но не из самых важных! Я беру на себя более трудную задачу: наступать на Котлас, затем на Вятку, чтобы соединиться с передовыми силами армии Колчака!
– Понимаю!.. – неопределенно буркнул Латкин, испытывая чувство недовольства. У него мелькнула догадка: «А не свое ли имение под Сольвычегодеком спешишь увидеть, господин капитан?» Но, зная нрав Орлова, промолчал.
Орлов наполнил рюмки коньяком, сказал:
– Не вешать нос, губернатор! Уверяю, через пару дней будете в своем Усть-Сысольске. Наступление на Усть-Сысольск не отменяется. Пьем за успех!.. Мой совет: действовать там решительно! Проявите решительность и энергию! Сразу объявите мобилизацию. Вербуйте больше добровольцев… Кстати, сколько записалось?
– На Удоре с десяток человек, да по дороге примкнуло примерно столько же.
– И взвода не наберется. А в Архангельске ведь уверяли, что пойдут в отряд, с распростертыми объятиями будут нас встречать. – Орлов помолчал, а затем добавил: – «Обещайте населению хлеб, товары и все блага. Не скупитесь на обещания» – это ваши слова, господин губернатор?
Латкин проглотил грубость и, нахмурившись, наблюдал, как в синих сумерках за окном у костров грелись солдаты в ожидании очередной команды.
Глубоко засунув руки в карманы синих с красным кантом галифе, с потухшей папироской в углу рта, Орлов стремительно прошелся по комнате и, круто остановившись, звякнул шпорами.
– Если вы намерены усидеть в губернаторском кресле, – жестко сказал он Латкину, – надо действовать твердо. Большевикам никакой пощады – уничтожать, как собак! Комбедовцев, сочувствующих и прочих, которые не пожелают сотрудничать с нами, вылавливать, сажать за решетку, отправлять в Архангельск. А лучше всего – на тот свет. За Прокушевым следите в оба!
– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо кивнул Латкин.
Он еще что-то собирался сказать, но вошел дежурный офицер и доложил:
– Штабс-капитан Прокушев!
– Просите!
Поскрипывая новыми сапогами, вошел Прокушев, но задержался у входа, увидев Латкина.
– Здравия желаю!
Был он, как и Орлов, в офицерской форме английского покроя, в левой руке держал синюю папку.
Латкин, улыбаясь, протянул ему руку:
– Рад видеть вас, господин Прокушев!
Они обнялись.
– Мне сообщили, что операция захвата Усть-Выми проведена блестяще и при вашей активной помощи, – сказал Латкин.
– Я сделал все, что было в моих возможностях, – слегка поклонился Прокушев,
Капитан Орлов, явно желая произвести впечатление, медленно проговорил:
– Могу сообщить, штабс-капитан, что с господином губернатором мы договорились назначить вас командиром ударного отряда, который будет наступать на Усть-Сысольск. Как вы к этому относитесь?
– Благодарю за доверие! – отозвался Прокушев. – Постараюсь оправдать.
– Тогда будем считать вопрос решенным… Итак, господа, командование поставило перед нами задачу: двигаясь форсированным маршем, выйти красным в тыл, захватить железную дорогу Котлас – Вятка, соединиться с войсками верховного правителя. Мы будем действовать в двух направлениях. С одним отрядом я буду наступать на Котлас. С другим вы, господин Прокушев, возьмете Усть-Сысольск и, не задерживаясь, направитесь дальше, имея целью занять железнодорожную станцию Мураши. В районе Мураши – Котлас мы должны соединиться и вместе наступать на Вятку. Спешу обрадовать – только что я получил сообщение: отряд, действующий в печорском направлении, занял село Помоздино, что в верховьях Вычегды. Он также скоро соединится с нами. Но ждать его не следует. Заняв Усть-Сысольск, надо немедленно двигаться дальше. В том направлении у красных нет сколь-либо значительных сил. Не так ли, господин штабс-капитан?
– Совершенно верно. Дорога открыта.
– Этим следует воспользоваться. До населенного пункта Часово я поведу отряд сам. Дальше будете действовать самостоятельно. Советуйтесь с господином губернатором. И вот еще что… – Орлов помолчал, обдумывая. – Не следует ли вам переменить фамилию? Это из тактических соображений: знакомые места, примелькавшаяся фамилия и прочее… Надеюсь, вы меня понимаете? Ну и с солдатами будет легче.
– Считаю ваше предложение разумным, господин капитан! – сказал Прокушев. – Но как это сделать?
– Проще простого! Я проведу приказом: на усть-сысольском направлении командование отрядом по ручаю капитану… ну, скажем, Медведеву… Подчиненные будут знать вас под этой фамилией. Как находите, господин губернатор?
