Текст книги "Когда наступает рассвет"

Автор книги: Геннадий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Юркий неожиданно поднял предостерегающе руку, и всадники остановились. Их внимание было приковано к горе, на которой прятались партизаны. Может быть, они заметили завал из деревьев или неосторожно высунувшуюся из-за укрытия голову кого-нибудь из партизан. Высокий схватил болтавшийся на ремешке предмет и поднес к глазам.

– В бинокль разглядывает! – сказал Вежев. – Учуяли, видать…

– Трахнем по гляделкам! – предложила Домна.

– Не надо. Пусть остальные подтянутся, – движением руки остановил ее Вежев. – Посмотрим, что дальше будут делать.

Домне хотелось разрядить винтовку, хотя до конников было еще довольно далеко и, чтобы попасть в них, надо было быть отличным стрелком.

Между тем всадники, переговорив о чем-то, повернули назад. Через минуту они скрылись за поворотом.

– Эх, упустили! – воскликнула Домна и даже поморщилась от досады. Она схватила губами снег, подержала во рту и выплюнула.

– Вернутся! – уверенно сказал Вежев, шаря в карманах. Он вынул кисет с табаком, повертел в руках и снова спрятал. – Ты, Ванюша, не горюй, они скоро появятся… Как там наши – не шныряют, не болтаются на виду?

– Нет, никого не видать. Шла сюда – и ни звука. Ловко попрятались ребята.

– Вот и ладно. Не надо раньше времени звонить к обедне. – Вежев посмотрел на девушку. – А ты как, веришь в бога?

– Я нет. А ты, Кузьмич, разве веришь?

– Верил когда-то, да перестал. Где этот бог, кто его видел?

– Поповские сказки.

– Согласен, брехня одна! – сказал Вежев, не спуская глаз с дороги.

Слева, из-за поваленных сосен, высунулась голова Исакова. Пулеметчик помахал Домне шапкой. Вежев, заметив это, пригрозил ему кулаком, чтобы прекратил дурачиться. Но Исаков сделал вид, что не понял, и, повернувшись вправо, стал переговариваться со своим невидимым соседом, выказывая свое пренебрежение к опасности.

– Идол несчастный! – возмутилась Домна. – Сбегать к нему, что ли, Кузьмич? Я ему вправлю мозги!

– Сходи проверь и остальных, предупреди строго от моего имени. А пулеметчику скажи – арест заработает как дважды два! По всему видать, непрошеные гости еще до наступления ночи попытаются прорваться через наш завал…

Не успела Домна преодолеть и половину пути до завала, как увидела выскочивших из-за поворота тех же двух всадников. Пригнувшись к седлам, они неслись во весь опор к завалу. Одновременно с той и другой стороны дороги замелькали фигуры вражеских стрелков.

С гребня горы, где, притаившись, лежал Вежев, раздался выстрел, и в ту же минуту заговорил пулемет Исакова.

Всадники круто свернули коней в сторону, спешились, укрылись в чаще леса и открыли стрельбу. Над завалом просвистели первые пули.

Выстрелы в зимнем лесу раздавались глухо. Они не пугали Домну, лишь сильнее разжигали знакомый по предыдущим стычкам боевой задор. Все ее внимание было сосредоточено на приближавшихся вражеских стрелках. Они двигались короткими бросками, от Дереба к Дереву. Было видно, что снег мешал им идти быстрее.

– Ну как дела, храбрый пулеметчик? – бросаясь с разбегу на снег рядом с Исаковым, спросила Домна.

– Хорошо! Только вот темнеет, целиться трудно. Валяй ко мне, вместе будем воевать.

Исаков лежал на животе, широко раскинув ноги в неуклюжих валенках. Заячья шапка сдвинута на затылок, золотистые завитки волос разметались по лбу. Прильнув щекой к ложе ручного пулемета, Исаков тщательно целился в мелькавшие в низине фигурки солдат:

– Гады, пересекают ложбину! Поддадим жару… А ну!

Исаков резанул короткой очередью, потом еще и еще.

Удобнее растянувшись на снегу, Домна тоже изготовилась к стрельбе и, уловив момент, когда в просвете деревьев показался вражеский стрелок, нажала на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, прикладом отдало в плечо, она перезарядила ружье и снова приготовилась, высматривая цель.

– Кажется, попала. Ткнулся носом в снег, – прекратив стрельбу, сказал пулеметчик. – А другие продолжают лезть… Тяжеленько будет нам, их больше!

– Кузьмич тебя ругает, – продолжая наблюдать за противником, сказала Домна.

– За что?

– Дисциплину не соблюдаешь: высовываешься, головой вертишь…

– А не выглянешь, как их увидишь? Они тоже не дураки, умеют прятаться… Ты, Ванюшка, смотайся-ка на тот конец завала. С той стороны, вижу, подбираются, черти. Как бы не обошли. А я здесь продержусь… Эх, патронов маловато!

Бойцов было семеро, и Домне не стоило больших трудов повидать каждого. Побыла у немногословного Чащина, навестила Игнатова, поговорила с остальными, подбодрила. Раненых пока не было: сваленные друг на друга толстые деревья завала надежно защищали бойцов от пуль.

К ружейным выстрелам вражеских солдат теперь присоединился злобный лай их ручного пулемета. На той стороне ручья огненные точки вспарывали сгущающиеся сумерки. Иногда пролетали разрывные пули и, ударившись о препятствие, с треском лопались, образуя зловещие сине-багровые вспышки.

Где-то недалеко, глухо ухнув, разорвалась граната, и через минуту на склоне горы показался Игнатов. Парнишка бежал без ружья, спотыкаясь и падая. Шапка чудом держалась у него на макушке.

Домна бросилась к нему:

– Что случилось, Петя? Ранило тебя?

– Нет… Нас обходят! Где Кузьмич? Гранатой бы в них!..

– А ружье где?

– Там осталось…

– Бегом обратно! – Домна подхватила растерявшегося парня за руку, потащила к тому месту, где валялось брошенное им ружье.

– Бери быстро, будем стрелять вместе, – занимая боевую позицию, сказала Домна. Она вставила в магазин новую обойму, прицелилась и выстрелила в подкрадывавшегося к завалу вражеского солдата.

– Патронов! – услышала она сквозь стрельбу чей-то голос, кажется, Исакова. А может, и не его. В суматохе разгоревшегося боя трудно было понять, кто и где кричит.

Где-то рядом раздалась команда Кузьмича:

– Все на лыжи! Будем уходить на заставу. Кто видел, где Каликова?

Домна бросилась на его голос. Кузьмича она застала у пулемета в тот самый момент, когда он собирался швырнуть гранату в подбегавших к завалу белогвардейцев.

– Ложись! – успел он крикнуть девушке и, широко размахнувшись, с силой бросил гранату.

В этот момент Домна услышала за своей спиной стон. Она обернулась и увидела Игнатова. Он стоял, схватившись за грудь и пошатываясь. Вдруг ноги его подкосились, и юноша упал на колени ничком.

С грохотом разорвалась граната Вежева.

Домна бросилась к Игнатову.

– Петя! Петенька, – шептала она, пытаясь посадить раненого бойца.

Дышал он отрывисто и учащенно, жадно хватая ртом воздух. Вражеская пуля, ударив ему в грудь, видимо, повредила легкое.

После разрыва гранаты за завалом наступила тишина. Домна огляделась. Было темно, но она все же разглядела повисшее в неестественной позе на корявых сучьях поваленной сосны безжизненное тело солдата в иноземной шубе. Рядом с деревом, на снегу, распластался еще один.

С каждой минутой темнота сгущалась, стрельба угасала, а затем и совсем прекратилась. Наступившая ночь вынудила прервать бой.

Худенький Игнатов оказался тяжелым, и Домна с трудом вынесла его на себе с места боя. Подошедшие партизаны помогли донести раненого до саней, уложили его на сено. Только теперь Домна смогла перевязать его рану.

Кузьмич приказал ей:

– Гони в деревню! Передай на заставу: патроны кончились, отходим лесом на лыжах. Езжай, пока дорогу не перекрыли.

Партизаны помогли вывести лошадь на дорогу, и через минуту скрип удаляющихся под покровом ночи саней замолк.

4

Часовой пропустил в дом перебежчиков, которых партизаны привели с завязанными глазами на заставу. Повязку с их глаз сняли лишь у входа в сени, чтобы они могли подняться на крыльцо штаба. Их было двое.

Находившаяся в это время в штабе Домна с любопытством разглядывала белых солдат.

Перебежчиков допрашивали командир отряда и предревкома.

Они были в черных мохнатых папахах, в желтых английских шубах с металлическими застежками. Одному из них, бородатому, было лет сорок, крупные крестьянские руки торчали из рукавов. Другой – помоложе, бритый, бегающие глаза его торопливо шарили по сторонам, хотя в помещении партизанского штаба ничего примечательного не было: обычная крестьянская изба, два стола, телефон, несколько ружей в углу.

– Откуда сами? – допрашивал их командир отряда, невысокий, крепко сложенный человек.

– С Удоры, – ответил бородатый солдат. – Мобилизованные. Воевать заставляют, а мы не хотим. Все время ладились бежать к вам. Вчера подвернулся случай, и махнули.

– Патрулями нас назначили, – всунулся в разговор бритый. – Я и говорю: «Егор, давай тикать!»

– Это ж я первый сказал, Семен! – упрекнул пожилой солдат. – Надо говорить, как было.

– Я и говорю, – заспорил парень с бегающими глазами. – Разве не помнишь? Подошли мы к баньке у околицы села, закурили! Смотрю: кругом тихо… «Бежим, говорю, к партизанам! Время самый раз!..»

– Ладно, потом разберетесь, кто первый сказал, – перебил бритого командир отряда. – Рассказывайте лучше, что у вас там делается? Только начистоту.

– Так точно, начистоту, – вытянулся бородач.

– Чем заняты ваши?

– Готовятся атаковать Чукаиб.

– Значит, мало еще им попало от нас, – усмехнулся Маегов. – А вам известно, когда они начнут наступать на нас?

– Дюже скоро должны. Може, уже в эту ночь.

– Ну-ну… А как поживает ваш капитан Медведев? Так, кажется, его зовут?

– Кто его разберет. Иные величают Медведевым, другие промеж себя Прокушевым. Он теперь к себе., в деревню укатил, в Вотчу.

Командир отряда и предревкома переглянулись,

– Не врете, не спутали с кем-нибудь?

– Ей-бо, правда!

– Своими глазами видели: сел на коня и ускакал с вестовым, – начали божиться оба перебежчика,—

Мать, говорят, поехал навестить. Злющий, револьвером замахивается на солдат, ругается.

– С чего это он вздумал револьвером пугать солдат? Расскажи подробнее.

– Объявил он о новом наступлении, и солдаты зашумели: не пойдем, надо подкрепление ждать.

– Ну и что он?

– Выхватил револьвер, расстреляю, кричит, каждого, кто откажется наступать. Уговаривал, обещал выдать новое обмундирование, спирт, – степенно излагал бородатый перебежчик.

– Ну что ж, пусть сунутся, встретим! – сказал предревкома. Наклонившись к командиру отряда, он что-то шепнул ему и громко сказал – Мы проверим, правду ли вы сказали о Прокушеве. В случае чего отвечаете головой…

В Вотчу была направлена небольшая группа разведчиков, переодетых в форму белых солдат. Они должны были вручить Прокушеву пакет якобы от Латкина, схватить и живым доставить предателя в штаб партизан. О задании разведчиков знали только в штабе.

Вечер прошел в подготовке к предстоящему сражению. Данные разведки и сообщение перебежчиков– все говорило о том, что надо быть готовым к бою. Командиры проводили беседы с бойцами, осматривали позиции, укрепления. Было известно, что отряды красноармейцев на подходе и не сегодня-завтра будут здесь. До их прихода надо было во что бы то ни стало продержаться.

В санчасти Домна не отходила от Игнатова. Пете становилось все хуже. Как могла, она пыталась облегчить его страдания: поправляла повязку, меняла компресс на голове, вытирала пот с лица, поила с ложечки. Поздно вечером ее сменила Клава, дежурившая в эту ночь.

На квартиру Домна явилась усталая и опустошенная. Дочь хозяйки, только что вернувшаяся из бани и расчесывавшая щеткой из свиной щетины мокрые волосы, предложила:

– Баня у нас натоплена жарко, воды нагрели много. Сходи помойся. Там сейчас мама.

Домна, давно мечтавшая попариться в бане, быстро собрала бельишко, прихватила кусок мыла, березовый веник и побежала по утоптанной тропке к прятавшейся среди сугробов низенькой баньке.

Это была обычная курная деревенская банька с подслеповатым окошком в две ладони, какие часто можно встретить в каждой коми деревушке на задах, где-нибудь рядом с колодцем, ручьем или речушкой.

Хотя время было тревожное, любителей бани ничто не могло удержать от возможности погреться на жарком полке, похлестаться веником, поразмять уставшие руки и ноги, а главное – поговорить, посудачить о том, о сем. В этом Домна убедилась, как только перешагнула – сколоченный на скорую руку из досок и жердей тесный, низенький предбанник.

В холодном предбаннике никого не было. На узеньких скамейках, на деревянных колышках, вбитых вдоль стен, висели зипуны, холщовые юбки, сарафаны, платки и прочая нехитрая женская одежда. На полу валялись старые, стоптанные валенки, заношенные меховые унты и даже коты с соломенной подстилкой. Из бани доносились приглушенные женские голоса, плеск и шипенье воды. Между закопченной дверью и черным косяком в щели прорывались клубы пара.

Снимая пгинель, Домна слушала разговор женщин.

– Беда на беду наваливается, – жаловалась одна. – Заглянула в кадку-с творогом, а там дохлая мышь. Не знаю, что и делать. Выбросить творог жалко, а в рот не лезет…

– Ты, сватьюшка, выкинь ее, мышь-то, а творожок попрыскай святой водой, заговор пошепчи. Сама так делала.

– Седни хлеб в печи спалила, бабоньки, – тараторила третья. – Проснулось дите не вовремя, кричит. То да се, грудь дала. Сунулась в печь, а там одни обуглившиеся лепешки. Надо же так опростоволоситься!

– Раз-то сожгла, голубушка, так не велика беда. Вон у жены косого Паньки вечно хлеб недопеченный, да так и едят, – отозвался старушечий голос. – Такая она стряпуха. Как-то прорвало ее муженька, схватил целый ярушник и хлоп ей тем хлебом в агоину. Завизжала та, заохала: «Ой-ой-ой, кричит, надо же – кирпичом в опину!»

Бабы смеялись над незадачливой стряпухой. Одна из них заметила:

– С квашней она не в ладах, а вот ребятишек мастерица рожать. Как блины печет на масленицу!..

– А чего ей не рожать, муж-то вон какой ядреный, вроде матерого сохатого! Рукой до желоба дотянется…

– У вас, кума, тоже стоят партизаны? – неожиданно спросил молодой женский голос.

– Орава целая, десять человек.

– И у нас столько же. Надоедают, поди?

– Ничего, народ хороший. Крыльцо починили, дрова колют, за водой бегают…

Домна просунула стриженую голову в дверь, спросила:

– Бабоньки, найдется ли местечко?

– И-и-и-и! – завизжали бабы, зашикали. – Закрывай дверь, бесстыдник! Здесь бабы моются…

– Не бойтесь, я сама баба! – рассмеялась Домна.

– Это моя, – узнала девушку хозяйка. – Заходи, Домнушка.

Девушка быстро сняла исподнее и юркнула в баню к распаренным женщинам. Их было пять или шесть. Одна подала Домне деревянную шайку, другая, зачерпнув из кадки горячего щелоку, предложила:

– Промой волосы! Добрый щелок удался.

– А вы что, без мыла моетесь? – поинтересовалась Домна.

– Отколь его взять? – сокрушенно вздохнула черноволосая молодуха с точеными круглыми плечами и с круглым разомлевшим лицом. Распустив густые волосы, она склонила голову к шайке, собираясь ее мыть.

– Берите, мойтесь моим, а я полезу на верхний полок погреться… – сказала Домна.

Она с наслаждением растянулась на полке, немного полежала.

– Ничего, бабоньки! Прогоним белых, снова заживем по-настоящему. И мыло будет, и все, – сказала Домна.

– Ох, когда-то уж будет?

– Дождемся ли?

Судача о пятом-десятом, женщины мылись, натирали друг другу спины, сами незаметно «поглядывали на полок, где лежала девушка. Телом ладная. Кожа нежная, словно в молоке выкупана. Но не было на ней нательного крестика. Это вызывало недоумение.

– Ты замужняя? – наконец обратилась к партизанке одна из пожилых женщин.

– Недосуг было мужа найти, – отшутилась Домна.

– А крестик… потеряла?

– Не ношу.

– Как же? Поди, крещеная же?

– Мама сказывала, что меня крестила. И носила я крест, а теперь перестала. Люди, которые умнее нас, говорят: ни бога, ни черта нет, одни поповские сказки. Так оно и есть, бабоньки. Неверующая я. Теперь не неволят: хочешь верить в бога – веруй, молись, а не хочешь – твое дело… Нельзя плеснуть на каменку ковшичек? Хочется веничком похлестаться.

– Давай попарю тебя, – вызвалась молодайка с розовым круглым лицом. Она плеснула на каменку добрый черпак воды, в клубах сухого, горячего пара забралась к Домне и сказала – Подставляй спину! Не бойся, не захлещу!

И пошла, и пошла орудовать веником, да так умело, что разомлевшая от жары Домна не успевала подставлять плечи, спину, бока. От удовольствия она даже постанывала.

– Не угорите вы там, бедовые? – встревожились сидевшие внизу женщины. Они уже не чуждались Домны. Моясь внизу, продолжали свои незатейливые разговоры.

5

После бани Домна сразу побежала в санчасть к Пете Игнатову. В живых Петю она уже не застала.

С окаменевшим сердцем вернулась Домна на квартиру, она не могла простить себе, что не была рядом с Петей в последние его минуты. Дома она принялась чистить ружье, перебрала патроны в подсумке, при вела в порядок котомку, чтобы по тревоге, не мешкая, явиться в боевой готовности. Но отвлечься от тяжелых мыслей не могла.

Бойцы, расположившиеся вповалку на полу, давно уже храпели, а Домна, чувствуя, что не заснет, помогла хозяйке прибраться в доме, затем подсела к столу и при свете коптилки стала пришивать пуговицу к гимнастерке.

Хозяйка, управившись с домашними хлопотами, собралась лезть на печку. Она предложила участливо:

– Хватит уж тебе, милая, возиться… Ох, война! Девок и тех в солдатские штаны одела… Иди на – печку, ладушка, вместе спать будем.

– Спасибо, хозяюшка! На лавке переночую, – негромко ответила Домна, боясь потревожить спящих товарищей. – Нас ночью могут поднять. Не бойся, высплюсь и на лавке. Мне не привыкать.

Домна перекусила зубами нитку, прислушалась к сонному бормотанью спящих, проверила у печки рукавицы бойцов и, обнаружив чью-то прохудившуюся, починила ее.

А сна все не было. Домна взяла сумку сандружинницы и стала перебирать бинты.

Любила она вот так, когда кругом все стихнет, сидеть за работой, углубившись в свои мысли. Сегодня на сердце было нехорошо, невозможно было поверить, что она никогда больше не увидит Петю Игнатова. Санитарная сумка наводила ее на грустные размышления. Кому-то придется перевязывать раны завтра?..

Спят ее товарищи, не ведая, что может случиться с каждым из них через несколько часов. Может быть, эта ночь для кого-то будет последней.

И снова встал перед глазами Петя Игнатов.

…Еще свежо было в ее памяти, как они впервые встретились в городском клубе, как ходили на митинги, бывали на праздничных вечерах. В Усть-Сысольске стоял тогда штаб войск Пинего-Печорского края. В политотделе работал бойкий и энергичный русский паренек Знаменский, руководил работой среди молодежи. Знаменский организовал молодежный струнный оркестр. Пете полюбилась балалайка, он с ней не расставался.

Потом в городе организовалась комсомольская ячейка. Домна с Петей первыми подали заявления и были безмерно счастливы, когда их приняли. Работы было по горло: собрания, репетиции, вечера с музыкой и танцами! И голос Пети обычно на них раздавался громче всех. Еще и сейчас звучал в ушах Домны его жизнерадостный смех…

А когда налетели белобандиты и в городе организовался партизанский отряд, Петя настоял, чтобы взяли в отряд и его. Как радовался этот синеглазый паренек, когда надел военную форму и ему вручили старую японскую винтовку с блестящим, как охотничий нож, штыком! Игнатов не успел еще вырасти, и приклад винтовки, когда он брал ее на ремень, едва не волочился по земле. Но это его не огорчало. Как и для Домны, защита революции в те дни стала для Пети самым важным делом.

И вот Игнатова нет. И ничего нельзя изменить.

Не такая ли судьба ожидает и ее, Домну? Что ж, может быть, и так. Чего бояться? «Кроме матери да сестры, мне жалеть некого… – размышляла она. – Но нет, я буду жить долго. Ни штык, ни пуля меня не возьмут. И будет у меня любимый муж, будут дети, все будет!..»

Неожиданно на пороге появился председатель ревкома Маегов. Он осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить спящих бойцов.

– Почему не спишь, Каликова? – спросил он, стряхивая снег с папахи.

– Не могу заснуть, товарищ командир. Петю Игнатова жалко очень. Вот дело себе нашла: порванную рукавицу зачинила, – вполголоса сказала Домна. – Садитесь, отдыхайте!

Предревкома сел на лавку, вынул из нагрудного кармана гимнастерки папиросу, хотел прикурить от коптилки, однако не решился. В избе спало порядком народу, воздух и без того был спертым.

– Все наши налицо? – спросил он.

– Все дома… А вернулись разведчики?

– Вернулись… Они не застали Прокушева. Успел, подлец, уехать… Привезли зачем-то гармонь… А спать все равно надо. Отдохни. Завтра трудный день.

– Значит, будут они?..

– Кто? Беляки? Если перебежчики не соврали – надо ждать. Думаю, говорили правду. Все данные говорят за это. Мы Прокушеву хорошую ловушку тут приготовили. Как ты считаешь?

– Пусть попробует сунуться!

– Тебе самой-то не боязно?

– Чего мне бояться? Я не одна, чай, вон нас сколько!

– И еще красноармейцы идут на помощь. Уже скоро будут здесь. Главное, удержаться до их прибытия. А там… – Ну, кончай дела и ложись. А мне к другим надо заглянуть. Проверить хочу, как отдыхают бойцы. Спать, спать! – повелительно сказал он, уже выходя из избы.

Домна расстелила шинель на широкой сосновой лавке, сунула под голову котомку, положила ружье рядом и, не раздеваясь, легла.

6

Было еще темно, когда партизан подняли по тревоге.

Домна одной из первых вскочила, быстро надела шинель. Подпоясалась солдатским ремнем.

– Выходи строиться! – поторапливал бойцов Кузьмич.

Все уже были готовы, только один из бойцов замешкался, что-то разыскивая у печки.

– Гичев! Все тебя ждут. Долго ты?

– Проклятые рукавицы запропастились. Не найду.

– Вот бери, – протянула ему рукавицы Домна. – Я их починила.

Боец с благодарностью улыбнулся. Домна, перекинув через – плечо сумку сандружинницы и схватив ружье, уже выходила вслед за бойцами своего отделения на улицу.

У штаба царило оживление. В окнах горели огни. Очевидно, здесь не спали всю ночь, готовясь к предстоящему бою. По крутой лестнице то и дело вбегали и спускались люди: командиры боевых групп, разведчики с донесениями.

Получив боевой приказ, командиры подразделений быстро отвели своих бойцов на боевые позиции.

Внизу под горой темнел лес. Там пока было тихо и безлюдно. Здесь же, на угоре, где вдоль всего широкого заснеженного гребня Чукаибской горы отрыты и замаскированы окопы, иногда раздавались приглушенные звуки команд, слышались торопливые шаги замешкавшихся бойцов, осторожное покашливание.

У Домны после быстрого броска к месту обороны учащенно стучало сердце. Отдышавшись, она сняла холщовую сумку с бинтами, положила ружье на бруствер и стала устраиваться поудобнее. Девушка сложила в кучку патроны, чтобы и не мешали, и были под рукой, смахнула с бруствера выпавший ночью легкий пушистый снежок.

В синих предутренних сумерках стала вырисовываться линия окопов по белому склону горы, занесенная снегом изгородь под горой и раскиданные там и сям по широкому снежному полю кустарники. Резче обозначились контуры дальней опушки леса. Но как ни напрягала Домна зрение, ничего подозрительного не могла обнаружить. Опушка леса, откуда ожидалась вражеская атака, продолжала оставаться безлюдной.

По вырытой для связи траншее пришел Исаков.

– С добрым утречком, Ваня. А я прибежал узнать, кто мой сосед справа. Расположился вон там, у старой изгороди… Наблюдаешь? Заметила чего-нибудь?

– Пока нет, еще плохо видно, – отозвалась Домна.

– Скоро рассветет, тогда веселее будет. Начнется…

– Скорее бы! – Как и все в отряде, она теперь жила одним желанием: начать бой. – Пусть начинается!

– Не холодно тебе, Ванюша?

– Нет.

– Стрелять коли придется, не торопись, не спеши.

– Знаю.

– Бой будет пожарче, чем тогда в лесу. Но ты не бойся. Позиция у нас что надо. С этой горы мы их всех перещелкаем, как воробьев! Ты не волнуйся.

– А я волнуюсь не больше твоего!

Домна устала напряженно вглядываться в предрассветную серую мглу и решила дать короткий отдых глазам. Повернувшись к Исакову, она рассказывала, как недавно ходила в разведку:

– Знаешь, чуть не попала им в лапы!

– «Чуть» на войне не считается! – приседая поглубже на дно окопа и закуривая в кулак, заметил Исаков.

– Ночью постучалась к одной… Знала я, что она жена коммуниста. Пустила к себе в избу. Одна в доме. Дети спят на полатях. Муж у нее где-то в России. Стала, значит, я расспрашивать ее про белых… На столе коптилка чадит, окна занавешены. И вдруг в дверь застучали, забарабанили. Хозяйка перепугалась. «Что будем делать?» – спрашивает. Врать не буду, струхнула и я. Попалась, думаю, в мышеловку. «Иди, говорю, открой дверь. А я спрячусь за занавеской». – «Может, лучше в голбец?» – советует она. «Нет, туда они обязательно заглянут!» Юркнула за занавеску у печки, присела за кадушку с водой, затаила дыхание.

– Ну и как дальше? – поинтересовался Исаков.

– Трое зашли. Белый патруль. Брякнули прикладами об пол, заорали: «Почему огонь горит?» Дети проснулись, разревелись с перепугу. «На двор выходила по нужде, затем и зажгла!» – отвечает хозяйка. «Есть в доме чужой?» – слышу, спрашивают белые. «Никого нет, одна я с детишками», – отвечает. «А не врешь, паскуда? Найдем кого – берегись! Спалим ваше поганое гнездо и самих в огонь побросаем!» – пригрозили бандюги и давай шарить в избе, на печке, в голбце. Сени и сарай обыскали. А за занавеску заглянуть не догадались. – Домна негромко рассмеялась и вдруг сказала сурово – Я бы их прикокнула, револьвер держала наготове.

– С револьвером была?

– А как без него в разведку?

– Понятно. Так и ушли они ни с чем?

– Потребовали накормить. Нажрались, накурились и, поизмывавшись над перепуганной хозяйкой, убрались.

– Нелегкое дело ходить в разведку! – с уважением сказал Исаков. После столкновения у завала его словно подменили. С Домной он теперь разговаривал без заигрывания, как с товарищем, которого уважает. Уходя на свое место, он сказал – Если что понадобится, гаркни! Я буду у пулемета…

Ночная мгла постепенно рассеивалась. Воздух светлел, отстаивался, как вода от мути. Теперь хорошо проглядывалась местность впереди и по сторонам.

Деревня все еще, казалось, не проснулась ото сна. Никакого движения в ней не было заметно.

Вдруг где-то далеко у мельницы глухо прогремел выстрел. Через некоторое время с той же стороны раздалось еще несколько ружейных выстрелов. Затем грохнул разрыв ручной гранаты. Застрекотал пулемет. Домна знала, у партизан на заставе пулемета нет. Значит, белые.

Не покидая своего укрытия, Домна напряженно прислушивалась к разгорающемуся на правом фланге бою. «Что там происходит?» – думала она в тревоге.

Спустя некоторое время Домна увидела, как по ходам сообщения промелькнула плотная, слаженная фигура командира отряда. С ним бежал и Кузьмич. Он задержался на миг около Домны, бросив торопливо:

– У мельницы атаковали нашу заставу. Могут нас обойти с правого фланга. Мы туда! Здесь всем оставаться на месте…

Попытка белых обойти партизан с фланга не удалась. Командир отряда вовремя подоспел с передвижной резервной группой на помощь, и атака неприятеля была отбита. В стычке ранило командира. Рану перевязали, и он продолжал руководить боем. А сражение разгоралось.

Ожила дальняя опушка леса. Вражеские стрелки, не решаясь выйти из лесу, открыли дальний ружейный огонь. Над окопами просвистели первые пули. Иные пролетали близко от Домны, заставляя ее невольно пригибаться. Это заметил из своего окопа Исаков и крикнул ей:

– Напрасно кланяешься, пуля давно уже пролетела! Это поначалу так, а затем привыкнешь! Готовься к бою! Вон начали вылезать…

Домна взглянула в том направлении, куда показывал Исаков, и увидела фигурки вражеских солдат. Они, рассыпавшись цепью, продвигались вперед.

Враги наступали под прикрытием пулемета, делая короткие перебежки, залегая и открывая огонь из винтовок.

Поставив прицел, Домна не спеша навела мушку на солдата в большой желтой шубе, которая хорошо различалась на снегу, и выстрелила. Солдат ткнулся в снег, полежал, послал ответную пулю на гору, поднялся и засеменил вперед, догоняя свою цепь.

– Я вам покажу, дьяволы! – прошептала Домна. Она прильнула щекой к холодному ружейному прикладу.

Стрельба шла по всей линии окопов и под горой, со стороны наступающих. Цепи белых приближались с каждым новым броском. В шуме боя Домна улавливала, как разъяренные вражеские стрелки что-то кричали, размахивая кулаками. Видимо, для храбрости их напоили водкой.

Белые стали сосредоточиваться для решающего броска. Надо было столкнуть их вниз, сорвать атаку. Командир отряда Юркин, поднявшись на бруствер окопа, звонко скомандовал:

– За мной, в контратаку – ура!

Партизаны высыпали из окопов, ощетинились штыками. Словно вихрем подхватило и понесло их на врага:

– Ура-а!

Белые дрогнули, повернули назад.

Вместе со своим отделением кинулась вперед и Домна. Не успела она пробежать и несколько шагов, как увидела Исакова. Скорчившись на снегу, он стонал, неестественно вытянув ногу в своем несуразном валенке.

– Исаков, что с тобой? – нагнулась к нему Домна.

– В ногу ударило… Помогла бы…

– Тут лежать не место. Держись за меня, отведу.

Она с трудом дотащила раненого до укрытия, наложила повязку, чтобы остановить кровь, и повела в санчасть.

В деревне она встретила Маегова, направлявшегося с группой красноармейцев на левый фланг.

– Помощь подоспела… Теперь наша возьмет, это точно! – попыталась она ободрить Исакова.

Тот дышал отрывисто, постанывал. Ступать на раненую ногу не мог, и каждый шаг причинял ему нестерпимую боль.

«Скорее, родные, скорее!» – мысленно торопила красноармейцев Домна.

Возвращаясь из санчасти, она услышала, как слева один за другим раздались дружные залпы красноармейцев. «Подоспели!» – радовалась девушка, ускоряя шаг.

Вернувшись на позицию, осмотревшись, Домна поняла, что наступательный пыл белых ослаб, хотя еще и не был сломлен. Откатившись, вражеские стрелки залегли и открыли огонь, заставив партизан вернуться в окопы. Бой затягивался, и пока трудно было судить о его исходе.

От леса на вороном коне мчался человек в офицерской шинели и черной папахе. Наклонившись в седле вперед, он мчался к залегшей цепи белых солдат. Это был Прокушев. Под градом красноармейских пуль он, доскакав до своих стрелков, сделал отчаянную попытку поднять их в атаку.

– Вперед! Трусы! Вперед! – с площадной бранью истошно кричал он, размахивая револьвером. – Застрелю, кто не подымется!

Он разрядил в воздух револьвер.

Угроза подействовала. Неровная цепь стрелков зашевелилась, снова двинулась на штурм горы. Но кинжальный огонь пулемета на левом фланге и ружейные залпы красноармейцев заставили их залечь на полпути. Прокушев скакал вдоль цепи своих солдат, продолжая гнать их вперед. Но тут его зацепила метко посланная пуля. Он пошатнулся, но удержался в седле. Какое-то мгновение Прокушев, терзаемый желанием довести атаку до победного конца, видимо, колебался, не решаясь покинуть поле боя, но, обессилев, повернул лошадь и поскакал обратно к лесу.