Текст книги "Когда наступает рассвет"
Автор книги: Геннадий Фёдоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Ничего не имею против: Медведев так Медведев! – усмехнулся Латкин.
– Будем считать и этот вопрос решенным! Итак, господа! Капитана Медведева нельзя оставить необмытым. Прапорщик Обрезков! – громко позвал Орлов и, когда из соседней комнаты пулей влетел прапорщик, сказал ему: – Саша! Открой новую посудину. Знакомься: это капитан Медведев! Он будет командовать отрядом на усть-сысольском направлении. Прошу всех выпить за капитана Медведева! – Орлов залпом опрокинул свою рюмку, поморщился, закусил сыром и, поправляя кобуру, спросил у Обрезкова: – Отряд готов для похода?
– Так точно, господин капитан! Как прикажете поступить с пленными?
– Сколько их?
– Трое!
Орлов сделал полуоборот к Прокушеву и спросил:
– Капитан, это ваши пленные, вы и распорядитесь.
Прокушев сухо сказал:
– Это идейные коммунисты. С собой их брать нет смысла, лучше избавиться от них…
– Расстрелять?
– Да.
Орлов, подумав, приказал Обрезкову:
– Приведите сюда. Посмотрим, что за идейные. Я их мигом обращу в свою веру.
– Ничего не выйдет! – выразил сомнение Прокушев. – Я их знаю.
– Не таких ломали! – недобро буркнул Орлов и, насупив брови, стал ждать арестованных.
Придерживая рукой шашку, фельдфебель Чуркин пропустил впереди себя пленных красноармейцев. Орлов, запустив руки в карманы галифе, некоторое время рассматривал пленных, затем резко выкрикнул:
– Кто вы? Докладывайте быстро, я спешу!
– Не всё ли вам равно, кто мы? – отозвался старший из пленных, красноармеец лет тридцати пяти, со связанными за спиной руками. На лбу у него зияла глубокая ссадина, кровь запеклась вокруг раны с пучком волос. Было видно, что он отчаянно сопротивлялся, когда его брали в плен: рукав гимнастерки был порван, не хватало пуговиц на вороте. Покосившись на Прокушева, пленный бросил с нескрываемым презрением: – Спросите у него. Он знает…
Мягко ступая на носки, словно подкрадываясь к добыче, Орлов подошел к пленному и процедил сквозь зубы:
– О, да ты, оказывается, умеешь говорить. А мне докладывали: молчун. – Орлов быстро прошелся по комнате. – Коммунисты?
– Разве не сообщал этот? – покосился на Прокушева все тот же красноармеец с ссадиной на лбу.
– Сказал, что вы идейные!
– Ему виднее.
– Так вот что, идейные! У меня нет времени с вами канителиться! Говорите прямо: хотите жить? – переводя взгляд с одного на другого, спросил Орлов.
– Кто ж не хочет жить? – отозвался другой, светловолосый, с мягкой вьющейся бородкой.
– Вас пристрелят через полчаса. Но можете остаться живыми, если перед своими товарищами, которые добровольно сдались в плен, откажетесь от своих идей и скажете, что коммунисты – грабители, безбожники и с ними надо бороться. Даю честное слово – останетесь жить. Понятно?
Красноармейцы молчали. Затем тот, у которого болтался оторванный в плече рукав, посмотрел на товарищей и, усмехнувшись, сказал им:
– Слышали, что предлагает? Да еще под честное слово! Так и царские жандармы не умели… – Затем твердо сказал Орлову: – С нами можете поступить как хотите, но купить нас не удастся! Перед белогвардейцами, кулацкими сынками унижаться не будем. Слыхано ли, чтобы большевики отрекались от своих идей? Мы не из таких, как вот этот предатель Прокушев или этот эсер Латкин, за чин губернатора продавшийся интервентам. Мы идейные коммунисты! Этим все сказано…
– Прикуси язык, скот! Тут некого агитировать. Фельдфебель, выведи! Не жалей нагайки.
Фельдфебель вытолкал за дверь раненого красноармейца, руки которого сзади были перехвачены впившимся в кожу телеграфным проводом. Через минуту из соседней комнаты донесся свист казацкой нагайки и приглушенные, сквозь стиснутые зубы, стоны.
Орлов подошел к оставшимся красноармейцам:
– Ну-с, теперь?
Русоволосый боец лет двадцати дышал учащенно и порывисто.
Латкин заметил это и с сожалением покачал головой:
– Тебе трудно? Развязать руки! Совсем еще молодой, жить да жить такому. Обещай, и все уладится. Разве трудно сказать несколько слов солдатам?
Молодой боец посмотрел на товарища, слегка толкнул его локтем, сказал тихо:
– Держись, друг, не раскисай! С ними надо вот так. – И, подняв на Латкина гневный взгляд, плюнул ему в лицо.
В то же мгновение удар в подбородок сбил его с ног.
– Ах ты негодяй! – в бешенстве сказал Орлов и начал бить красноармейца пинками. Потом он вызвал дежурного офицера: – Отдать и этих в распоряжение Чуркина! Пусть проучит.
Арестованных увели. Орлов брезгливо вытер руки носовым платком, залпом выпил рюмку коньяку и приказал вошедшему прапорщику Обрезкову:
– Дайте команду на марш боевому охранению. Господа офицеры, приготовиться к походу!.. А этих, идейных, – в прорубь!
5
Хмурым ноябрьским утром 1919 года банда белых вошла в Усть-Сысольск. Дул северяк, обжигая лица ледяным дыханием. Казалось, все живое затаилось, попряталось. Не было видно даже воробьев, обычно прыгающих на заснеженных улицах города в поисках теплого лошадиного назема. Даже громилы, растаскивавшие недавно магазины и склады, отсиживались по домам. Завоевателей встречал колокольным звоном протопоп Потопов с причтом и кучкой единомышленников.
Новый губернатор сразу же принялся восстанавливать в городе старые порядки. Отслужив благодарственный молебен в соборе, он назначил прием, куда были приглашены бывшие служащие земской управы, представители купечества, духовенство, состоятельные мещане.
Латкин открыл прием чтением приказа, в котором было сказано, что в Вологодскую губернию командируется чиновник особых поручений Латкин с правами начальника губернии. Все приказы его должны выполняться беспрекословно.
Латкин грозно обвел глазами присутствующих. Слушали его внимательно. И Потопов, и Харьюзов, и скуластый мельник, и Назар – все сидели напряженно, не спуская с него глаз.
За их спинами Латкин разглядел и Гыч Опоня и его зятя Ладанова, который, очевидно, тоже счел нужным засвидетельствовать свою лояльность к новой власти. Были тут и другие знакомые из городской думы, бывшие земские гласные, чиновники почты, лесничества. Не увидел он лишь самых главных, самых нужных ему.
Затем он зачитал другой приказ, уже от своего имени. В нем он повелевал немедленно возвратить старым хозяевам все реквизированное имущество. Здесь аплодисменты раздались дружные. Это воодушевило Латкина, и на его помятом, усталом лице заиграла улыбка.
«Авантюрист чистейшей марки, – подумал о нем Потопов. – Из него, мне кажется, получится такой же губернатор, как из медведя праведник. Впрочем, посмотрим, посмотрим…»
А Гыч Опонь, буквально глядевший в рот Латкину, решил: «Что ж! Степан Осипович, дай ему бог здоровья, очень даже годится нам в губернаторы. Все же свой человек, где сыскать лучшего?..»
Примерно в таком роде рассуждали и остальные. Одни ждали выгодных подрядов, другие мечтали снова развернуться во всю ширь по торговым делам. У третьих руки чесались скорее вернуть реквизированное имущество. Новый губернатор не скупился на посулы и обещания, от своего имени и от имени союзников. Авторитетно заявил, что дни Советской власти уже сочтены: скоро будут взяты Котлас, Устюг и Вятка с Вологдой, а там Петроград и Москва. Его слова утонули в аплодисментах. Но потом новоявленный начальник повел разговор о мобилизации, потребовал солдат и продовольствия для войска.
– Нам необходимо немедля, – говорил он, – начать заготовку на зимний период для воинов хлеба, мяса, масла, картошки, сена, лошадей. С этого дня снова восстанавливается уездная управа, которая и займется этим делом. Разрешаю открыть частную торговлю. У коммунистов, комбедовцев и всех тех, которые теперь служат у красных, конфисковать все личное имущество на нужды армии.
– А как быть с крестьянином, если он не захочет дать продовольствие? – поинтересовался кто-то из присутствующих.
– Втолковать ему: союзники дают нам хлеб, сахар, чай… Завезем из Архангельска, всех снабдим досыта. А пока он пусть помогает.
– Церковь не останется в стороне, – заверил Потопов. – Но нас интересуют ваши планы на будущее. Разрешите задать вопрос.
– Прошу, – пожал плечами Латкин. В его планы не входило разводить дискуссии, однако с Потоповым нельзя было не считаться. За ним стояла сила, и значительная.
– Верующие, Степан Осипович, благодарят бога и вас за все! – поднявшись с места, начал Потопов. – Но наше общество хотело бы знать о планах на грядущее. Я имею в виду государственное устройство.
Латкин понимал, куда гнет Потопов, но не был подготовлен к ответу.
– Наша задача – уничтожение большевизма. Затем созыв Учредительного собрания. Пока трудно сказать, во что все выльется. Это будет решаться позже, в масштабах всей России, – пытался вывернуться он, но Потопов перебил:
– Мы за Учредительное собрание. Однако я веду разговор о нашем крае, жителях севера. Разве не пришло время иметь что-то вроде своей независимой зырянской республики?
– Как только мы окрепнем, отец Яков, и попрочнее встанем на ноги, отдельно соберемся поговорить по этому вопросу. А пока внимание всех надо направить на проведение мобилизации и обеспечение войска всем необходимым для ведения широких военных действий в условиях зимы. Повторяю, это главная наша задача…
Депутация деловых и торговых людей города преподнесла Латкину дары: солидную корзину коньяку и набор красных вин, разную снедь и закуски.
Гыч Опонь лично от себя преподнес губернатору жареного поросеночка на подносе, не забыв при этом шепнуть:
– Для тебя, Степан Осипович, не пожалею, целую свинью прирежу, только не забудь и меня, грешного. Помоги кирпичный заводик поднять и направить. Помнишь, обещал мне как-то…
– Ладно, не забыл, помню. Потом поговорим об этом, в свободное время, – постарался отделаться от него Латкин. Заметив Ладанова, горло которого было укутано теплым шарфом, он позвал его – Алексей Архипович, вы мне нужны!
Придерживая Ладанова под руку, Латкин отвел его в сторону и спросил о Керенской. Ладанов рассказал:
– Вскоре после вашего отъезда ее забрали и отвезли в Котлас, а затем, кажется, в Устюг, а что было дальше – не знаю. След утерян.
– Ну, а ваша жизнь как сложилась? Чем теперь думаете заняться?
– Я мечтаю трудиться на ниве просвещения, Степан Осипович.
– В школу?.. Вы же офицер. Кажется, в звании прапорщика?
– Так точно!
– Служили у красных?
– По мобилизации, господин губернатор!.. Как видите, я не ушел с ними, а остался вас встречать.
– Как же так получается? Красным служили, а нам служить отказываетесь?
– Разрешите быть откровенным. Устал я от войны. Ко всему прочему, я только что перенес болезнь и чувствую себя неважно. Разрешите работать в школе, учить детишек грамоте.
– В учителях теперь нет большой нужды, а вот офицеры нам нужны! – жестко заметил Латкин. – И если не хотите неприятностей, советую подумать.
– А в чем, позвольте узнать, будут состоять мои обязанности?
– Работать в моей личной канцелярии. Я направлю вас в особый отдел. – Латкин закурил английскую сигарету. – Надо полагать, красные оставили в городе своих агентов. Их следует выловить, изолировать. Ни один коммунист, ни один сочувствующий им не должен быть на свободе. Красную заразу будем вырывать с корнем!
– Быть карателем? – спросил Ладанов и заморгал испуганно. – Я не могу. Прошу, увольте меня, подыщите другого…
– Гм… А случайно вы не тайный агент красных? – недобро прищурился Латкин.
– Что вы, Степан Осипович! – замахал руками Ладанов.
– Господин губернатор! – приподняв рыжую бровь, поправил его Латкин.
– Простите, господин губернатор! Какой же я агент? Разве не я помог в свое время вам бежать от красных? Неужели уже забыли?
– Не забыл, но с тех пор много воды утекло. Вы служили у красных в военкомате и, как мне сообщили, состояли в сочувствующих.
По губам Латкина скользнула улыбка. В глазах проглядывало: «Что, струсил? Вот видишь, достаточно мне шевельнуть пальцем, и от тебя останется мокрое место…»
Ладанов стоял перед ним подавленный, беспомощный и уже не сопротивлялся.
– Ладно, потом поговорим! – снисходительно похлопал его по плечу Латкин. – Вижу, нездоровы. Можете идти домой отдыхать. А завтра, если будете чувствовать себя лучше, прошу зайти в мобилизационный отдел. Впрочем, можно прямо ко мне.
Ладанов смиренно поклонился. Он повернулся по-военному и направился к выходу, не дожидаясь окончания приема у нового начальника губернии.
С нетерпением ждала конца приема Суворова. Как только Латкин попрощался с Ладановым и тот вышел, Мария Васильевна проскользнула вперед и остановила Латкина на полпути.
– Степан Осипович, не узнаете? – игриво пропела она.
– Ах, дорогая Мария Васильевна! Неужели я снова имею удовольствие видеть вас?
Подхватив Марию Васильевну под руку, Латкин отвел ее в комнатку, где им никто не мог помешать, и, не столько потому, что соскучился по ней, а скорее по старой памяти, стал целовать ей пальчики.
– Степан Осипович, если бы вы знали, как я ждала вас, – шептала она, обдавая его горячим дыханием. И вдруг, будто спохватившись, спросила – Может быть, не надо было мне приходить сюда? А я, дурочка, только узнала о вашем приеме, бегом сюда, к тебе, милый друг!.. Ой, что я говорю! – закрывая лицо руками, смущенно прошептала она.
Но Латкин, бережно обняв ее, успокоил:
– Хорошо сделала, что пришла. А не пришла, я постарался бы найти тебя.
– Серьезно? Вы же сейчас такой большой человек, сказывают, губернатором стали.
– Губернаторы тоже умеют ценить женскую прелесть! – приглядываясь к ней, сказал Латкин.
Мария Васильевна, хотя и выглядела уже не такой, какой он ее помнил, все же была привлекательна.
– Рассказывай, как живешь? – мягко поглаживая ее руку, спросил Латкин.
– Ой, Степан Осипович! – пожаловалась Суворова. – Разорили до нитки, все отобрали. Муж теперь занимается извозом. А сколько слез я пролила за это время! Как бога ждала тебя, не теряла надежды, надеялась и вот наконец дождалась. Ты ведь мой ангел-избавитель?
– Конечно же, Маруся! Теперь я здесь, и ты можешь быть спокойна за свою судьбу. Мое сердце принадлежит тебе.
Слегка пожимая пальцы Суворовой, Латкин заученно улыбался, стараясь уверить ее и себя в своих прежних чувствах. В то же время он понимал, что совершенно равнодушен к ней.
– Ой, Степан Осипович! Скажу откровенно: хотя я в некотором роде и замужем, но по-настоящему люблю только тебя. И никогда никого другого не любила.
Латкин, прижимая ее к себе, думал с усмешкой: «А вот это уже для меня совершенно безразлично. Не жениться же мне на тебе!..»
Но говорил другое, привычное:
– Радость моя! Русалочка…
В партизанском отряде
1
Лес, где расположилось сторожевое охранение партизан, стоял в безмолвии. Словно отлитые из бронзы, сосны грозно щетинились по краю высокого заснеженного бора.
С горы хорошо проглядывалась вьющаяся лесом проселочная дорога. Где-то там, за темной кромкой леса, верст за тридцать, угадывалось большое село Визинга. Там находились белые.
Зима еще только-только вступала в свои права. Куда ни брось взгляд, всюду бело и нарядно, холодно и безжизненно, как в заколдованном царстве.
Но бор был не такой уж пустой, как могло показаться. Вон дрогнула ветка, и серебристой пылью посыпался сверху снежок. Сосна большая, высокая, к сбитый с верхней ветки снег не сразу достиг человека, притаившегося внизу.
Молодой партизан, в шинели и в шапке с кумачовой лентой наискось, с удивлением посмотрел вверх: почему это вдруг посыпался на него снег?
Он заметил юркую, веселую белку с роскошным пушистым хвостом. Появившись невесть откуда, она резвилась, не обращая внимания на дозорного с ружьем.
Вдруг белка насторожилась: она заметила другого человека. Был он плечистый, рослый, с ястребиным, с горбинкой, носом и зорким взглядом. Появился он от завала – от кучки деревьев, сваленных поперек дороги, чтобы загородить проезд. Не дойдя нескольких шагов до сосны, на которой прыгала белка, партизан в старой кавалерийской шинели остановился и внимательно огляделся. Не заметив ничего подозрительного, он не спеша направился к дозорному:
– Ну что, Ваня?
– Тихо, Кузьмич! – звонким девичьим голосом ответил молодой партизан. – Белочка вертится вон там, вверху. – Боец перекинул винтовку на левую руку и правой стал показывать старшему: – Смотри на мой палец. Голову повернула сюда, на нас смотрит. Уши торчком. Видать, прислушивается.
– Вижу… Шубка у нее совсем зимняя, сизая. Как раз для охотника! – сказал Арсений Вежев, которого в отряде чаще всего звали просто Кузьмичом. Он был старшим в партизанском сторожевом охранении на этом участке. Оглядев сосну, Кузьмич перевел взгляд на землю и, не найдя беличьих следов, сказал – У нее тут гнездо. На снегу следов нет, значит, верхом пришла.
– На такой-то высоте?
– А что? Думаешь, голова закружится у нее? Лучше любого циркача сиганет. Если лес густой, она поверху может быстрее, чем мы по земле, передвигаться.
– Я ей сухарик положу. Возьмет ли только? – Молодой партизан вынул из кармана шинели сухарик, отломил кусочек и положил на сухой сучок, до которого еле дотянулся.
– За зверька беспокоишься? – пряча улыбку, добродушно сказал Вежев.
– Да ведь она такая махонькая и одна в огромном лесу.
– У нее глаза зорче наших. Захочет, найдет твой сухарик и без очков…
Вежев поставил ружье рядом, вынул кисет с табаком и, свертывая самокрутку, посматривал на бойца.
– Иди отдохни, Ванюша! – сказал Вежев. – Там ребята хвои натаскали, навес устроили. Можешь прилечь и подремать. Все не на голом снегу. Но никаких костров.
– Не так уж холодно, зачем огонь!
Присев на снег, Вежев зажег самокрутку, прикрыв ее ладонью, и, затягиваясь дымом, добавил:
– Придем в деревню, там досыта напьемся горячего чая. А пока потерпим.
– И без чаю можно прожить… А я вот видела чаевников, когда работала в Устюге прислугой в доме одного купца! Те без чаю дня не жили. Особенно хозяйка. Возьмет этак на пальцы широкое блюдце, дует да потягивает. А я наблюдаю и дивлюсь: куда столько влезает?
Вежев рассмеялся, представляя, как пьет устюжская купчиха. Потом бросил взгляд на дорогу.
– Ни один белый гад не проскочит. Тут одна эта дорога… – сказал он.
– Ночью труднее. Так и кажется, из-за каждого дерева кто-то выглядывает.
– Страшновато бывает?
– А чего врать? Всяко бывает! Я, Кузьмич, знаешь, как поступаю в таких случаях? Начинаю себя ругать: «Ах ты, трусишка! Заячья душа! Каждого гнилого пня боишься!»
– И помогает? – улыбнулся Вежев.
– Сразу отходит от сердца. А иногда тихонечко напеваю себе под нос: «Смело, товарищи, в ногу!»
– Наверно, тяжело тебе, Домна, в отряде? – помолчав, спросил Вежев.
– А что? – вскинула на него настороженный взгляд партизанка.
Домну в отряде как-то само собою стали называть Ваней. Под этим именем она и в разведку ходила, и другие задания выполняла.
– Разве плохо я несу солдатскую службу, Кузьмич?
– Да нет, – успокоил ее Вежев. Докурив самокрутку, он носком валенка закидал окурок снегом.
Прошло немало времени с того дня, когда отряд городских коммунистов и комсомольцев по приказу ревкома вышел навстречу приближающейся банде белогвардейцев. Во главе встали уездвоенком Юркин и предревкома Маегов. Оба они, бывшие учителя, были на германской, затем, когда вспыхнула гражданская война, первый командовал Кай-Чердынским полком, а второй Ижмо-Печорским.
Вначале партизаны были вооружены чем попало. И все же отряд дрался с хорошо вооруженным врагом, не давая ему быстро продвигаться вперед. Не имея возможности разбить и уничтожить неприятеля, партизаны с боями отходили от Часово через Усть-Сысольск, Лозым, Иб, Визингу до Чукаиба. В этих сражениях отряд изо дня в день обрастал новыми бойцами, крепнул. Лесными тропами пробрались и присоединились к партизанам коммунисты и рабочие Нювчимского завода. Поодиночке и группами стекались бойцы из окрестных сел и деревень, сысольчане и вычегжане – коммунисты, комбедовцы, сельские активисты. Каждый нес с собой или охотничье ружье, или берданку с гранатой, а главное – ненависть к врагу, жгучее желание насмерть сражаться и победить. В Чукаибе партизанский отряд насчитывал до ста человек. Это была уже сила. К тому же пришла радостная весть: на подмогу северным партизанам из России командованием 6-й армии спешно двинуты красноармейские части.
Обсудив создавшуюся обстановку, штаб партизанского отряда решил срочно закрепиться в Чукаибе и драться до последнего патрона. Нужно было остановить банду предателя Прокушева, удержаться до прихода красноармейских отрядов, не дать белым прорваться к железной дороге.
И партизаны поклялись: «Умрем здесь, но ни шагу назад!»
Коми деревушка Чукаиб, где партизаны решили дать бой, расположена на высокой горе. Умело организовав оборону, можно было надеяться наличными силами удержать этот населенный пункт. И партизаны, не теряя времени, стали готовиться к решающему сражению. Днем и ночью они рыли окопы, устраивали ходы сообщения, пункты боепитания, возили в бочках воду и поливали склон горы, чтобы образовалась ледяная корка, – по ней не так-то легко будет наступающим подниматься и атаковать засевших в окопах партизан. Учтены были особенности местности. На дорогах, ведущих к населенному пункту, устраивались лесные завалы и заграждения. В наиболее опасных направлениях выставили сторожевые охранения. С одним из таких охранений отправилась в лес и Домна.
Кузьмич по-отечески беспокоился за девушку, которая, связав свою судьбу с партизанским отрядом, мужественно переносила трудности и невзгоды боевой жизни. Уловив в глазах Домны тревогу, он старался успокоить ее.
– Спросил я не потому, чтобы обидеть тебя. Ничего плохого о тебе сказать не могу. Боец ты смышленый, исполнительный. В бою не прячешься, не оглядываешься назад. И разведчик что надо, весь отряд про это знает. Слышал, снова ходила в разведку в сторону Визинги?
– Ходила! – подтвердила Домна.
– Ну и как на этот раз?
– Надо «гостей» ждать. Готовятся наступать. – Домне не хотелось распространяться на эту тему. Кузьмич это понял и лишь сказал, усмехнувшись:
– Ждем не дождемся, когда покажутся… Да не об этом я. Приглядываюсь к тебе и, признаться, удивляюсь: смела. А не думаешь, чем все может кончиться?.. Вот и теперь, разве не могла остаться в деревне? Зачем нужно было напрашиваться в сторожевое охране?
– А вам в случае чего разве не пригодится лишний боец?
– Сидела бы в санчасти, порядок наводила.
– Там и без меня управятся…
Вечерело. Легли на снег синие тени. На западе разгорался закат.
Домна спросила у Вежева:
– Случайно о Проне Юркине не слыхал чего-либо, Кузьмич?
– Нет.
– Диво, уехал под Котлас воевать и словно камнем в воду канул.
– Иди-ка отдыхать. Да скажи Исакову – он должен сменить меня. Ночью придется и тебе, Ваня, постоять в карауле. Маловато нас.
– Значит, пригодилась! А говорил – зачем пришла, – поправляя ружейный ремень на плече, улыбнулась Домна и направилась к лагерю.
2
Свободные от караула бойцы сторожевого охранения отдыхали недалеко от завала. Устроили на скорую руку шалашик, защищавший от ветра, накидали веток, чтобы было мягче и теплее.
В шалаше головами внутрь спали трое бойцов. Рядом лежали ружья, котомки. Около шалаша у ручного пулемета в одиночестве возился Ардальон Исаков.
– A-а! Ваня! Кто тебя сменил? – спросил он.
– Сам Кузьмич. Велел тебе готовиться.
– Готовлюсь, – похлопав по пулемету, улыбнулся Исаков. – Раньше у меня был винчестер, а недавно этого старика вручили.
На сером платке перед Исаковым лежали разобранные части затвора. Отменно вычищенные, они блестели, как новенькие, хотя, судя по избитому прикладу, пулемет видал виды.
Исаков сидел в расстегнутом овчинном полушубке. Из-под белой заячьей шапки озорно выбивались завитки золотистых волос. Но его молодцеватый вид портили неуклюжие растоптанные валенки.
– Раньше я с завязанными глазами разбирал и собирал пулемет. Ротный всегда меня хвалил, – прихвастнул Исаков.
Домна и сама давно хотела ознакомиться с ручным пулеметом. Она стала смотреть, как Исаков собирает части затвора. Потом Домна сводила к ручью и напоила лошадь, разбив палкой ледяную корку, почистила клоком сена ей бока, спину, расчесала спутавшуюся гриву.
Управившись с лошадью, Домна залюбовалась вечерним лесом, причудливым сочетанием красок, игрой света и теней. В лесу уже преобладали вечерние темные тона.
…Вспомнилась мать. Наверно, возится сейчас по дому, готовится ко сну. Как там она живет, бедняжка? Есть ли кусок хлеба на ужин? Не захворала ли? А может, пришлось ей оставить старую избенку и бежать куда-нибудь? Односельчане, которые побогаче, будут мстить за дочь. Она вместе с комбедовцами им немало насолила.
Охваченная невеселыми думами, Домна не заметила, как неслышно подкрался к ней Исаков.
– Тебе чего? – вздрогнув от неожиданности, спросила она.
– Ничего… – прерывающимся голосом ответил парень, виновато улыбаясь и в нерешительности переступая с ноги на ногу. Внезапно он схватил ее и стиснул в медвежьих объятиях.
Гнев и отвращение утроили силы Домны. Она рванулась и с силой оттолкнула его от себя.
– Убери руки и больше не приставай! – глядя на него в упор потемневшими глазами, отрезала она.
– Ну зачем кричать, дролюшка моя! Не гони! – Продолжая улыбаться, Исаков попытался приблизиться к ней, но Домна снова оттолкнула его.
– Уходи, говорю, а не то… – Домна замахнулась прикладом, но в последнее мгновение сдержалась и крикнула – Эй, сюда, кто там есть!
В глазах Исакова мелькнул испуг.
– Не надо людей беспокоить. Подумаешь, какая недотрога.
Домна косо взглянула на него:
– Вздумай еще лапать, всех подниму на ноги!
Исаков топтался на месте, не зная, что ответить.
– Я еще и командиру доложу! – пообещала Домна. – Забыл, что он перед строем говорил? Девушки такие же бойцы, и чтобы никаких вольностей! Ты что, забыл?
– Ладно, Ваня, не сердись. Забудь об этом.
Исаков молчал, потом вынул кисет, оторвал кусочек помятой газетки, начал свертывать самокрутку.
– Противно смотреть, когда человек с грязными мыслями подходит к женщине. Стыдно! – горячо продолжала Домна.
– Я же пошутить хотел…
– Пошутить? Надо знать, когда и как шутить. Игрушка я тебе, что ли?
– Больше не буду, давай мириться! – Глубоко затянувшись, Исаков бросил окурок, придавил его валенком, прямо и открыто посмотрел на девушку. – Знаешь что, Ваня! Отругай, побей, но никому только ни слова, ладно?
– В следующий раз снова вздумаешь то же самое?
– Сказал: нет – значит, нет!
– Пусть будет по-твоему, коли так! Давай мириться! – сказала Домна и улыбнулась. Долго дуться она не умела: была вспыльчива, но быстро отходила.
Исаков повернулся и пошел, но Домна окликнула его:
– Пойдем вместе!
Она подхватила винтовку, догнала парня и зашагала рядом.
В воздухе кружились крупные снежинки. Домна, желая показать Исакову, что она больше не сердится на него, заговорила о другом:
– Вот и снежок пошел. Хороший вечер! Правда?
Исаков повеселел:
– Тальяночку бы! Соскучился я по ней, милой! Не забыла, как мы ехали из Питера в одном вагоне?
– Помню, – кивнула головой Домна. – Уж и развлекал ты нас тогда гармошкой!
Разговаривая, они шли не спеша по снежной тропке вдоль склона к шалашу. И вдруг их остановил короткий пронзительный свист.
3
– Слышал? – произнесла Домна дрогнувшим голосом. Руки ее потянулись к винтовке.
Сигнал повторился, теперь уже протяжно, настойчиво-тревожно. Свист доносился с гребня высотки, с того наблюдательного пункта у сосны, где находился Вежев.
– Тревога! – Исаков побежал вверх по склону.
Домна старалась не отстать от него. Бежать было трудно. Спотыкаясь, цепляясь за сучки и ветки деревьев, она упрямо продвигалась вперед. И все же добежала к шалашу раньше Исакова – тому мешали несуразно большие валенки.
– Тревога! – крикнула Домна, подбегая к шалашу.
Бойцы были уже на ногах. В помятых шинелях, с опухшими, заспанными лицами, они готовили оружие.
По снежной тропке спустился Вежев. Отдышавшись, он сказал:
– На дороге показались подводы. Надо быть готовыми ко всему.
– Белые? – хрипловатым спросонья голосом спросил Петя Игнатов, безусый парнишка, надевший второпях шапку задом наперед.
Бойцы торопливо поправляли шапки, подтягивали ремни, строились. Домна заняла свое место между типографским рабочим Чащиным и Игнатовым.
Вежев еще раз оглядел их, чуть дольше задержав взгляд на худенькой фигурке Игнатова.
– Слушайте внимательно! – поправив на ремне гранату, сказал Вежев. – Движение замечено со стороны Визинги. Впереди двое конных, за ними подводы. Думаю, что это белые, разведка или боевое охранение. Костин, на лыжи! Прямиком по лесу на заставу. Доложить о появлении неприятеля. Выполняй!
Высокий правофланговый боец вышел из строя, быстро приладил лыжи и резко рванулся с места. Проводив его взглядом, Вежев обратился к остальным:
– Как действовать по тревоге – помните? Напоминаю: без сигнала огня не открывать. Подпустим их поближе. – Взглянув на Домну, он спросил – Лошадь обряжена?
– Напоила, дала сена.
– Запряжена?
– Нет, но хомут на лошади, и все подготовлено.
– Сбегай и запряги. Покрепче привяжи за поводок. Выполнишь – вернись ко мне. Я буду у большой сосны на угоре. Остальным – по местам, к завалу.
Домна сбегала к лошади, запрягла ее в розвальни, пристегнула вожжи, привязала за повод к дереву. Выстрелов пока не было слышно. Она еще раз проверила, все ли оставляет в порядке, перевязала узел повода так, чтобы в случае стрельбы лошадь не сорвалась и не убежала, подбросила ей сена и бегом поднялась к шалашу.
Когда она вернулась к шалашу, там никого уже не было. Партизаны притаились. Только следы на снегу подтверждали, что они где-то рядом.
Закинув за спину котомку, в которой у нее были патроны, бинты и сухой паек, Домна направилась к Кузьмичу, осторожно перебегая от дерева к дереву.
Вежева она нашла у сосны, где они вместе час назад наблюдали за белкой. Последние метры Домна преодолела почти ползком.
– Приближаются? – тихо спросила Домна, устраиваясь рядом с ним.
– Едут! – отозвался Вежев. Он взглянул на девушку. Запыхавшись от быстрой ходьбы, возбужденная ожиданием предстоящего боя, Домна дышала часто и отрывисто. – Отдышись! – сочувственно предложил Вежев. – Будешь связным при мне. Наблюдай вокруг, что заметишь – докладывай. Без нужды голову не высовывай…
Осторожно выглядывая из-за сосны, Домна следила за тем, что происходило на дороге.
По дороге двигались конные, ехали неторопливо, осторожно. Они были уже совсем близко. Можно различить их фигуры, снаряжение. Одеты они были тепло: полушубки, шарфы, шапки-ушанки, на многих меховые пимы. Винтовки держали спереди, на ремне, закинутом за шею. Передний, рослый, сидел в седле, точно припаянный. Другой вертелся, оглядывался, как зверь на тропе.
Зоркие глаза Домны разглядели на груди высокого всадника странный предмет. Она терялась в догадках, что бы это могло быть.
