Текст книги "Когда наступает рассвет"

Автор книги: Геннадий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Тучи сгущаются

1

Прошло три месяца, как Домна вернулась из Петрограда в родные края. В трудной крестьянской работе и домашних хлопотах пролетело жаркое, но короткое северное лето. Наступил сентябрь, прохладный и сырой.

В один из таких осенних дней, в воскресенье, в Троицком соборе служба подходила к концу. Протопоп отец Яков, спеша закончить обедню, провозгласил многие лета, и прихожане стали подходить целовать крест. Среди них был и Гыч Опонь. Когда Гыч Опонь подошел к протопопу, тот поднес к его губам большой серебряный крест и, чуть наклонив голову, шепнул:

– Собираемся в сторожке. Но чтобы никто не видел…

Предупреждение не удивило Гыч Опоня. Усть-Сысольск жил тревожно и настороженно. В городе ввели осадное положение. Всякие сборища были запрещены, и Гыч Опонь в душе только похвалил протопопа за его предусмотрительность.

…В тесной и мрачной сторожке народу собралось уже немало. Здесь был недавно вернувшийся в родной город сын протопопа Виталий Яковлевич, сухой и подтянутый молодой человек в коротком пальто. На его фуражке белесо выделялось пятно от споротой офицерской кокарды. Наклонив голову, он тихо беседовал с вертлявым статистиком Харьюзовым. В глубине сторожки сидел, поглаживая свою раздвоенную бороду, лесной доверенный Космортов. Из-под мохнатых цыганских бровей стрельнул настороженным взглядом в сторону скрипнувшей двери кожевник. Тут был и торговец скотом и другие, в прошлом весьма почтенные граждане, воротилы судеб города и уезда. Не было среди них лишь председателя земской управы Латкина, скрывавшегося от Советской власти.

Протопоп вошел в сторожку последним. Шурша шелковой рясой, он прошел в глубину каморки, мимо вставших ему навстречу людей. Неторопливым голосом дал распоряжение сопровождавшему его церковному сторожу выйти и внимательно следить, чтобы никто из посторонних ненароком не заглянул сюда. Присев к закапанному воском столу, он погладил рукой ниспадавшие на плечи волнистые волосы и острым, пытливым взглядом остановился на каждом из присутствующих. Здесь находились только свои. Люди застыли в немом ожидании, почтительно склонив головы. В помещении пахло затхлым, могильным тленом. Выждав мгновение, отец Яков дал знак садиться.

– Братья во Христе! Члены Союза духовенства и мирян! – начал он негромко, с грустной надрывностью, с какой обычно привык читать проповеди с амвона. – В последнее время много нам приходится терпеть. Христос, наш спаситель, сам много терпел… Но нашим страданиям скоро придет конец. Есть важные вести. В Архангельске уже пала власть антихристова. Туда морем прибыли наши союзники – американские, английские, французские войска…

– Слава тебе, господи! – отозвался из угла Гыч Опонь. – Бог-то не совсем еще нас позабыл. Архангельск не за семью морями. На плотах и то рукой подать. А коли Архангельск освободили, теперь и нам недолго ждать.

– Может, еще до наступления зимы избавимся от нехристей, – проскрипел кожевник, – не могу позабыть, как они меня за неуплату контрибуции держали в каталажке. А недавно последнюю кожу забрали, целый тюк. По-ихнему – реквизиция в пользу народа. Что за жизнь пошла? Можно сказать, последнюю шкуру содрали с меня…

– Ежели прикинуть, что мы, торговые люди, потеряли, – вклинился в разговор один из купцов, – твоя кожа, братец, сущий пустячок. В зырянское пароходство нами было вложено, к вашему сведению, сто восемьдесят пять тысяч рубликов золотом – все отобрали, ни одного пароходишка не оставили. Дальше считаю: товаров реквизировано более чем на сто тысяч, тоже в золотых ценах. Да разных налогов уплатили на восемьдесят тысяч. Сколь получается? Под самый что ни есть корень подрубили нашу торговлю…

– Вернем! Все вернем!.. Пусть только избавители наши быстрее сюда едут!.. – послышались голоса. – Будем день и ночь бить поклоны, ждать…

– Зачем ждать, братья! – возразил протопоп. – Потому и собрал я вас, чтобы начать действовать. Время наступило удобное. Пора поднять всех, кому ненавистны Советы и комбеды. Слыхали, как наши поступили в Керчомье, в Гарье?

– Слыхать-то слыхали, – сказал кто-то из сидевших у двери. – Да ведь и другое нам известно: посланные из города отряды быстро там все погасили, а кой-кого и к стенке поставили. Не то ли самое ожидает и нас?

– На это я вам отвечу притчей. – Придерживая распятие, протопоп откинул упавшую ла лицо прядь волос. – Когда подожгут небольшой лесок, затушить нетрудно. Но если пламя охватило большой массив леса, с ним ничего не поделать. А наш край такой – поднеси спичку, и пойдет полыхать! Нужно широко оповестить, что союзники в Архангельск привезли хлеб, сахар, чай и вдоволь другого продовольствия. Новое правительство всех накормит и оденет, окажет помощь людям, если они, со своей стороны, помогут прикончить антихристову власть. Не поможем союзникам, потом, будет поздно. Надо действовать – таков мой совет.

Притихшие братья из Союза духовенства и мирян молчали в раздумье. Притча, конечно, понятна. Но одно – притча, а другое – что получится на деле. У каждого одна голова, и она дороже тюка кожи и прочих богатств. А посмотреть с другой стороны – заманчива приманка, которой подразнил отец Яков. Ведь он не какой-нибудь пустобрех, в свое время избирался в Государственную думу.

Поговорив, собравшиеся согласились с протопопом.

– Однако без вожака начинать нельзя! – поднялся Гыч Опонь. – Может, вы возьметесь, отец Яков?

– Мое дело – молиться богу, – сказал Потопов. – Мне больше пристало иметь дело с крестом, нежели с мечом. Я благословил бы Латкина. Кому другому, как не председателю уездной управы, поднять знамя освобождения?! Кстати, между нами был разговор, и господин Латкин не возражает.

– А где найти его? – выглянул из-за спины кожевника Харьюзов, но Потопов предостерегающим движением руки остановил его:

– Тсс!.. Не надо громко об этом. Могу сказать: он жив-здоров, находится недалеко от нас. У него связи в городе и в гарнизоне. Такова обстановка. Решайте сами.

Потопов извлек из кармана рясы платок и вытер лицо. В сторожке было жарко, но вспотел он не от этого. Нелегко было сломить трусость своей братии, и все же он смог.

– Передайте, коли так, что мы согласны! – решили руководители союза.

– С нами бог! – заключил отец Яков. – Я пошлю весточку по церквам, чтобы связались у себя с верными людьми. На этом кончим. Помните: о чем беседовали, должно остаться между нами. Когда надо будет, я снова соберу вас. Можете расходиться. А ты, Афанасий Петрович, – обратился Потопов к Гыч Опоню, – останься на минутку…

Со щучьей проворностью первым выскользнул за дверь Харьюзов. За ним торопливо вышел сын протопопа – Виталий Яковлевич. С небольшими перерывами, словно тени, стали исчезать кожевник, доверенный, торговцы и другие. В сторожке остались Потопов и Гыч Опонь. У них были свои особые дела…

2

Тусклое сентябрьское солнце то исчезало в редких разводьях лохматых туч, то снова появлялось. Временами накрапывал дождь, и, когда выглядывало солнце, на красных гроздьях брусники блестели крупные дождевые капли.

Было по-осеннему тоскливо в этом мрачном, густом ельнике, в котором местами попадались низкорослые сосны, воздух был сырой, тяжелый, пахло мхом и хвоей. От Черного ручья порывы ветра иногда доносили резкий запах дикой смородины.

Ничто не нарушало застывшего покоя.

Но так лишь казалось. В стороне от дороги, в чащобе, где стоит разбитая молнией ель, привалившись спиной к ели и полузакрыв глаза, сидел у потухшего костра человек. Временами, когда раздавался протяжный скрип дерева или треск обломившегося сучка, человек вздрагивал и настороженно прислушивался.

Это был Латкин. Он уже несколько раз покидал свое укрытие и выходил к сараю наблюдать за дорогой.

Когда солнце склонилось на запад, из-за поворота показался возок Гыч Опоня.

– Что так долго? Я уже опасался, не попал ли ты чекистам в лапы.

– Упаси боже, Степан Осипович! – перекрестился Гыч Опонь. – Кто ждет, тому всегда кажется долго. Быстрее никак было нельзя, тайком да с оглядкой… Поди, проголодался? Вот тебе туесок творога с молоком, подзакуси.

– Боишься? Чего руки трясутся? – заметил Латкин.

– Чека, дорогой мой, не родная маменька, против шерсти гладит, – оправдывался Гыч Опонь. – Вот почитай газетку. Там и про тебя упомянуто.

Латкин схватил местную газету и нашел нужное место. Это было извещение Усть-Сысольского ЧК. Разыскиваются скрывающиеся. Перечислено несколько фамилий, в том числе назван и Латкин. Ниже напечатано: «…Гражданам, знающим их местожительство, предписывается немедленно довести до сведения ближайших Советов, каковые должны их немедленно представить в распоряжение ЧК. Виновные в укрывательстве несут ответственность по законам осадного положения…»

– Так, так! – сдерживая дрожь, сказал Латкин. – И что же дальше?

– Боже упаси, не подумай чего нехорошего. Это отец Яков надоумил показать тебе газетку. Пусть, говорит, прочитает – злее будет!

– Ладно, хватит об этом… Видел, значит, Потопова?

– Видел. Все передал, как было приказано.

– Ну и что он? Блаженствует на воле?

– Сегодня служил в соборе. Жив-здоров, того и тебе желает, Степан Осипович… Сынок его, Виталий Яковлевич, вернулся. Откуда, зачем – не спрашивал, а сам отец Яков про то не говорит.

– Хитер бобер! – как бы про себя заметил Латкин, принимаясь за домашнюю снедь. – Чем хвалился он? Какие новости сообщил?

– Новости хорошие! В Архангельске союзники. Американцы, англичане…

– Слыхал. Еще что?

– Правительство там объявилось какое-то. Чайковский…

– И это знаю. А это что у тебя в кармане торчит?

– Отец Яков послал тебе погреться – церковного вина, – сказал Гыч Опонь.

– Добро! – довольно крякнул Латкин. Выбив пробку, он жадно припал ртом к горлышку бутылки.

Гыч Опонь рассказал о тайной сходке в церковной сторожке.

– Все решили, пора начинать, Степан Осипович! – закончил он свое сообщение. – Отец Яков благословляет вас на ратные подвиги.

– Благословляет? – Губы Латкина дрогнули в усмешке.

– Все просили тебя стать главарем. Ты образованный, смелый, в академии учился. Знаешь, как с этим сбродом справиться. Потому просим…

– Просите? – Латкин самодовольно улыбнулся. Лицо его порозовело, глаза оживились, повеселели. Теперь и валявшаяся у ног газета не пугала. Леденящий страх отступил. Голос Гыч Опоня, по-домашнему простой и обычный, успокаивал.

– Так и велели передать, – продолжал тот.—

Союз духовенства и мирян поможет деньгами и всем» в чем будет нужда. Время подходящее наступило. В городе новый приказ развесили за подписью командующего советским фронтом: у кого две лошади и больше, одну оставить себе, остальные сдать для нужд фронта. А у меня две лошади и жеребчик. Выходит, две-то надо сдавать, Степан Осипович?

– Видимо, так. Не отдашь – отберут!..

– Вконец разорят безбожники! – закачал сокрушенно головой Гыч Опонь. – Степан Осипович, бога ради, будьте нашим главарем.

– Да?.. – Латкин закурил папиросу и, скрестив по-наполеоновски руки на груди, задумался. Когда папироса догорела, он швырнул окурок далеко в сторону и, не глядя на собеседника, заговорил: – За новости спасибо, Афанасий Петрович. И за содействие тоже. Потом за все отблагодарю… Ну, а заваривать теперь кашу не собираюсь. Так и передай Потопову: я изменил решение. Буду пробиваться в Архангельск…

– В Архангельск? А мы как?

– Вы?.. Придется подождать до моего возвращения. Сил у нас мало, оружия нет. Допустим, захватим город. Большевики немедленно двинут из Котласа карательную экспедицию и восстановят прежнее положение, а нас… Понимаешь, чай, не маленький. Такой исход наиболее вероятен.

– Может, не посмеют сунуться? Край наш лесной, глухой… Ежели дружно подняться…

Латкин махнул рукой.

– Думаешь, народ встанет на защиту? У меня мало надежды. Слишком много разошлось по деревням солдат-фронтовиков. Это они распространили красную заразу. Нет, лучше сейчас не начинать. Буду пробираться в Архангельск, просить вооруженный отряд. Вернусь скоро. Вы будьте начеку. Так и передай нашим… Есть еще дело. Жена Керенского живет тут у вас, в Кочпоне?

– Тута. А что?

– Мне нужно сегодня повидать ее по важному делу. – Латкин тронул ногой валявшуюся газету и нахмурился. – Как бы встретиться с Керенской? А?

– Ох, не знаю. Опасно. Два раза у нее были обыски, – попытался возражать Гыч Опонь, но Латкин резко его одернул:

– Пойми: это необходимо для нашего дела.

– Да я ничего… Коли надо, могу сходить, пригласить на чай. Благо сегодня воскресенье. Ты, Степан Осипович, как стемнеет, приходи к нам. Только осторожнее!

– Когда снова стану председателем управы – не забуду тебя. Тогда не таким кирпичным сарайчиком помогу обзавестись. Завод построишь! – щедро сыпал обещания Латкин, провожая Гыч Опоня. Притаившись за кустом, он долго не спускал глаз с возка, пока тот не скрылся за поворотом дороги.

3

В воскресенье с утра Домна отправилась в Кочпон. Ее давно тянуло повидать подружек. Летом она так и не смогла выбрать свободное время: с матерью и сестрой на чужих полях сгребала сено, копнила, помогала комбеду в учете урожая.

Хотелось ей повидать и Макара, старого знакомого по кирпичному заводу Гыч Опоня.

Макар оказался дома. Он совсем не изменился. Усы по-прежнему торчали воинственно, словно пики. И нога-деревяшка все так же угрожающе постукивала.

Макар был председателем комитета бедноты. Он горячо стал рассказывать Домне о своей работе.

– Главное в нашем деле, – говорил Макар, – своевременно учесть на полях урожай. Все излишки– на ссыпной пункт, в общественный амбар. Потом разделим нуждающимся.

– А если кто откажется везти хлеб? – спросила Домна.

– Если человек не хочет делиться излишками хлеба с голодающими, тогда… надо заставить! Комбедам дано такое право. Борьба с голодом теперь главная задача. Читала воззвание Ленина?

– У нас в селе кулаки прячут хлеб, в лес везут, в ямы хоронят, – сказала Домна.

– И у нас такие, – подтвердил Макар. – Взять того же Гыч Опоня.

– У этого, думаю, старого хлеба еще немало, полдеревни можно его запасами год кормить!

– Знаем, есть у него запасы, но куда он попрятал– найти не можем. Нету, говорит, у меня, и все.

Они долго еще беседовали. Макар расспрашивал, как жила Домна, чего насмотрелась в Питере.

– Слыхала, какое злодейство совершили наши враги над Лениным? Чуть жизни не лишили! – Макар возмущенно потряс кулаком. – Я бы им головы поотрывал!..

Домна удрученно кивнула.

– Выздоровеет, – успокоил девушку Макар. – Без него нам никак нельзя…

Тетка Татьяна, жена Макара, угостила гостью жареной рыбой, которую хозяин поймал на озере. Жаренка была пресной, без соли. Семья Макара, видать, тоже жила в нужде. Без соли были зажарены и грибы. Но Домна не успела их отведать. На улице поднялся шум, послышались крики:

– Эй, мужики! Скорее на помощь! Выходите все, быстро!

Домна первой выбежала на улицу. В верхний конец села бежали мужики, бабы, дети.

– Что случилось? – спросила Домна у рыжебородого мужика, который, подняв, как секиру, колодезный черпак, спешил вслед за другими.

– Читские бьют наших кочпонских! – бросил на ходу рыжебородый и крикнул выглядывавшему в окно мужику: – Эй, Софрон! Выходи на помощь! Дадим жару читским. Скорее!..

Домна тоже собралась было бежать к месту драки, но Макар остановил ее:

– Ты, дочка, лучше не суйся туда. Там сынки богатеев перепились и мордобой затеяли. Сил девать им некуда. Самогон варить хлеб у них есть, а вот помочь голодающим не хотят…

Уже смеркалось, когда драчунов утихомирили, и жизнь в селе потекла своим чередом. Пожилые разбрелись по домам, а молодежь осталась петь песни.

На широком лугу около церкви слышался девичий смех. Туда направилась и Домна. Многих из здешних девчат она знала: с одними месила глину Гыч Опоню, с другими встречалась на посиделках.

Девушки были одеты по-праздничному: в цветных сарафанах, в пестрых платьях, в нарядных платочках, с яркими лентами в косах. Все загорелые после летних работ в поле, с натруженными, мозолистыми руками и все же веселые. Домну встретили радостно. Вскоре она громко смеялась, сыпала шутками и прибаутками, которых набралась от бойких фабричных девушек.

– Споемте, девчата, про ласточку! – предложила Домна. – Соскучилась я по этой песенке. – И, не дожидаясь других, начала грудным голосом:

 
Надо ласточку словить,
В клетку надо посадить…
 

Пели, водили хоровод. А когда сумерки стали сгущаться, вздумали играть в прятки. Заводилой и тут была Домна.

Прикрыв глаза рукой, она стала водить. Девушки рассыпались в разные стороны, прятались за баню, за ближайшие поленницы дров, – кто где сумеет. Быстроногая Клава побежала к дому Гыч Опоня, притаилась у крыльца.

Глаза с трудом различали отдельные предметы. Дома казались серыми глыбами. Нелегко в такую темень разыскать подружек, но Домна не унывала. Она осторожно продвигалась от поленницы к бане, прислушиваясь к каждому шороху.

Уже многих она нашла. Осталась Клава. Эта обязательно заберется в такое место, с собакой не разыщешь. И все же Домна нашла ее и, схватив за подол сарафана, радостно крикнула:

– Чур, попалась!..

– Тсс… – И Клава зашептала: – В этот дом вошел человек, через огороды пробрался, задами.

– Мало ли шатается. Может, кому самогону выпить захотелось? У Гыч Опоня всегда есть… Пошли к девчатам…

– Нет, нет! Он озирался, словно вор.

– А ты не видела его в лицо?

– По одежде он показался мне чужим. Таких у нас на селе нет.

– Кто же это? Хороший человек не будет прятаться от людей. Видно, темное дело привело его сюда, – сказала Домна. – Может, беглый, из тюрьмы? Или вор?.. А в окне-то, гляди, свет виднеется. Значит, хозяева дома.

Окна в доме Гыч Опоня были занавешены, и только в одном пробивался свет.

Девушки, крадучись, подошли к поленнице дров под окном.

– Ты останься здесь, – сказала Домна. – Покарауль. Я посмотрю…

С ловкостью белки она вскарабкалась на поленницу и прильнула к холодному стеклу. В просвет между занавеской и косяком Домна увидела стол с самоваром, сахарницу, тарелку с румяными шаньгами.

Наискосок к окну, за столом, сидела женщина с темными пышными волосами, в светлой блузке с кружевным воротником. Домна узнала ее: это была Керенская.

«Ну и чудеса! – удивилась Домна. – Керенская в гостях у Гыч Опоня! Такое и не придумаешь…»

Домна знала, что Керенская живет в Кочпоне, бывает в городе, на базарах. В местной газете «Зырянская жизнь» даже промелькнула заметка о том, что жена Керенского швыряется на рынке деньгами, помогая спекулянтам взвинчивать цены.

«Все-таки что ей понадобилось у Гыч Опоня?» – недоумевала Домна, стараясь разглядеть второго человека, сидевшего спиной к окну. Ясно было, что мужчина этот не Гыч Опонь и не его зять Ладанов.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Клава.

Домна приложила палец к губам и едва слышно ответила:

– Тише…

Ждать пришлось довольно долго. Уже начали затекать ноги и даже в глазах зарябило.

Но вот неизвестный протянул Керенской руку и повернулся. И тут Домна увидела его лицо. От неожиданности она чуть не вскрикнула: это был Латкин. На днях в газете было объявление Усть-Сысольской чрезвычайной комиссии о розыске Латкина, а он как ни в чем не бывало в Кочпоне. И Керенская с ним.

Домна не могла расслышать, о чем они говорили. А так хотелось! От Керенской и Латкина добра не жди. Не зря они ночью сошлись у Гыч Опоня.

Девушкам, игравшим в прятки, надоело ждать, и они стали звать:

– Домна-а-а-а!

«Все дело испортят!» – встревожилась Домна и снова прильнула к окну. В это время открылась наружная дверь и кто-то стал спускаться с крыльца.

Домна и Клава притаились за поленницей.

Некоторое время человек прислушивался, затем дошел до угла, огляделся, но девушек не заметил. Затем отошел к изгороди, постоял, кашлянул негромко. Домна узнала Гыч Опоня. Видимо, он поглядывал, не грозит ли беда ночному гостю. Потоптавшись у крыльца, Гыч Опонь вошел в дом. Звякнула задвижка, и снова стало тихо.

Девушки легко вздохнули.

– Кого я там видела! – сказала Домна.

– Кого?

– Керенскую! И Латкина… Скрывается от Чека. Ты, Клава, побудь здесь, смотри в оба! Понимаешь? Если кто выйдет, примечай – кто и куда. А я побегу к Макару, сообщу…

И Домна словно растаяла в темноте.

4

В горнице Гыч Опоня Латкин и Керенская беседовали вполголоса у чуть шумевшего самовара.

Латкин держался почтительно. Шутка сказать: рядом сидела супруга того, кто еще недавно был главой правительства России.

Не спеша, глуховатым голосом Латкин обрисовал общую обстановку в городе и уезде, сказал и о том, что после покушения на Ленина большевики повсюду усилили бдительность. Поэтому будет разумным пока не начинать активных действий. Затем он рассказал о своем плане: установить связи с союзниками, получить оружие. Тогда можно перейти к активным действиям в районе Вычегды, а оттуда начать свержение большевиков по всему краю.

– Между прочим, – продолжал Латкин, – у нас есть время подумать о деталях будущего благоустройства жизни на севере. Я бы хотел, уважаемая Ольга Львовна, просить у вас протекции или рекомендации в связи с моей поездкой в Архангельск. Вы известная личность, вас знают повсюду. Пусть будет всего несколько слов. Но они окажут мне услугу, облегчат мою миссию. Эти соображения и заставили меня побеспокоить вас, уважаемая Ольга Львовна…

Керенская долго размешивала чай.

– Степан Осипович! – начала она, немножко рисуясь. – Вы, конечно, знаете: я живу здесь, можно сказать, на положении полнейшего остракизма. – Керенская почти весело рассмеялась. – Словно князь Меншиков в изгнании. Помните картину Сурикова «Меншиков в Березове»?

– О да! – с деланной улыбкой отозвался Латкин.

Керенская вздохнула, лицо ее приняло страдальческое выражение. Ей, по-видимому, нравилась роль гонимой. Она кротко улыбнулась.

– Теперь я только мать и дала обещание не заниматься политикой. Скажу прямо: я не хочу участвовать ни в каких заговорах.

– Но, уважаемая Ольга Львовна, я прошу оказать самую незначительную помощь. – Пальцы Латкина выбивали нервную дробь по коробке спичек, которую он вертел в руках, не решаясь попросить разрешения закурить.

– Я не могу рисковать в моем положении. У меня дважды были с обыском и в любой момент могут снова нагрянуть. Следят за каждым моим шагом. Поймите, у меня дети, я мать…

– Даю слово, Ольга Львовна, этот наш разговор останется между нами. – Латкин по-актерски прижал руку к сердцу. – Сегодня ночью меня уже здесь не будет!

Керенская посмотрела на дверь, прислушалась. Кругом было тихо.

– Я вам верю, – наконец проговорила Керенская. Голос ее стал строже. – Слушайте же. Буду краткой. В Мурманск прибыли крейсера – два английских и американский. Высажен большой десант союзных войск. Мурманск в наших руках. В Архангельске американские, английские и французские войска. Главнокомандующим союзными войсками на севере России назначен английский генерал. Готовится большое наступление на Москву. Посольский корпус из Вологды перебрался в Архангельск. Такова в общих чертах обстановка… Приедете в Архангельск – узнаете больше. А что касается рекомендаций… Будет лучше и для вас и для меня, если я вам их не дам. Береженого бог бережет… – Керенская улыбнулась. – Я дала слово не вмешиваться в политику и намерена держаться этого правила. Ломаю голову над тем, как вырваться в Архангельск. Не знаю, как вы доберетесь, но мне это сделать чрезвычайно трудно! У меня трое детей, за каждым моим шагом следят…

– Значит… не будет рекомендательного письма? – сдвинув брови, спросил Латкин. – Жаль, очень жаль. Я так надеялся, Ольга Львовна!..

– Я, конечно, сожалею, но… – Керенская кокетливо пожала плечами, поднесла к глазам часики, висевшие у нее на груди на золотой цепочке, и, накинув на голову теплый оренбургский платок, поднялась со стула. – Извините, господин Латкин, меня ждут дети.

Латкин понял: от этой самоуверенной женщины ничего не добиться. Обругав ее про себя, он встал и сухо поклонился.

– Не смею вас больше беспокоить.

– Постойте… – Керенская поднесла руку к виску, отставив мизинец. Она вынула из рукава блузки надушенный кружевной батистовый платочек и подала его Латкину. – Возьмите! Он с моим вензелем… В Архангельске разыщите князя Гарина. Новгородский проспект, тридцать восемь. Покажите ему, скажите: от моего имени. Он свяжет вас с нужными лицами.

– Благодарю вас! – поклонился Латкин, пряча платок.

– До встречи в Архангельске, а еще лучше – в Петрограде!

– Искренне благодарю за добрые пожелания спокойной ночи, Ольга Львовна!

Проводив женщину до крыльца, Латкин вернулся в комнату, повертел в руках дамский носовой платок, бережно засунул его в карман. Осторожно, словно рысь, он подошел к окну, прислушался. На улице было спокойно.

«Кажется, все обошлось благополучно!» – вздохнул он. Вдруг ему бросился в глаза отогнутый угол одеяла, которым было занавешено окно. Он торопливо прикрыл щель и лишь после этого негромко постучал в дверь соседней комнаты. В сером френче без погон вышел Ладанов, зять Гыч Опоня.

– Вы кончили, Степан Осипович? – вполголоса обратился он.

Латкин искоса бросил взгляд на открытую настежь дверь, словно там еще могла быть эта самонадеянная женщина, оставившая после себя запах дорогих духов.

– Свидание кончилось, да толку мало, – сказал Латкин. – Можно сказать, напрасно тащился сюда. Ожидал большего. Особа пуганая. Ну, да ладно, бог с ней… Мне пора уходить.

– Разве не останетесь ночевать? – с деланным огорчением спросил Ладанов. А в глазах его застыло напряженное ожидание: когда же наконец уйдет опасный гость?

Латкин продолжал стоять в нерешительности. Соблазняла перспектива провести ночь под крышей, выспаться. В окна застучали капли дождя, донесся тревожный шум деревьев. Конечно, было бы хорошо забраться под теплое одеяло, потянуться и, сладко зевнув, закрыть глаза, забыться…

– Нет! – отрезал он. – Лучше мне уйти немедленно.

– Куда?

– Решил пробираться в Архангельск.

– Трудно. Повсюду патрули на дорогах, – сочувственно предупредил Ладанов.

– Дороги – не единственный путь. До Айкино можно на лодке, а дальше – на Удору, волчьими тропами. Добраться бы до Лешуконского тракта, а там до Архангельска рукой подать…

Латкин подошел к столу, поманил к себе Ладанова:

– Алексей Архипович! Можно на тебя положиться?

– Почему же нет, Степан Осипович?

– Знаешь Прокушева? В военкомате работает…

– Капитана Прокушева? Мы с ним в одном запасном полку околачивались. Купеческий сынок…

– Не об этом разговор, – с досадой отмахнулся Латкин. – Передайте Прокушеву, что я ушел из этих мест. Пусть работает на прежнем месте, старается. Важно зарекомендовать себя сторонником новой власти. Чем больше ему будут доверять, тем лучше для нас.

– Понятно, – кивнул Ладанов. Его продолговатое лицо еще больше вытянулось, покрылось красными пятнами.

– Пусть ждет меня. Я скоро вернусь. Обязательно вернусь! – как бы угрожая кому-то, повторил Латкин. В его глазах сверкнули недобрые искорки. – Тогда я отблагодарю и вас с папашей за все оказанные услуги. Передай привет Потопову и всем нашим.

– Желаю удачи, Степан Осипович!

Ладанов вышел вслед за гостем из горницы.

В темных сенях навстречу им бросился встревоженный Гыч Опонь. Осипшим от страха голосом он зашептал:

– Кто-то идет сюда! Вот крест святой! Слышал шаги на улице!.. В те двери лучше не выходите. Через сарай…

Ладанов, схватив Латкина за руку, вывел на улицу.

По бревенчатому настилу-взвозу скользнула черная тень человека, мелькнула на фоне новой двери амбара и скрылась за баней. В ту же минуту послышались возбужденные голоса:

– Хозяин, открывай!

В сени ввалились несколько человек во главе с Макаром. Среди них были Домна и Клава.

– Кого вам? В доме чужих нет. – Гыч Опонь перекрестился.

– Почему самовар в горнице? Кого угощал?

– Приходила Керенская посидеть. Чаевничали. Разве нельзя?

– Еще кто был? – строго спросил Макар.

– Никого больше! Вот крест святой!

– Я своими глазами видела, – сказала Домна. – Хитришь, хозяин. Вот на этом стуле он сидел…

– Кто сидел? – возмутился Ладанов.

– Кого Чека разыскивает – Латкин.

– Боже милостливый! – развел руками Гыч Опонь. – Как он мог попасть сюда?

– А кто сидел на этом стуле?

– Я беседовал с Керенской! Обозналась, девушка! – сказал Ладанов.

– Неправду говорят. Надо искать. Он должен быть здесь, – твердо заявила Домна.

– В дверь он не вышел. Я караулила. А женщина, верно, ушла.

– Все осмотреть! – приказал Макар.

Осмотрели дом, сарай. Домна и Клава не поленились пройти с фонарем в хлев. Заглянули в конюшню, в баню, обошли вокруг дома. Латкина не было.

Прочесывать окрестные места ночью было бессмысленно– в стоге сена искать иголку!