Текст книги "Когда наступает рассвет"

Автор книги: Геннадий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Трудная осень

1

В это утро Домна проснулась у себя в деревушке в постели матери.

– Мамук! Уже утро? – спросила она.

– Спи, детка, спи. Полежи еще со мной рядом! – ласково отозвалась мать.

– На работу бы не опоздать, – забеспокоилась Домна и поверх спинки деревянной кровати взглянула в окно. Оно было черное, рассвета еще не чувствовалось. Слышно было, как посвистывал холодный осенний ветер.

– Ах, какая ты теплая, мамук! – прижимаясь к матери, прошептала Домна и подумала с горечью: «Кто знает, когда еще удастся снова изведать домашнего уюта, материнской ласки? Может случиться, что не скоро встретимся…»

Закрыв глаза, Домна притихла под негромкий говорок старушки матери:

– Ты, доченька, поспи еще. Разбужу, не бойся. Девичий утренний сон сладок. А мне что-то не спится и теперь не уснуть. Полежу еще с тобой чуточку и встану печку топить, завтрак тебе готовить.

Домна, не открывая глаз, улыбнулась, подумала с нежностью: «Хитришь, мамочка! Знаю – не засыпала, а говоришь – выспалась. Ох, сколько я тебе причиняю беспокойства!..» Она плотнее прижалась к матери, наслаждаясь счастливыми минутами, так редко выпадавшими на ее долю за последнее время.

Лежать в материнской постели было и сейчас так же приятно, как в детстве, словно вновь вернулось оно. «Ах, годы детства, где ты, майбыр – мое счастье?..»

Домна лежала, стараясь заставить себя ни о чем не думать. Но события последних дней не выходили из головы. Едва успели отпраздновать годовщину Октябрьской революции, как стало известно, что из лесов Удоры вышел отряд белогвардейцев. Отряд захватил город Яренск, занял село Айкино на Вычегде и движется на Усть-Сысольск. По слухам, возглавляли банду Латкин и жандармский капитан Орлов. Кровавый след тянулся за бандой. Каратели хватали сторонников Советской власти, пытали их, мучили, заживо закапывали в землю, расстреливали…

Усть-Сысольск переживал тревожные дни. Ревком, организованный, как только стало известно о движении белой банды, ввел в городе осадное положение. Всех коммунистов объявили мобилизованными. Оружия не хватало – оно было отправлено еще раньше на другие фронты. По приказу ревкома немедленно приступили к сбору охотничьих ружей, берданок. В помещении профтехшколы организовали отливку пуль из свинца. Навстречу банде был спешно отправлен отряд красноармейцев под командой помощника уездного военкома Прокушева, в прошлом штабс-капитана.

Лежа в постели, Домна вспоминала, как всем городом провожали этот отряд к речной пристани. Отряд погрузился на буксирный пароход «Иртыш» и отправился вниз по реке. Стояли первые морозы, по реке плыло густое сало, вот-вот мог ударить ледостав.

Отряду было приказано: пока есть малейшая возможность, пока колеса парохода не обледенеют окончательно – плыть!

Большие надежды возлагались на этот отряд. Он должен, обязан остановить врага, не допустить захвата Усть-Сысольска.

Проводив красноармейцев, ревком приступил к формированию отряда добровольцев-партизан, чтобы иметь под руками хотя бы какую-нибудь силу для охраны города. В отряд записалась и Домна. Ее отговаривали: не бабье, мол, это дело. Но Домна настояла на своем.

– Ну что ж, пусть будет по-твоему, – сказали ей в ревкоме.

Вчера вечером Домна пришла к матери и рассказала о своем решении.

– О господи! Зачем ты это сделала, доченька? – забеспокоилась мать: слезы побежали по ее сухим морщинистым щекам.

Домна утешала ее как могла:

– Мамук, не плачь. Не надо! Вот увидишь, все будет хорошо: прогоним беляков, снова вернусь к тебе, и будем жить да радоваться. Не сердись, родненькая.

Но материнское сердце словно предчувствовало беду.

– Тебе же, мое дитятко, только двадцать с небольшим! Вся жизнь впереди. Разве можно так испытывать свою судьбу, играть ею?

Домна стояла на своем:

– Пойми, дорогая, если я не пойду, другой не пойдет, третий откажется – кто будет бороться с врагом? Не идти мне никак нельзя! И ты меня не удерживай и себя не терзай напрасно. Зачем слезы лить?

«Может, лучше было не говорить матери? – раздумывала теперь Домна, лежа рядом с ней в постели. – Видать, всю ночь, бедная, глаз не сомкнула».

Но и не сказать матери о своем решении было нельзя. Кто знает, что ждет впереди.

Жила Домна в городе, работала курьером в уземотделе, иногда помогала уборщице. События, как вода в половодье, захватили ее, и теперь словно на стремнине: каждый день приносил что-то новое, еще не изведанное, от которого никак не останешься в стороне.

Она была приветливой, расторопной, исполнительной, ни от каких поручений не отказывалась. Любили ее за прямоту и честность, за живой, веселый нрав. Ей частенько поручали проводить беседы среди женщин о революционной борьбе рабочего класса, о задачах Советской власти. Домна очень серьезно относилась к своему поручению: в свободное время она читала брошюры, свежие газеты. И всегда-то деятельная и жадная до знаний, теперь, став комсомолкой, она стала особенно дорожить каждой свободной минутой, она словно стремилась наверстать упущенное.

После работы она теперь бежала в городской клуб или Народный дом. Там всегда было что-нибудь интересное, приходило много молодежи. Домна успевала бывать везде: на военных занятиях, субботниках, митингах. Всей комсомольской ячейкой (она была еще Немногочисленной в городе) собирали теплые вещи для бойцов Красной Армии.

В те дни на страницах газет пламенели призывы:

«Рабочие! Крестьяне! Красноармейцы! Вступайте в ряды Коммунистической партии!» Домна подала заявление. Это были самые значительные и счастливые дни в ее жизни. Могла ли она теперь жить в материнском гнезде, пусть уютном и ласковом, но ставшем для нее тесным?

Об этом думала она, нежась в постели матери. Но едва забрезжил рассвет, была уже на ногах.

– Ну, мама, будь счастлива! Не горюй! Сестра скоро вернется, тебе будет веселее! Не плачь, дорогая, не терзай свое и мое сердце!.. Прощай! До следующей встречи, мама!

Грустно улыбнувшись, Домна вытерла слезы, побежавшие по материнскому лицу, обняла мать, прильнула лицом к ее щеке, поцеловала, еще раз заглянула в глаза и выбежала из избы; по ступенькам крыльца простучали каблуки ее сапожек.

Когда мать вышла вслед за ней, Домна была уже на дороге. Словно прощаясь, обернулась она на мгновение, посмотрела на свою избенку. Потом махнула рукой и крикнула весело:

– Иди в дом, мама! Простынешь…

Еще раз взмахнула рукой и побежала к городу.

Холодный осенний ветер мел поземку. Когда Домна добежала до поворота, налетел вихрь и, высоко взметнув снежную пыль, сплошной пеленой скрыл дочь от матери.

Когда снежный вихрь промчался, Домны уже не было, словно он умчал ее с собой в неведомую даль.

2

В город Домна успела к началу работы. Разделась, поправила волосы, повязала кумачовую косынку, подышала на руки, согревая их; потерла щеки, горевшие от холода, и еще раз оглядела себя.

Рабочий день начался обычно. Сотрудники уземотдела разошлись по местам. Застучала пишущая машинка. Зазвенел телефон. В пропахшем табачным дымом помещении появились первые посетители.

Среди них Домна заметила мужика в шапке-ушанке из оленьего меха, какие шьют на Ижме и Печоре. Мужик смущенно топтался у порога.

– Здесь помещается уземотдел? – спросил он у Домны. Что-то знакомое показалось ей в его певучем верхневычегодском говорке. Вглядевшись, она узнала его:

– Здесь, дядя Микул! Присаживайся, отдохни, погрейся у нас, – придвигая свободный стул, предложила Домна. – Какими это ветрами занесло тебя к нам?

– А, Домна, старая знакомая! Здоровье тебе! По общественным делам я, доченька… Никак, здесь работаешь?

– Здесь.

– Вот как славно получилось, знакомого человека встретил. – Микул снял шапку, поправил бороду корявыми пальцами; тускло блеснуло широкое самодельное медное кольцо, словно вросшее в тело.

– Не могу ли я чем помочь тебе, дядя Микул? – предложила Домна. – Что за дела заставили тебя ехать в такую даль?

– Хочу самого главного повидать, разговор есть. Дело большое.

Викул Микул пытливо взглянул на Домну, словно оценивая, стоит ли ей рассказывать про свои заботы.

– Видишь ли, касатка, мы у себя организовали коммуну! – присев на краешек стула, начал рассказывать он.

– Коммуну? Хорошее это дело, дядя Микул! Расскажи.

– Мы только еще сорганизовались. Хвалиться пока нечем.

– А как назвали коммуну?

– «Красной звездочкой»… Теперь во многих местах появились коммуны. И мы решили жить по-новому. В одиночку, однако, нашему брату не выбраться из нужды. Но для коммуны нужна земля, а односельчане говорят: сами себе разделайте пашню и сейте. Шумели, спорили, так ни к чему и не пришли.

Не дали нам землю собственники! Просили мы отнятые у богатеев наделы. Мы не отказываемся и лес корчевать, и новые участки осваивать, но ведь это не так скоро делается. Коммуне надо помочь стать на ноги. Может, здесь за нас слово замолвят, как ты думаешь, дочка? Да и другое еще есть дело: оружия хотим попросить. Чем будем защищаться, если белые нагрянут? А слухи ходят – они на Печоре появились и на Ижме тоже. До нас не так далеко.

Домна быстро встала:

– Пойдем, проведу к начальнику!

Они вошли в кабинет.

Первое, что бросилось в глаза Домне, – это озабоченное лицо начальника уземотдела, явно чем-то встревоженного. Все же он выслушал Викул Микула.

– Видите ли, какое дело, товарищ, – сказал начальник. – Уземотдел, конечно, постарается помочь вам получить землю, но пока придется подождать…

– Зачем ждать? Нам надо навоз возить на поля. Весной сеять собираемся, – возразил Викул Микул.

Но начальник движением руки остановил его.

– Понимаю, дорогой, все понимаю. Но выслушай сначала меня: только что поступил приказ ревкома– готовиться к эвакуации. Все городские учреждения будут вывезены. В Усть-Выми белые…

– Белые? – воскликнула Домна. – А как же отряд Прокушева, посланный из города?

– Прокушев оказался изменником, перешел на сторону белых.

– Изменил? – У Домны перехватило дыхание. – Поганая тварь!..

Сник и Викул Микул.

– А что в верховье Вычегды, не известно? – спросил он начальника уземотдела.

– В Помоздино тоже белые, с Печоры пришли. Они с двух сторон наступают. Видать, действуют продуманно… Так вот, дорогой, сам понимаешь, пока придется другими делами заниматься: воевать!

– Вот и я насчет оружия хотел слово замолвить. Дайте нам оружие!

– У нас самих почти ничего нет. Обратись в военкомат, сходи в ревком. Возможно, найдут, чем с вами поделиться, – посоветовал начальник и торопливо попрощался с Викул Микулом.

– Ах, беда-лебеда! – надевая шапку-ушанку, сокрушался Викул Микул. – Где же найти мне ревком?

– Пойдем, дядя Микул, провожу, – предложила Домна.

Выйдя с Викул Микулом на улицу, Домна заметила, как резко изменился ритм жизни в городе. По улицам сновали люди, повозки. Многие учреждения уже уезжали. Шум, сутолока, беготня.

Домна еще надеялась, что беда минует город. Но последняя надежда рухнула – купеческий сынок Прокушев сделал свое черное дело.

Домне не раз приходилось в военкомате видеть Прокушева. «Кто бы мог подумать, что этот человек ведет двойную игру? Человек как человек, ничего особенного, казалось, в нем нет, на вид скромный и тихий. А на деле вон кем оказался, нож в спину всадил!» – размышляла удрученная горем девушка.

Проводив Викул Микула до ревкома, она бегом вернулась в уземотдел и принялась помогать упаковывать имущество учреждения, выносить вещи во двор. На глаза попалась разносная тетрадь, валявшаяся на полу в куче небрежно брошенных бумаг.

Домна подняла тетрадку, отряхнула от пыли, спросила у проходивших мимо сослуживцев:

– А это куда?

– Что это? – Мужчина в коротком пальто с поднятым воротником остановился. Их глаза встретились. Домна узнала сына Потопова, недавно устроившегося в уземотдел на работу. Тот повертел в руках тетрадку, сморщил узкое прыщеватое лицо, равнодушно бросил:

– В печку…

– В печку? – растерянно повторила Домна, провожая глазами Потопова.

Домна с тоской смотрела на разносную книгу, полистала, увидела свои записи. Это она училась письму, набивала руку. И обычные эти записи почему-то показались ей дорогими. А теперь все в печку, в огонь…

Над притихшим в тревожном ожидании городом спускалась ночь. По опустевшим улицам рыскал холодный ветер, метался по широкой базарной площади, наметая свежие сугробы снега, безжалостно трепал в городском саду обледенелые ветки голых березок.

Весь день, до наступления темноты, город покидали подводы с грузами и людьми. Как только схлынул этот поток беженцев, улицы города стали пустынными, осиротевшими. Кругом ни души. Лишь изредка прошагает патруль, или промчится верховой связной, или же проедут, догоняя обоз, тяжело груженные замешкавшиеся подводы.

В эту неприветливую вьюжную ночь даже собаки, как будто почуяв недоброе, прятались по своим углам, предоставляя вьюге хозяйничать на улицах и перекрестках.

Казалось, город вымер. Но это было не так. В большом двухэтажном купеческом особняке, у Стефановского собора, где размещался уездный комитет партии, люди, поднятые по тревоге, готовились к схватке с врагом. Здесь и с наступлением ночи было так же людно, как днем. Кроме членов ревкома, тут собрались коммунисты и комсомольцы города. Среди них еще очень юные, почти подростки, и старики, способные держать в руках оружие. Тут же было несколько женщин и девушек, с ними Домна.

В переполненных комнатах тесно, жарко и душно, окна плотно занавешены. Под потолком плавают густые клубы махорочного дыма. Лампы горят неровно и тускло, словно в тумане.

Люди, утомленные за день, разговаривают сдержанно, вполголоса, чтобы не мешать работать ревкому. В комнату, где заседает ревком, то и дело входят связные с донесениями. Руководители учреждений докладывают о том, как проходит эвакуация, ругают работников утрамота[16]16
  Утрамóт – уездный транспортно-мобилизационный отдел.


[Закрыть] за неповоротливость, за то, что не смогли своевременно обеспечить подводы для грузов.

Стремительно прошел в кабинет начальник милиции в рыжей кожанке. Он доложил членам ревкома о заложниках, которых решено было направить в Устюг.

– …Взято девятнадцать человек! – И он поименно перечислил задержанных. Это были люди, которых не следовало оставлять в городе: бывшие купцы, урядник, судебный пристав, лесной доверенный с сыном, кожевник, работники управы и некоторые другие видные в свое время чиновники.

– Почему нет среди них Потопова? – спросил председатель ревкома Маегов, рослый человек с густыми черными волосами, в военной форме.

– Потопова не нашли! – виновато развел руками начальник милиции. – Словно сквозь землю провалился…

– Скрылся? Плохо, очень плохо! – недовольно бросил председатель ревкома и пружинистой походкой строевого командира прошагал по комнате.

В прошлом он был учителем, первую мировую войну закончил в чине подпоручика, потом командовал Ижмо-Печорским полком. В город прибыл в отпуск после перенесенной болезни. Как опытного командира и человека проверенного и надежного, уком в сложившейся обстановке назначил Маегова председателем ревкома. И он энергично выполнял свои новые обязанности, хотя выглядел еще неважно– сухо кашлял и был бледен.

– Найти Потопова во что бы то ни стало! – жестко приказал председатель ревкома. – Далеко не ушел, где-нибудь тут скрывается, притаился отче наш!..

В отдельной комнате, превращенной в цейхгауз, оружейники проверяли собранные со всего города ружья, берданки, двустволки центрального боя, заряжали патроны пулями. Делалось все, чтобы партизанский отряд был вооружен и приведен в боевую готовность. Но когда и куда его направят? Эти вопросы волновали многих нетерпеливых, в том числе и Домну. Она пыталась кое с кем заговорить на эту тему, но сухощавый, с небольшими черными усиками наборщик городской типографии Чащин ответил ей назидательно:

– Время придет – скажут. Всему свое время, милая…

А Исаков Ардальон, молодой солдат, который забавлял Домну игрой на тальянке, когда они вместе ехали из Петрограда, подмигнув, спросил шутливо:

– Не терпится, землячка? Пятки зачесались, что ли?

– Руки у меня чешутся, – отрезала далеко не шутливо настроенная Домна.

Парень из Маджи, работник военкомата, улыбнулся ей.

– Думаю, недолго осталось ждать. Скоро придется тебе сменить юбку на штаны.

– Ну и что? Подумаешь, чем вздумал напугать, – вспыхнула Домна. – Надо будет – и штаны наденем. Эка невидаль! Ведь правда, Клавдюк?

Подруга ее Клавдия, вместе с Домной вступившая в комсомол и тоже с нетерпением ожидавшая приказа ревкома, сказала с тревогой:

– Вам все шутки, а я своими глазами видела, когда вносили вещи: были там и штаны, и шапки, и полушубки с шинелями. А ружей сколько натащили!.. Хорошо тебе, Домна, ты умеешь стрелять! А я в жизни не брала в руки ружья. Если дадут, что с ним буду делать?

– Научишься!

Разговор зашел о белой банде, рвущейся к уездному центру, о капитане Орлове, который, по слухам, ее возглавляет.

– Рассказывают, в прошлом он был жандармским ротмистром. Дай волю, таких наломает дров! – сказал молчаливый типографский рабочий Чащин.

– А мне говорили, что он помещичий сынок, откуда-то из Владимирской губернии, – добавил Ардальон Исаков. – Женился на дочери хозяина большого имения под Сольвычегодском. А характером злющий. Жена, говорят, не выдержала, сбежала от него.

– Тогда ясно, как дважды два: спешит завладеть своим имением! – решил Петя Игнатов, совсем еще

Юный городской паренек с широко открытыми глазами и круглым, как колобок, лицом. Домна не раз встречалась с ним на спевках и репетициях. Она знала, что Петя вступил в комсомол вопреки желанию родителей и в отряд записался, не сказав им. От волнения у парня горело лицо. Рассуждал он степенно, ломающимся баском, не хотел казаться юнцом среди взрослых. – Известное дело, такие ради своих барышей готовы на все! Добра не жди от такого человека!

– Что ты хочешь от жандарма? – запальчиво сказала Домна. – Вон, рассказывают разведчики, захватил Айкино, и скольких в проруби утопил! Пес бешеный, а не человек!

– А я что говорю: пуля по нему плачет!

– Ладно, ребятки! – остановил их наборщик и добавил: – Говорят, и Латкин с ним вместе. Он и ведет сюда волчью свору.

– Снюхались, проклятые! Друг друга стоят, – заметил Исаков. – Но не быть по-ихнему! Пообломаем крылья черному воронью.

– Быстрее бы только. А то сколько крови безвинных людей они прольют, – сказала Домна. Она заметила в простенке зеркало, сохранившееся после хозяев, подошла к нему и поправила сбившиеся волосы, встряхнула косынку и вновь ее повязала.

Косынка напомнила ей Питер, Груню, Ткачева, Ксюшу. Вспомнилось, как они провожали ее на вокзал, помогли сесть в поезд, с какой теплотой прощались в последние минуты. Где теперь они, эти славные люди?

Еще летом в последнем письме Ксюша писала, что супруги Ткачевы ушли с рабочим отрядом воевать против Колчака. Ивана Петровича назначили комиссаром отряда, а Груня поехала санитаркой. Сама Ксюша собиралась уехать в деревню – в голодном Петрограде оставаться больше не было возможности…

Домна отошла в сторонку, присела на свободный стул, устало закрыла глаза и с наслаждением вытянула утомленные ноги.

Вот и наступали горячие Дни. Теперь каждый должен показать себя не на словах, а на деле.

С чего же, однако, так бьется сердце?

– Домна, куда ты девалась? – неожиданно послышался голос Клавдии. – Скорее! Велено собираться…

Домна поспешила в большую комнату.

Появились члены ревкома. Партизаны тесно окружили их. Председатель ревкома коротко сообщил о сложившейся обстановке: банда Орлова захватила Яренск, Усть-Вымь, движется дальше. После предательства Прокушева путь белым на Усть-Сысольск открыт. Защищать город нечем, нет ни сил, ни оружия. По сведениям разведки, враг хорошо вооружен, имеет пулеметы, винчестеры. Надо до подхода белых вывезти из города все самое необходимое. Ревком решил выслать вперед для заслона партизанский отряд.

– Отряд выступит немедленно, сейчас же, ночью! – сказал председатель ревкома. – Задача: удержать врага, пока из города не выедет последняя подвода!

– Значит… сдаем город? – спросил кто-то негромко.

– Да, товарищи. Но мы вернемся! – сказал председатель ревкома и, плотно сжав губы, выждал, будут ли еще вопросы. Все стояли молча. И тогда он по-деловому, без напряжения, сказал – С отрядом пойдут только мужчины. Женщины останутся в городе с особым заданием, на подпольной работе, – закончил Маегов.

Услышав это, Домна опешила и вдруг вспылила:

– Постойте!.. Как же так – одни мужчины? Здесь никаких женщин нет, здесь все – товарищи, бойцы революции. И я тоже хочу с оружием в руках защищать революцию! А вы хотите оттолкнуть меня. Не выйдет! Я иду с отрядом!

Маегов улыбнулся:

– Товарищ Каликова, ты правильно, конечно, говоришь. Но отряд идет на выполнение боевого задания, и женщинам лучше остаться. Подпольная работа тоже ответственное и нужное дело.

– Оставьте на эту работу других, а я пойду с отрядом! – И вдруг, словно испугавшись своих слишком резких слов, заговорила мягче, но так же настойчиво: – Честно говорю: хочу идти с от рядом. Прошу… Я хочу драться с оружием в руках!

– Домна Федоровна, – вдруг посерьезнев, обратился к ней Маегов, – тебе будет трудно в отряде с мужчинами. Мы отправляемся воевать. Война есть война: и ранить могут, и еще хуже…

– Трудностей я не боюсь, не к легкой жизни приучена. И смерти не боюсь. Если понадобится, за Советскую власть отдам жизнь… – тихо и уверенно ответила Домна.

Маегов внимательно посмотрел на девушку.

– Верим, товарищ Каликова! – улыбнувшись, сказал он. – Ну что ж, коли так, собирайся с нами… А теперь, кто выступает с отрядом, получайте оружие, обмундирование, продукты на дорогу. Разобраться спокойно, без толкотни. И никуда не расходиться, ждать команды!..

Домна, как и все партизаны, получила гимнастерку, полушубок, валенки, чувствуя на себе одобрительные взгляды, приняла ружье. Затем, забрав в охапку все свое имущество, поспешила в соседнюю комнату переодеться.

Когда через некоторое время Домна вышла оттуда, ее трудно было узнать: по внешнему виду она мало чем отличалась от других молодых бойцов, которые тоже уже успели переодеться в новое обмундирование. Одетые по форме бойцы с трудом узнавали друг друга, перекидывались шутливыми репликами, острили. Мужчины постарше осматривали оружие, решая, кому досталось лучшее.

Одни вертели в руках берданки, другие – охотничьи шомпольные ружья. А Исаков, с видом знатока рассматривая выданный ему винчестер, рассуждал:

– Эту пукалку я видел у лесного доверенного. Спорю на пачку табаку: у него, гада ползучего, реквизировали! Ружьишко так себе, но с шомполкой все же не сравнить – бьет пулей, и довольно далеко. Мне определенно повезло. А тебе, землячка в штанах, какое подвалило счастье?

– Гляди какое, – не обращая внимания на иронию, охотно показала свое ружье Домна. – Берданка, сказали…

– Да, это берданка Гра, дельное ружьишко. Ух как запущено! Чистка требуется. Правда, стреляет оглушительно и чувствительно отдает, но привыкнуть можно. Береги его. В свободное время вычисти, как следует быть.

– Начищу, чтобы блестело, как твой нос, – все еще не веря своей удаче, заверила Домна, улыбаясь.

– А как заряжать и стрелять – знаешь? Разбирать, собирать?

– На боевой подготовке учили, только там была винтовка, а эту впервые беру в руки.

– Не беда, научишься, – подбодрил Исаков и тут же стал показывать, как открывать затвор, как заряжать.

– Ничего, вижу, дело пойдет у тебя, – похвалил он Домну. – Потом я тебя поднатаскаю… А сколько дали патронов? Пять? Маловато. Ну, да будем у беляков отнимать скоро…

Уединившись с Клавой, Домна стала показывать подруге, как обращаться с ружьем. Посмотреть на нее со стороны – она вполне могла сойти за молодого бойца. И только никак ей не удавалось справиться с тугой косой, которая упрямо вываливалась из-под шапки при каждом резком движении.

– Возьму и отрежу, – заявила Домна.

– С ума сошла, остричь косу! – ужаснулась Клавдия.

– Отрежу! Это добро снова отрастет, а пока без косы обойдусь, – убеждала себя Домна.

Глухой ночью, когда город спал, приказали выходить на улицу. Партизаны построились под окнами укома. Послышалась команда:

– Равняйсь! Смирно! Шагом марш!..

Ночь выдалась вьюжная. Партизаны шли по темным улицам города молчаливые и сосредоточенные. В строю шагала и Домна. Идти навстречу колючему ветру было трудно. Ружейный ремень с непривычки натирал плечо, за спиной горбился увесистый вещевой мешок. Но она старалась не обращать на это внимания, упорно шагала, не отставая от товарищей.