Текст книги "Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)"

Автор книги: Гарольд Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

Книга восьмая
История Дженни Дентон

1

Дженни вышла из-за занавески, закрывавшей дверь, и прошла перед камерой.

– Стоп! – закричал директор картины. – Снято!

И все закончилось.

Некоторое время она стояла совершенно отрешенная и часто моргала, потому что погасли мощные софиты. Потом ощутила знойную августовскую жару и поняла, что близка к обмороку. Где-то вдалеке Дженни слышала голоса людей, превративших съемочную площадку в сплошной бедлам. Казалось, что все они смеются и разговаривают одновременно.

Кто-то сунул ей в руку стакан с водой, и она с благодарностью жадно отхлебнула из него. Внезапно ее затрясло, как в лихорадке, и костюмерша быстро набросила ей на плечи халат, прикрыв ее прозрачное одеяние.

– Спасибо, – прошептала Дженни.

– Не стоит, мисс Дентон, – ответила костюмерша и внимательно посмотрела на нее. – Как вы себя чувствуете?

– Отлично, – сказала Дженни, ощущая на лбу холодный пот. Костюмерша махнула рукой, и к ним подбежал гример. Он быстро протер Дженни лицо влажной губкой. В ноздри ей ударил легкий запах гамамелиса, и она почувствовала себя лучше.

– Мисс Дентон, – сказал гример, – вам лучше немного полежать, вы слишком возбуждены.

Дженни покорно позволила отвести себя в небольшую костюмерную и уложить на кушетку. Устало закрыла глаза. Три месяца, на которые были рассчитаны съемки фильма, превратились в пять. Пять месяцев дневных и ночных съемок, пять месяцев подниматься в пять утра, а ложиться в полночь, а иногда и позже. Пять месяцев путаницы, пересъемок, переписывания сценария.

Ее снова затрясло, она натянула на себя легкое шерстяное одеяло, но дрожь не проходила. Дженни закрыла глаза, повернулась набок, согнула ноги и сжалась в комочек. Постепенно она согрелась и почувствовала себя лучше.

Когда она открыла глаза, то увидела Элен Гейлард, сидящую в кресле напротив. Дженни не слышала, как Элен вошла в комнату.

– Привет, – сказала Дженни. – Я долго спала?

Элен улыбнулась.

– Около часа, тебе нужен отдых.

– Со мной такого прежде не бывало. Я чувствую жуткую слабость.

– Ты перенапряглась, но это пройдет. Когда картина выйдет на экраны, ты станешь звездой – одной из величайших.

– Надеюсь, – просто ответила Дженни и посмотрела на Элен. – Когда я думаю о всех этих людях, о том, как много они работают и как много вкладывают в картину, то понимаю, что не имею права разочаровать их.

– Ты их не разочаровала. Судя по тому, что я видела, ты просто великолепна. – Элен поднялась с кресла и посмотрела на Дженни. – Я думаю, тебе надо выпить чего-нибудь горячего.

Дженни улыбнулась, увидев, что Элен взяла коробку с порошком какао.

– Шоколад?

– А почему бы и нет? У тебя от него прибавится больше сил, чем от чая. А потом, ты уже можешь больше не беспокоиться о диете, картина закончена.

– Слава Богу, – сказала Дженни, поднимаясь с кушетки. – Еще один завтрак из прессованого творога, и я бы не выдержала. Теперь мне надо снять этот костюм.

Элен кивнула, наблюдая, как Дженни снимает прозрачные широкие шелковые шаровары, прозрачную газовую кофту и расшитый золотом голубой вельветовый жакет – таков был ее костюм в заключительной сцене. Теперь она уже была довольна тем, что Джонас пригласил ее приехать, хотя сначала отнеслась к предложению без восторга. Элен поняла, что Джонас нашел в этой девушке. Она чем-то напоминала Рину и в то же время обладала собственным шармом. Элен не хотела возвращаться в Голливуд к сплетням, обманам, мелочной ревности. Но больше всего ей не хотелось возвращаться к воспоминаниям. Она долго изучала фотографию Дженни, которую прислал Джонас, пока не поняла, в чем дело. С фотографии смотрели ясные невинные глаза ребенка. Это было лицо девушки, которая, несмотря на все перипетии жизни, сохранила в чистоте свою душу.

Дженни застегнула бюстгальтер, натянула толстый черный свитер, села и взяла из рук Элен чашку дымящегося шоколада.

– Я чувствую себя совершенно опустошенной, выжатой как лимон, – сказала она, прихлебывая шоколад.

Элен улыбнулась и поднесла к губам свою чашку.

– Так все себя чувствуют, когда заканчиваются съемки.

– Мне кажется, что я уже больше никогда не смогу играть в кино, – задумчиво продолжила Дженни. – И другая роль не будет иметь для меня никакого смысла. Мне кажется, что я все отдала этому фильму, и у меня уже ничего не осталось.

Элен снова улыбнулась.

– Это пройдет в тот момент, когда к тебе в руки попадет новый сценарий.

– Ты думаешь? – спросила Дженни. – Именно так и бывает?

– Всегда, – кивнула Элен.

Сквозь стенку донесся шум голосов.

– Они там здорово веселятся, – усмехнулась Дженни.

– Корд заказал большой обед и двух барменов. – Элен закончила пить шоколад, поставила чашку и поднялась. – Я ведь зашла попрощаться.

Дженни вопросительно посмотрела на нее.

– Ты уезжаешь?

Элен кивнула.

– Сегодня вечерним поездом я возвращаюсь на Восток.

– Ох! – воскликнула Дженни, поднялась и протянула Элен руки. – Спасибо тебе за все, я многому научилась у тебя.

Элен взяла ее за руку.

– Я не хотела возвращаться сюда, но теперь рада, что вернулась.

Они обменялись рукопожатием.

– Надеюсь, мы еще поработаем вместе? – спросила Дженни.

Элен направилась было к двери, но остановилась и внимательно посмотрела на Дженни.

– Уверена, что поработаем. Если я тебе понадоблюсь, напиши, я всегда буду рада приехать.

Через некоторое время дверь снова открылась, и в нее просунулась голова Эла Петрочелли – начальника отдела рекламы. Одновременно с ним в комнату ворвалась музыка.

– Пошли, – сказал он, – вечеринка в самом разгаре, Корд пригласил оркестр.

– Минутку, – сказала Дженни и, повернувшись к зеркалу, поправила волосы.

Эл посмотрел на нее.

– Ты что, собираешься идти в таком виде? – скептически спросил он.

– А что? Фильм ведь закончен.

Эл вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

– Но Дженни, детка, постарайся понять. Там присутствуют представители журнала «Лайф». Как они оправдаются перед своими читателями, если звезда величайшего фильма, над которым мы работали десять лет, будет одета в поношенный свитер и рейтузы? Мы должны показать им совсем другое.

– Я не собираюсь снова надевать костюм, – заупрямилась Дженни.

– Ну пожалуйста, детка, я им обещал.

– Дай фотографии из архива, пусть любуются, если им так этого хочется.

– Сейчас не время упрямиться, – сказал Эл. – Послушай, будь умницей, последний раз, пожалуйста.

– Все в порядке, Эл, – прозвучал сзади голос Боннера. – Если Дженни не хочет переодеваться, значит, так тому и быть. – Он улыбнулся своей уродливой улыбкой и втиснулся в узкую костюмерную. – А кстати, я думаю, для читателей «Лайфа» это будет приятная неожиданность.

– Хорошо, если вы так считаете, мистер Боннер, – ответил Эл.

Боннер повернулся к Дженни.

– Ну вот ты и сыграла эту роль. – Она молча смотрела на него. – Я думал о тебе все время, – сказал Боннер, не сводя взгляда с ее лица, – ты будешь великой звездой. – Дженни продолжала молчать. – За «Грешницей» последуют другие фильмы.

– Об этом я не думала, – сказала Дженни.

– Конечно, ни ты, ни Джонас об этом не думали, – Боннер рассмеялся, – и почему ты должна думать об этом? Это не твоя работа, а моя. Джонас делает фильм лишь в том случае, если хочет этого, но вдруг подобное желание снова появится у него только через восемь лет.

– Ну и что? – спросила Дженни, глядя Боннеру в глаза.

Тот пожал плечами.

– Твоя работа зависит от меня. Если у тебя будут такие большие перерывы между фильмами, все о тебе забудут. – Бонни полез в карман пиджака и достал пачку сигарет. – А та мексиканка все еще работает у тебя?

– Да.

– И ты все еще живешь на прежнем месте?

– Конечно.

– Думаю, мне следует заглянуть к тебе вечерком на следующей неделе. У меня есть несколько сценариев, по которым мы собираемся делать фильмы. – Дженни промолчала. – Джонас уезжает по делам в Канаду, – сказал Боннер и улыбнулся. – Ты знаешь, это, наверное, просто счастье, что он ничего не слышал о твоих похождениях. Правда?

– Да, – медленно выдохнула Дженни.

– Может быть, в среду вечером?

– Лучше предварительно позвоните, – выдавила она сквозь стиснутые губы.

– Конечно, я забыл. Ничего не изменилось?

– Нет, – глухо ответила она, проходя мимо Боннера к двери. Она чувствовала ужасную слабость во всем теле. Ничего не изменилось. Ситуация складывалась так, как она всегда складывалась для нее. Ничего не менялось, кроме формы оплаты.

2

Она проснулась, и в глаза ей сразу бросилось белое белье, висевшее на веревке за окном и развевавшееся на ветру. Сильный запах жареного мяса и капусты проникал в ее комнату с соседней кухни вместе с летним ветерком. Этот запах напомнил ей, что сегодня воскресенье. Так всегда бывало по воскресеньям, когда она была маленькой девочкой, и воспоминание об этом доставило ей удовольствие.

По воскресеньям, когда она возвращалась с мамой из церкви, папа уже ждал их. Его усы были подстрижены и набриолинены, лицо гладко выбрито, и от него пахло лавровишневой водой. Он подбрасывал ее в воздух, ловил и крепко прижимал к себе, спрашивая:

– Ну как себя сегодня чувствует моя Дженни-медвежонок? Попробовала ли она крови Христовой из цистерны за церковью?

Он смеялся, она смеялась, иногда смеялась даже мама, но при этом говорила:

– Послушай, Томас Дентон, отцу не пристало так разговаривать с дочерью, сея в ее душе зерна непослушания воле Божьей.

Папа и мама были молодыми и счастливыми. После обеда папа надевал свой лучший костюм, брал Дженни за руку, и они выходили на улицу в поисках приключений.

Первое приключение ожидало их сразу возле дома в виде канатной дороги. Держа ее на руках, папа запрыгивал в движущийся вагончик, предъявлял бело-голубой пропуск кондуктора, который давал ему право бесплатно ездить на любых видах транспорта компании, и проходил в голову вагона к кабине вагоновожатого. Там он подставлял Дженни свежему ветру, и хотя у нее перехватывало дыхание, ей очень нравилось, как свежий, ласковый ветер наполняет ее легкие.

– Это моя дочь, моя Дженни-медвежонок, – кричал папа всем, кто слушал его, гордо держа перед собой девочку, чтобы все, кто желает, могли видеть ее. И пассажиры, которые до этого момента были погружены в собственные мысли, улыбались Дженни, разделяя удовольствие, написанное на ее сияющем лице.

Потом они шли в парк, а иногда на пристань, где ели горячих креветок или крабов с чесночной подливкой. Отец пил пиво, которое покупал у бутлегера, почти открыто продававшего свой товар возле столиков – конечно же, исключительно для того, чтобы посетители могли перебить запах чеснока. Иногда они ходили в зоопарк, и папа покупал Дженни пакетик арахиса, которым она кормила слона или обезьянок. Когда они вечером возвращались домой, она иногда от усталости засыпала на руках у отца. Назавтра был понедельник, и она не могла дождаться, когда снова наступит воскресенье. Ничто, однако, не пролетает так быстро, как детские воскресенья.

Потом она пошла в школу, где очень испугалась сестер, выглядевших строгими и неумолимыми в своих черных одеяниях. Сестры преподавали катехизис. Ко времени конфирмации страх постепенно исчез, и сестры воспринимались как учителя, ведущие к христианской жизни и счастью. Воскресенья детства все глубже и глубже скрывались в уголках памяти, пока почти совсем не исчезали там.

Шестнадцатилетняя Дженни лежала на кровати и прислушивалась к звукам воскресного утра. Какое-то время было тихо, потом она услышала пронзительный голос матери:

– Мистер Дентон, я тебе последний раз говорю, что пора вставать и идти к мессе.

Голос отца звучал хрипло, разобрать слова было невозможно. Она представила себе отца, небритого и опухшего от субботнего пива, в длинном шерстяном нижнем белье, лежащего на широкой мягкой кровати и уткнувшего лицо в большую подушку. Снова раздался голос матери:

– Но я ведь обещала отцу Хадли, что в это воскресенье ты обязательно придешь. Если уж ты не заботишься о собственной душе, то хотя бы позаботился о наших с дочерью.

Ответа не последовало. Потом раздался стук двери – это мать ушла в кухню. Дженни опустила босые ноги на пол и стала нашаривать тапочки. Найдя их, она встала и направилась в ванную. Длинная белая хлопчатобумажная ночная рубашка оборачивалась вокруг щиколоток. По пути в ванную она зашла на кухню.

– Дженни, дорогая, ты можешь надеть к мессе новый голубой берет, который я тебе сшила, – сказала мать, повернувшись от плиты.

– Хорошо, мама, – ответила Дженни.

Она тщательно почистила зубы, памятуя о том, чему их учила сестра Филомена на занятиях по гигиене: сначала круговые движения щеткой, потом вверх и вниз – только так можно удалить остатки пищи, которые могут вызывать неприятный запах во рту. Дженни внимательно рассмотрела зубы в зеркале. У нее были хорошие зубы – белые и ровные.

Она любила чистоту, не то что большинство девочек из Школы Милосердия, которые тоже были из бедных семей и мылись только один раз в неделю, по субботам. Дженни принимала ванну каждый вечер, хотя для этого приходилось нагревать воду на кухне старого дома, в котором они жили.

Ясными серым глазами она взглянула в зеркало и попыталась представить себя в белой шапочке и в форме медсестры. Пора уже готовиться к этому. В следующем месяце она закончит школу, но не каждая выпускница сможет получить направление в колледж Святой Марии, где учатся на медицинских сестер.

Сестры в школе любили ее, и во время обучения она всегда получала высокие оценки. А кроме того, отец Хадли написал матери Эрнест, что Дженни уделяет много времени церкви, не то что большинство современных молодых девушек, которые проводят больше времени перед зеркалом, накладывая макияж, чем в церкви на коленях перед Распятием. Он выразил надежду, что мать-настоятельница не оставит своим вниманием столь достойное дитя.

Направление в колледж Святой Марии давалось каждый год лишь одной ученице, чьи успехи в религии и учебе признавались комиссией, возглавляемой архиепископом, наиболее значительными. Если Дженни решит стать медсестрой, то в этом году такое направление получит она. Сегодня утром, после службы в церкви, она должна предстать перед матерью Эрнест и дать окончательный ответ.

– Благодаря Господу выбор пал на тебя, – сказала ей сестра Сирил, сообщив о решении комиссии. – Но ты должна самостоятельно принять решение. Может быть, уход за больными п немощными вовсе не твое призвание.

Сестра Сирил посмотрела на девушку, молча стоящую перед ее столом. Дженни была высокой, стройной, с оформившейся фигурой и спокойными, целомудренными серыми глазами. Дженни ничего не ответила, и сестра Сирил улыбнулась.

– У тебя еще есть неделя, чтобы принять окончательное решение, – ласково сказала она. – Приходи в следующее воскресенье после мессы в сестринскую общину, мать Мария Эрнест будет там, и ты скажешь ей свой ответ.

Отец рассердился, когда услышал о направлении.

– Да разве это жизнь для ребенка? Выносить судна из-под грязных стариков? А потом они вдобавок уговорят ее стать монахиней? – Он резко повернулся к жене и закричал: – Это все твои штучки, твои и священников, которых ты слушаешь. В чем же здесь святость? Взять ребенка, в котором только начинают закипать жизненные силы, и запереть в монастырь?

Лицо жены побелело.

– Не богохульствуй, Томас Дентон, – холодно сказала она, – если бы ты хоть раз пришел и послушал преподобного отца Хадли, то понял бы, как ты неправ. А если наша дочь посвятит себя служению Богу, то я буду самая счастливая мать среди христиан. Что в этом плохого, если твой единственный ребенок будет связывать тебя с Господом?

– Ох, – тяжело вздохнул отец. – А кто будет виноват, когда девочка вырастет и поймет, что собственная мать лишила ее радости быть женщиной? – Он повернулся к Дженни и мягко произнес: – Дженни-медвежонок, если ты хочешь стать медицинской сестрой, то я не возражаю, но я хочу, чтобы ты решила сама. Не надо слушать ни маму, ни меня, ни даже церковь. Слушай только себя. Ты поняла меня, девочка?

Дженни кивнула.

– Я поняла, папа.

– Ты не успокоишься, пока не увидишь свою дочь шлюхой, – внезапно закричала мать.

– Я предпочел бы увидеть ее шлюхой, но только в том случае, если это будет ее собственное желание, чем послушным орудием святош, – рявкнул отец. Он посмотрел на дочь, и голос его снова зазвучал ласково: – Ты хочешь быть медсестрой, Дженни-медвежонок?

– Думаю, что да, папа, – ответила Дженни, глядя на него своими ясными серыми глазами.

– Если ты действительно хочешь этого, – тихо сказал он, – то я буду только рад.

Во взгляде жены светилось торжество.

– Томас Дентон, когда ты поймешь, что не можешь идти против Господа? – спросила она.

Томас хотел ответить ей, но крепко стиснул зубы и вышел из комнаты.

Сестра Сирил постучала в тяжелую дубовую дверь кабинета.

– Войдите, – послышался сильный звонкий голос. Она открыла дверь и пригласила Дженни войти.

Дженни нерешительно перешагнула порог комнаты. Сестра Сирил последовала за ней.

– Это Дженни Дентон, преподобная мать.

Из-за стола на Дженни смотрела женщина средних лет в черной одежде сестринской общины, в руках у нее была чашка с чаем. Она внимательно вгляделась в девушку, потом улыбнулась, обнажив ровные белые зубы.

– Значит, ты Дженни Дентон, – сказал она, протягивая руку.

Дженни быстро наклонилась и поцеловала кольцо на пальце преподобной матери.

– Да, преподобная мать, – ответила она, выпрямляясь.

– Не бойся, дитя мое, – сказала мать Эрнест, – я тебя не съем. – Глаза ее смеялись.

Дженни робко улыбнулась в ответ. Преподобная мать вопросительно подняла брови.

– Может быть, ты хочешь чаю? Я всегда себя лучше чувствую после чая.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – сказала Дженни.

Мать Эрнест кивнула сестре Сирил.

– Сейчас принесу, преподобная мать, – быстро сказала монахиня.

– И мне тоже, пожалуйста, чашечку, – добавила преподобная мать и повернулась к Дженни. – Очень люблю выпить хорошего чаю. А здесь у сестер действительно хороший чай, не то что слабенькие чайные шарики, которыми пользуются в больницах, – настоящий, заваренный именно так, как и следует заваривать чай. Может быть, ты присядешь, дитя мое?

Последние слова были произнесены так быстро, что Дженни не была уверена, что правильно расслышала их.

– Что вы сказали, мадам? – Дженни даже заикалась от волнения.

– Может быть, ты присядешь, дитя мое? Не надо нервничать, я хочу, чтобы мы подружились.

– Да, мадам, – ответила Дженни и села, нервничая еще больше.

Преподобная мать некоторое время молча смотрела на нее.

– Итак, ты решила стать медсестрой, правда?

– Да, преподобная мать.

– А почему? – спросила вдруг мать Эрнест.

– Почему? – Дженни удивил ее вопрос. – Не знаю, пожалуй, я никогда по-настоящему не задумывалась над этим.

– Сколько тебе лет, дитя мое?

– В следующем месяце, за неделю до выпуска, мне исполнится семнадцать.

– Ты с детских лет мечтала быть медсестрой и помогать больным. Так?

Дженни покачала головой.

– Нет, – искренне ответила она. – До этого момента я никогда серьезно не думала об этом.

– Стать медсестрой довольно тяжело. В колледже Святой Марии у тебя будет очень мало свободного времени. Ты будешь работать и учиться целыми днями и ночевать будешь в колледже. Для посещения семьи у тебя будет всего один выходной в месяц. – Преподобная мать повернула чайную чашку ручкой от себя. – Твоему приятелю это может не понравиться.

– Но у меня нет приятеля, – сказала Дженни.

– Ты ведь приходила на балы с Майклом Халлораном, и ты каждую субботу играешь с ним в теннис. Разве он не твой приятель?

Дженни рассмеялась.

– Нет, преподобная мать, он мне не приятель в привычном смысле этого слова. – Она снова засмеялась, но уже про себя, подумав о долговязом, нескладном юноше, все мысли которого были об ударе слева. – Просто он лучший теннисист в округе, вот и все. Но когда-нибудь я обыграю его, – добавила она.

– В прошлом году ты была капитаном теннисной команды девушек? – Дженни кивнула. – Но в колледже у тебя не будет времени играть в теннис. – Дженни промолчала. – А хотела бы ты быть кем-нибудь еще, кроме медсестры?

Дженни подумала секунду, потом, посмотрев на преподобную мать, сказала:

– Я хотела бы победить Хелин Уиллз в чемпионате США по теннису.

Мать Эрнест рассмеялась. Она смеялась до тех пор, пока сестра Сирил не вернулась с чаем. Тогда она сказала Дженни:

– Победишь. Но я чувствую, что из тебя также получится хорошая медсестра.

3

Том Дентон почуял неладное в тот момент, когда подошел к окошку кассы получать конверт с заработной платой. Обычно у кассира была наготове шутка насчет того, что он станет отдавать заработную плату жене Тома, и тогда прощай субботнее пиво. Но в этот раз дружеского подтрунивания, которым обычно сопровождалась их еженедельная встреча в течение почти пятнадцати лет, Том не услышал. В этот раз все было по-другому: кассир молча, опустив глаза, просунул конверт под решетку кассового окошка.

Том посмотрел на кассира, потом бросил быстрый взгляд на лица людей, стоявших за ним в очереди. Они тоже все поняли, он догадался об этом по выражению их лиц. Его охватило неловкое чувство стыда. С ним этого не должно было случиться, ведь он проработал на компанию пятнадцать лет. Он опустил глаза и отошел от окошка, зажав в руке конверт с деньгами.

Ему не надо было объяснять, что наступили тяжелые времена. Шел тысяча девятьсот тридцать первый год, и он сам прекрасно видел, что творится вокруг. Списки безработных, очереди за бесплатным питанием, серые, усталые лица людей, садящихся каждое утро в его вагон.

Он уже почти вышел из депо, как вдруг понял, что не может больше ждать. Отойдя в темный угол, он открыл конверт, залез в него дрожащими пальцами. Первым попался этот страшный зеленый бланк уведомления об увольнении. Том смотрел на него и не верил своим глазам. Это, наверное, ошибка, его с кем-то спутали. Ведь он проработал не год, не два, и даже не пять лет. У него было преимущество. Пятнадцать лет. Они ведь не увольняют тех, кто проработал пятнадцать лет, пока не увольняют.

И все-таки они уволили его. Уволили... какая злая насмешка. Наверное, чтобы не попасть под увольнение, следовало согласиться на понижение заработной платы, даже профсоюз советовал им так поступить.

Он сунул конверт в карман, стараясь унять страх, внезапно охвативший его. Что ему теперь делать? Он разбирался только в машинах и забыл другое, что когда-то умел. Единственное, что он неплохо помнил, так это работу подносчика кирпичей, но тогда он был еще молодым.

Том вышел из темного депо на яркий свет и сощурился. В сторонке стояло несколько человек в синей форме. Один окликнул его:

– Дентон! Ты тоже получил?

Том кивнул.

– И мы, – сказал другой мужчина. – Они увольняют работников со стажем потому, что мы больше получаем, с новичками им будет проще.

– Вы уже ходили в профсоюз? – спросил Том.

– Ходили, но вернулись. Там закрыто, сторож сказал, чтобы приходили в понедельник.

– А кто-нибудь звонил Риордану?

Его домашний телефон не отвечает.

– Но кто-то ведь должен знать, где он, – сказал Том. – Пойдемте в профсоюз, и пусть сторож пустит нас в зал. Для чего в конце концов мы платим взносы, если не можем собраться там?

– Хорошая мысль, Том. Что бы там ни было, мы не позволим им уволить пятьдесят пять кадровых работников.

Они всей толпой направились к зданию профсоюза, расположенному в двух кварталах от депо. Том шагал молча, погруженный в свои мысли, он все еще не мог поверить в происшедшее. Десять центов в час было не так уж и много для компании, почему же он должен соглашаться на очередное понижение заработной платы? Это было неправильно. Они должны найти Риордана, ведь он руководитель профсоюза и наверняка знает ответ.

В здании профсоюза не было света. Они подошли к дверям и принялись стучать, пока им не открыл старик сторож.

– Я же сказал вам, ребята, что Риордана нет, – раздался ею раздраженный старческий голос.

– А где он?

– Не знаю, – ответил сторож, пытаясь закрыть дверь. – Шли бы вы лучше, ребята, по домам.

Том просунул ногу в щель и толкнул дверь, сторож отлетел назад и чуть не упал. Толпа прошла в здание вслед за Томом.

– Эй, ребята! Остановитесь! – кричал сторож.

Не обращая на него внимания, они прошли в зал для собраний – большую комнату в конце коридора. К этому моменту их было уже человек тридцать. Войдя в зал, они в нерешительности остановились, не зная, что делать дальше!

– Давайте зайдем в кабинет Риордана, – предложил Том. – Может быть, обнаружим что-нибудь, что подскажет, где его искать.

Кабинет Риордана находился в конце зала и был отделен стеклянной перегородкой. В этот тесный закуток смогло войти всего несколько человек. Том посмотрел на стол профсоюзного лидера, там находились календарь, зеленый блокнот и несколько карандашей. Он стал один за другим выдвигать ящики стола, но обнаружил только карандаши, ведомости взносов и квитанции.

В зале появился сторож.

– Эй, парни! – закричал он. – Если вы не уйдете отсюда, я позвоню в полицию.

– Проваливай, старик, – крикнул ему в ответ мужчина в синей форме кондуктора.

– Да, – закричал другой, – это наш профсоюз. Мы платим взносы и арендную плату, поэтому имеем право находиться здесь.

Сторож выскочил в коридор. Мужчины посмотрели на Тома.

– Что будем делать?

– Может быть, лучше придти в понедельник? – предложил кто-то. – Увидим Риордана и послушаем, что он скажет.

– Нет! – резко возразил Том. – В понедельник никто уже ничего не сможет сделать. Мы должны решить этот вопрос сегодня.

– А как мы можем решить, если Риордана нет?

– Риордан – это еще не весь профсоюз, – сказал Том. – И если мы не можем найти его, то нужно действовать самим. – Он повернулся к одному из мужчин. – Патрик, ты же входишь в правление. Что Риордан обычно делает в таких случаях?

Патрик снял фуражку и почесал седую голову.

– Не знаю, – задумчиво произнес он, – но думаю, что первым делом он бы собрал собрание.

– Хорошо, – согласно кивнул Том. – Возьми несколько человек, идите в депо и скажите дневной смене, чтобы прямо сейчас приходили на собрание.

Толпа возбужденно зашевелилась, и через пару минут несколько человек покинули зал и направились в депо. Остальные остались ждать.

– Если мы собираемся провести собрание, то надо определить повестку дня, – предложил один мужчина. – У них не бывает собраний без повестки дня.

– Повестка дня есть, – ответил Том. – Имеет ли право компания увольнять нас подобным образом.

Все согласно закивали.

– У нас есть права!

– Эти собрания вызывают у меня жажду, – крикнул другой мужчина. – Разговоры ужасно сушат горло.

– Пошлем кого-нибудь за пивом, – раздался голос из задних рядов.

Предложение было принято с энтузиазмом, быстро организовали складчину. Двое мужчин выбрались из зала и по возвращении водрузили на стол, стоящий у стены, бочонок пива.

– Ну вот, теперь можно и о делах поговорить, – сказал один из них, протягивая стакан.

В зале стоял невообразимый шум, собралось более ста человек. Все что-то говорили, кричали. Первый бочонок пива уже давно кончился, но на столе стояло еще два.

Том постучал по столу молоточком, который нашел в одном их ящиков у Риордана.

– Собрание объявляется открытым, – уже в пятый раз прокричал он.

Продолжая стучать по столу молоточком, Том, наконец, привлек внимание людей, сидящих рядом.

– Тихо! – закричали они. – Давайте послушаем, что скажет старина Том.

Шум начал стихать, и все взоры постепенно обратились к нему. Том подождал, пока в зале стало совсем тихо, и нервно покашлял, прочищая горло.

– Мы собрали собрание, потому что сегодня компания уволила пятьдесят человек, но мы не смогли найти Риордана, чтобы он объяснил нам, почему это было сделано. – Он покрутил в руках молоточек. – Но профсоюз, который призван защищать наши права, должен действовать и без Риордана. Люди, уволенные сегодня, – это кадровые работники, и нет причин, чтобы компания не приняла их обратно. – По толпе пробежал шум. – Пока вы пили пиво, ребята, – продолжал Том, – я просмотрел устав, напечатанный в моем профсоюзном билете. Так вот, там говорится, что собрание вправе призвать к забастовке, если на нем присутствует более двадцати пяти членов. У нас здесь больше двадцати пяти членов, и я предлагаю объявить с понедельника забастовку, пока компания не отменит увольнения.

– Забастовка! Забастовка!

– Мы всегда честно служили компании в течение многих лет, и они не имеют права вышвыривать нас на улицу подобным образом.

– Да-а!

– Поосторожнее, Том! Здесь могут быть легавые из компании.

По залу пробежал смех.

– Если здесь есть легавые, – с улыбкой сказал Том, – то пусть бегут к начальству и расскажут, о чем мы здесь говорим. Мы им покажем, что нас нельзя просто так вышвырнуть на улицу. – Все радостно захлопали. Том поднял руку. – А теперь проголосуем. Все, кто за, поднимите руки.

В зале наступила тишина, люди нервно поглядывали друг на друга. Вдруг дверь отворилась и на пороге появился Риордан.

– Кто здесь кричит о забастовке? – громко спросил он.

Все обернулись, с удивлением разглядывая его. Краснолицый, тучный профсоюзный лидер начал пробираться сквозь толпу, его сопровождал гул голосов. Присутствие Риордана внесло облегчение. Люди были уверены, что он объяснит, что надо делать, и все уладит.

– Привет, Том, – сказал Риордан, подходя к столу и протягивая руку. Том пожал ее, так они здоровались впервые.

– Мы пришли сюда, потому что подумали, что профсоюз должен что-то сделать для нас.

Риордан внимательно посмотрел на Тома.

– Конечно, Том, – успокаивающе произнес он. – Я как раз этим и занимался.

Том облегченно вздохнул. Ему казалось, что Риордан должен был рассердиться за их самовольный приход и собрание. Риордан повернулся и поднял руку. В зале наступила тишина.

– Ребята, – сказал Риордан низким голосом, – вы не могли найти меня, потому что, узнав об увольнении, я сразу направился в офис компании. У меня не было времени собрать собрание, но я хочу, чтобы вы знали, что профсоюз сразу занялся этим вопросом. – Раздались одобрительные возгласы, люди смущенно поглядывали друг на друга. – Я хочу поблагодарить Тома Дентона за то, что он собрал вас в этом зале. Это значит, что Том Дентон, как и каждый из вас, понимает, что профсоюз ему друг.

Том покраснел, потому что вновь раздались одобрительные возгласы.

– Я целый день сражался с руководством, – продолжал Риордан, – и добился некоторых уступок. – Раздались оглушительные аплодисменты. Улыбаясь, Риордан поднял руку. – Не спешите радоваться, ребята. Как я сказал, мне удалось заставить их немного отступить, но это только начало, они обещали встретиться со мной в следующем месяце.

– Они примут нас назад? – спросил Том.