Текст книги "Эхо во тьме"
Автор книги: Франсин Риверс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
– И что это за причины?
– Может быть, тебе так удобнее?
Александр снова покраснел.
– И ты это говоришь мне?
– Она теперь будет полностью зависеть от заботы других людей. Это требует огромного сострадания и любви, Александр. У Юлия эти качества есть. А у тебя на них нет времени.
Александр редко злился, но сейчас ее слова вывели его из себя.
– У меня, по-твоему, нет сострадания? Разве я не трачу все свои силы и средства на то, чтобы помогать людям?
– А скольким из них ты отказывал?
– Я отказывал в помощи только тем больным, которых, как я точно знал, не смогу вылечить.
– А разве они не нуждались в твоей любви?
Александр не мог найти в словах девушки никакого упрека или обличения, и в то же время он чувствовал, как больно они режут по его сердцу.
– Что же я должен делать, Рафа? Принимать всех без исключения, кто обращается ко мне за помощью? Что бы ты мне посоветовала?
Отставив свою чашку в сторону, Хадасса встала и прошла через комнату.
– Вот что, – просто сказала она, остановившись перед ним и обняв его руками. Больше она ничего не сказала, но от ее удивительного объятия Александр почувствовал, как заныло его сердце. Он почувствовал, как ее руки мягко поглаживают ему спину, от чего весь его гнев куда-то испарился. У него защипало глаза. Он закрыл их, тоже обнял Хадассу и прижался щекой к ее лбу. Потом он сделал медленный выдох.
– Иногда мне хочется тебя задушить – так ты меня расстраиваешь, – угрюмо сказал он ей.
Она тихо засмеялась.
– Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь.
Усмехнувшись, он обхватил ее лицо своими ладонями и посмотрел ей в глаза.
– Что бы я без тебя делал, Рафа.
От ее веселья не осталось и следа. Она взяла его руки в свои и сжала их.
– Тебе нужно научиться доверять Господу.
Когда Хадасса освободилась от его объятий и направилась к двери, Александр почувствовал какое-то смятение. И вдруг каким-то необъяснимым образом он понял, насколько он одинок в этом мире. Он понял, что, в конечном счете, потеряет ее. Не знал, как именно и почему, – просто знал.
Сегодня вечером произошло нечто такое, чего он не мог объяснить. Может быть, Бог показал ей другой путь? Впервые в своей жизни Александр испытал острое желание, чтобы Хадасса всегда была с ним, чтобы он имел все законные основания считать ее своей, чтобы эти отношения стали нерушимыми.
Александр нахмурился, задумавшись, откуда в нем такое непростое чувство, и тут он вспомнил свои подозрения, которые возникли в нем, когда Рашид вошел и сообщил, что внизу ждет слуга Фебы Валериан. Хадасса тогда подняла голову так, будто ее ударила молния.
В следующую минуту Александра озарила некая догадка, и он в ужасе посмотрел на девушку.
– Так ты знала ее раньше, Хадасса? Ты не просто слышала о Фебе Валериан, а знала ее лично. – Его сердце бешено забилось. – Значит, твоими хозяевами были Валерианы, так? – Тут его охватил страх за нее и за себя, он уже больше не сомневался, что потеряет ее. – Что ты сделала в то время, когда осталась с ней наедине? Хадасса!
Она вышла из помещения, так ничего ему и не ответив.
Но Александр уже понял, что она сделала. Хадасса сняла свое покрывало. Она открылась члену той семьи, которая хотела ее убить.
– О боги!.. – произнес он, тяжело вздыхая и проводя руками по волосам.
Почему он не догадался спросить ее, знает ли она семью Валериана, еще до того, как брать ее туда с собой? Он с самого начала понимал, что это в какой-то степени рискованно. И вот теперь из-за него ей грозит опасность. И ради чего? Чтобы засвидетельствовать еще одно чудо исцеления? Нет! Он взял ее с собой, потому что гордилсяее способностями, гордилсятем, что она его помощница. И чего он добился этой своей несчастной гордостью?
Его охватило отчаяние. Боже, защити ее! Я просто дурак! Я подверг ее смертельной опасности! Я привел ее в семью, которая уже пыталась ее убить.
А что будет, если у этой женщины восстановится речь? Что тогда? «Боже, – продолжал молиться Александр, сцепив перед собой руки, – не дай этой женщине заговорить. Пусть она молчит!».
Усевшись, он продолжал проклинать себя.
Хадасса полностью доверилась Богу, но он не может быть таким доверчивым. Потерять Хадассу означало для него потерять все. Он только сейчас начинал это понимать, только сейчас начинал видеть, что она значит для него. Наверное, ему необходимо отбросить все сомнения и взять дело в свои руки. К тому же, было бы лучше, если бы эта женщина была мертва. Александр вздрогнул, вспомнив о том, что говорила ему Хадасса, Но он должен руководствоваться здравым смыслом.
Только один визит к Фебе Валериан – и Александр может быть спокоен за дальнейшую судьбу Хадассы. Если Феба Валериан умрет, то он уж позаботится о том, чтобы Хадасса больше не имела никаких дел ни с кем другим из этой семьи.
И тут в его сознании эхом отдались слова Хадассы. Может быть, тебе так удобнее?Но разве удобство может быть оправданием убийства? Нет. А если он стремится защитить жизнь другого человека? Если это возмездие? Семья Валериана пыталась убить Хадассу, отправив ее на арену, навстречу львам. Разве он не имеет права на отмщение?
Александр содрогнулся, осознав ход своих мыслей. Он вспомнил, как Хадасса склонилась над Фебой Валериан. В том, как она держала себя с ней, как разговаривала с ней, была видна ее искренняя любовь к этой женщине. Но как такое возможно?
Он стиснул зубы. Защитить Рафу от семьи Валерианов можно было по-разному.
Но не в этом была настоящая проблема.
Как ему защитить Хадассу от самой себя?
17
Ездра Барьяхин воздел руки в знак разочарования. Ну почему его жена так ополчилась на него именно сейчас, когда он больше всего нуждается в ее поддержке?
– Да, я знаю, что он римлянин! Можешь мне об этом не говорить!
– А если знаешь, зачем ты притащил его в наш дом? Зачем тебе надо было накликать на нас такую беду? – Запричитала Иосавеф. – Все теперь об этом знают! Все видели, как ты вез его через городские ворота. Все видели, как ты вез его по улицам в наш дом. Я просто чувствую, как они прожигают своими глазами стены нашего дома. Теперь тебя даже на порог синагоги не пустят!
– А что я, по-твоему, должен был делать, Иосавеф? Оставить его там умирать?
– Да!Римлянин другого и не заслуживает! Ты что, забыл Иосифа? Забыл всех тех, кто погиб в Иерусалиме? Забыл тех несчастных, которых тысячами угоняли в рабство к таким же языческим псам, как он?
– Я ничего не забыл! – Ездра отвернулся, чувствуя, что с ней разговаривать бесполезно. – Твоя дочь не дала мне бросить его там.
– Моядочь? Значит, это я во всем виновата. Она, между прочим, и твоядочь, и вечно в облаках витает. А тебе нужно было бы ее с небес на землю спустить, да и про себя не забыть! Ты берешь нашу дочь, чтобы сосватать ее, и что? Возвращаешься, заявляешь мне, что твой братец выгнал тебя вон и сказал, что не хочет больше тебя видеть! Мало того, находишь в пути какого-то римлянина и тащишь его сюда!
– Я пробовал оставить его в гостинице, но Меггидо не хотел принимать его к себе. Я даже деньги ему предлагал.
Женщина разрыдалась.
– Что теперь скажут соседи?
Тафата слушала этот разговор на ступенях, ведущих на крышу, где они с отцом поместили римлянина. Девушка оставалась с ним до тех пор, пока он не уснул. Долгая и трудная дорога в Иерихон оказалась для него очень болезненной. Тафата была рада, что этот путь остался позади. Она была благодарна Богу, что они довезли раненого живым.
И еще она была рада тому, что этот человек не слышал, что говорит ее мать.
Теперь в доме был слышен только плач матери. Тафата спустилась вниз. Отец печально и беспомощно посмотрел на нее и разочарованно покачал головой.
Тафата подошла к матери и опустилась перед ней на колени.
– Мама, соседи скажут, что отец помнит Писание. Бог ждет от нас милости, а не жертвы.
Иосавеф медленно подняла голову, на ее щеках блестели слезы. Повернувшись к дочери, она пристально посмотрела на нее. Откуда у Тафаты такая красота и доброта духа?
К сожалению, не от меня, – печально подумала Иосавеф, потому что знала, что все время была непослушной и во всем сомневающейся. Но и не от Ездры, который вечно попадал в самые нелепые ситуации. Иосавеф сжала губы – в ситуации, на которые он сам и напрашивался.
Она обняла ладонями лицо Тафаты и слегка потрепала ее по щеке.
– Они не вспомнят об этом. Они вспомнят Иерусалим. Они вспомнят Иосифа. Они вспомнят Масаду.И поэтому они отвернутся от нас, потому что мы дали кров римлянину, язычнику, и тем самым осквернили свой дом.
– Тогда мы напомним им о том, что сказал Бог, мама. Будь милосердна. Не нужно беспокоиться о том, что там говорят другие. Бойся только Бога. Мы должны угождать только Господу.
Иосавеф грустно улыбнулась.
– Мы напомним им, – сказала она, сомневаясь в том, что от этого будет толк. Но все равно, выбора у них теперь не было. Изменить уже ничего было нельзя.
Тафата поцеловала мать в щеку.
– Пойду, принесу воды.
Ездра смотрел, как дочь поднимает огромный сосуд и выходит из дома, освещаемая солнечным светом. Она сунула ноги в сандалии и, придерживая сосуд на голове, пошла по улице. Подойдя к открытой двери, Ездра прислонился к дверному косяку, глядя вслед удаляющейся дочери.
– Иногда мне кажется, что Бог специально призвал нашу дочь свидетельствовать людям о Нем.
– Если вспомнить судьбу всех пророков, то меня это совершенно не радует.
Слова жены опять больно резанули Ездру, и он закрыл глаза, прислонив голову к дверному косяку, возле мезузы.Он знал наизусть слова, которые были начертаны на прямоугольных каменных табличках. Он мог процитировать любую из десяти заповедей Священного Писания, которые были тщательно выписаны на пергаменте, чтобы их можно было хранить в мезузе, прикрепленной к дверному косяку. Он всем сердцем верил в Писание и во все изложенные там обетования… Но всего нескольких слов, сказанных этой женщиной, могли посеять в нем не дающие покоя сомнения. Неужели он подверг свою дочь опасности, оказав помощь римлянину? Неужели он подверг опасности всю свою семью?
«Помоги мне, Господи Боже…»– помолился он, затем повернулся к жене. Взяв ее руку, он поцеловал ее и положил ее на мезузу, после чего снова вошел в дом.
– Я не мог оставить его умирать там, Иосавеф. Бог простит меня. Я думал об этом.
Ее лицо стало мягче.
– Ты хороший человек, Ездра. – Она вздохнула. – Слишком хороший. – Она встала и вернулась к своей работе.
– Как только римлянин поправится настолько, что сможет самостоятельно ходить, он уйдет.
– Куда теперь-то торопиться? Об этом все равно теперь все знают! – Иосавеф посмотрела на лестницу, ведущую на крышу. – Ты положил его на постель в скинии?
– Да.
Женщина несколькими тяжелыми ударами размяла тесто. Этим своим поступком Ездра осквернил лучшую в доме постель. Ладно, как только римлянин покинет этот дом, пусть возьмет и эту постель с собой.
18
Марк проснулся от крика городского глашатая. Он отчетливо слышал голос, что-то кричавший по-арамейски с близлежащей крыши. Марк попытался привстать, но тут же снова лег, ощутив боль во всем теле.
– Через несколько дней тебе будет лучше, – сказала ему какая-то женщина.
Сначала он услышал плеск воды, потом вздрогнул, почувствовав, как ему положили на лоб и на глаза смоченную в холодной воде ткань. Приходя в себя, Марк понемногу стал вспоминать, что с ним было.
– Ограбили… конь… пояс с деньгами… – У него невольно вырвался горький смех. Его растрескавшиеся губы горели. Челюсти болели. Болели даже зубы. – Даже тунику…
– Мы дадим тебе другую тунику, – сказала Тафата.
Марк прислушался к голосу девушки и к ее акценту.
– Ты иудейка?
– Да, мой господин.
Ее слова пронзили его сердце, напомнив ему о Хадассе.
– Мне помог какой-то мужчина…
– Мой отец. Мы нашли тебя в высохшем ручье и привезли сюда.
– А я думал, что все иудеи ненавидят римлян. Почему ты и твой отец решили помочь мне?
– Потому что тебе нужна была помощь.
Марк вспомнил, что он слышал, как по дороге проходит римский патруль. Он слышал, как кто-то проезжал мимо, слышал греческую речь. Возможно, они слышали его крики, но не стали утруждать себя тем, чтобы разыскать его, оказать ему помощь.
– Как он там, дочь? – раздался мужской голос.
– Лучше, отец. Жар уже проходит.
– Хорошо.
Марк почувствовал, как этот мужчина подходит к нему.
– Меня предупреждали, чтобы я не путешествовал один, – сухо сказал он.
– Хороший совет, римлянин. В следующий раз прислушайся к нему.
Несмотря на то что губы болели, Марк криво усмехнулся.
– Иногда человек не может найти того, что он хочет, если рядом с ним находится еще кто-нибудь.
Тафата, заинтересовавшись, наклонила голову.
– А что ты ищешь?
– Бога Авраама.
– Разве вам, римлянам, мало своих богов? – иронично спросил Ездра. Его дочь умоляюще посмотрела на него.
– А вы своим поделиться не хотите? – спросил Марк.
– Это зависит от того, зачем именно Он тебе нужен, – сказал Ездра, давая Тафате жестом понять, чтобы она ушла, после чего сел на корточки, чтобы снять со лба римлянина лоскут ткани и снова окунуть его в воду. Ему не хотелось, чтобы его дочь проводила слишком много времени в общении с язычником. Ополоснув ткань в холодной воде, Ездра снова положил его на лоб римлянину.
Марк опять вздрогнул и вздохнул сквозь сжатые зубы.
– Пока не вставай. У тебя несколько ребер сломано.
– Меня зовут Марк Люциан Валериан. – Его имя не произвело никакой реакции. – Это имя вам ничего не говорит?
– А что, оно такое важное?
Марк грустно засмеялся.
– Видимо, не такое уж важное.
Ездра повернулся к дочери.
– Тафата, иди, помоги матери.
Она потупила глаза.
– Да, отец, – смиренно сказала она.
Марк слушал звук ее шагов, когда она спускалась по лестнице.
– Тафата, – сказал он, – красивое имя.
Ездра сжал губы.
– Тебе очень повезло, Марк Люциан. Тебя лишили твоего имущества и жестоко избили, но ты остался жив.
– Да. Я остался жив.
Ездра уловил мрачный тон, каким римлянин произнес эти слова, и ему стало интересно, что за причина кроется за этим.
– Мы с женой приложили к твоим ранам соль и терпентин. И обработали глубокую рану в боку. Через несколько дней тебе должно стать лучше.
– И я смогу идти дальше своей дорогой, – сказал Марк, слегка скривив губы. – Где я?
– В Иерихоне. У меня, на крыше.
Марк снова прислушался к крику глашатая, раздававшегося по всему кварталу.
– Спасибо вам, что вы не оставили меня умирать в том ручье.
Ездра нахмурился, услышав, с каким смирением были произнесены эти слова, и слегка смягчился.
– Я Ездра Барьяхин.
– Я в долгу перед тобой, Ездра Барьяхин.
– Ты в долгу перед Богом. – Раздосадованный при мысли о том, какую беду этот римлянин накликал на его семью, Ездра встал и ушел с крыши.
Марк снова заснул, временами просыпаясь от звуков, доносившихся с улицы. Пришла Тафата, которая принесла ему большую чашку с чечевичной кашей. Марк был настолько голоден, что с огромным наслаждением все съел. После еды его боли усилились, поэтому разговаривать ему было трудно. Когда девушка поправляла ему одеяла, Марк чувствовал нежность ее рук. Он успел почувствовать аромат ее кожи – смесь солнца, тмина и свежеиспеченного хлеба, – прежде чем она снова оставила его одного.
Наступила ночь, которая принесла с собой благословенную прохладу. Марку снилось, что он плывет по морю. Вокруг не видно было никаких признаков суши – только бесконечная водная голубизна до самого горизонта.
Он проснулся, когда взошло солнце. До него доносились крики играющих на улице детей. Проехала телега. Глашатай снова закричал что-то, сперва по-арамейски, потом по-гречески. Глаза Марка уже не были такими распухшими, поэтому он мог их открывать. Он видел все как в дымке. Когда же он попытался привстать, то снова опустился, почувствовав сильное головокружение.
К нему поднялся Ездра.
– Я принес тебе поесть.
Марк снова попытался приподняться и застонал.
– Не нужно истязать себя, римлянин.
Марк подчинился и позволил себя покормить.
– Какие трудности вы испытываете от того, что я у вас?
Ездра не ответил. Марк посмотрел на серьезное бородатое лицо, обрамленное двумя длинными прядями волос. Он догадывался, что этот человек уже страдает от последствий своих поступков и глубоко сожалеет о своей доброте.
– А чем ты зарабатываешь, Ездра Барьяхин?
– Я соферим, – торжественно ответил тот. – Книжник, – пояснил он, когда Марк нахмурился, не поняв смысла этого слова. – Переписываю Священное Писание для филактериев и мезуз.
– Для чего?
Ездра объяснил, что филактериями называются хранилища полосок пергамента, на которых написаны четыре избранных стиха – два из Исхода и два из Второзакония. Эти куски пергамента хранятся в небольшом квадратном черном футляре из телячьей кожи, который пристегивают к внутренней стороне левого рукава – ближе к сердцу – между локтем и плечом с помощью длинных кожаных ремешков. Другой филактерий повязывают на голову во время молитв.
– Мезуза, продолжал Ездра свои объяснения, – это небольшое хранилище на дверном косяке иудейского дома. Внутри нее хранится кусочек пергамента, на котором написаны два отрывка из Второзакония, которые называются «Шаддай», – так переводится с иудейского языка слово «Всемогущий». Время от времени пергамент в этом хранилище менялся, и тогда приходил священник, который благословлял мезузу и весь дом.
Поев, Марк откинулся на своей постели.
– Что в Писании такого важного, что вы носите его на своих руках и храните на двери?
Ездра помедлил, не зная, стоит ли ему делиться Писанием с каким-то языческим псом из Рима. Однако что-то подтолкнуло его именно к этому.
– «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими. И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».
Марк внимательно слушал, как Ездра произносил эти слова. В его голосе звучали глубокое почтение и трепет. Он цитировал Писание слово в слово, но таким голосом, что было понятно: слова эти были написаны у него в сердце, а не просто отложились в памяти после многолетних повторений.
– «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи, и Его именем клянись. Не последуйте иным богам, богам тех народов, которые будут вокруг вас; ибо Господь, Бог твой, Который среди тебя, есть Бог ревнитель; чтобы не воспламенился гнев Господа, Бога твоего, на тебя, и не истребил Он тебя с лица земли…» – продолжал Ездра с закрытыми глазами. Закончив цитировать эти стихи римлянину, он замолчал. Сколько бы он ни повторял и ни слышал эти слова, они были для него самой настоящей песней. Они просто пели в его крови.
– Никаких компромиссов, – мрачно произнес Марк, – или же Бог сотрет тебя с лица земли.
Ездра посмотрел на него.
– Бог благословляет тех, кто любит Его всем сердцем.
– Не только. Я знал одну женщину, которая любила вашего Бога всем своим сердцем, – сказав это, Марк надолго замолчал. – Я видел, как она умирала, Ездра Барьяхин. Она совершенно не заслуживала смерти. Совершенно не заслуживала такой участи.
Ездра почувствовал, как его собственное сердце отозвалось болью.
– И теперь ты ищешь у Бога ответа.
– Я не знаю, есть ли вообще ответ. Я не знаю, существует ли вообще тот Бог, в Которого ты веришь и Которому она служила. Он в твоем сердце и в твоем сознании, но это еще не значит, что Он существует.
– Бог существует, Марк Люциан Валериан.
– Для тебя.
Ездре стало его жалко. Этот римлянин пострадал не только физически. И как только в Ездре проснулась эта жалость, в нем пробудился и лучик надежды, которую он потерял в тот самый день, как увидел распятого Иосифа. Много врагов поднималось против избранного Богом народа. Некоторые смогли покорить их, потому что Израиль согрешил против Господа. Иерусалим, невеста царей, пал под ударами иноземцев. Но когда израильский народ возвращался к Богу, Бог отвечал на его молитвы, уничтожал его врагов и возвращал Свой народ в обетованную землю. Ассирия, Персия и Вавилон поднимали свои мечи на Израиль и, в свою очередь, сами попали под осуждение. И Рим тоже падет, как пали Ассирия, Персия и Вавилон. И плененные вернутся в Сион.
Тут римлянин задал вопрос, оторвав Ездру от своих мыслей:
– А что ты знаешь об Иисусе из Назарета?
Ездра даже отпрянул.
– Зачем ты спрашиваешь меня о Нем?
– Та женщина, о которой я рассказывал, говорила, что Иисус есть Сын Божий, Который пришел на землю, чтобы очистить человека от грехов.
Ездру как будто окатило холодной водой.
– Какое богохульство!
Марка удивила ярость, с какой были сказаны эти слова. Ему стало неловко. Наверное, не следовало задавать этому иудею подобные вопросы.
– Зачем ты меня об этом спросил? – резко сказал Ездра.
– Прости меня. Я только хотел узнать… А Кто Такой, по-твоему, Иисус?
Лицо Ездры покраснело.
– Это был пророк и целитель из Назарета, Которого синедрион допрашивал и судил, а римляне распяли. Его убили более сорока лет назад.
– Так ты не признаешь Его Мессией?
Ездра возбужденно встал. Он посмотрел на римлянина: этот человек оказался в его доме, непонятно зачем, произвел переполох в ого семье, в его сознании. И еще задает такой вопрос!
Господи, зачем Ты, послал мне этого человека? Ты видишь во мне сомнения, которые я испытываю уже многие годы? Ты испытываешь мою веру в Тебя? Ты есть мой Бог, и нет иного!
– Я рассердил тебя, – сказал Марк, щурясь от солнечного света. Даже видя лишь силуэт собеседника, он чувствовал, что Ездра в ярости, по тому как тот ходил взад-вперед. Сколько еще ловушек ждет его в общении с иудеями? И кто его за язык тянул? Нет, чтобы подождать и задать этот вопрос какому-нибудь другому знающему человеку, не такому предвзятому, более беспристрастному. Хозяина дома к таковым, судя по всему, отнести было нельзя.
Ездра остановился, положив руки на стену крыши.
– Вовсе не ты рассердил меня, римлянин. Все дело в упорстве этого культа. Мой отец рассказывал мне, очень давно, что Иисус говорил Своим последователям, что Он пришел, чтобы настроить сына против отца, дочь против матери, а невестку против ее свекрови. Так Он и делал. Натравливал иудеев на иудеев.
Он натравил родного отца Ездры на его дядю.
– Ты знаешь кого-нибудь из христиан?
Ездра задумчиво стал смотреть на улицу, чувствуя, как на него нахлынули болезненные воспоминания.
– Знал одного…
Он вспомнил, что, когда он был еще мальчиком, брат его отца пришел в этот самый дом. Ездра занимался, учась писать, а отец и дядя разговаривали. Он стал прислушиваться к этому разговору, потому что его внимание привлекло имя Иисуса. Уже в те дни Ездра много слышал о Нем. Пророк, бедный плотник из Назарета, у Которого была группа последователей, и среди них – рыбаки, сборщик налогов, зилот и какая-то блудница, которая раньше была одержима бесами. За Ним ходили целые семьи. Некоторые говорили, что Он творит чудеса. Другие утверждали, что Он бунтовщик. Ездра слышал, что Иисус изгонял бесов, исцелял больных, хромые после встречи с Ним начинали ходить, а слепые видеть. Отец Ездры не сомневался в том, что все это были слухи, истерия, ложь.
Потом Иисуса, Которого считали Мессией, распяли. После того как Его же соотечественники пытали и судили Его. Отец Ездры говорил, что даже рад тому, что разговорам вокруг этого Человека положен конец. А потом…
– Я принес тебе радостную весть, Яхин, – сказал тогда его дядя. – Иисус воскрес!
Ездра до сих пор помнил, с каким недоверчивым и циничным лицом отец посмотрел на своего брата.
– Ты с ума сошел. Это невозможно!
– Я сам видел Его. Он говорил с нами в Галилее. Там собралось человек пятьсот.
– Но этого не может быть! Просто это был кто-то, похожий на Него.
– Разве я тебе когда-нибудь врал, брат? Я два года ходил за Иисусом. И я Его хорошо знаю.
– Ты просто думаешь, что видел Его. Это был кто-то другой.
– Это был Иисус.
Отец стал яростно возражать:
– Фарисеи сказали, что Он был смутьяном, выступавшим против жертвоприношений в храме! Ты не можешь этого отрицать! Я слышал, что Он там переворачивал столы и плеткой выгонял оттуда менял.
– Потому что они обманывали людей. Иисус сказал: «Дом Мой есть дом молитвы; а вы сделали его вертепом разбойников».
– Саддукеи сказали, что Он осквернял небеса!
– Нет, Яхин. Он сказал, что нет браков на небесах, что люди будут как ангелы.
Такие споры все продолжались, и отец Ездры все больше выражал недовольство своим братом. Ездра замечал, как между его отцом и дядей постепенно растет некая пропасть: с одной стороны – дядя, такой спокойный, исполненный радости и уверенности; с другой стороны – отец, какой-то разочарованный во всем, раздражительный, как будто чего-то боящийся.
– Тебя побьют камнями, если ты будешь всем рассказывать эту историю!
Так оно и произошло.
– Если ты проповедуешь, что Иисус – Мессия, я первый брошу в тебя камень!
И он бросил.
– Такое богохульство оскорбляет Бога и Его народ, – сказал позднее отец Ездре, после чего никогда больше об этом не заговаривал.
С тех пор самым ясным воспоминанием для Ездры были слова его дяди. В течение стольких лет они снова и снова отдавались в нем эхом. «Иисус воскрес. Он жив.Смерть, где твое жало?» Он слышал радостный смех дяди. «Неужели ты не понимаешь, что это значит, брат? Мы свободны! Помазанник Божий уже пришел. Иисус и естьМессия».
Как ни пытался Ездра в течение стольких лет забыть эти слова, они неумолимо напоминали о себе: «Мессия уже пришел… Мессия…».
И теперь в его доме язычник, идолопоклонник, презренный римскийпес, одним своим присутствием оскверняющий всю семью Ездры, задает тот вопрос, которого Ездра боялся больше всего: «Кто такой, по-твоему,Иисус?».
За что, Господи? Зачем Ты посылаешь мне такие испытания?
Истина состояла в том, что Ездра не знал, Кто такой Иисус. Он боялся думать об этом, но где-то в глубине сердца он всегда об этом думал. Он чувствовал в себе стремление и надежду когда-нибудь узнать это, но страх оказался сильнее.
Тело его дяди не было погребено. Он был забит камнями до смерти, а его тело было брошено в яму за пределами городских стен. Ужасная судьба. И все только потому, что он верил в Иисуса.
После этой страшной смерти в доме больше не говорили ни слова ни о нем, ни об Иисусе из Назарета. Таким был с тех пор в доме негласный закон: как будто этот человек вообще никогда не существовал на земле. Так продолжалось двадцать три года.
Ездра думал, что его отец совершенно забыл об этом. До того самого дня, когда Ездра сидел возле умирающего отца.
Отец тогда благословил Амни, брата Ездры. Времени было мало. Амни встал и отошел немного в сторону, ожидая наступления смерти. Ездра склонился и взял отца за руку, желая утешить его. Отец слегка повернул к нему голову и посмотрел на него. Затем он прошептал непонятные слова:
– Я правильно поступил?
Эти слова были для Ездры подобны удару. Он тут же понял, о чем говорил отец.
– Ответь ему! Скажи, что да, – умоляла его мать. – Пусть он успокоится.
Но Ездра не мог.
Вместо него яростно заговорил Амни:
– Ты все сделал правильно, отец. Закон должен быть незыблемым.
Но отец по-прежнему смотрел на Ездру:
– А что, если это все-таки истина?
Ездра испытал тогда нечто, граничащее с паникой. Он хотел что-то сказать. Он захотел сказать: «Я верю в Него, отец», – но Амни смотрел на него своим холодным взглядом, как бы заставляя его сказать отцу те же слова, которые сам только что произнес. Смотрела на него и мать, и в ее взгляде были ожидание, страх, неуверенность. Ездра не в силах был не только что-то сказать, но и вздохнуть.
Вскоре наступил момент, когда что-то говорить было уже поздно.
– Все, – тихо произнесла мать, и в ее голосе даже послышалось облегчение. Она наклонилась и закрыла отцу глаза. Брат ушел, не сказав ни слова. Спустя несколько минут нанятые плакальщики начали на улице свой обряд.
Прошли годы, и Ездра, погруженный в заботы о доме, жене и детях, забыл, что чувствовал у смертного одра отца. Он забыл об этом, окунувшись в свои дела. Он забыл об этом, стараясь бывать как можно чаще среди друзей в синагоге. Он забыл об этом, окружив себя надежными границами своего существования.
Только вот… вопрос этот не уходил. Ездра заталкивал его в такие уголки своего сознания, откуда этот вопрос не мог бы вмешиваться в его жизнь или усложнять ее. Этот вопрос возвращался к нему лишь изредка – во сне.
«Кто Я, по-твоему, Ездра Барьяхин?» – обращался к нему тихий голос, и Ездра оказывался лицом к лицу с Человеком, у Которого на руках и ногах были раны от гвоздей. «Кто Я для тебя?»
И вот теперь то странное чувство, которое он испытывал так давно, вернулось к нему, сильное, неумолимое, пробуждающее в нем то, о чем он боялся думать, чему боялся смотреть в глаза. Сердце в нем бешено заколотилось. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти, в которую он вот-вот сорвется – или все-таки удержится.
О Господи, Боже. Помоги мне.
А что, если это все-таки истина?
19
Когда Марк посмотрел на Тафату, она покраснела от смущения. От взгляда его темно-карих глаз у нее невольно забилось сердце. Несколько дней назад Марк спросил девушку, не пугает ли он ее. Она ответила отрицательно, но потом подумала, не является ли страх частью тех чувств, которые она испытывает: страх быть очарованной язычником, более того, римлянином.
Марк Люциан Валериан не был похож ни на одного из тех мужчин, которых она знала. Хотя он был учтив и вежлив, она чувствовала, что он может быть жестоким. Иногда она слышала, как он говорил отцу вещи, которые звучали довольно резко и цинично. И в то же время Тафата видела, насколько он уязвим. Он был подобен человеку, который пытается плыть против ветра, борется с теми силами, которым просто невозможно противостоять, и все же, несмотря ни на что, бросает этим силам вызов, хотя и бравируя своим бессилием.
Однажды она услышала, как Марк говорит с ее отцом о какой-то женщине, которую он знал и которая любила Бога. Интуитивно Тафата знала, что именно любовь к этой женщине по-прежнему не дает Марку покоя. К чему бы он ни стремился, это было связано с ней.
Каково же быть страстно любимой таким человеком, как Марк Валериан? Он сказал, что этой женщины уже нет в живых, а он все никак не может ее забыть. Она не уходила из его памяти ни на секунду, – даже на ту секунду, когда он так выразительно посмотрел на Тафату.
Тафате было интересно, о чем он думает. В эти дни она часто ловила себя на мысли о том, что ей хотелось бы, чтобы он забыл ту женщину, которую любил и потерял, и полюбил ее, Тафату. Иногда ей просто приходилось бороться со своим стремлением быть с ним на крыше, слышать его голос, смотреть в его глаза. Иногда ей было интересно, какие бы она испытала чувства, оказавшись в его объятиях… И эти чувства пугалиее.
