Текст книги "Эхо во тьме"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

– При всей своей несомненной красоте Аррия все же тупа и забывчива.

– Тебе не кажется, что такая оценка довольно жестока для женщины, которую ты когда-то любил? – сказал Антигон, многозначительно посмотрев на Марка.

– Я никогда не любил Аррию, – сказал Марк и обратил внимание на танцовщиц, исполнявших перед ним свой грациозный танец. Звенящие колокольчики на их лодыжках и запястьях действовали ему на нервы. Вместо того чтобы испытать страсть от их соблазнительных движений, Марк чувствовал какую-то неловкость. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы они поскорее закончили свой танец и удалились.

Антигон протянул руку к одной из них и потянул девушку к себе на колени. Несмотря на сопротивление танцовщицы, он страстно поцеловал ее. Приподняв голову, он засмеялся и повернулся к Марку.

– Возьми и ты себе…

Рабыня закричала, и ее крик заставил Марка инстинктивно отпрянуть. Он видел раньше такое выражение лица, какое было сейчас у рабыни, – так смотрела на него Хадасса, когда он не смог совладать со своими эмоциями.

– Отпусти ее, Антигон.

Другие гости смотрели на Антигона, смеялись, шутливо подбадривали. Пьяный и разгоряченный, Антигон решил действовать так, как ему хотелось. Девушка кричала.

Марк вскочил на ноги.

– Отпусти ее!

В помещении наступило молчание, все удивленно уставились на Марка. Все еще смеющийся Антигон поднял голову и посмотрел на Марка в недоумении. Спустя мгновение замолчал и он. Встревоженный, он повернулся на спину, освободив девушку.

Та с истеричным плачем вскочила и выбежала прочь.

Антигон иронично смотрел на Марка.

– Извини, Марк. Если ты так хотел ее, мог бы сказать мне раньше.

Марк чувствовал, как Аррия смотрит на него своими горящими, как угли, полными ревности глазами. У него промелькнула мысль о том, какому наказанию Аррия подвергла бы эту рабыню, которая совершенно не была виновата.

– Она мне не нужна, – кратко сказал Марк, – как и вообще никто из гостей…

Гости оживленно зашептались. Некоторые женщины с ухмылками покосились на Аррию.

Антигон помрачнел.

– Тогда зачем ты мне помешал?

– Ты же хотел изнасиловать ее.

Антигон удивленно усмехнулся.

– Изнасиловать? Да еще мгновение, и она бы сама была этому рада.

– Не думаю.

Тут лицо Антигона стало жестким, его глаза блеснули злобой.

– С каких это пор чувства рабыни стали для тебя что-то значить? Будто я не видел, как ты сам получал наслаждения таким вот образом.

– Я не нуждаюсь в напоминаниях, – мрачно произнес Марк, допивая остатки вина из своего кубка. – А вот чего мне действительно не хватает, так это глотка свежего воздуха.

Он вышел в сад, но и там не почувствовал никакого облегчения, потому что туда за ним поспешила Аррия, от которой не отставал Мерула. Стиснув зубы, Марк с трудом терпел их присутствие. Аррия стала вспоминать об их любовных похождениях, разговаривая таким тоном, будто все это было вчера, а не четыре года назад. Мерула не сводил глаз с Марка, а тот искренне жалел его. Аррия всегда испытывала наслаждение, причиняя боль своим любовникам.

– Ты читал мою книгу, Марк? – спросила она сладким, как мед, голосом.

– Нет.

– Она довольно интересная. Тебе бы понравилась.

– Я уже давно утратил всякий интерес к дерьму, – сказал Марк, сверкнув на нее своим взглядом.

Она взглянула на него округлившимися глазами.

– Я написала о тебе неправду, Марк, – сказала она, и ее лицо исказилось злобой. – Ты был худшим из всех моих любовников!

Марк посмотрел на нее холодным и насмешливым взглядом.

– Это только потому, что я был единственным, кто покинул тебя и у кого при этом кровь в жилах оставалась совершенно холодной. – Повернувшись к ней спиной, Марк зашагал прочь.

Не обращая никакого внимания на оскорбления, которые Аррия выкрикивала ему вслед, он вышел из сада. Вернувшись к гостям, он захотел завести разговор с кем-нибудь из старых знакомых или друзей. Но их смех снова подействовал ему на нервы; веселясь, они никак не могли обойтись без того, чтобы над кем-нибудь не посмеяться. Причем за всеми этими веселыми репликами скрывалось нечто унизительное – создавалось такое впечатление, что им было весело, когда кому-то становилось плохо.

Оставив гостей, Марк отошел в сторону, удобно расположился на диване, налил себе вина и стал наблюдать за гостями. Он заметил, что все собравшиеся как будто играли друг с другом в какую-то игру. Все как будто нацепили на себя маски вежливости, учтивости, но в то же время готовы были вылить друг на друга ведра грязи и яда. И от этого Марку стало не по себе. Когда-то ведь такие собрания и пиры составляли значительную часть его жизни. Они доставляли ему радость.

И тут он подумал, а зачем он вообще пришел сюда… Зачем он вообще вернулся в Рим.

Затем он заметил, что рядом с ним стоит Антигон, обнимающий одной рукой богато одетую белолицую девушку. Она сладострастно улыбалась. Ее фигура была фигурой Афродиты, и на какое-то мгновение его плоть отреагировала на ее манящий взгляд. Он уже давно не был с женщинами.

Антигон заметил реакцию Марка и, довольный собой, улыбнулся.

– Она тебе нравится. Я так и думал. С ней хорошо.

Перестав обнимать девушку, Антигон слегка подтолкнул ее, хотя в этом уже не было никакой необходимости. Она буквально упала Марку на грудь и посмотрела ему в глаза, ее губы были приоткрыты. Антигон снова улыбнулся, явно довольный увиденным.

– Ее зовут Дидима.

Марк взял девушку за плечи и отстранил от себя, слегка улыбнувшись Антигону. Явно озадаченная, девушка посмотрела сначала на него, потом перевела взгляд на своего хозяина. Антигон пожал плечами.

– Судя по всему, он тебя не хочет, Диди, – сказал он и разочарованно махнул на Марка рукой.

Марк резко поставил свой кубок на стол.

– Спасибо тебе за заботу, Антигон…

– Однако… – повысив голос и покачав головой, сказал Антигон. – Я тебя не понимаю, Марк. Женщинами ты не интересуешься. Зрелища тебе тоже неинтересны. Что с тобой произошло в Ефесе?

– Ты этого все равно не поймешь.

– А может и пойму.

Марк одарил его сардонической улыбкой.

– Я бы не хотел делиться своей личной жизнью с таким известным человеком.

Антигон прищурил глаза.

– Все эти дни у тебя что ни слово, то просто ядовитый укус, – тихо сказал он. – Чем я-то тебя обидел, что ты так со мной разговариваешь?

Марк покачал головой.

– Дело не в тебе, Антигон. А во всем этом…

– В чем именно? – ничего не понимая, спросил Антигон.

– В жизни. В этой проклятой жизни! – Те чувственные наслаждения, которыми Марк когда-то упивался, теперь были подобны пыли на его зубах. Когда Хадасса погибла, вместе с ней что-то умерло и в нем самом. Как он мог объяснить свою боль, все эти произошедшие в нем перемены такому человеку, как Антигон, по-прежнему поглощенному и просто одержимому плотскими наслаждениями?

Как он мог объяснить, что для него все потеряло смысл, после того как на арене в Ефесе погибла обыкновенная рабыня?

– Извини, – сказал Марк, поднимаясь, чтобы уйти, – но в эти дни из меня плохой собеседник.

В течение следующего месяца он получил еще несколько приглашений, но отклонял их, решив погрузиться в свои дела. Но и там он не находил покоя. Как бы усердно он ни пытался работать, боль не оставляла его. В конце концов, Марк пришел к выводу, что ему надо избавиться от прошлого, от Рима… от всего.

Он продал свою каменоломню и все договоры на строительство – все это давало ему немалую прибыль, хотя он и не испытывал никакой гордости и удовлетворения от этих доходов. Потом он встретился с управляющими складов семьи Валериана, стоявших на Тибре, и сообщил о своих дальнейших намерениях. Один из этих людей, Секст, долгие годы верой и правдой служил интересам Валериана. Марк доверил ему должность главного управляющего всеми владениями Валерианов в Риме с весьма высоким процентом от всех доходов.

Секст был поражен услышанным.

– Ты никогда не был таким щедрым, мой господин, – в его голосе явно звучал оттенок недоверия.

– Деньгами ты можешь распоряжаться так, как сочтешь нужным, не отвечая за них передо мной.

– Я говорю не о деньгах, – растерянно сказал Секст. – Я говорю о своем назначении. Если я понимаю правильно, ты передаешь мне бразды правления всеми твоими делами в Риме.

– Совершенно верно.

– Может быть, ты забыл, что когда-то я был рабом твоего отца?

– Нет.

Секст прищурился и посмотрел на Марка оценивающим взглядом. Он прекрасно знал Децима, известно ему было и то, что Марк в свое время доставлял отцу немало хлопот. Марк – молодой человек с амбициями и горячей кровью. Не иначе, он и сейчас затеял какую-то авантюру.

– Разве ты не стремился владеть делом твоего отца как своим собственным?

Губы Марка скривились в холодной усмешке.

– Я вижу, ты вызываешь меня на откровенность.

– А разве ты сам не стремился к этому? Поэтому и я поступаю так, чтобы ты не говорил, что я льщу тебе.

Марк сжал губы, но сдержался. Он заставил себя вспомнить, что этот человек всегда был верным другом его отца.

– Мы помирились с отцом в Ефесе.

Молчание Секста красноречиво говорило о том, что он не верит.

Марк посмотрел Сексту в глаза и выдержал его пристальный взгляд.

– В моих жилах течет кровь моего отца, Секст, – спокойно сказал он. – Мое предложение – это не признак легкомыслия, и оно ничем тебе не угрожает. Я принял такое решение после нескольких недель раздумий. Ты семнадцать лет прекрасно работал со всем грузом, который поступал на наши склады. Ты поименно знаешь всех людей, которые разгружают наши корабли и отвечают за хранение грузов. Ты знаешь, кому из торговцев можно верить, а кому нельзя. И ты всегда подробно отчитывался за все сделки. Кому же мне все это доверить, как не тебе?

Марк протянул ему пергамент. Секст даже не пошевелился, чтобы взять его.

– Ты волен принять или отклонить мое предложение, дело твое, – сказал ему Марк, – но знай: я продаю все свое имущество в Риме. Единственная причина, по которой я еще не продал корабли и склады, состоит в том, что мой отец посвятил им большую часть жизни. Он создал все это своими потом и кровью. Не моими. И я доверяю все это тебе, потому что ты сможешь этим умело распорядиться, а главное потому, что ты был другом моего отца. Если ты откажешься, я продам и это. Можешь в этом не сомневаться, Секст.

Секст рассмеялся.

– Даже если ты говоришь серьезно, продать тебе все равно не удастся. Рим борется за выживание. И сейчас просто ни у кого нет таких денег, чтобы купить все твои склады и корабли.

– Я понимаю, – сказал Марк. – Но я не против того, чтобы распродать и корабли, и склады поодиночке.

Секст понял, что Марк говорит совершенно серьезно, и был удивлен такой идеей. Как этот молодой человек мог быть сыном Децима?

– На тебя работает свыше пятисот человек! Большинство из них – свободные люди. Ты подумал о том, что будет с ними и с их семьями?

– Но ты их знаешь лучше, чем я.

– Если ты все продашь сейчас, то по частям это будет стоить гораздо дешевле, – сказал Секст, апеллируя к хорошо известной любви Марка к деньгам. – Не думаю, что ты пойдешь на это.

– Пойду, можешь не сомневаться. – Марк положил пергамент на стол перед Секстом.

Секст долго смотрел на Марка изучающим взглядом, обеспокоенный выражением лица молодого человека, который всем своим видом говорил, что его решение окончательное. Было видно, что Марк не блефовал.

– Но зачем ты это затеял?

– Потому что я хочу, чтобы меня больше ничто не удерживало в Риме.

– И ради этого ты готов зайти так далеко? Если то, что ты говоришь, правда, и если ты помирился с отцом, зачем тебе разрушать все то, что твой отец создавал всю жизнь?

– Я вовсе не стремлюсь к этому, – откровенно ответил Марк, – но скажу тебе так, Секст. В самом конце своей жизни отец понял, что все это не более чем суета, и я его теперь понимаю. – Он кивнул в сторону пергамента. – Ну так что ты решил?

– Мне нужно подумать.

– Даю тебе ровно столько времени, сколько я буду находиться в этом помещении.

Секст весь напрягся от такого условия. Потом расслабился. Его губы слегка дрогнули. Он вздохнул, тряхнул головой и усмехнулся.

– Ты очень похож на своего отца, Марк. Даже предоставив мне свободу, он всегда знал, как извлечь из этого выгоду для себя.

– Не всегда, – печально возразил Марк.

И тут Секст почувствовал, что Марк страдает. Вероятно, Марк действительно помирился с отцом и теперь жалел о долгих годах своих непростых отношений с ним. Секст взял пергамент и сжал его в руке. Вспоминая об отце Марка, Секст еще раз внимательно посмотрел на сына Децима Валериана.

– Принимаю, – наконец ответил он, – но при одном условии.

– Говори.

– Я буду строить свои деловые отношения с тобой точно так же, как когда-то строил их с твоим отцом. – С этими словами Секст сунул пергамент в горящие уголья жаровни и протянул Марку свою руку.

Чувствуя подкативший к горлу ком, Марк пожал протянутую руку.

На следующее утро, на восходе солнца, Марк отплыл в Ефес.

Во время долгих недель пути он часами стоял в носовой части корабля, подставив лицо соленому ветру. Теперь ему ничто не мешало снова думать о Хадассе. Он вспоминал, как вот так же стоял с ней в носовой части, смотрел, как мягкие кудри ее темных волос развевались на ветру; вспоминал выражение ее лица, когда она говорила о своем невидимом Боге и о том, как Он говорит с людьми: «Голос Бога… в веянии тихого ветра».

Марку казалось, что ее голос что-то говорил ему сейчас, такой спокойный, кроткий, что-то шептал в этом ветре… куда-то звал.

Но куда? К отчаянию? К смерти?

Теперь Марк разрывался между желанием забыть Хадассу и боязнью забыть ее. И в то же время он знал, что, если он до сих пор не смог ее забыть, теперь она останется в его жизни навсегда.

Ее голос стал неотъемлемой частью его жизни, эхом в той тьме, в которой он теперь жил.

2

Сойдя на берег в Ефесе, Марк совершенно не чувствовал того, что вернулся домой, как не чувствовал и облегчения от того, что нелегкий путь подошел к концу. Поручив свои вещи рабам, он направился прямо на виллу матери, расположенную на склоне холма, недалеко от центра города.

На вилле его встретил удивленный раб, который сказал, что матери нет дома, но что в течение часа она должна вернуться. Уставший и подавленный, Марк решил посидеть во внутреннем дворе и дождаться ее там.

Солнечный свет пробивался сквозь открытую крышу в атриум, отбрасывая мерцающий свет на водную рябь украшенного орнаментом бассейна. Вода светилась и играла, и успокаивающее журчание фонтана эхом отдавалось по коридорам. Но Марк, сидящий в тени небольшого алькова, не находил никакого успокоения и в этом звуке.

Он откинулся назад, прислонившись головой к стене, и попытался расслабиться под музыкальное журчание воды. Но вместо этого, снова оказавшись в плену воспоминаний, он чувствовал все возрастающий необъяснимый гнев, от которого едва не перехватывало дыхание.

Прошло уже четырнадцать месяцев с тех пор, как не стало Хадассы, но муки и страдания и теперь не давали Марку покоя, как будто это случилось вчера. Она столько раз сидела на этой самой скамье, молилась своему невидимому Богу и обретала тот покой, которого Марк обрести никак не мог. У него в ушах по-прежнему ясно звучал ее голос – тихий, нежный, чистый, подобно этой воде. Хадасса молилась за его отца и за его мать. Она молилась за него. Она молилась за Юлию!

Марк закрыл глаза, испытывая острое желание изменить прошлое. Он бы ничего не пожалел, лишь бы Хадасса сейчас снова была с ним. Если бы было возможно, словно по мановению волшебной палочки, стереть все, что произошло за последние несколько месяцев, чтобы Хадасса снова сидела здесь, рядом с ним, живая и невредимая. Если бы он только мог произнести ее имя, как заклинание, и оживить ее силой своей любви.

«Хадасса… – хрипло прошептал Марк, – Хадасса». Но сейчас вместо ее лица, которое часто появлялось в его сознании как бы из дымки, перед ним предстала ужасная картина ее смерти, которая вызвала в его душе самые мучительные чувства – ужас, горе, сознание собственной вины, – и все это проникало в самое сердце Марка и превращалось в тот самый не дающий покоя гнев, который теперь, похоже, становился его постоянным спутником.

«Что хорошего дали ей ее молитвы?» – с горечью думал про себя Марк, пытаясь изгладить из памяти видение ее смерти. Когда львица бросилась на нее, Хадасса стояла такая спокойная. Если бы она закричала, Марк все равно не услышал бы ее из-за рева беснующихся зрителей… одним из которых была его собственная сестра.

Перед тем как Марк уехал в Рим, мать сказала ему, что время лечит все раны, но страдания, которые он испытал в тот день, когда Хадасса погибла на его глазах, со временем становились не легче, а тяжелее, невыносимее. И его боль теперь лежала на нем огромным грузом, как будто тянула куда-то вниз.

Вздохнув, Марк встал. Он не должен жить прошлым. Хотя бы сегодня, когда он и без того устал от трудного и долгого морского пути. Поездка в Рим не помогла ему избавиться от той инерции, которую он в себе чувствовал; там ему стало только хуже. И вот теперь, когда он вернулся в Ефес, ему было ничуть не лучше, чем в тот день, когда он его покидал.

Стоя в перистиле виллы матери, он чувствовал какую-то саднящую и необъяснимую печаль. В доме царствовала тишина, хотя было полно прислуги. Марк чувствовал их присутствие, но они вполне благоразумно держались от него подальше. Раздался звук открываемой, а потом закрываемой входной двери. Марк услышал тихий короткий разговор, после чего раздались торопливые шаги.

– Марк! – воскликнула мать, подбежав к нему и обняв его.

– Мама, – сказал Марк, с улыбкой разглядывая нее, чтобы увидеть, не изменилась ли она в его отсутствие. – Ты прекрасно выглядишь. – Он наклонился к матери и поцеловал ее в обе щеки.

– Почему ты так быстро вернулся? – спросила она. Я уже думала, что не увижусь с тобой, по меньшей мере, несколько лет.

– Я покончил со своими делами. Оставаться там больше не было смысла.

– И все прошло так, как ты на то надеялся?

– Я стал богаче, чем был год назад, если тебя это интересует.

Его улыбке не хватало искренности. Феба посмотрела ему в глаза и все поняла. Она подняла руку к его щеке, как будто перед ней был больной ребенок.

– О Марк, – сказала она, испытывая к сыну искреннее сострадание, – вижу, что твоя поездка не помогла тебе все забыть.

Марк отступил от нее на шаг, подумав, все ли матери способны заглядывать в души своих детей так, как это делает она.

– Все склады и управление делами я передал Сексту, торопливо сказал он. – Секст – способный и надежный работник.

– Ты всегда слушал наставления своего отца в том, как налаживать отношения с людьми, – спокойно заметила Феба, наблюдая за ним.

– Не всегда, мама, – произнес Марк с тяжелым чувством, после чего решил переменить тему, лишь бы не думать о своей сестре. – Юлий сказал мне, что у тебя несколько недель был жар.

– Да, – ответила она, – но сейчас со мной все в порядке.

Марк посмотрел на нее внимательнее.

– Он сказал, что ты по-прежнему быстро устаешь. С тех пор как мы виделись в последний раз, ты похудела.

Феба засмеялась.

– Обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Теперь, когда ты снова дома, мой аппетит станет лучше. – Она взяла сына за руку. – Ты ведь знаешь, как я всегда беспокоилась, когда отец куда-нибудь надолго уезжал. Наверное, теперь точно так же я буду волноваться за тебя. Море всегда непредсказуемо.

Она села на скамью, но Марк остался стоять. Она видела, как он был беспокоен, как похудел, его лицо стало серьезнее, жестче.

– Как там Рим?

– Почти все по-прежнему. Виделся с Антигоном и со всей свитой его подхалимов. Как всегда, выпрашивал у меня деньги.

– И ты дал ему то, что он просил?

– Нет.

– Почему?

– Потому что все те триста тысяч сестерциев, которые он у меня просил, он собирался потратить на проведение зрелищ. – Марк отвернулся. Когда-то он удовлетворил бы подобную просьбу не задумываясь, даже с радостью. Конечно, Антигон отблагодарил бы его за такую щедрость, оказав через сенат и правительство всяческую помощь в заключении договоров на строительство с теми богатыми аристократами, которые хотели бы построить себе большие и роскошные виллы.

Таким политикам, как Антигон, приходилось задабривать толпу. Лучше всего это можно было сделать через организацию зрелищ. Толпу не интересовало, каких взглядов придерживается сенатор, если только он умел развлекать ее и отвлекать от насущных жизненных проблем: нестабильной торговли, напряженности в обществе, голода, болезней, массового притока рабов из провинций и, как следствие, отсутствия работы для свободных людей.

Но Марк больше не хотел иметь к этому никакого отношения. Теперь ему было даже стыдно, что сотни тысяч сестерциев он истратил на Антигона в прошлом. Тогда он думал только об одном: о деловой выгоде, которую он получит благодаря поддержке друга, занимавшего высокое политическое положение. И Марку никогда не приходило в голову, какие это будет иметь последствия для жизни людей в этом обществе. Откровенно говоря, его это совершенно не волновало. Поддержка Антигона была ему выгодна. Ему нужны были договора, чтобы заниматься строительством в сожженных аристократических кварталах Рима, и денежная поддержка, которую он оказывал Антигону, была самым быстрым путем к финансовому успеху. Такие взятки открывали перед Марком большие возможности; возможности, которые сулили процветание. Он всегда поклонялся Фортуне.

И вот теперь, как бы посмотрев в зеркало, Марк увидел себя таким, каким он был: скучающим, пьющим вино с друзьями, когда кого-то пригвождают ко кресту; поедающим деликатесы, приготовленные рабами, в то время как людей выгоняют на арену и натравливают друг на друга, заставляя там сражаться и умирать. И все ради чего? Чтобы потешать такую же скучающую и ненасытную толпу, частью которой был и он сам. И вот настал час жестокой расплаты: Марк понял, что он, так же как и все в этом обществе, виноват в смерти Хадассы.

Он вспомнил, как смеялся, когда кто-то на арене в ужасе пытался убежать от голодных собак и не находил спасения. Он по-прежнему слышал крики тысяч беснующихся зрителей, когда львица терзала тело Хадассы. А ведь эта девушка ни в чем не была виновна, если не считать той удивительной чистоты, которая поражала воображение и возбуждала зависть одной безмозглой развратницы. Этой развратницей была его сестра…

Феба молча сидела на скамье, в тени, внимательно глядя на печальное лицо сына.

– Юлия спрашивала, когда ты вернешься.

При упоминании имени сестры Марк стиснул зубы.

– Она хочет видеть тебя, Марк.

Он ничего не ответил.

– Ей нужно видеть тебя, – повторила Феба.

– Меня как-то мало волнует, что ей нужно.

– А если она хочет примириться с тобой?

– Примириться? Как? Вернуть Хадассу к жизни? Или вычеркнуть из памяти все то, что она натворила? Нет, мама. После того что она сделала, ни о каком примирении не может быть и речи.

– Но ведь она же твоя сестра, – тихо сказала Феба.

– У тебя, быть может, и есть дочь, мама, но, я клянусь тебе, у меня нет сестры.

Феба увидела ярость в глазах сына и неумолимое выражение на его лице.

– Ты не можешь забыть прошлое? – спросила она умоляющим голосом.

– Нет.

– И простить?

– Никогда! Пусть все проклятия, которые только живут под небом, падут на ее голову.

Глаза матери заблестели от слез.

– Тебе, наверное, нужно помнить о том, как Хадасса жила, а не о том, как она погибла.

Эти слова поразили Марка в самое сердце, и он слегка отвернулся, рассердившись в душе на то, что мать напоминала ему об этом.

– Я все прекрасно помню, – глухо произнес он.

– Просто, наверное, мы помним об этом по-разному, – тихо сказала Феба. Она подняла руку и нащупала под своей одеждой небольшой кулон. Это был символ ее новой веры: фигурка пастыря, несущего на плечах найденную овцу. Марк об этом не знал. Феба помедлила, думая о том, не настала ли пора все ему рассказать.

Удивительно, что, наблюдая за Хадассой, Феба ясно увидела перед собой свой жизненный путь таким, каким он должен быть. Она приняла христианство, крестилась водой и Духом живого Бога. В отличие от Децима, который принял Господа только перед смертью, для Фебы в принятии веры никаких трудностей не возникло. И вот теперь она думала о Марке, который, как и его отец, противостоял Духу. О Марке, который не хотел, чтобы над ним кто-то господствовал, который не признавал никакой власти над собой.

Глядя на его состояние, на то, как он сжимал и разжимал кулаки, Феба поняла, что рано еще было говорить ему об Иисусе и о своей вере. Марк был в гневе. Он ничего бы не понял. Он стал бы бояться за нее, бояться, что потеряет ее, так же как потерял Хадассу. О, если бы он только мог понять, что на самом деле Хадасса не была потеряна. Потерян был он.

– Как бы Хадасса поступила на твоем месте?

Марк закрыл глаза.

– Если бы в свое время она поступила иначе, она была бы сейчас жива.

– Если бы она поступила иначе, ты бы никогда не полюбил ее так, как любишь сейчас, всем своим сердцем, душой, умом. – Так сама Хадасса любила Бога, но Марк не мог понять, что Хадасса поступала так, как ей велел живущий в ней Дух.

Видя мучения Марка, Феба переживала за него. Поднявшись, она подошла к сыну.

Неужели твоим памятником Хадассе станет беспощадная ненависть к собственной сестре?

– Оставь это, мама, – сказал он с болью в голосе.

– Как я могу это оставить? – с горечью возразила Феба. – Ты мой сын, и что бы Юлия ни сделала, она все равно моя дочь. И я люблю вас обоих. Я люблю Хадассу.

– Хадасса умерла, мама. – Марк посмотрел ей в глаза. – Разве она умерла от того, что совершила какое-то преступление? Нет! Ее убили из-за мелочной ревности одной распутницы.

Феба положила руку ему на плечо.

– Для меня Хадасса жива. Как и для тебя.

– Жива, – безрадостно повторил Марк. – Как я могу утверждать это? Разве она сейчас здесь, с нами? – Он отошел от матери и сел на скамью, на которой Хадасса часто сидела в вечерней тишине. Прислонившись спиной к стене, Марк выглядел совершенно опустошенным.

Мать подошла, села рядом и взяла его за руку.

– Ты помнишь, что Хадасса сказала твоему отцу перед его смертью?

– Он взял мою руку и положил ее на руку Хадассы. Она была моей. – Марк прекрасно помнил выражение ее глаз, когда в тот момент их руки соединились. Разве отец знал тогда, в какой она опасности? Разве он сказал Марку, что ему нужно защищать ее? Нужно было сразу забрать ее от Юлии, а не ждать, когда Юлия сама решит ее отпустить. Юлия тогда ожидала ребенка, ее возлюбленный покинул ее. Марк жалел сестру, и он не понимал, какая опасность нависла над Хадассой. Если бы он поступил мудрее, Хадасса была бы жива. И сейчас была бы его женой.

– Марк, Хадасса сказала твоему отцу, что если он поверит в Бога и примет Божью благодать, то будет с Господом в раю. Она сказала нам, что всякий, кто верит в Иисуса, не погибнет, но будет иметь вечную жизнь.

Марк убрал свою руку.

– Всего лишь слова утешения для умирающего человека, который считал свою жизнь бессмысленной, мама. Нет никакой жизни после смерти. Только прах и тьма. Все, что у нас есть, существует только в нашей жизни. Сейчас. Единственная вечная жизнь, которую человек может обрести, существует в сердце другого человека. Хадасса жива и будет жить ровно столько, сколько буду жить я. Она жива во мне. – В его глазах отразилась бесконечная горечь. – И поскольку я любил ее, я никогда не забуду, как она погибла и кто отправил ее на смерть.

– А поймешь ли ты когда-нибудь, почему она погибла? – спросила Феба, и ее глаза снова наполнились слезами.

– Я знаю, почему. Ее убили из ревности и злобы. Рядом с ее чистотой была видна вся нечистота Юлии. – Марк сцепил руки, чувствуя, как в нем все закипает. Он не хотел изливать свои эмоции на собственную мать. Она же не виновата в том, что родила ядовитую змею. Но зачем она сейчас говорит ему все это, когда ему и без того больно?

– Иногда мне так хочется все забыть, – сказал Марк, опустив голову на руки и потирая лоб, будто воспоминания причиняли ему чисто физическую боль. – Однажды она мне сказала, что она слышит голос Бога в дуновении ветра, но я ничего не слышу, кроме слабого эха ее голоса.

– Так прислушайся к нему.

– Не могу! Это невыносимо!

– Наверное, тебе сейчас прежде всего надо обратиться к ее Богу, и тогда ты обретешь тот покой, о котором говорила Хадасса.

Марк резко поднял голову и рассмеялся.

– Обратиться к ее Богу?

– Но ведь именно вера в Бога сделала Хадассу такой, какой она была, Марк. Ты это прекрасно знаешь.

Он встал и отошел от нее.

– Где был Этот Всемогущий Бог, когда она шла навстречу львам? Если Он и существует, значит, Он трус, потому что Он предал ее!

– Если ты действительно так считаешь, тебе надо выяснить, почему это случилось.

– И как это сделать, мама? Расспросить об этом священников того храма, которого больше нет? Тит уничтожил Иерусалим. Иудея лежит в развалинах.

– Ты должен обратиться с этими вопросами к ее Богу.

Марк нахмурился и пристально посмотрел на мать.

– Надеюсь, ты сама не поверила в этого проклятого Иисуса. Я уже говорил тебе, чем для Него все кончилось. Он был обыкновенным плотником, Который выступил против иудеев. Те схватили Его и распяли.

– Ты любил Хадассу.

– Я по-прежнему люблю ее.

– Тогда неужели ты не хочешь найти ответы на все эти вопросы, хотя бы ради нее? Что было для нее дороже самой жизни? Тебе нужно обратиться к ее Богу и спросить Его, ради чего она умерла. Только Он может дать тебе те ответы, в которых ты нуждаешься.

Губы Марка скривились в ироничной улыбке.

– И как мне обратиться к этому невидимому Богу?

– Так же как это делала Хадасса. Молиться.

Марк снова испытал прилив скорби, на смену которому пришли горечь и гнев.

– Ну скажи мне, мама, что хорошего дали Хадассе ее молитвы?

По выражению лица матери он понял, что глубоко обидел ее. Он заставил себя расслабиться и начал рассуждать спокойнее:

– Мама, я понимаю, что ты пытаешься утешить меня, но это напрасный труд. Разве ты не понимаешь? Может быть, время что-то и вылечит. Я не знаю. Но никакой Бог ничего хорошего мне не даст. – Марк повернул к ней голову, и его голос снова стал гневным. – Когда я был маленьким, я помню, ты постоянно приносила жертвы твоим домашним богам. И что, спасло это других детей от лихорадки? Сохранило жизнь отцу? Слышала ли ты когда-нибудь хоть какой-то голос в шуме ветра? – Гнев в нем утих, сменившись бесконечной пустотой. – Нет никаких богов.

– Значит, все, что говорила Хадасса, – ложь.

Марк вздрогнул.

– Нет. Она была убеждена в истинности каждого сказанного ею слова.

– Значит, она верила в ложь, Марк? И умерла ни за что? – Феба увидела, как Марк сжал руки в кулаки, и поняла, что ее вопросы оказались для него болезненными. Но лучше боль сейчас, чем вечная смерть.