Текст книги "Эхо во тьме"
Автор книги: Франсин Риверс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
Она встала, снова подошла к Марку и нежно прикоснулась рукой к его щеке.
– Марк, если ты действительно убежден, что Бог Хадассы бросил ее, спроси Его, зачем Он так поступил с тем человеком, который был верен Ему до конца.
– И какое это теперь имеет значение?
– Огромное. Гораздо большее, чем ты можешь себе сейчас представить. Иначе как еще ты сможешь обрести покой, после того что произошло?
Его лицо стало бледным и холодным.
– Покой – это иллюзия. Истинного покоя нет нигде. И если я вообще когда-нибудь обращусь к Богу Хадассы, мама, то никогда не прославлю Его за то, что Он сделал, а прокляну Его прямо в глаза.
Феба больше ничего не сказала сыну, но ее сердце разрывалось от страданий. О Господи, прости его. Он не знает, что говорит.
Марк не нуждался в утешении, потому что был убежден в том, что теперь ему осталось только слушать эхо голоса Хадассы в той тьме, которая обступила его.
3
– Вон тот, – сказала Юлия Валериан, указывая на небольшого бурого козла в стаде, возле храма. – Темно-бурого цвета. Он без изъяна?
– У меня все животные без изъяна, – ответил торговец, пробираясь через стадо к загону и взяв того козла, которого требовала покупательница. Он накинул веревку на шею козлу. – Здесь все животные без изъяна, – добавил торговец, потянув сопротивляющегося козла. Пробираясь обратно к Юлии, торговец назвал цену.
Юлия сердито сощурила глаза. Она перевела взгляд с костлявого животного на скаредного продавца.
– За такого крохотного козла я не дам таких денег!
Торговец внимательно оглядел покупательницу, обратив внимание на ее одежду из тонкой дорогой шерсти, на жемчужные украшения в ее волосах и драгоценное ожерелье на ее шее.
– Ты в состоянии столько заплатить, но если хочешь поторговаться, то дело твое. – Он опустил козла и выпрямился. – А я на это тратить время не буду, госпожа. Видишь эту метку у него на ухе? Это животное помазано для принесения в жертву гаруспиками. И деньги, которые ты заплатишь за него, пойдут гаруспикам и храму. Понимаешь? Если ты захочешь купить где-нибудь козла подешевле и принести его в жертву богам, пожалуйста, делай это на свой страх и риск. – Он посмотрел на нее насмешливым взглядом.
Юлия затряслась от таких слов. Она прекрасно понимала, что ее обманывают, но у нее не было выбора. Этот ужасный торговец был прав. Только безумец мог попытаться обмануть богов – или гаруспика, которого боги избрали читать священные знаки, сокрытые во внутренних органах жертвенного животного. Юлия смотрела на небольшого козла с явным отвращением. Она пришла сюда, чтобы узнать, какой недуг не дает ей покоя, и для этого ей нужно было приобрести жертвенное животное по непомерной цене.
– Хорошо, – сказала она, – я беру его.
Юлия сняла браслет и открыла в нем потайное отделение. Отсчитав три сестерция, она протянула их торговцу, стараясь не смотреть в его самодовольные глаза. Он взял монеты и ловко сунул их себе за пояс.
– Он твой, – сказал торговец, протягивая Юлии веревку, – и пусть он принесет тебе счастье.
– Возьми его, – сказала Юлия Евдеме и отошла в сторону, чтобы ее рабыня могла вытащить блеющее и сопротивляющееся животное из загона. Торговец наблюдал за происходящим и смеялся.
Когда Юлия вместе с Евдемой и козлом вошла в храм, ей стало плохо. Тяжелый запах благовоний не заглушал запаха крови и смерти. Юлию затошнило. Она заняла место в очереди и стала ждать. Закрыв глаза, она боролась с тошнотой. Ее лоб покрылся холодным потом. Из головы у нее не выходил предыдущий вечер и ее спор с Примом.
* * *
– Ты стала такой скучной, Юлия, – сказал Прим. – На какие бы пиры ты ни ходила, на всех только тоску наводишь.
– Как это мило с твоей стороны, дорогой супруг, что ты беспокоишься о моем здоровье и самочувствии. – Юлия посмотрела на Калабу, стараясь найти у нее поддержку, но увидела, как та подает знак Евдеме поднести ей поднос с гусиной печенью. Выбрав себе еду, Калаба так улыбнулась, что рабыня сначала покраснела, а потом побледнела. Отпустив ее взмахом руки, Калаба проследила, как девушка несет поднос Приму. Только тут Калаба заметила, что Юлия смотрит на нее. Тогда она приподняла брови и посмотрела на Юлию своими холодными темными глазами, в которых не было ничего, кроме пустоты и безразличия.
– Что ты сказала, дорогая?
– Тебя что, не волнует, что я болею?
– Конечно, волнует. – В мягком, спокойном голосе Калабы явственно сквозило раздражение. – А вот тебя, похоже, ничто не волнует. Юлия, любовь моя, мы ведь уже столько раз говорили об этом, что это уже начинает надоедать. Ответ настолько прост, что ты никак не можешь с ним согласиться. Настрой свое сознание на здоровый лад. И пусть твоя воля исцелит тебя. На что ты себя настроишь, то в тебе и будет.
– Ты думаешь, я не пыталась это сделать?
– Значит, плохо пыталась, иначе ты чувствовала бы себя лучше. Ты должна каждое утро постараться сосредоточиться на себе и медитировать, как я тебя этому учила. Выбрось из головы все, кроме мысли о том, что ты сама себе богиня, а твое тело – это храм, в котором ты обитаешь. У тебя есть власть над этим храмом. И все твои беды от недостатка веры. Ты должна верить, и в своей вере ты обретешь все, что ты хочешь.
Юлия отвела взгляд от темных глаз этой женщины. Каждое утро она делала в точности все то, что говорила ей Калаба. Иногда в самый разгар медитации она начинала чувствовать жар и дрожала от слабости и тошноты. Впав в отчаяние от ощущения безнадежности, Юлия тихо сказала:
– Есть вещи, которые сильнее воли человека.
Калаба посмотрела на нее с презрением.
– Если у тебя нет веры в саму себя и в свои внутренние силы, тогда можешь последовать совету Прима. Сходи в храм и принеси жертву. Что до меня, то я ни в каких богов не верю. Все, чего я достигла, я получила только благодаря своим собственным усилиям и уму, а не благодаря поклонению каким-то сверхъестественным и невидимым силам. Однако если ты действительно веришь в то, что своих сил у тебя нет, то логично допустить – то, чего тебе недостает, придется взять где-то извне.
После многих месяцев самых теплых и близких отношений Юлия поразилась тому, с каким презрением и равнодушием Калаба смотрела теперь на ее страдания. Юлия наблюдала, как Калаба доела очередную порцию гусиной печени, а потом велела Евдеме принести ей воду для мытья рук. Девушка сделала так, как ей велели, глядя на Калабу с восхищением и краснея каждый раз, когда эти длинные пальцы прикасались к ее руке. Когда Калаба отпустила служанку, Юлия увидела, что она долго и задумчиво смотрит вслед уходящей девушке. На губах этой немолодой уже женщины играла едва заметная хищная улыбка.
Юлии стало плохо. Она видела, как ее предают и даже не скрывают этого от нее, и при этом она прекрасно понимала, что ничего поделать не может. Прим также видел, в каком состоянии находится Юлия, и не скрывал своего насмешливого отношения к ее страданиям.
– Проконсул довольно часто ходит к гаруспикам, чтобы о чем-нибудь спросить у богов, – сказал он в нависшей тишине. – Сходи к ним, и они определят, есть ли в тебе какая-нибудь болезнь. По крайней мере, ты узнаешь, что за бедствия наслали на тебя боги.
– А что мне поможет, они скажут? – сердито спросила Юлия. Слишком уж было заметно, что ни Калабу, ни Прима совершенно не волновало то, что с ней происходит.
Калаба тяжело вздохнула и встала.
– Я уже устала от этого разговора.
– Куда ты? – спросила удивленная Юлия.
Вздохнув, Калаба посмотрела на Юлию долгим и терпеливым взглядом.
– В бани. Сегодня вечером я договорилась встретиться с Сапфирой.
При упоминании имени этой молодой женщины Юлии стало еще хуже. Сапфира была молодой, красивой, происходила из богатой римской семьи. После первого знакомства с ней Калаба сказала, что находит ее «многообещающей».
– Но я не могу сейчас никуда идти, Калаба.
Калаба невозмутимо приподняла брови.
– А я тебя и не прошу.
Юлия уставилась на нее.
– И тебя не волнует, что я чувствую?
– Меня волнуют твои чувства. Я прекрасно знала, что ты никуда не захочешь пойти, поэтому никуда тебя и не зову. И Сапфира тебе никогда не нравилась, разве не так?
– Но она нравится тебе, – сказала Юлия обвинительным тоном.
– Да, – со спокойной улыбкой ответила Калаба, и для Юлии это слово было подобно удару ножа. – Мне очень нравится Сапфира. И тебе бы следовало это понять, моя дорогая. Она молода, невинна, у нее еще все впереди.
– То же самое ты когда-то говорила мне, – с горечью сказала Юлия.
Улыбка Калабы стала насмешливой.
– Ты сама сделала свой выбор, Юлия. Я своим принципам никогда не изменяла.
Глаза Юлии заблестели от слез гнева.
– Если я и изменилась, то только потому, что хотела угодить тебе.
Калаба мягко засмеялась.
– Ах, Юлия, дорогая моя. В этом мире существует только одно правило. Угождай самому себе. – Калаба окинула Юлию своим холодным взглядом. – Ты мне дорога сейчас ровно настолько, насколько была дорога и всегда.
Однако Юлии эти слова не показались утешительными. Калаба слегка наклонила голову и продолжала смотреть на Юлию своим оценивающим и в то же время холодным, немигающим взглядом, как будто ждала ее ответа. Юлия промолчала, зная, что никакого сочувствия и сострадания она не дождется. Иногда она чувствовала, что Калаба ждет от нее каких-то слов или действий, которые потом обернет против нее же, чтобы оправдать свое окончательное предательство.
– Ты очень бледна, моя дорогая, – сказала Калаба с унизительной небрежностью. – Отдохни сегодня. Надеюсь, завтра ты будешь смотреть на мир гораздо лучше. – Она грациозно прошла к выходу, остановившись только на мгновение, чтобы нежно погладить Евдему по щеке и сказать ей что-то, что было слышно только служанке.
Не в силах остановить ее, Юлия сжала кулаки. Она всегда считала, что во всем может положиться на Калабу. И теперь ее охватила ярость.
Всю свою жизнь она страдала от мужской власти. Сначала ее жизнь контролировал и направлял отец, который следил за каждым ее шагом, пока она не вышла замуж за Клавдия, образованного римлянина, владевшего большим участком земли в Капуе. Клавдий быстро наскучил Юлии своими исследованиями религий империи, и когда он погиб в результате несчастного случая, Юлия была даже рада избавиться от такой нудной жизни.
Второго своего мужа, Кая, Юлия страстно любила, и их брачный союз, как она надеялась, должен был дать ей все то, к чему она всегда так стремилась: наслаждения, свободу, поклонение. Но потом она поняла, что Кай гораздо хуже Клавдия. Кай получил доступ к ее достоянию, потратил тысячи сестерциев на гонках колесниц и на других женщин, срывая при этом на ней свое невезение и мрачное настроение. Юлия из последних сил терпела унижения. Но, в конце концов, с помощью Калабы она сделала так, чтобы Кай больше никогда ее не обижал. Однако она до сих пор со страхом вспоминала его мучительную смерть от яда, который она подмешивала ему в еду и питье.
Потом в ее жизни появился Атрет… Ее единственная настоящая любовь! Юлия отдала ему свое сердце, отдала ему всю себя, но просила только об одном – чтобы он не требовал от нее пожертвовать своей свободой. И Атрет оставил ее, потому что Юлия не захотела выйти за него замуж, а вместо этого вышла за Прима, чтобы сохранить свою финансовую независимость. Атрет никак не мог понять, зачем это было нужно. Юлии было больно вспоминать их последнюю встречу, и она в негодовании покачала головой. Атрет был всего лишь рабом, германцем, взятым в плен, гладиатором. Кто он такой, чтобы ей указывать? Неужели он мог допустить, что она выйдет за него замуж и откажется от своих прав ради какого-то неотесанного варвара? Брак узус с Примом был для нее куда более разумным: он предоставлял ей как замужней женщине независимость от опеки родственников, и при этом она ничем не рисковала, потому что Прим не претендовал на ее деньги и состояние, – а Атрет никак не мог понять такой цивилизованной жизни.
Даже Марк, ее дорогой и любимый брат, в конце концов предал ее, проклял на зрелищах, потому что она спасла его от безумной любви к какой-то рабыне. Предательство брата было для нее самым сильным ударом. Его слова, исполненные отвращения и гнева, до сих пор звучали у нее в ушах. Перед ее глазами до сих пор явственно стояло его лицо, искаженное яростью, когда он отвернулся от нее и обратился к Калабе:
– Калаба, она тебе нужна?
– Она всегда была мне нужна.
– Забирай ее.
И с тех пор Марк не хочет ни разговаривать с ней, ни видеть ее.
Так Юлия осталась без отца, без мужа, без брата. В ее жизни осталась только Калаба, которой она всецело доверилась. В конце концов, разве Калаба не клялась Юлии в своей вечной любви? Разве не она указывала Юлии на слабость и неверность мужчин, открыв ей тем самым глаза на жизнь? Разве не Калаба воспитывала ее, баловала, наставляла?
И вот теперь Юлия поняла, что Калабе можно доверять ровно настолько, насколько всем остальным в этом мире, и ее предательство было самым жестоким и самым мучительным.
Она отвлеклась от своих мыслей, когда Прим налил в кубок вина и протянул ей.
– Наверное, теперь ты лучше поймешь, как я себя чувствовал, когда Прометей меня оставил, – сказал он с кривой усмешкой, напомнив ей о том симпатичном мальчике, который ушел от него. – Помнишь? Он ловил каждое слово этой Хадассы, и, в конце концов, она украла у меня его сердце.
Юлия сверкнула на него глазами.
– Калаба вольна делать все, что пожелает, – сказала она, пытаясь изобразить равнодушие, хотя ее голос продолжал дрожать. – Как и я. – Ей хотелось побольнее уколоть Прима за то, что он напомнил ей о Хадассе. Одно только имя этой рабыни, подобно проклятию, неразрывно было связано в сознании Юлии с непонятным одиночеством и страхом. – И еще, Прим, хочу тебе сказать, что привязанность Калабы нельзя сравнивать с привязанностью Прометея. Он ведь пришел к тебе не по своей доброй воле, не так ли? Ты купил его в одной из тех грязных палаток, что под трибунами арены. – Видя, как подействовали на Прима ее слова, Юлия улыбнулась и пожала плечами. – Мне беспокоиться не о чем. Сапфира – всего лишь временное увлечение. Калабе она очень скоро надоест.
– Как ей уже надоела ты?
Юлия резко повернулась к нему и увидела, как злорадно сияют его глаза. В ней снова закипела ярость, но она подавила ее в себе, спокойно сказав:
– Ты слишком много берешь на себя, забыв о том, в каком ненадежном положении ты находишься в моем доме.
– О чем это ты говоришь?
– Мой отец умер. Мой брат больше не властен ни надо мной, ни над моим состоянием. И ты мне как муж больше не нужен, не так ли? То, что мое, остается при мне, как с тобой… – она холодно улыбнулась, – так и без тебя.
Прим блеснул глазами, поняв суть ее угрозы, и его тон изменился с такой же быстротой, с какой хамелеон меняет свою окраску.
– Вечно ты все не так понимаешь, Юлия. Я всегда в первую очередь учитываю твои чувства. Я только хотел сказать, что если кто и способен понять, каково тебе сейчас, так это я. Помни об этом, моя дорогая. Разве я сам не страдал? Кто тебя утешал, когда тебя бросил Атрет? Я. Кто тебя предупреждал о том, что твоя рабыня занимает все мысли и чувства твоего брата, уводя его от тебя точно так же, как она украла у меня Прометея?
Юлия отвернулась, не желая вспоминать о прошлом и ненавидя Прима за то, что он напомнил ей о нем.
– Я забочусь о тебе, – сказал Прим, – и я твой единственный настоящий друг.
«Друг», – с горечью подумала она. Единственная причина, по которой Прим был рядом с ней, состояла в том, что она платила за эту виллу, за одежду и украшения, которые он носил, за обильную и богатую пищу, которую он любил, за плотские удовольствия, которыми он наслаждался. Своих денег у него никогда не было. Те крохотные средства, которые у него были, поступали к нему от его покровителей, которые боялись, что рано или поздно он обрушит на них свою злую ревность и раскроет всем их секреты. Однако такая материальная поддержка оказывалась все более и более опасной для Прима, поскольку плодила все большее количество врагов. Теперь он полностью зависел от финансовой помощи Юлии. Этот брак с самого начала держался исключительно на том, что они одинаково нуждались друг в друге. Он нуждался в ее деньгах; ей необходимо было жить под одной крышей с ним, чтобы сохранить власть над своими деньгами.
Или теперь все это осталось в прошлом?
Теперь никого не волновало, что она сделает со своими деньгами. Или со своей жизнью.
Прим подошел к Юлии и прикоснулся к ее руке.
– Ты должна верить мне, Юлия.
Юлия посмотрела ему в глаза и увидела в них страх. Она понимала, что Прим проявлял заботу о ней только из боязни, но при этом она отчаянно нуждалась в заботе.
– Я верю тебе, Прим, – сказала она. Должен же кто-нибудь о ней заботиться.
– Тогда пойди к гаруспику и выясни, в чем причина твоей болезни и слабости.
* * *
И вот теперь Юлия стояла здесь, в освященном факелами святилище, наблюдая за мрачным ритуалом. Изучив какие-то тексты и таблички, гаруспик перерезал горло бьющемуся в конвульсиях козлу. Отвернувшись, пока ужасное блеяние не превратилось в хрип и не заглохло, Юлия почувствовала себя плохо и едва не лишилась чувств. По сигналу другого служителя жрец вспорол козлу живот и вынул оттуда печень. Другие служители унесли тело животного, а священник торжественно возложил кровавый орган на золотое блюдо. Затем он ощупал печень своими жирными пальцами, исследуя ее в глубокой уверенности, что в этом скользком черном органе он найдет ответы на все вопросы, касающиеся болезни Юлии.
В конце концов священник дал Юлии какие-то смутные объяснения, и Юлия ушла от него, так и не получив ответа, что же у нее за болезнь. По его пространным фразам можно было судить о чем угодно, но только ни о чем конкретном. После долгих и непонятных фраз жрец подвел итог своим «изысканиям» всего тремя слонами: «Боги отказываются говорить», – после чего отпустил Юлию. Она огляделась вокруг и увидела гораздо более знатных посетителей – важных чиновников, беспокоившихся о своих болезных или грядущих катастрофах. И ей стало все ясно. Кого вообще здесь волнует судьба больной, напуганной и одинокой молодой женщины? Здесь мерилом были только те золотые монеты, которые она отдала за жертвенного козла.
– Будем надеяться, что жертва поможет тебе, сказал ей один молодой священник, когда она покидала храм.
«Жертва какому богу?» – в отчаянии подумала Юлия. Откуда ей знать, какое божество этого пантеона может за нее заступиться? И перед кем этот бог будет ходатайствовать за нее? А если она обидела кого-нибудь из множества богов, как ей узнать, кого именно из них ей нужно умилостивить своим жертвоприношением? И какой должна быть жертва?
Голова раскалывалась от бесконечных вопросов.
– Все будет хорошо, моя госпожа, – сказала ей Евдема, и ее утешение подействовало на и без того расшатанные нервы Юлии. Юлия прекрасно видела, что в словах рабыни нет искренности. Рабыня притворялась сострадающей, ибо понимала, что от настроения хозяйки зависит сама ее жизнь. За то, как теперь к Юлии относились все рабы в доме, Юлия должна была благодарить Прометея. Прежде чем убежать, он рассказал всем рабам, что это она отправила Хадассу на арену.
Юлия отвернулась от рабыни, и глаза ее наполнились слезами. Ей следовало бы продать всех рабов в доме и купить новых, привезенных из самых далеких уголков империи. Но она продала только нескольких из них, явно не подумав о том, что новые рабы очень скоро узнают о том, что здесь происходило раньше. Уже через несколько дней Юлия почувствовала, что новые рабы так же боятся ее; она была как бы окружена страхом. Никто даже не смотрел ей в глаза. Они склонялись перед ней, выполняли все ее повеления, а она ненавидела их.
Иногда, помимо своей воли, Юлия вспоминала, что значит, когда человеку служат по любви. Она вспоминала, как ей было спокойно, когда она чувствовала, что может полностью довериться другому человеку, зная, что этот человек будет верен ей даже ценой своей жизни. И в такие минуты Юлия острее всего ощущала одиночество, а ее отчаяние становилось просто невыносимым.
Калаба утверждала, что страх – это самое здоровое чувство, которое раб должен испытывать по отношению к своему хозяину. «Тот, у кого есть хоть капля здравого смысла в этом мире, должен сеять в других людях страх. Ничто так не наделяет вас властью и преимуществом перед другими, как страх. Только тогда вы действительно обладаете властью и действительно свободны».
Юлия знала, что обладает властью над жизнями других людей, но от этого она не чувствовала никакого преимущества, как и не ощущала себя в безопасности. Разве в ней не было ненависти, когда ее отец был властен над ее жизнью? Разве она не испытывала ненависть к Клавдию, а потом к Каю по той же самой причине? И даже когда она полюбила Атрета, она боялась, что он будет властвовать над ней.
Сила и власть – это не главное.
Последние полгода Юлия начинала задумываться над тем, а есть ли в жизни вообще какой-то смысл. У нее были деньги и определенное положение в обществе. Она ни от кого не зависела. Калаба показала ей все удовольствия, которые только могла дать эта империя, и Юлия насладилась ими сполна. И все равно ей не хватало чего-то очень важного, все равно в ней оставалась какая-то бездонная пустота. Она жаждала чего-то, но чего именно – определить не могла.
И вот теперь она болела, и никому не было дела до нее. Никто ее не любил настолько, чтобы искренне о ней позаботиться.
Она осталась одна.
А болезнь все не кончалась, и Юлия чувствовала себя все хуже, она становилась все более уязвимой. Во время приступов лихорадки ей приходилось полагаться на других людей: на Калабу, которая, движимая своей страстью к радостям жизни, отвернулась от нее; на Прима, который никогда по-настоящему не заботился о ней; на Евдему и других рабов в доме, которые служили ей только из чувства страха.
Юлия вышла из храма. Ее приятно обдало теплом солнечного света. Жанн, крепко сложенный раб из Македонии, который понравился Приму, помог ей сесть в паланкин. Отправив Евдему на рынок, чтобы купить снотворного, Юлия приказала Жанну отвезти ее на виллу матери. Он и три других раба подняли паланкин и пошли по переполненным улицам.
Чувствуя усталость от всех этих храмовых ритуалов, Юлия закрыла глаза. От качающихся носилок у нее кружилась голова, а на лбу выступил пот. Ее руки дрожали. Она сжала их коленями, пытаясь подавить новый приступ болезненных ощущений. Выглянув из окна, она увидела, что ее несут по улице Куретес. Она была уже недалеко от виллы матери и очень надеялась ее увидеть. Конечно, мать не откажет ей во встрече.
За последние месяцы мать лишь дважды приходила к ней. В первый раз разговор получился каким-то натянутым, неискренним. От анекдотов Прима о высокопоставленных чиновниках и известных деятелях матери становилось неловко. Юлия уже давно привыкла к его глупым шуткам и плоскому юмору, но в присутствии матери такие высказывания смущали и ее. Она также стала болезненно воспринимать едва уловимую реакцию матери на вызывающую собственническую манеру поведения Калабы. Юлия тогда стала задумываться, не специально ли Калаба так себя ведет, потом посмотрела на нее умоляющим взглядом. И с удивлением увидела в глазах Калабы гневный блеск.
Во время второго визита матери Калаба совсем не стала утруждать себя тактом и вежливостью. Когда мать Юлии вошла в триклиний, Калаба встала, приподняла лицо Юлии за подбородок и страстно поцеловала ее в губы. Выпрямившись, она одарила мать Юлии насмешливой, презрительной улыбкой и вышла, даже не извинившись. Юлия никогда до этого не видела у матери такого бледного и потрясенного лица, да и самой Юлии выходка Калабы показалась оскорбительной. Эта сцена стала причиной первой ссоры Юлии со своей наставницей.
– Ты ведь умышленно хотела ее обидеть! Ты вела себя отвратительно! – сказала потом Юлия Калабе в своих покоях.
– А почему меня должны волновать чувства какой-то традиционалистки?
– Она моя мать!
Калаба приподняла брови, удивившись, что Юлия разговаривает с ней таким тоном.
– А меня не волнует, кто она.
Юлия посмотрела в холодную темноту глаз Калабы, бездонных, как гигантская пропасть.
– Может быть, и я тебя не волную, и тебе безразличны мои чувства?
– Ты задаешь мне глупые вопросы и выдвигаешь невыполнимые требования. Я не буду терпеть ее присутствие только ради того, чтобы угождать тебе. И лишь из уважения к тебе я не поступила еще более откровенно.
– Из уважения? Значит, проявить элементарную вежливость по отношению к единственному родному мне человеку, который еще разговаривает со мной, – это непозволительная роскошь?
– Кто ты такая, чтобы задавать мне подобные вопросы? Когда мы встретились с тобой в Риме, ты была глупым, наивным ребенком. Ты даже не знала своих реальных возможностей. Я тебя воспитывала и многому научила. Я открыла тебе глаза на наслаждения этого мира, и с тех пор ты могла пользоваться ими в свое удовольствие. И это я заслуживаю твоей верности, а не какая-то там женщина, которая по прихоти природы произвела тебя на свет! – Калаба уставилась на Юлию взглядом, от которого невольно бросало в холод. – Кто она, эта мать? Почему я должна ее уважать, если она настроена против меня? Да она просто узколобая дура, которая всегда выступала против той любви, какую мы испытываем друг к другу. Смотрит на меня как на какую-то грязную, отвратительную тварь, испортившую ее доченьку. Да она одним своим присутствием оскорбляет меня. Она отравляет тот воздух, которым я дышу, как отравляла его твоя рабыня, христианка. Я презираю ее и всех ей подобных. И это она должна передо мной преклоняться, а не я перед ней.
Вспоминая, каким было тогда выражение лица у Калабы – смесь ненависти и злобы, Юлия невольно поежилась. Тогда Калаба быстро вновь обрела спокойствие, но Юлия впервые задумалась, а отражает ли ее улыбчивое и мягкое лицо ее истинную натуру.
Когда рабы опустили паланкин, Юлия откинула полог и посмотрела на мраморную стену и лестницу. Она не была на этой вилле с того самого дня, когда умер отец. При мысли о нем Юлию охватила волна ностальгических чувств, и ее глаза заблестели от слез. «Помогите мне», – закричала она рабам и протянула руки. Жанн с лицом, лишенным каких бы то ни было эмоций, подошел и помог ей встать.
Испытывая огромную усталость, Юлия посмотрела вверх, на лестницу. Так она стояла довольно долго, собираясь с силами, потом стала осторожно подниматься. Дойдя до самой верхней ступеньки, она вытерла пот с лица и только после этого дернула шнурок. «Можешь вернуться и подождать вместе с остальными», – сказала она Жанну и испытала огромное облегчение, когда он оставил ее. Ей не хотелось выглядеть унизительно в присутствии собственного раба, если мать не захочет с ней разговаривать.
Дверь ей открыл Юлий, и на его добром лице отразилось крайнее удивление.
– Госпожа Юлия, но твоя мать не ждала тебя сегодня.
Юлия вздернула подбородок.
– А разве родная дочь должна заранее договариваться о встрече с собственной матерью? – сказала она и прошла мимо него в прохладу переднего коридора.
– Нет, моя госпожа, конечно, нет. Но только твоей матери сейчас нет дома.
Юлия повернулась и посмотрела на него.
– А где же она? – спросила она голосом, в котором слышались разочарование и нетерпение.
– Она навещает нескольких вдов, о которых она заботится.
– Вдов?
– Да, моя госпожа. Их мужья трудились у твоих отца и брата. И вот, госпожа Феба взяла на себя заботу об их семьях.
– А почему собственные дети не заботятся о них?!
– У двоих из них дети еще совсем маленькие. У одной сын в римском войске, в Галлии. А у других…
– Ладно, неважно, – прервала его Юлия. – Мне не до них сейчас. – Страдая от собственных тягот, Юлия меньше всего хотела слушать о трудностях других людей. – Когда она вернется?
– Обычно она возвращается с сумерками.
Юлия впала в уныние, и ей захотелось заплакать. Она не могла ждать так долго. До сумерек еще оставался не один час, а Калаба непременно спросит, почему она так долго не возвращалась от гаруспика. И если сказать ей, что она проведала свою мать, то от Калабы можно будет ожидать любых неприятностей.
Юлия сдавила пальцами пульсирующие виски.
– Ты бледна, моя госпожа, – сказал Юлий. – Принести тебе что-нибудь?
– Вина, – ответила она. – Я буду в перистиле.
– Как прикажешь.
Юлия прошла по мраморному коридору и оказалась под одной из арок. Здесь она села в небольшом алькове. Ее сердце заколотилось так, будто она пробежала длинную дистанцию. На этом самом месте она сидела в тот день, когда умер отец, безостановочно рыдая и с трудом различая собравшихся вокруг нее людей. У нее не хватило сил видеть его таким изможденным болезнью, видеть в его глазах боль и страдания. Она не смогла смотреть в глаза человеку, во взгляде которого ясно читалось разочарование. Олицетворением которого была она…
Глаза Юлии наполнились слезами жалости к самой себе. В самом конце своего жизненного пути отец думал совсем не о ней. В последние драгоценные минуты он позвал к себе Хадассу, а не собственную дочь. Он дал свое благословение какой-то рабыне, а не своей собственной плоти и крови.
Юлия снова гневно сжала кулаки. Никто ее не понимал. Никогда. Она еще надеялась, что ее понимает Марк. Он так же жадно радовался жизни, как и она, и радовался бы по-прежнему, если бы не потерял голову из-за любви к этой дурнушке, рабыне, да еще и христианке. И что он в ней нашел?
Юлия вздохнула. Может быть, Калаба и права. Наверное, никто не в состоянии понять ее, понять той жажды, которая так ее мучает, того отчаяния, которое она испытывает, той тоски и страха, которые стали ее постоянными спутниками. Люди вокруг довольствовались своей простой и безмятежной жизнью, находили утешение в повседневной рутине, казались сами себе праведными в выдуманной ими морали. А Юлия интересовала их лишь настолько, насколько отвечала их собственным ожиданиям.
Насколько я отвечаю ожиданиям Калабы и Прима.
Тут Юлию, словно шок, ударила внезапная мысль, и ее охватили тошнота и головокружение. И Калаба, и Прим утверждают, что любят ее. Но так ли это на самом деле? Как они доказали это в последнее время?
«Ты стала такой скучной, Юлия. На какие бы пиры ты ни ходила, на всех только тоску наводишь».
«В этом мире существует только одно правило. Угождай самому себе».
Юлия закрыла глаза и тяжело вздохнула. Наверное, это болезнь навеяла такие мысли.
Или все же нет?
Пот выступил у нее на лбу, и она провела по лбу тыльной стороной ладони.
Ей казалось, что с Калабой она в безопасности, что Калаба ее единственный настоящий друг. Она думала, что лишь одна Калаба любит ее такой, какая она есть. Но в последнее время Юлия стала задумываться, а способна ли Калаба вообще любить, и от такого вопроса ей стало не по себе, ей стало страшно. Неужели она так горько ошиблась?
