Текст книги "Эхо во тьме"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Когда Хадасса молилась, то почувствовала, что ей стало легче. Юлия была слепа и глуха к истине. Она была невежественна. Но разве можно отчитывать слепого за то, что он не может видеть? Можно ли сердиться на глухого за то, что он не слышит?

Юлия была заблудшей овцой, которая забрела в ядовитые заросли и слонялась среди терновника. Преследуемая волками, она упала в бурный поток, и ее понесло по течению. Как и все люди, она едва ли не с самого рождения жаждала того, чего ей не хватает, и отчаянно стремилась заполнить в себе духовную пустоту. Она верила в ложь Калабы, предавалась темным страстям Кая, доверялась коварным замыслам Прима, любила Атрета, человека, исполненного жестокости и ненависти. И стоит ли после этого удивляться, что сейчас грех тянул ее вниз непреодолимым грузом?

Хадасса почувствовала сострадание. Все ее существо было согрето этим чувством, и боль в ноге утихла.

– Я хотела рассказать тебе историю о Руфи, потому что это рассказ о женщине, которая была дочерью смешанного народа, ставшего на путь язычества. И в то же время ее сердце было готово принять Бога. Она решила оставить свой дом и семью и последовать за своей свекровью. Она сказала: «Твой Бог будет моим Богом». Бог благословил ее за ее веру не только при жизни, но и в последующих поколениях. И мы все благословлены через нее.

Юлия отрывисто засмеялась.

– Как мы можем быть благословлены через иудейскую женщину, которая умерла сотни лет назад?

– Среди потомков Руфи оказался и Иисус из Назарета, Спаситель.

Лицо Юлии окаменело при упоминании этого имени.

– Я знаю, что ты веришь в Него как в Бога, Азарь, но это еще не значит, что в Него должна поверить я.

Хадассе стало грустно от того упрямства, которое она увидела на лице Юлии.

– Нет, – сказала она, – ты поверишь в то, что выберешь для себя.

Юлия натянула на себя одеяло, сжав его в руках.

– Если Иисус и Бог, то это Бог, не имеющий никакой силы. – Пальцы Юлии побелели, сжимая одеяло. – Я знала одну девушку, которая верила в Него, и ничем хорошим это для нее не кончилось.

Хадасса закрыла глаза и опустила голову, поняв, что Юлия говорит о ней. В голосе Юлии при этих словах не прозвучало ни капли сожаления, и Хадасса уже стала задумываться, а был ли Александр так уж неправ в своих опасениях. Здесь Хадассе грозила опасность. Возможно, именно гордость и привела ее сюда, к Юлии, а вовсе не призыв от Господа. Сатана – ловкий обманщик. Хадассе захотелось сейчас же встать и уйти отсюда, закрыть за собой дверь и навсегда забыть о Юлии Валериан. Ей захотелось предоставить эту гордую молодую женщину ее собственной судьбе. Когда-нибудь настанет день, когда все колени склонятся и все языки будут исповедовать Иисуса Христа как Господа. Даже Юлия.

Зачем Ты привел меня сюда, Господи, когда у нее такое каменное сердце?

И все же, ее привел сюда Господь. Ей не хотелось этого признавать, но пришлось. Чувство, что она здесь не случайно, было очень сильным. И не уходило. Слабость и нерешительность испытывала только сама Хадасса.

Укрепи меня, Господи. Укрепи меня, чтобы я могла исполнить Твою волю. Я не знаю, что мне с ней делать.

Подняв голову, она увидела, что Юлия смотрит на небо и на ее глазах блестят слезы.

– Что случилось, моя госпожа?

– Ничего.

– Тебе больно?

– Да, – сказала Юлия, крепко закрыв глаза. Она испытывала такую боль, какую не мог бы представить ни один целитель, который провел среди больных всю свою жизнь.

Хадасса встала.

– Я приготовлю для тебя отвар мандрагоры.

Юлия слушала стук палки Азари и шарканье ее ног. Пытаясь сдержать слезы, она снова закрыла глаза. Присутствие и манеры Азари напоминали ей о совсем другом человеке. Сейчас ею полностью овладели мысли и воспоминания о том человеке, но она знала, что никому и никогда не расскажет о своем поступке. Ей так хотелось облегчить свою душу, но смелости на это у нее не хватало. Прошлое изменить невозможно. Думать о будущем бессмысленно. Даже настоящее становилось совершенно невыносимым.

Все, что у нее теперь было, – это Азарь, и Азарь была христианкой.

Хадасса. О Хадасса! Что же я наделала?

Юлия пообещала самой себе никогда не рассказывать Азари о том, что она сделала со своей рабыней, которая не сделала ей ничего плохого, а только любила ее. Лучше умереть с чувством вины, чем в одиночестве.

Азарь вернулась с мандрагорой. Юлия с готовностью выпила отвар, пытаясь успокоиться и хотя бы на какое-то время забыться.

34

Пока Юлия спала, Хадасса сидела в перистиле и молилась. Она не ожидала, что при возвращении на эту виллу ей придется испытать такую растерянность. Каждый раз, когда ей в голову приходила какая-то мысль, она относилась к ней настороженно. Является ли это истиной? Честно ли это? Чисто ли это, красиво ли? Из добрых ли это побуждений? При оценке многих мыслей Хадасса не могла дать на эти вопросы положительные ответы, и такие мысли она отвергала. Но темные мысли все равно продолжали приходить к ней.

Гораздо легче было сосредоточить свои мысли на Господе, находясь в уединении. А когда Хадасса общалась с Юлией, ее доспехи начинали казаться ей слишком слабыми против тех стрел, которые в нее летели.

Она всеми силами боролась с мыслями о прошлом, настраивая себя на то, чтобы славить Господа. Она вспоминала всех тех, с кем Бог свел ее в последние два года. Она благодарила Его за жизнь Антонии и ее сына, за Северину и Боэта и за десятки других людей. Она молилась о Фебе и Юлии. Она молилась о Марке, но мысли о нем снова возвращали ее в прошлое. Поэтому она стала молиться и об Александре. Она и не думала, что ей будет так его не хватать.

Открылась передняя дверь, тишина виллы нарушилась. Хадасса с радостью увидела, что пришел Прометей. Она почувствовала, что на душе у нее стало легче, потому что она часто сидела с ним здесь, слушала его, говорила с ним о Господе. Она не открыла ему всей правды о себе, но все равно ощущала, что их былая дружба не пропала и даже стала еще крепче. Она уже смотрела на него не как на мальчика-раба, но как на свободного юношу.

Она наблюдала, как Прометей прошел через переднюю и вошел в перистиль. Глядя на выражение его лица, она продолжала молчать. Прометей выглядел глубоко подавленным. Он подошел к фонтану, не заметив, что она сидит в алькове. Наклонившись вперед, он опустил руки на мраморный край колодца. Постояв так несколько минут, он произнес проклятие, плеснул себе на лицо воды и растер мокрой рукой шею. Потом он снова выругался. Опустив руки в воду, он умыл лицо, но легче ему от этого, видимо, не стало. Его сильно трясло.

– Прометей?

От неожиданности он вздрогнул, и Хадасса увидела, как покраснело его лицо. Плечи юноши были опущены, что делало его особенно жалким. Он не смотрел на нее.

– Ты выглядишь очень расстроенным.

Он повернулся к ней.

– Я не знал, что ты здесь, госпожа Азарь.

– Извини, что напугала тебя.

Он отвернулся.

– Как госпожа Юлия?

– Она спит. Я дала ей мандрагоры, – судя по всему, дела у Прометея шли очень плохо, и Хадасса надеялась, что ему удастся избавиться от невеселых и тяжелых мыслей. – Посиди. Ты, наверное, очень устал.

Прометей нехотя подошел к алькову и сел напротив нее. Он растерянно стал смотреть на ее руки, плотно сжатые на коленях.

– Ты молилась?

– Да.

– Я молюсь все время. И пока от этого никакого толку.

– Что случилось, Прометей?

Наклонившись вперед, он провел руками по волосам. И неожиданно заплакал, громко всхлипывая и вздрагивая всем телом.

Хадасса наклонилась к нему, обняла его голову.

– Что случилось? Как мне помочь тебе? – сказала она, сама едва сдерживая слезы.

– Я думал, что все кончено, – говорил он сквозь рыдания. – Я думал, что когда приду к Господу, Он омоет меня, сделает белее снега и забудетмои грехи.

– Так и есть.

Прометей поднял голову, слезы катились по его щекам, а в глазах светился гнев.

– Тогда почему снова и снова повторяется то же самое?

– О чем ты говоришь?

Он снова опустил голову на руки.

– Ты все равно не поймешь.

– Пока я понимаю, что ты расстроен. И я тоже.

Он поднял голову и удивленно посмотрел на нее.

–  Ты?Но ты так сильна в Господе.

– Сильна? – Откинувшись назад, Хадасса вздохнула. – Да я слабее всех женщин, Прометей. Иногда я не знаю, что мне делать здесь, чего Господь хочет от меня, и хочу ли я делать то, чего Он от меня хочет. С Александром жизнь была гораздо проще.

– С госпожой Юлией трудно.

– С госпожой Юлией невозможно.

Прометей в знак понимания грустно улыбнулся Хадассе, но потом снова нахмурился, погружаясь в свои проблемы. Он глубоко вздохнул. Сцепив руки на коленях, юноша уставился в пол.

– Невозможнее меня, наверное, во всем свете нет. Думаю, есть такие люди, которые просто не могут спастись.

– Ты спасен,Прометей.

Он грустно усмехнулся.

– Я тоже так думал. – Он посмотрел на нее, в его влажных глазах отражалась боль. – Но теперь у меня нет такой уверенности.

– Почему?

– Потому что сегодня я встретил одного своего друга, и он сам мне дал это понять. Мы говорили довольно долго. Я говорил ему о Господе. Он слушал меня так внимательно, что я был просто счастлив. Мне казалось, что он уже вот-вот примет Христа. – Прометей снова горько усмехнулся. – И тут он прикоснулся ко мне. В тот момент я понял, что ему был нужен вовсе не Господь.

Хадасса не поняла.

– А что ему было нужно?

– Он хотел меня. – Краска мгновенно залила его щеки. Он не мог взглянуть на Хадассу. – И все снова вернулось, – хмуро произнес он, – все то, что я так старался забыть. – Он поднял голову, посмотрел на коридор, переднюю, ступени лестницы. – Я вспомнил Прима.

Только теперь Хадасса поняла, насколько тяжело было сейчас этому человеку. Конечно, Прим не ушел полностью из его жизни.

Прометей откинулся назад, в его взгляде были отчаяние и бесконечная усталость.

– Я принадлежал хозяину, у которого была своя лавка под трибунами арены. Ты, наверное, не знаешь, что это значит.

– Я знаю…

Его лицо снова покраснело.

– Тогда, если я скажу тебе, что именно там Прим впервые увидел меня, ты, я думаю, поймешь, кембыл этот человек. – Прометей отвернулся и надолго замолчал. Когда же он заговорил снова, его слова были отрывистыми, лишенными эмоций. – Он купил меня. Он привел меня в этот дом.

– Прометей…

– Не говори ничего, – сказал он болезненным голосом, его глаза при этом стали просто безумными. – Ты знаешь, что я был его любовником. Но ты никогда не узнаешь, каково мне было им быть.

Хадасса соединила ладони вместе и стала молиться о Божьей мудрости, потому что она понимала, что Прометей не сомневался в ее мудрости, а она чувствовала себя не готовой к разрешению этой ситуации.

– Прим любил меня, – его глаза снова наполнились слезами. – Было время, когда и я его любил. Ну… по крайней мере, испытывал к нему теплые чувства. – Он снова наклонился вперед и опустил голову, чтобы она не видела его лица. – Мой первый хозяин был жесток. Прим был мягок и добр. Он хорошо ко мне относился. Для меня все это было так неожиданно. – Его голос стал вдруг спокойным, едва не переходящим в шепот. – Он заботился обо мне, и то, что он делал… мне иногда даже казалось приятным.

Хадасса испытывала отвращение от рассказа Прометея, и в то же время она понимала, что ему мучительно стыдно. Он стал совершенно спокойным.

– Тебе противно слушать все это, правда ведь? – хрипло произнес он.

Хадасса наклонилась вперед и взяла его руки в свои.

– Мы не властны над своими чувствами так, как над своими действиями.

Он крепче стиснул руки.

– Трудно властвовать и над тем, и над другим. – Он опять надолго замолчал, после чего заговорил снова. – Когда Келад прикоснулся ко мне, я почувствовал искушение. – Он еще ниже опустил голову, – Я знал точно, что если останусь еще хоть на минуту, то уже вообще не уйду. – Он убрал свои руки из ее объятий и запустил трясущиеся пальцы в волосы. – Поэтому я сбежал. —Он снова заплакал. – Я не смог бы преодолеть искушение, оставаясь с ним. И я бежал, как трус.

– Не как трус, – мягко сказала ему Хадасса. – Как Иосиф, когда его пыталась соблазнить жена Потифара, начальника охраны фараона. Ты бежал,Прометей. Господь дал тебе возможность бежать, и ты этой возможностью воспользовался.

– Ты не понимаешь, госпожа Азарь. – Прометей поднял голову и напряженно посмотрел на нее. – Я бежал сегодня.А если такое повторится снова, и на этот раз мужчина окажется таким же ловким соблазнителем, как Калаба для госпожи Юлии? Что, если я буду в депрессии? Что, если…

– Не беспокойся о завтрашнем дне, Прометей. Пусть сегодняшний день позаботится о себе. Бог тебя не оставит.

Он вытер слезы с лица.

– Слишком уж все это просто, если тебя послушать, – разочарованно сказал он. – Ты говоришь, что Бог не оставит меня, а я почему-то чувствую себя брошенным. Известно ли тебе, что здесь, в Ефесе, есть христиане, которые начинают избегать меня, как только узнают, кем я был? Некоторые николаиты ходят в храм Артемиды по несколько раз в неделю и пользуются услугами храмовых проституток. И даже к ним не относятся так, как ко мне.

Хадасса была очень огорчена.

– То, что они делают – грех, Прометей.

– Но они же спят с женщинами.

– По-твоему, это имеет значение?

– Кто-то мне сказал, будто в Писании написано, что Бог считает гомосексуализм мерзостью. Что меня следует побить камнями до смерти.

– Закон Моисея такой же мерзостью считает прелюбодеяние и разврат, и по нему эти грехи тоже караются смертью. Бог ненавидит разврат в любом его проявлении. – Хадасса подумала о Юлии, спящей сейчас в верхних покоях и медленно умирающей от последствий того образа жизни, который сама для себя выбрала. Она подумала о том, как Юлия поклонялась иным богам. Какой из этих грехов был самым ужасным?

– Я вижу, как они смотрят на меня, – продолжал Прометей. – На тех мужчин они так не смотрят. Большинство христиан считает, что я недостоин их внимания. И теперь, после всего, что сегодня со мной было, я начинаю думать, что, может быть, они и правы.

– Нет, Прометей. Ты слышишь голос неправды.

Он медленно выпрямился и откинулся назад.

– Может быть, это правда, а может, и нет. Я уже не знаю. Я знаю только одно: иногда мне так одиноко, что начинает казаться, что в той жизни, которая у меня была с Примом, мне было бы лучше.

Хадассе хотелось плакать.

– Мне тоже одиноко, Прометей.

– Но ты всегда можешь обратиться к Богу, и Он слышит тебя.

– Он слышит и тебя, – сказала она сквозь слезы, испытывая боль при мысли о том, что другие люди делают с ним именем Господа. – Не суди о Боге по тому, что говорят люди. Он любиттебя. Он умер за тебя.

– Тогда почему Он каждый раз допускает в моей жизни такие искушения? Я ведь думал, что все осталось в прошлом, но это не так. Я не могу избавиться от этих мерзких воспоминаний, как бы ни старался. Что-то обязательно напомнит мне об этом. Иногда я ловлю себя на мысли о том, что, до того как я стал христианином, моя жизнь была куда проще.

– Тебя искушает не Господь, а сатана. Он ждет удобного случая и всегда знает твои самые слабые места. Для тебя это те физические наслаждения, которые ты испытывал, когда жил жизнью гомосексуалиста. Для тех, кто тебя преследует, – это гордость. Они считают себя лучше тебя, или думают, что их собственные грехи не такие страшные. Но Бог судит не так, как люди, Прометей.

Она взяла его за руки.

– В Притчах сказано, что есть шесть вещей, которые Господь ненавидит, даже семь, которые являются мерзостью для Него: гордый взгляд; лживый язык; руки, проливающие невинную кровь; сердце, которые вынашивает зловещие планы; ноги, бегущие ко злу; лжесвидетели, говорящие ложь; и тот, кто сеет раздоры между братьями. Какие из этих грехов совершают те люди, которые становятся на твоем пути к Господу? Не обращайся к человеку за пониманием истины и не обращайся к себе за тем, что тебе действительно нужно. Бог видит твою боль и твою борьбу, и Он даст тебе силы, чтобы ты победил. Это может сделать только Бог.

Прометей медленно и глубоко вздохнул и кивнул головой.

– Я знаю, что в тебе говорит Господь, – сказал он, испытывая огромное облегчение. Он поднял голову и грустно улыбнулся. – Ты напоминаешь мне одного человека, которого я когда-то знал. Она стала одной из причин, по которым я не хотел возвращаться в этот дом. – Его лицо смягчилось. – И, как это ни странно, именно из-за нее я решил все же сюда вернуться.

Господь тронул сердце Хадассы. Прометей сбросил маску счастья и открыл ей ту боль, которую испытывал в своем сердце.

Она убрала от него руки.

– Прометей, – тихо сказала она и сняла с лица покрывало.

Сначала он смотрел на ее изуродованное лицо с ужасом и жалостью, но потом его лицо стало меняться.

– О Боже! Боже! – хрипло прошептал он, узнавая ее. Упав на колени и обняв ее ноги, он опустил голову ей на колени. – Если бы ты знала, сколько раз мне хотелось поговорить с тобой снова. Ты видела, как я жил. Ты знала, кто я. И ты все равно любила меня настолько, что сказала мне Благую Весть.

Хадасса гладила Прометея по темным волосам, как будто он по-прежнему был ребенком.

– Бог всегда любил тебя, Прометей. И встретились мы совершенно неслучайно. И пока я тебя снова не увидела несколько недель назад, я не знала, взошли ли в тебе те семена, которые я когда-то посеяла в твоей душе. И теперь мне так радостно от того, что и ты принял Иисуса в свое сердце.

Она прильнула к его голове.

– Ты тоже посеял семена веры, Прометей. Предоставь своего друга Господу. – Она снова погладила его по голове, чувствуя, как расслабились его мышцы.

– О моя госпожа, – сказал он.

Она мечтательно улыбнулась.

– Я только хотела, чтобы ты знал, что и я борюсь со своим прошлым точно так же, как и ты.

Сколько семян веры она посеяла в Юлии? И ни одно из них даже не проросло.

Почему, Господи? Почему?

Прометей поднял голову и отклонился назад, снова вглядываясь в лицо Хадассы. Он взял ее за руки и крепко сжал их.

– Не теряй надежды. Бог добр, а теперь Он показал мне, что Он всемогущ. – В его голосе не было ни тени сомнений, а лицо светилось радостью. – Ты жива, ты снова здесь. Как все это могло произойти, если не по Божьей воле?

И тут Хадасса заплакала без всякого стеснения, потому что ее потребность в поддержке стала ломать все преграды, все ее показное, внешнее спокойствие.

И теперь Прометей сел с ней рядом и стал ее утешать.

35

Марк вошел на виллу матери, не постучавшись. Когда он поднимался по ступеням, молодая рабыня, увидев его, выронила из рук поднос и воскликнула: «Господин Марк!». Звук падающего подноса и хрусталя эхом разнесся по перистилю. Испугавшись, служанка опустилась на колени и стала торопливо собирать осколки разбившейся посуды.

– Прости, мой господин, – произнесла она, глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами. – Прости. Я просто совершенно не ожидала увидеть тебя.

– Надеюсь, это приятная неожиданность, – сказал Марк, улыбаясь ей. Она покраснела. Он пытался вспомнить, как ее зовут, но не смог. Она была довольно милой, и он помнил только, что еще отец приобрел ее вскоре после переезда в Ефес. – Не переживай, ничего страшного.

В этот момент с верхнего коридора, вероятно услышав звон посуды, спустился Юлий.

– Что случилось? Никто не пострадал? – Увидев Марка, он внезапно остановился. – Мой господин!

– Давно не виделись, Юлий, – сказал Марк, протягивая ему руку.

Юлий заметил, что на руке Марка не было его перстня. Он взял руку Марка и хотел было почтительно склониться перед ним, но Марк пожал ему руку как равному. Удивившись, Юлий отступил, испытывая некоторую неловкость. Марк Валериан никогда не славился фамильярным отношением к рабам, если, конечно, не считать юных и симпатичных рабынь.

– Твое путешествие было успешным, мой господин?

– Можно сказать, что да, – улыбаясь ответил Марк. – Я вернулся домой гораздо богаче, чем был, когда покидал его. – Его глаза искрились радостью. – А теперь я хотел бы повидать мать. Где она?

Юлий замялся. То, что ему придется сказать Марку, вовсе того не обрадует. Что тогда сделает этот молодой хозяин, вернувшийся домой?

– Она отдыхает на балконе, в своих покоях.

– Отдыхает? В такое время? Может, она больна? Наверное, опять эта лихорадка, – встревоженно сказал Марк. У нее уже проявлялись признаки лихорадки, когда он покидал дом.

– Нет, мой господин. Она не больна. Вернее, не совсем…

Марк нахмурился.

– О чем ты говоришь?

– Она не может ходить и разговаривать. Она частично может двигать левой рукой.

Испугавшись, Марк прошел мимо него и устремился к коридору. Юлий нагнал его еще до того, как тот дошел до двери.

– Прошу тебя, выслушай меня, мой господин, прежде чем увидишься с ней.

– Ну, говори быстрей, не тяни!

– Выглядит она не очень хорошо, но при этом находится в сознании. Она понимает, что вокруг нее происходит, что ей говорят. Мы даже придумали с ней свой язык, на котором общаемся друг с другом.

Марк отстранил Юлия и вошел в покои. Он сразу увидел мать, сидящую в кресле, похожем на маленький трон. Ее рука безвольно лежала на подлокотнике, тонкие пальцы были расслаблены. Голова была откинута назад, как будто Феба пила солнечные лучи. Поначалу Марк успокоился. Выглядела она хорошо.

Только подойдя к ней, он увидел, какие в ее внешности произошли перемены.

– Мама, – тихо сказал он, чувствуя боль в сердце.

Феба открыла глаза. Она так часто молилась за своего сына, что даже не удивилась, когда услышала его голос и увидела его стоящим перед ней на балконе. Он был таким же и в то же время изменился. Он был красив – само воплощение мужской красоты и силы, только стал старше и загорел на солнце.

– Мама, – снова сказал он. Когда же он опустился перед ней на колени и взял ее за руку, Феба поняла, что это не сон.

– А-а-а…

– Да, мама, я здесь. Я дома.

Она отчаянно пыталась протянуть к нему руки, но могла только сидеть и плакать. Ее слезы приводили его в смущение, и она пыталась остановить их.

– А-а-а… – произносила она, и ее левая рука сильно дрожала.

– Теперь все будет хорошо, – сказал ей Марк, и у него самого на глаза навернулись слезы.

В этот момент Юлий подошел к ним и положил Фебе руку на плечо.

– Твой сын вернулся.

Марк обратил внимание на то, как вольно, на его взгляд, Юлий прикоснулся к его матери. Он также отметил и выражение его глаз. В нем невольно проснулось чувство гнева.

– Я тебя больше не оставлю, – сказал Марк, вытирая слезы с ее щек. – Я найду тебе самого дорогого врача, которого только можно разыскать.

– Самый лучший врач ее уже осматривал, мой господин, – сказал ему Юлий. – Поверь мне, с расходами мы не считались. И все, что только можно было сделать, уже сделано.

Взглянув Юлию в глаза, Марк понял, что раб говорит правду. И все же ему было не по себе. Да, раб был предан своей госпоже, но Марк заметил, что те чувства, которые Юлий испытывал к Фебе, выходили далеко за рамки простой рабской преданности. Наверное, было хорошо, что Бог послал Марка домой именно в это время.

Марк обратил все свое внимание на мать, пристально вглядываясь ей в глаза. Он видел, что и она так же пристально смотрит на него. Один глаз смотрел ясно и осознанно, другой – неопределенно, смутно.

– Ошибался ли я, думая, что ты христианка? – спросил Марк.

Она дважды моргнула.

– Ты не ошибался, – пояснил ему Юлий.

Марк все смотрел на нее, не отрываясь.

– Один человек на берегу Галилейского моря сказал мне, что другие верующие молятся за меня. Тыведь тоже молилась за меня, правда?

Она медленно закрыла глаза и снова открыла их.

Марк улыбнулся. Он знал, что именно станет для нее самым большим утешением.

– Тогда знай, мама. Бог ответил на твои молитвы. Я обрел Христа. А человек по имени Корнелий крестил меня в Галилейском море.

На ее глазах снова заблестели слезы. «А-а-а…» – произнесла она, и даже Марк понял, что это было проявлением радости и хвалы Богу. Ее рука снова затряслась.

Марк взял ее руку и поцеловал ладонь, затем приложил ее к своей щеке.

– Я пришел домой, мама. К тебе. И к Богу.

36

Следующие несколько дней Марк провел с матерью, общаясь с ней все то время, когда она не спала. Он рассказывал ей о своем путешествии, о беседах с Сатиром. Он вспоминал о своем пути в Иерусалим, о том, как стоял на развалинах храма и на том камне, на котором, возможно, Авраам едва не принес в жертву Исаака. Он рассказал ей о грабителях на дороге в Иерихон и о том, как Ездра Барьяхин и его дочь, Тафата, спасли ему жизнь. Рассказал он и о старой Деборе из Наина и о том, как она отправила его к Галилейскому морю. Он не забыл рассказать и об окружающей его пустоте, и о своем невыносимом отчаянии, и о своей попытке покончить с собой. В самом конце он с трепетом рассказал о Параклете и Господе.

– Я даже не знаю, тонул ли я, мама. Я только знаю, что почувствовал себя воскресшим. – Марк держал в своей руке руку Фебы, по-прежнему красивую и изящную. – И теперь я знаю, что Иисус жив. Я вижу Его во всем, что нас окружает. – Марк вспомнил, как когда-то то же самое говорила ему Хадасса. Но тогда он счел это глупостью. Теперь он сам видел, как это все ясно и неизбежно. – Но лучше всего я вижу Его в сердцах таких людей, как Дебора и Корнелий, в сердцах десятков других людей, с которыми я встречался. Но я ведь видел Его задолго до этого. – Марк видел Господа в жизни простой юной рабыни.

– Ха… да…

Марк опустил голову и положил свои руки на руки Фебы.

– Ха… да…

– Я помню и о ней, мама. Я всегда о ней помню.

– Ха… да…

– Мне ее тоже не хватает.

–  Ха… да…

Марк поднял голову, борясь с тягостным чувством горя, которое до сих пор иногда давило на него.

– Она с Господом, – сказал он, желая утешить мать. И все же эта утрата была подобна незаживающей ране, которую уже ничем не залечить. Хадасса.Одно это имя звучало для Марка как синоним любви к нему. Как он мог быть таким глупцом?

– А-а-а…

– Тише, мама, – сказал Марк, пытаясь успокоить разволновавшуюся мать. Взгляд ее широко раскрытых глаз стал почти диким. – Если тебя это так расстраивает, давай не будем больше о ней говорить.

Она дважды моргнула.

– Ей нужно отдохнуть, мой господин, – сказал ему Юлий. – Врач сказал…

– Да, я помню. – Марк взял мать на руки и отнес ее в покои. – Поговорим с тобой позже, – сказал он ей и поцеловал ее в щеку.

Уложив мать, Марк выпрямился и посмотрел в глаза Юлию. Жестом он указал ему на дверь. Юлий вышел.

Молодая рабыня, та, которая уронила поднос в момент появления Марка на вилле, села рядом с постелью, чтобы присматривать за спящей Фебой.

– Позови меня, когда она проснется.

– Да, мой господин.

Марк вышел и закрыл за собой дверь в покои. Юлий стоял у перил и смотрел на перистиль. Марк вгляделся в этого мужчину, прищурив глаза.

– Скажи мне, только честно, какие у тебя отношения с моей матерью?

Лицо Юлия помрачнело.

– Я ее раб, мой господин.

– Ее раб?

– Я забочусь о ней с того самого момента, как она пережила удар.

– А до этого?

Тут Юлий сказал ему совершенно спокойным голосом:

– Не говори ничего такого, о чем потом пожалеешь.

Гнев Марка вспыхнул моментально.

– Кто ты такой, чтобы приказывать мне?

– Я помню, что я твой раб, мой господин, но вот что я тебе скажу: если ты произнесешь еще хоть одно слово, оскорбительное для твоей матери, я поступлю с тобой так, как поступил бы на моем месте твой отец, чего бы мне это ни стоило!

Пораженный, Марк стоял и смотрел на него. Юлий прекрасно знал, что этих слов вполне достаточно, чтобы его отправили на распятие.

– Ты ответил на мой вопрос необдуманно.

– Нет, мой господин. Я ответил честно. Госпожа Феба – самая благородная из всех женщин.

Марк стиснул зубы.

– А моя мать любит тебя так, как ты любишь ее?

– Нет, конечно!

Марк, однако, не был в этом уверен. Он несколько раз входил в покои, когда Юлий был с ней наедине. В голосе раба слышалась особая нежность, когда тот говорил с его матерью, а однажды, когда Юлий поднимал ее с кресла, Феба положила голову ему на плечо, явно испытывая от этого удовольствие.

Марк не знал, как ему относиться к этим взаимоотношениям, как не знал и того, имеет ли он право вообще как-то судить о них. Где был он сам, когда мать в нем нуждалась? Юлий не отходил от нее, заботился о ней. Отдавал ей все свое внимание, оберегал ее. И в верности Юлия проявлялось не чувство долга, а любовь.

Марк опустил руки на перила. Ему вдруг стало стыдно.

– Я по своей природе ревнив, – признался он. – И вовсе этим не горжусь.

– Ты любишь свою мать.

– Да, я люблю ее, но это не оправдывает мои подозрения по отношению к тебе. Прости меня, Юлий. Я знаю, что без твоей заботы моей матери давно уже не было бы в живых. Я тебе очень благодарен.

Юлий был удивлен переменами, которые произошли в Марке. В нем появилось смирение, которого Юлий никогда у него раньше не видел.

– Не нужно ни о чем беспокоиться, мой господин. Для твоей матери я раб, и только.

– Ты для нее не просто раб. – Марк вспомнил выражение глаз матери, когда Юлий говорил с ней. Он положил руку на плечо Юлию и добавил: – Ты для нее самый дорогой друг.

37

Шли дни. Марк все ждал, что кто-нибудь скажет ему о сестре, но никто не говорил о ней ни слова. Наконец, любопытство в нем победило, и он сам спросил, сколько прошло времени со дня последнего визита Юлии.

– Около шести месяцев, мой господин, – ответил ему Юлий.

–  Шести месяцев?

– Да, мой господин.

– А она знает, в каком состоянии мать?

– Мы ее в неведении не оставляли, – сказал Юлий. – Несколько раз мы посылали за ней с этим известием, мой господин. Один раз госпожа Юлия приходила. Она была очень подавлена, увидев свою мать.

– Настолько подавлена, что решила больше сюда не приходить, – в сердцах выговорил Марк. Прости ее, Господи.Но самому ему хотелось задушить ее собственными руками. Гнев закипал в нем, а сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.

Юлий с сожалением выслушал эти слова Марка и подумал, что они, возможно, и не отражают истинного положения дел. В конце концов, никто не знает, почему Юлия с тех пор ни разу не появилась здесь, и со стороны Марка вряд ли было справедливо, по крайней мере сейчас, делать такие скоропалительные выводы. И раб стал думать, каковы могли быть причины ее долгого отсутствия.

– Выглядела она тогда довольно плохо, мой господин.

– Вероятно, от излишнего количества выпитого накануне вечером вина.

Юлия тоже часто посещали такие мысли, но вслух он их не высказал.

– Она сильно похудела.

Марк уставился на него.

– Ты, кажется, защищаешь мою сестру?

– Вовсе нет, мой господин. Я только забочусь о госпоже Фебе. А твоя мать ждет, когда вернется ее дочь.

Марк отвернулся, его лицо было напряженным.

– Она ждет госпожу Юлию так же, как ждала и тебя, мой господин.

Желваки заиграли на скулах Марка.

– Мило с твоей стороны, что ты напомнил мне об этом, – саркастически произнес он.