Текст книги "Люди в летней ночи"

Автор книги: Франс Силланпяя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)

Когда же Хилья, ничего больше не объясняя, легла на кровать и там при полых схватках так вцепилась в изголовье, что, казалось, ногти впились в дерево, хозяйка Телиранта засучила рукава и, больше ни о чем не спрашивая, пошла в кухню проверить, есть ли вода, подходящий таз и все такое, что, как она знала, могло понадобиться. Схватки же опять внезапно утихли, и сама Хилья была такой, словно ничего особенного не происходило. Она больше ни о чем не сокрушалась, а только объясняла хозяйке Телиранты, где что находится.

– Где подходящая нитка?

– Домашняя пряжа – в берестяном коробе, там, на верхней полке в кухонном чулане.

– А ножницы?

– Там, там… – Хилья лишь махнула рукой в сторону окна, где грубые, сработанные деревенским кузнецом ножницы висели на гвозде, на своем постоянном месте. Их выковал отец Хильи, что делало их в глазах дочери как бы волшебными, поэтому в таких случаях всегда пользовались ими, а не заводскими, купленными позже. Хозяйка Телиранта подготовила все, она нашла где-то даже бутылку с жидкостью, которой можно было продезинфицировать руки, и, сделав это, оставила рукава завернутыми и сказала:

– Раздевайся, хуже, чем суждено, не будет.

Незаметно для себя она обращалась к Хилье теперь на «ты», словно к сестре. У обеих этих женщин и в душе, и в мыслях в тот миг не возникало ничего такого, чего каждая из них не понимала бы.

Раздеваясь, Хилья сказала:

– И куда этот Ялмари подевался? Насовсем пропал, что ли?

В этот же миг в избу вбежала девочка, посланная узнать насчет Альвийны. Выражение лица девочки было страдальческим, этот ребенок уже понимал в чем дело.

– Альвийна в селе, в церкви, на евангелическом празднике и останется там ночевать, вернется не раньше, чем завтра… – Девочка чуть не плакала.

– Ой, ой, а как же там корова? – опять заойкала Хилья, деревенская женщина.

– Ну теперь не до коровы, о человеке позаботиться надо… Ничего, скоро все будет хорошо… А ты теперь сходи, посмотри, как там корова, – обратилась без паузы хозяйка Телиранты уже к девочке, чтобы отослать ее из дома, – момент родов совсем приблизился.

31

В ресторане счастливые молодые люди вскоре разделились на пары, и сложилось так, что Хелка большую часть времени проводила с Арвидом, а Сельма – с Ханну. С едой было покончено, бокалы на белой скатерти выглядели рубиновыми, торчащими прямо вверх цветками, поднятыми на стол этой слегка стемневшей ночью. И они уже успели потанцевать. Все, кто желал выйти на танцевальный паркет, должны были непременно проследовать по притемненному проходу, в конце которого находилась касса. Возвращавшиеся после танца видны были издалека, и пара, остававшаяся сидеть за столом, могла закончить разговор, если не хотела участия в нем других.

На всей длинной веранде столы уже постепенно опустели, но в дальнем конце два пожилых господина, задержавшихся за столом, вели долгую, нескончаемую беседу. Когда же один из них поднялся и пошел медленно и неуклюже, другой крикнул вслед ему:

– Nej, vänta nu![27]27
  – Нет, погоди-ка! (швед.).


[Закрыть]

Хелке казалось, будто она только здесь, сейчас встретилась с Арвидом, словно это снова тот вечер в столице, давно, в начале минувшей весны. Произошедшее прошлой ночью в зале Телиранты – далеко отсюда, там, на краю погружавшегося в сумерки двора – о чем бабушка потом сказала, мол, шушукались там так долго – и затем опять эти сегодняшние события… Было странно, что лишь здесь, в сгустившейся ночи, когда Сельма с Ханну ушли танцевать, а они вдвоем с Арвидом остались за столом, эти, казавшиеся тогда столь естественными, события стали снова вызывать у Хелки как бы смущение. Арвид ничего не говорил, лишь пригубил бокал и тихо поставил его на стол. Хелка смотрела вниз, на озеро, вглядываясь в задержавшиеся там последние лодки, но взгляд ее не был спокойным и умиротворенным, она сказала что-то тоном напускного равнодушия, хотя это незначительное замечание не могло скрыть ее радостного возбуждения.

– Пойдем и мы танцевать, – сказала она чуть погодя и, взяв под руку партнера, пока шли к паркету, уже старалась попасть всем телом в ритм музыки и мурлыкала мелодию себе под нос. Теперь Хелка производила впечатление немыслимо юной и немного не от мира сего.

Ханну и Сельма танцевали, очень довольные друг другом. У Ханну на голове красовалась яркая бумажная шапка, и такие же были еще у нескольких танцующих, электролампы были затянуты цветной бумагой, а саксофонист время от времени кидал на танцующих серпантин. Снаружи, на ветках деревьев, кое-где висели бумажные фонарики. Неужели и впрямь уже настолько сумеречно? Но нет, настоящих сумерек еще не было, просто хозяин хотел порадовать посетителей.

Когда музыка смолкла, а аплодисменты стали требовать ее продолжения, Ханну и Сельма остановились неподалеку от выхода. Аплодируя, Ханну вскоре заговорил с каким-то господином, который также, похоже, был в обществе женщины. В ответ на требовательные аплодисменты музыка заиграла вновь, но мелодия сменилась. Пары танцевали – каждая свое. При этом Ханну пытался мимоходом подать своему приятелю Арвиду знаки, чтобы тот подождал его, когда музыка умолкнет. Однако же Арвид и Хелка, оказавшись возле двери, ушли еще до того, как музыка кончилась, ушли обратно на веранду, туда, в самый дальний стеклянный эркер. Как и тогда, идя танцевать, так и теперь, возвращаясь к столу, Хелка мурлыкала что-то себе под нос. Теперь она напевала мелодию последнего танца и в такт мелодии легонько толкала локтем своего партнера.

На веранде уже никого не оставалось, кроме них самих. Правильно оценив ситуацию, хозяин не поставил туда никакого освещения, там и без того света хватало, да и за столами ведь никого уже не было.

Ханну явился в радостном упоении. Он пришел вроде бы лишь по делу.

– Послушайте, влюбленные, там, в большом зале – мои лучшие знакомые, у них стол и за ним есть свободные места – барышня Сельма уже осталась там. И вы тоже кончайте тут мечтать, это же не какая-нибудь деревенская усадьба, а ресторан, да к тому же – один из лучших в летней Финляндии. Пойдем! – Ханну предложил свою согнутую в локте руку Хелке, она же в свою очередь подцепила Арвида под ручку. Хелку явно разогрела та капелька вина, которую она выпила. Хелка вела себя как совсем молоденькая девчонка.

Луна уже давно спускалась к горизонту.

32

Уж если хозяин Кортсаани принимался за какое-нибудь дело, он достойно доводил его до конца. Получив от доктора согласие приехать, он не доверил лошадь в руки таких людей; а позвал своего возчика. Кроме того, он известил по телефону ленсмана. Ленсман пообещал прислать полицейского на мотоцикле, чтобы разобраться.

Салонен и его сопровождающие покидали двор одновременно с повозкой, отправлявшейся за доктором. Нокиа, ловко повернувшись, вскочил на двуколку и сел рядом с возчиком, своих спутников он уговаривал сесть ему на колени, будто ехали на ярмарку. Но тут старик-хозяин – низенький, костлявый и горбоносый – опять сердито прикрикнул таким же голосом, как давеча в дверях:

– Прочь оттуда, или никуда не поедет! В моем дворе такие выходки не проходят!

За спиной хозяина показалась полуодетая и слегка пошатывающаяся спросонок хозяйка. Лицо у нее было дряблое и старое, и на нем отражались огорчения и злость.

– Что плохого мы вам сделали, чего вы так пристаете к нам, старым людям?

Тогда Салонен соскочил на землю и, с искренней вежливостью поклонившись, сказал:

– Простите великодушно, госпожа, мы бы хотели только доехать туда, по дороге, но хозяин ваш мелочится. Хозяин, во сколько обойдется нам доехать? Думаю, в моем отрепье столько-то, чтобы заплатить, еще найдется. – И он широким жестом стал доставать бумажник.

– Это обойдется вам в то, что сейчас, и именно немедленно, вы уберетесь отсюда. Проваливайте! – И хозяин Кортсаани захлопнул дверь сеней с такой силой, что сам тут же пожалел об этом, поскольку перепугал стуком старуху хозяйку, уже глядевшую в окно, как мужчины шли к дороге. Они действительно уходили, шли и говорили о чем-то между собой, похоже позабыв об этом доме. Самый молодой достал из заднего кармана брюк что-то, очевидно, бутылку. Старик Кортсаани испытывал к ним такое отвращение, что в эту ночь не смог больше уснуть. Утренняя бодрость уже захватила мысли старого хуторянина. Его утешало, что предстоящий день, несомненно, будет теплым и сухим. Старые глаза уже уловили признаки утра: одна из коров встала на ноги, теленок бойко зашевелил ушами. И паутина была уже ясно видна: в ее сети нежно задержалась утренняя роса. Хозяин все-таки вышел прогуляться, однако сна он так больше и не нагулял.

Утренняя роса была и впрямь очень обильной, старик почувствовал это, разгуливая в одних подштанниках. Голоса, звуки и тишина были надежными, знакомыми. Еще долетал шумок разговора уходящих мужчин, но откуда-то издалека уже послышалось яростное тарахтение полицейского мотоцикла. «Из каких бы мест мог быть этот парень? Такой молодой еще», – так раздумывал старик хозяин, и его глаз привычно различил крючки и колышки на стене конюшни. Он различал также яблони «трекол», и цветы возле угла избы, и все в усадьбе, остававшейся в надежном покое, который эти кратковременные возмутители спокойствия не смогли серьезно нарушить. На сенокос он выйдет, знакомые поденщики приглашены.

Салонен даже и не помнил о той водке, которой он обзавелся там, раньше, во время вечерней прогулки, – как непостижимо давно уже была эта прогулка! Вся история с Меттяля произошла уже позже… Теперь он достал эту бутылку, в которой еще кое-что оставалось, и угостил Матти.

– Пей, парень, скоро конец нашим гулянкам!

– Нипочем они меня посадить не смогут, – сказал Матти – немного встревоженно.

– Посадят они и тебя, раз видели тебя со мной, – объяснял Нокиа. – И ведь кричал ты мне, когда я выпрыгнул из лодки, что, мол, уж если бьешь, то бей так, чтобы наверняка.

– Разве ж я такое кричал? – Все это начало ужасать Матти. Правда, такое утверждение в устах Нокии вроде бы звучало для него почетным, но инстинкт подсказывал, что от этого могут быть неприятности. Разные там полицейские и ленсманы – враги рабочего человека, – им подобного выкрика небось и не понять, ведь если Пуоламяки и крикнул такое, то лишь от возбуждения, потому что Нокиа столь плавен в движениях, что поневоле засмотришься. Однако же сам Матти Пуоламяки никак не мог вспомнить, чтобы кричал нечто подобное. И он весьма твердо сказал об этом товарищу.

– Кричал ты, парень, так… и не пытайся… – сказал Салонен, глядя прямо перед собой.

Это казалось Матти предательством истинного товарищества. Водка, которой он хлебнул, сделала его немного сентиментальным, он чуть не плакал. Ведь если и его посадят, что будет с Ийтой, Тойво, Лайлой и Тауно? И раз они с Ийтой даже не венчаны, то ничто не помешает ей выйти в это время за кого угодно.

– Дай-ка еще этой твоей водки!

Салонен дал было, но тут же стал отбирать у Матти бутылку обратно, поскольку увидел, что навстречу им едет на мотоцикле констебль. И Салонен понимал, что если полицейский заметил, как Матти пил из горла, то допить им уже не удастся. Потому что, подъехав, он сразу отберет бутылку.

Так потом оно и вышло: полицейский почти вырвал бутылку изо рта Нокии. Констебль, правда, не знал, что это за мужчины, но ведь они явно шли из Кортсаани, а хозяин Кортсаани сообщил о случившемся, так что тут и нечего было много раздумывать.

– Стало быть, так, парни, и где же труп?

– Это еще и не обязательно труп… Какой черт такое сказал, если там еще и врача не было. И лекарь приедет, уж одному-то раненому я всегда смогу оплатить лекаря. Не даст ли констебль нам еще по глотку из этой бутылки? Да и сам бы хлебнул.

Констебль не счел нужным ничего ответить на это, зато принялся для начала спрашивать о том о сем.

– Была ли между вами и этим убитым какая-нибудь застарелая вражда, какая-нибудь давняя история из-за водки или карт? – При этом констебль изучающе поглядывал на Матти. Матти и поспешил ответить:

– Вроде бы у них после одной давней игры в карты осталось что-то такое… и он был таким вредным… скандалист этот Юкка. Однажды ют…

– Ну боже ж мой, каким же надо быть мужиком, чтобы рассказывать все полиции! – запричитал Нокиа как бы про себя. – Да ты же сам крикнул мне, что, мол, бей по-настоящему, коль уж бьешь. Ох, господи, это ж надо…

– Ничего такого я не кричал, – утверждал Пуоламяки, взволнованно шагая рядом.

– Ну, это мы еще услышим, – сказал полицейский. Он внимательно присматривался к мужчинам, будто хотел запомнить их рост, лица и одежду во всех деталях. Полицейский был смуглый и с закрученными вверх кончиками усов. Он еще не мог никого арестовать, поскольку не видел трупа; по правде говоря, ему о трупе ничего и не сообщили, только о поножовщине.

Пуоламяки взялся за руль мотоцикла с другой стороны. Констебль не возражал. Теперь они толкали мотоцикл вперед вдвоем.

До места происшествия было около трех километров, но дорога к концу пути оказалась сильно изрезана колесами телег, и тогда констебль решил оставить мотоцикл в придорожных кустах. Уже виднелось то хозяйство, на задах которого, у края поля… Стали видны старшой и еще двое из плотогонной команды, они все, похоже, глядели в одно место, куда-то прямо перед собой, но, вероятно, заметили и возвращавшихся из Кортсаани.

Лишь теперь, приближаясь к тому месту, Салонен как-то оцепенел и стал замедлять шаги, констебль же, заметив это, уставился на него. Он, похоже, решил не спускать с Салонена глаз. Они подходили все ближе и ближе… Уже виден был на земле знакомый мужчина, лежащий кверху задницей. Таким и Салонен и Пуоламяки помнили этого мужика – спящим, храпящим на нарах в домике на плоту. Они подходили все ближе, ближе… Нокиа молчал, Матти и Хейнонен тоже не решались произнести ни слова.

О лекаре Салонен больше не упоминал, он был бледен и выглядел уставшим, его страшно мучила жажда. И не было ничего, кроме воды в озере, но когда он, чтобы напиться, направился было к берегу, полицейский вцепился в его руку и совсем иным голосом, чем по дороге сюда, закричал:

– Но, но – ни с места! Разве не этот пырнул ножом?

– Этот, конечно, – подтвердили остальные. Не могли же они отрицать очевидное, как бы ни хотелось им остаться в стороне.

– Господи, ведь могу же я пойти попить воды, меня жажда донимает, – сказал Салонен. И его голос тоже был иным, словно в нем теперь звучали тоска и досада.

– Ну, воды-то ты еще вволю напьешься, – ответил констебль, и не успел Нокиа что-либо сообразил., как наручники защелкнулись у него на запястьях.

Затем, больше и не глядя на Нокию, констебль строго продолжал:

– А этот? Он что, кричал тому, другому, подстрекал его?

– Ничего я не кричал, Юрьё ошибается. – Матти непроизвольно назвал Салонена по имени, о чем в обычной обстановке и речи быть не могло.

– Тут стоял такой ор, что я точно сказать не могу, даже если бы он и кричал – может, и не кричал.

– Пожалуй, тогда мы поступим так, – сказал полицейский, освободил левую руку Салонена от наручника и защелкнул его на левой руке Матти. – Вроде бы вы хорошие приятели, так и побудьте немного в паре.

А на траве лежал все это время неподвижно, там же, где свалился, тот ширококостный и с грубыми чертами лица торпарь. И как бы долго и пристально на него ни глядели, он лежал не шевелясь. На нем были заплатанные промокшие пьексы и саржевая одежда со слежавшимися в определенных местах складками. На плоту осталась его лошадь, а за три волости отсюда – дом, земельный участочек, жена и сколько-то детишек.

33

Да, там они и были: хуторок, жена и детишки – и жизнь их в этот момент была обычной, да не совсем.

Небольшие отклонения от обычной жизни в Меттяля начались в субботу вечером.

К тому времени Сантра уже целую неделю готовила сахт – брагу из продуктов, тайком принесенных ее бывшим хозяином. Напиток перебродил, набрал крепость и был действительно великолепным теперь, в субботний вечер, когда хозяин с двумя приятелями явились отведать его. Один из этих гостей был Сантре совсем незнаком, а про другого она знала, что он из села, где находится приходская церковь, и корчит из себя господина.

Сначала они сидели на открытой веранде и любовались красивым вечером. Там они завели было и разговор насчет того, чтобы всем пойти в сауну, но Сантра на это заворчала недовольно, приведя, впрочем, и серьезные доводы:

– Нет уж, там и воды не натаскано, и ничего не запасено, так что сейчас туда и идти нечего, мойтесь уж лучше изнутри.

А оттуда, из сауны, уже возвращались дети: прижав рубашки, они бежали во все лопатки в дом, прямо в постель. Сантра еще поглядывала временами в сторону дороги. У нее шевелилась какая-то необычная мысль, и это поглядывание ее, изображавшее ожидание, было как бы немного насмешливым.

– Сегодня он уж больше не явится, – сказал хозяин.

– Кто его знает, может и заявиться, – ответила Сантра, продолжая многозначительно смотреть в сторону дороги. Кто хотел видеть, тот видел – не только взгляд Сантры, но и все ее поведение свидетельствовало о том, что никого она оттуда, с дороги, и не ждала. Подбиваемая мужчинами, она тоже отведала браги.

Затем вечер продвинулся на несколько градусов ближе к ночи, к неудовольствию разговорчивой компании. Разговаривать пришлось бы тихим голосом, а то и помалкивать, если оставаться на веранде и вообще на воздухе. Это подсказывал гостям врожденный инстинкт, хотя брага в какой-то мере и разгорячила их. Тогда они переместились в ту вечно полутемную каморку за прихожей, окошко которой изнутри закрывала драная кружевная занавеска. Сантра успела немного навести там порядок. Там можно было сидеть на кровати, и еще там был какой-то сундук и пара стульев. С перемещением гостей в дом вечер тоже перешел в новую фазу – в ночь с субботы на воскресенье. В каморке сильно запахло крайне редкостным для нее запахом табака. И говорили там о таких вещах, о которых во всяком случае эти подгнившие стены никогда и не слыхивали. Сантра принесла мужчинам ведро браги, чтобы самой незаметно, пока они будут пить, успеть сходить в сауну.

Странным и особенным был для Сантры этот вечер – уже хотя бы тем, что она была в баньке одна. Она даже не смогла вспомнить, случалось ли такое вообще когда-нибудь. Было почти жутковато оказаться в столь непривычной ситуации, как бы вдвоем с самой собой. Компанию ей составляли лишь темный дальний угол полка да шипение пара на каменке, они делались ей почти что родными и – что действовало на нее сильнее всего, – казалось, видят человека насквозь, состояние его мыслей и настроение в данный момент. Более того, они, казалось, объясняют и разоблачают человеку его самого. Когда шипение пара на каменке прекратилось, не оставалось ничего другого, как начать хлестаться веником. Это опять-таки было пробуждением в действительность… Стало быть, Юкки, хлещущегося веником, сегодня, в субботний вечер, здесь нет… Нет так нет, и… ну да… но что плохого в том, что… те ведь пьют свою брагу.

Сантра остывала после парилки на крылечке сауны и не могла не вглядываться в ночь, как и подобает столь поздно вышедшему из сауны человеку. То же странное напряжение ощущала она и здесь, хотя вокруг было почти светло и она знала, что ей нечего бояться. Ее ведь ни в чем нельзя упрекнуть. Разве что кто-нибудь из живущих поблизости может ей позавидовать. Так, да, – пусть Юкки и нет дома, – но никто из них ничего такого себе не позволял. Сантру немного позабавила эта мысль… Там, в каморке, сидят гости, пьют брагу и ведут нескончаемые разговоры. Самое худшее, что могло случиться, – про эти дела могла прослышать жена бывшего хозяина: Сантра в мыслях да и в разговоре по-прежнему называла владельцев усадьбы, которой раньше принадлежал этот надел, хозяином и хозяйкой. Прослышит? Ну и пусть! Сантра почувствовала, что уже готова каким-то образом к вражде с хозяйкой. Почему бы хозяину и не приходить сюда! И Сантра принялась натягивать на себя сорочку.

Она сунула руки в рукава, потом голову в стан сорочки, затем вытянула руки прямо вверх, чтобы наделись рукава. Хозяину, вышедшему именно в тот момент из двери дома, неожиданно представилась возможность увидеть крепкого сложения фигуру Сантры Меттяля, все ее округлости, грудь и подмышки, словно какую-то могучую скульптуру. Он смотрел, пока Сантра продевала себя в сорочку. Затем он проворно повернулся и пошел за угол избы, будто даже и не заметил вышедшую из сауны.

Ночь достигла того священнейшего и благоговейнейшего момента, когда все звуки стихают: даже та воображаемая музыка, то пианиссимо переходит в небытие, в паузу, наполненную богатым содержанием. Разменявший уже пятый десяток хозяин заметил впервые за долгое-долгое время, какой иддиллической могла быть летняя ночь здесь, в лесной глуши.

Двое других гостей были непривычны к такой браге, вскоре они стали слабеть и норовили разлечься на кровати. Заметив это, Сантра, одетая после бани немного полегче и хлопотавшая возле гостей, сказала хозяину, что надо убрать их отсюда, нельзя им тут ночевать. Сказала она это хозяину не в каморке, а на веранде, и смотрела при этом вдаль, в сторону дороги. Хозяин глянул на ее пунцовые после бани щеки, сжал за левое плечо и, кивнув, пошел в каморку. Сантра вернулась в избу и легла в кровать рядом с младшеньким. Из каморки слышался неразборчивый шум – трое мужчин говорили одновременно. Еще через несколько мгновений все вышли из каморки, и было слышно, как они шагали через двор.

Голоса уже стихли, но Сантра все еще напрягала слух и вскоре услышала какой-то стук на крыльце, а потом в сенях. В проеме двери возник и остановился силуэт хозяина, похоже было, он искал что-то взглядом и наконец нашел – неуклюже крадучись, на цыпочках он приблизился к кровати и сел на край.

– Чуть было не забыл расплатиться за приготовление сахта.

Нащупав правую руку Сантры, он сунул в немного вялую ладонь две купюры, Сантра знала какие, и задержал ее руку в своей.

– Небось этого кваску еще не осталось? – Хозяин сжал руку Сантры, будто руке-то и задавался вопрос. Но рука не ответила.

– Ну, Сантра, не сердись. Я в другой раз, как приду, скощу часть долга за эту торпу.

– Может и так, но что скажет хозяйка?

– Нет, но кваску-то не осталось? – Хозяин нагнулся к уху Сантры так близко, что уловил исходящий от ее волос запах сауны.

– Тогда и посмотрим, – сказала Сантра и оттолкнула хозяина от себя, и тут же послышался приближающийся говор двух других подвыпивших приятелей. Они возвращались взглянуть, не забыли ли здесь третьего.

Тогда Сантра еще сильнее оттолкнула хозяина, и он не сопротивлялся, лишь еще раз сжал на прощание ту руку Сантры, в которой были деньги, и затем выскользнул во двор. Приятели не заметили и не сообразили, что он вышел из избы.

После того, как разговор мужчин, опять удалившись, стих и какое-то время ничего не было слышно, пропел петух. Мгновение спустя пробили часы на стене избы. Сантра бодрствовала, все еще сжимая в руке полученные купюры. Уж теперь-то Юкка наверняка не придет; где же это он может околачиваться нынешней ночью.

Сантра явственно чувствовала, что нынешней ночью муж ее не спит на своем месте в домике на плоту.

Но потом Сантра вспомнила про оставшийся еще в погребе маленький бочонок, в который она собрала лучшую, отстоявшую часть браги, вспомнила и разговор с хозяином перед его уходом – все это было необычным, немного пугающим, но одновременно и влекуще-таинственным. Вновь прокукарекал петух.

34

Сковав наручниками Салонена с Пуоламяки, полицейский оставил их, мол, пусть двигаются в паре где и как хотят; при этом он немного напоминал кошку, оставившую задушенную мышь на потом. А те оба хотели пить и пошли на берег озера и хлебали там из горсти – один из левой, другой из правой – тепловатую озерную воду. Констебля они больше не интересовали, он осматривал труп; не колеблясь, он повернул его, и стали видны оставшиеся открытыми остекленевшие глаза. Одежда на левой стороне была черной от запекшейся крови, и к ней прилипли листочки купыря и зонтики цветов. Невозможно было сказать, в каком месте под пиджаком находится рана.

– Этот, кажется, и впрямь вызвал сюда лекаря, – сказал однорукий старшой, сохранявший все тот же глуповато-строгий вид.

– Да-а, но, пожалуй, мы и сами тут за лекарей сойдем. Теперь только бы достать лошадь, чтобы можно было отвезти этого в морг. А за теми работничками приедут Салонен и Пуоламяки уже поднимались по береговому откосу «закованные в кандалы», как ворчал Нокиа. Он недавно видел спектакль, в котором пели такую песню.

– Тут ничего другого и не остается, как обратно в Кортсаани и звонить в арестантскую, ближе-то телефона нет. А лошадь везти труп, может, найдется вон на том хуторе.

– Там-то наверняка найдется, Микко дома, я видел, как он в окно подглядывал, когда мы мимо проходили, – сказал Матти Пуоламяки, усердно жестикулируя правой рукой.

Один из сплавщиков получил задание сходить на хутор и сказать, что констеблю нужна лошадь, чтобы доставить труп в волостной центр. Сам констебль продолжал осматривать лежащего на земле покойника. В его действиях все больше проявлялся профессионал. Это был не первый мужской труп, представший его взгляду. Однажды ему даже довелось вытащить трупик новорожденного младенца из навозной кучи у хлева.

– Да уж, ударил точно, переделывать не потребовалось, – сказал констебль и, усмехаясь, взглянул на Салонена. При этом он пытался мизинцем определить место раны. – Совет Матти ты исполнил в точности.

– Никакого совета я Нокии не давал, – крикнул на это Пуоламяки, ему опять вспомнились Ийта, и Тойво, и Лайла, и Тауно.

– Может, и не в Нокии, здесь-то как раз другой уезд, – сказал констебль.

Уставшие и потрясенные мужчины заметили, что наступило утро. На плоту ржала лошадь Меттяля.

35

Ряд машин перед красивым летним рестораном постепенно редел. Здесь, как и во многих дворах, свет и тени лежали совершенно иначе, чем несколько часов назад, когда компания из Телиранты прибыла сюда. Теперь взгляд с удивлением останавливался на таких деталях, которых вечером приехавшие не заметили. Двор-площадка оставался в тени, как долина в ущелье, куда не попадает свет солнца, хотя оно уже, наверное, сияет за грядой гор и широким простором озера. Но утоптанная песчаная дорожка странно белела, бледная, словно символ ночного бдения. Цыплята проснулись в клетках под кустами бузины. Ворота открыты, и от них дорога ведет в город. Кто-то срывает цветок и вставляет его в петлицу. Гул разговоров, негромких и медленных.

– Пожалуй, будет лучше, если теперь поведу я, – говорит Сельма Ханну и двум его знакомым.

– А как же водительские права?

Сельма открывает сумочку.

– Идите все на заднее сиденье, и все.

– Нет уж, разве я не могу быть за штурмана? «О донна Клара, я видел ночью тебя…» Ну, так отдать концы! Ой нет, не попрощались с теми.

Тем помахали руками, когда машины уже тронулись.

– А не поехать ли нам всем в Телиранту – пить утренний кофе? – предложила барышня Сельма, когда приблизились к известному повороту дороги.

– Неплохо бы: а то там, в гостинице, все равно ничего, кроме воды из-под крана, не получишь.

Следовавшие сзади Хелка и Арвид заметили, что передняя машина не свернула туда, куда вроде бы должна была. Ее пассажиры подавали руками и глазами какие-то знаки. Стрелки часов приближались к двойке. До Телиранты отсюда оставалось три четверти пути.

– А не сильно ли мы нарушим своим прибытием предутренний покой в доме?

– Ничего не случится, нам же шуметь не обязательно.

Сельма вела на хорошей скорости. Арвид был осторожнее.

– Пусть они себе едут, мы тоже успеем.

Путь лежал на северо-запад. С правой стороны дороги вся огромность неба предвещала спокойное, погожее утро. Когда миновали последний, напоминающий о городе поселок, потянулась каменистая, сухая, поросшая лесом и вереском местность, однообразие которой однажды нарушила тихая деревня с церковью и с аллеями, в конце которых были группы старых, почтенных построек. Дворы и загоны для скота спали в утренней свежести, и было как бы неприлично разглядывать их спящими.

Затем опять пошли песчаные, заросшие вереском пустоши, тянувшиеся версты по две, иногда на границе губернии или волости виднелось несколько приземистых человеческих жилищ. На песчаных откосах у корней сосен росли фиолетовые цветки, одинокая глухарка тяжело взлетела перед приближающейся машиной. Ехавшие впереди уже исчезли из вида. Когда Хелка легонько прислонилась головой к плечу сидящего рядом друга, тот сбавил скорость и хотел было совсем остановиться.

– Нет, нет, поезжай, – воскликнула она нежно и сонно и, свернувшись клубком, прижалась к нему поплотнее.

36

Лицо Ялмари Сюрьямяки выглядело безжизненным и окаменевшим, и он вперялся взглядом то в круп кобылы, то в докторский саквояж, лежащий у его ног. Ялмари проездил более половины ночи, и теперь у него не было даже охоты сильно погонять лошадь, его понукания сделались более добродушными, примерно так понукает свою лошадь справедливый пахарь. И в придачу ко всему получилось, что из-за этого таинственного саквояжа он вынужден теперь тащиться в Телиранту, вместо того чтобы, переехав мост, заскочить домой, – чего очень хотелось ему самому, да и кобыле пришлось бы по нраву. Теперь же он лишь смотрел на ее вспотевшие бока, как смотрит мужик на чужую лошадь, которую он может гонять без присмотра хозяина. Да уж, небось Оллила-старик рот разинет, когда увидит, но ведь и езда на сей раз была весьма необычной.

37

Доктор успел на место убийства как раз тогда, когда труп уже переносили на длинную телегу-сноповозку. Как обстоит дело, доктор увидел уже издали. Пока он брел по росистой траве, туфли его промокли и брючины сделались влажными. Когда он подошел, все умолкли. Лишь на лице констебля мелькнула тень самодовольной усмешки.

– И зачем было вызывать сюда врача, тут только и нужны, что полиция да могильщик.

У доктора уголки губ были опущены, и он поднимал ноги повыше, выискивая места, где высокая прибрежная трава был а посуше.

– Это виновный считал, что было бы надежнее…

– Ну, везти именно меня осматривать покойника как раз и не стоило, – сказал доктор и, слабо улыбаясь, поглядел на остальных мужчин, которые сразу выразили ему свое понимание такими же взглядами.

– Матти, у тебя правая рука свободна, достань-ка у меня из левого нагрудного кармана бумажник, там есть еще сто марок.

– Оставьте марки в покое, они еще понадобятся вам, – сказал доктор и повернулся к констеблю, говоря ему о чем-то по службе, что тот весьма хорошо знал и сам. – Время жаркое, надо бы постираться сделать вскрытие во вторник. Мне ведь не удалось уговорить здешних мужиков соорудить хотя бы приличный погреб. Успеем, мол, выполнить губернаторское распоряжение и потом, после… Вскрытие-то делать придется мне, ведь окружной врач в отпуске.