Текст книги "Люди в летней ночи"

Автор книги: Франс Силланпяя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц)

Франс Эмиль Силланпяя
Избранная проза

Вместо предисловия

У этой книги нет традиционного для «Художественной литературы» развернутого предисловия, в котором заранее давалось бы толкование и оценка творчества автора, почти незнакомого русскому читателю.

Из произведений Ф. Э. Силланпяя до сих пор в переводе на русский язык были опубликованы лишь роман «Праведная бедность» – отдельной книгой в 1964 году, оставшейся «не замеченной» критикой, да рассказы «Доярка Санни» и «Осенний дождь» – в 1982 году, в одном из томов «Библиотеки финской литературы» среди рассказов 23 других финских писателей. (Обе книги были выпущены «Художественной литературой».) Эти ранее опубликованные переводы мы не включили в данный сборник, чтобы дать в наше время острейшего дефицита бумаги больше места тем романам, повестям и рассказам Ф. Э. Силланпяя, которые раньше на русский язык не переводились. Вернее, в разное время, давно, переводчики предлагали издательствам некоторые вещи Силланпяя, но тогда им не суждено было быть опубликованными, поскольку «автор не поднимается до верного показа классовой борьбы, остается на позициях абстрактного гуманизма и страдает излишним биологизмом».

На сей раз мы хотели было вместо предисловия ограничиться отрывком из книги воспоминаний Ф. Э. Силланпяя «Парень жил своей жизнью», в котором он с присущим ему мягким юмором сам рассказывает, как стал писателем.

Однако оказалось, что этого недостаточно. Представляется все же необходимым предварить книгу краткими биографическими сведениями о писателе, ибо даже само имя Силланпяя очень мало известно русскому читателю, хотя это классик финской и мировой литературы, лауреат Нобелевской премии.

Франс Эмиль Силланпяя родился 16 сентября 1888 года в финской глубинке, километрах в пятидесяти к северо-западу от Тампере, в семье безземельного крестьянина. У Прану и Мийны Силланпяя до рождения Франса Эмиля было двое детей – сын и дочь, не прожившие и трех лет. Это обстоятельство во многом предопределило бережное отношение родителей к Франсу Эмилю – единственному выжившему ребенку. Прану и Мийне пришлось во многом отказывать себе, чтобы дать образование сыну и обеспечить ему так лучшую долю. Ведь деньги для этого, с точки зрения крестьянина-бедняка, требовались колоссальные.

Для поступления в университет в Финляндии в пору юности Ф. Э. Силланпяя (как и ныне) требовалось получить полное среднее образование, то есть окончить гимназию или лицей. Сейчас это практически доступно любому финну, но тогда было достаточно сложно – особенно для бедняков и малоимущих. Проблемы были не только материальные. Преподавание большинства предметов в высшей школе Финляндии велось тогда на шведском языке, а выходцы из финскоязычной деревни владели им слабо, и это затрудняло для них поступление в университеты и саму учебу в них. К тому же шведы в течение веков были в Финляндии «нацией господ» и составляли большинство в студенческой среде. В этой среде могли чувствовать себя ровней лишь финны из очень богатых семей. Об этих обстоятельствах стоит упомянуть здесь, ибо намеки на них содержатся во многих произведениях Ф. Э. Силланпяя, включенных в эту книгу.

Ф. Э. Силланпяя был принят в Императорский Финляндский Александровский университет в мае 1908 года. Но до этого он прошел полный курс лицея в Тампере. Там он квартировал у своей родственницы, муж которой был видным профсоюзным деятелем. Юный Силланпяя иногда даже помогал ему, когда нужно было сочинить какой-нибудь текст. В Тампере 17-летний Силланпяя наблюдал и события революционного 1905 года, но сам на всю жизнь остался довольно аполитичным человеком. Уже после обретения Финляндией независимости, будучи известным писателем, он печатался в периодических изданиях самых разных партий, но отнюдь не из-за политических пристрастий, а от постоянной нужды в деньгах. Он печатался всюду, куда его приглашали, оставаясь при этом на одних и тех же гуманистических позициях. В первую очередь сказанное относится к его публицистике, ибо книги он выпускал лишь в двух крупнейших финских издательствах, сначала в «Вернер Сёдерстрём» и позднее в «Отаве». Переводы для этой книги и выполнены по текстам 8-томного издания сочинений Ф. Э. Силланпяя, выпуск которого был начат издательством «Отава» в Хельсинки в 1988 году к 100-летию со дня рождения писателя и завершен осенью] 991 года.

Силланпяя удалось закончить лицей лишь благодаря тому, что он был одним из лучших учеников и ректор лицея рекомендовал его домашним учителем финского языка в семью богатого тампереского заводчика Лильерооса. Ибо к 1905 году родители будущего классика настолько обеднели, что не могли уже оказывать сыну никакой материальной поддержки. У Лильерооса ему пришлось учить едва ли не всю семью. Впоследствии Лильероос оказал своему домашнему учителю поддержку и при поступлении в университет, и во время учебы там.

В университете Силланпяя собирался изучать медицину, для чего требовалось, уже будучи студентом, выдержать своего рода экзамен и прослушать курс предварительных лекций по некоторым предметам, в том числе и по биологии. Биологией Силланпяя, по его собственным словам, занимался особенно охотно. В это же время происходит его основательное знакомство с мировой литературой. Правда, Франс Эмиль еще в Тампере прочитал некоторые произведения Л. Н. Толстого и участвовал в диспуте по роману «Анна Каренина». В университетские годы Силланпяя особенно увлекся творчеством Августа Стриндберга и даже предлагал в 1910 году издательству «Вернер Сёдерстрём» перевести роман А. Стриндберга «Сын служанки». (Издательство отвергло предложение студента Силланпяя, и этот роман был переведен на финский язык только в 1960 году.) Много позже, в 1937 году, в интервью одной шведской газете Силланпяя сказал, что хотел бы написать книгу о Стриндберге. Привлек внимание Силланпяя и бельгиец Морис Метерлинк, и главным образом своими философскими статьями. Силланпяя даже перевел «Сокровища смиренных», этот перевод был опубликован в 1918 году. В студенческие годы были прочитаны им «Обломов» Гончарова, произведения популярных тогда в финском обществе Тургенева и Лермонтова, а также датчанина Хермана Банга и Анатоля Франса. Большую роль в становлении будущего писателя сыграло знакомство с семейством его приятеля – Яренфельтами, имение которых – Туусула – было своеобразным центром финской культуры. Там он познакомился с композитором Жаном Сибелиусом, художником Акселем Галлен-Каллелой и другими выдающимися музыкантами, художниками, общественными деятелями.

Однако столичная жизнь продолжалась недолго. Хельсинки и в те времена был дорогим городом. К 1912 году почти разорился Лильероос. Материальной поддержки ждать было неоткуда. Долги Силланпяя выросли до огромной суммы – 16 тысяч марок. К тому же Франс Эмиль в эти годы несколько раз тяжело болел, а весной 1913-го даже перенес корь. Ко всему этому прибавился и глубокий душевный кризис. Стало ясно, что закончить университет он не сможет. В канун Рождества, 23 декабря 1913 года, он вернулся к родителям в бедную избушку «Тёллимяки». Это возвращение и последовавшие затем первые серьезные успехи на литературном поприще лучше всего описаны в отрывке из воспоминаний Силланпяя «Как я стал писателем».

В 1916 году Ф. Э. Силланпяя опубликовал свой первый роман «Жизнь и солнце», и в этом же году он женился. Затем в течение пяти лет он выпускает второй роман «Праведная бедность» (1919) и несколько сборников рассказов. В это же время он продолжает начавшуюся еще в 1914 году журналистскую работу, сотрудничает в периодических изданиях, пишет статьи, путевые очерки, заметки, миниатюры, рецензии… Весной 1920 года, расплатившись со своими долгами студенческих лет, он начинает неподалеку от родных мест строительство двухэтажного дома для своей все увеличивающейся семьи. И влезает в новые долги. В эту «виллу» Силланпяя переезжает к Рождеству 1920 года, и хотя она на многие годы остается недостроенной, будет стоять некрашеная и архитектурно уродливая, Франс Эмиль даст ей название «Достижение» («Саавутус»). Через несколько лет «Достижение» перейдет в собственность издательства «Вернер Сёдерстрём» в покрытие долгов писателя, но он и его семья будут продолжать там жить.

Наблюдения и впечатления детства, юности, студенческих лет и гражданской войны, шедшей в Финляндии с января по май 1918 года, легли в основу подавляющего большинства произведений Силланпяя и почти всех произведений, включенных в эту книгу. Более того, проза Силланпяя вообще во многом автобиографична, большинство действующих лиц имеют конкретных прототипов и действие происходит в реально существовавших или даже существующих и поныне хуторах и деревнях, сохранивших в романах и рассказах Силланпяя свои настоящие названия. (Следует напомнить, что финская деревня отличается от нашей тем, что состоит из многочисленных разбросанных по округе хозяйств, нередко удаленных друг от друга. В центре наиболее крупных деревень обычно бывают церковь, лавка, различные учреждения.) Финские литературоведы – исследователи творчества Силланпяя точно установили, с кого списан тот или иной образ, где в окрестностях Хямеенкюро находится тот или иной дом, хутор или даже сарай, которые описаны в том или другом произведении Ф. Э. Силланпяя. Конечно, и люди, и все окружающее их не списаны с натуры буквально, однако многие черты, позволяющие установить сходство, писателем сохранены.

Ф. Э. Силланпяя прожил долгую жизнь. Он умер в 1964 году. Но лучшие его вещи, по признанию всех исследователей его творчества, были написаны им в период с 1916 по 1936 год. Как раз тогда, и особенно в 20–30-е годы, им были созданы те произведения, которые дали возможность Шведской академии присудить ему в 1939 году Нобелевскую премию. Именно произведения того периода (но, конечно, далеко не все) и включены в настоящий сборник. При этом следует, видимо, упомянуть, что и более поздние его романы «Август» и «Великолепие и нищета человеческой жизни», опубликованные соответственно в 1941 и 1945 годах, были начаты и частично написаны еще в начале 30-х годов. Например, большую часть романа «Август» Силланпяя еще в 1933 году передал в издательство «Отава», которое первоначально надеялось, что выпустит его в 1937 году. Закончить оба этих романа Силланпяя по-настоящему не смог. Фактически дело обстояло так, что редакторы «Отавы» сами компоновали присылаемые писателем в издательство время от времени странички рукописи. Но если в прежние годы Силланпяя после редактуры сам рукою мастера наводил «последний глянец», то эти два романа благословения автора в их окончательном виде не получили. Одна из причин этого в том, что сразу же после своего пятидесятилетия Ф. Э. Силланпяя тяжело заболел и лишь в 50-х годах выпустил две новые книги – «Парень жил своей жизнью» (1953) и «Солнце в зените» (1956). Но это были уже книги воспоминаний.

В два последние десятилетия своей жизни Ф. Э. Силланпяя довольно много писал и публиковал небольшие заметки в периодике, но особенно известны и популярны в Финляндии были его Рождественские проповеди, с которыми он выступал по радио. Первую такую проповедь он произнес в 1945 году. Инициаторами этого были генеральный директор финского радио Хелла Вуолийоки, получившая международную известность как драматург, и заведующий театральным отделом радио писатель Матти Курьенсаари. Всего Силланпяя, которого тогда всюду в Финляндии называли не иначе как Таата («Отец» или «Батюшка»), произнес 19 таких проповедей, последнюю в 1963 году. Вообще же публицистика Ф. Э. Силланпяя, его рецензии, фельетоны, заметки, Рождественские проповеди могли бы составить довольно толстый том или даже два. По понятным причинам в настоящем сборнике нам пришлось ограничиться лишь художественной прозой разностороннего мастера.

И в заключение еще об одной особенности этой книги. В Финляндии существует «Общество Ф. Э. Силланпяя», которое занимается охраной архитектурных и природных памятников, связанных с жизнью и творчеством писателя, пропагандирует его творчество, проводит семинары литературоведов и даже иногда выпускает книги, как, например, «Силланпяя в финской литературе», в которой собраны статьи исследователей творчества Силланпяя из Финляндии, Германии, Швеции, Англии, Венгрии… Увы, русского исследователя творчества Силланпяя не нашлось! Зная о наших трудностях с бумагой, «Общество Силланпяя» помогло найти спонсоров, и концерн «Кюро», бумажная фабрика которого находится в тех местах, где родился, жил и творил Силланпяя, подарил издательству бумагу, необходимую для выпуска этой книги. И здесь уместно выразить большую благодарность и «Обществу Ф. Э. Силланпяя», и концерну «Кюро» во главе с генеральным директором Каем Матикайненом за их бескорыстную помощь, а также доктору философии, известному исследователю творчества Ф. Э. Силланпяя Пану Раяла и Анни Хелене за советы при составлении сборника и консультации некоторых переводов.

Составитель

Геннадий Муравин

Как я стал писателем
(Отрывок из книги воспоминаний «Парень жил своей жизнью»)

Заниматься литературным творчеством я начал, будучи еще мальчишкой, неумелым учеником народной школы. Об этих начинаниях мне уже доводилось писать – ведь о таких вещах, по поводу которых невинный еще ребенок обращался с молитвами к Богу небесному и плакал горючими слезами, седобородый пожилой мужчина распространяется охотно и с легкостью. Мне, познавшему все перипетии писательства, доставляет теперь тихую радость то, что даже в нынешнем моем положении я еще помню обо всем таком. Помню то спокойное, тихое мартовское воскресенье, когда на заходе солнца я, десятилетний, сидел рядом с крепкой, здоровой батрачкой-скотницей на краю ее кровати и слушал, слегка потрясенный, как она читала в «Аамулехти»[1]1
  «Аамулехти» – выходящая в Тампере на финском языке влиятельная ежедневная газета. (Здесь и далее примеч. перев.).


[Закрыть] длинную статью, в которой трогательно рассказывалось о примулах Хилье Лийнамаа. «Маленькая при-му-ла ве-рис…» – запиналась служанка, произнося латинское название, и я таращил на нее свои большие карие глаза.

Следующим эпизодом на этом пути вспоминается, пожалуй, та несчастная история с К. Э. С. Я послал в детский журнал «Който» свою стряпню и в вечерней молитве умолял, чтобы она им там приглянулась, но… не приглянулась. Помнится, то были стихи о трезвости и религиозно-мечтательная проза, но эта Алли Трюгг-Хелениус не удостоила их вниманием. А я в здании народной школы в Хайкиярви Суоя, будучи учеником «тети» Аманды Унто, сильно волнуясь и немного дрожа, листал и перелистывал новые номера «Който». Но на страницах не было того, что я искал, просто не было. Пока… вот… пока там не оказалось одной заметки, под которой стояли инициалы: К. Э. С. Глаза мои уставились на эти заглавные буквы. Ведь я же был Ээмиль Силланпяя, да еще Кансакоулулайнен[2]2
  Кансакоулулайнен – ученик народной (начальной) школы.


[Закрыть]. Итак, К. Э. С. был не кто иной, как я. Тот самый, кто написал сей опус, заполнявший целую страницу. Я столь сильно суетился по этому поводу, что и мать стала о чем-то догадываться, а вскоре увидела и саму публикацию. Ее старые глаза тепло заблестели. И вот уже фартук полетел на спинку кровати, ладони слегка пригладили покрасневшее лицо перед зеркалом, и… легко заводящаяся бабенка уже семенила наискосок через двор, к школе, держа в руке ту историю, подписанную «К. Э. С.»

Затем, когда учительница тоже увидела эту публикацию, она, наверное, почти догадалась, что означает подпись. И особенно буква «К». Возвращая Мийне[3]3
  Мийна Силланпяя – мать писателя.


[Закрыть] журнал, она, разумеется, как-то оценила все это. Спустя несколько минут уже на школьном дворе учительница спросила у меня насчет этого дела, и особенно насчет этого злосчастного «К». Вот и пришлось ей объяснить, что это означает «Кансакоулулайнен», после чего учительница посмотрела на меня немного отчужденно и многозначительно.

А затем появилось и «Ф. Э. Силланпяя» – полностью, окончательно исключив любую возможность неверного истолкования. И появилось это там же, в «Който», и подписался так я сам. Но тогда я уже был учеником 1-го класса Финского реального лицея в Тампере, и на той странице в «Който» была бросающая в дрожь история об одном химическом соединении, которое записывается С₂Н₅ОН, о таком соединении самих по себе скромных и невинных элементов, которое оказало потрясающее воздействие на духовно-физическое состояние некоего тампереского плотника. По дороге в лицей я видел этих плотников, обшивающих досками распивочную, а позже – одного из них, здоровенного мужика, шлепнувшимся ничком о землю и оставшимся так валяться на тогдашней улице Ууделлакату, которую, насколько я знаю, переименовали впоследствии в Сатакуннанкату. Тот мужчина, будучи сильно «под мухой», пошел было, пошатываясь, по безлюдной улице, но свалился наземь и не сразу смог подняться. Так выглядели удручающие последствия употребления алкоголя. И под его воздействием, наряду с воздействием и других факторов, Ф. Э. Силланпяя и вступил в финскую литературу. То был поистине первый шаг – весьма возможно, что и ошибочный.

И затем однажды – уже старшеклассником – я оказался «летним сотрудником»[4]4
  На период летних отпусков штатных репортеров и корреспондентов редакции нанимают временных сотрудников – молодых людей, пробующих силы в журналистике.


[Закрыть] редакции «Аамулехти» в Тампере. У меня были приятельские отношения – почти что платонические – с дочкой некоего русского торговца, – вот я и устроился на лето в городе, в редакции. В тот самый период, насколько помнится, в одном из воскресных номеров «Аамулехти» были опубликованы какие-то мои стихи. И одна уважаемая, интеллигентная дама, будучи в гостях в доме, где я тогда квартировал, высказалась по их поводу. Она судила несколько свысока, и это несколько гасило мое литературное рвение. Вот и все, что сохранилось в моей памяти.

В конце мая 1908 года я стал студентом. Как и в другие периоды моей жизни, я и теперь продолжал предаваться тому же туманно-зыбкому пороку, или же сохранял свою предосудительную привычку, можно назвать это и так. Ибо в высшей школе я возился с пробирками и ретортами, но в то же самое время в печатном органе под названием «Хельсингин кайку», насколько помнится, появилась моя новелла под названием «Свадебная ночь» – не больше и не меньше. И в ней, как я помню, молоденькая невеста, вернее уже новобрачная, отдает то, что она могла дать именно в эту свадебную, первую брачную ночь, но не своему мужу, а другому мужчине. Все это, представьте, было напечатано в нашем любимом отечестве, на нашем прекрасном родном языке и в весьма уважаемой газете!

Какое-то время спустя проводился конкурс рассказов, когда не сочли возможным выдать целиком одному высшую из обещанных премий, а разделили ее сумму поровну, и я, таким образом, оказался одним из двух обладателей половин той премии. А затем и от корпорации – Корпорации хямелесцев[5]5
  Землячество выходцев из губернии Хяме.


[Закрыть] – я получил маленькую поощрительную премию как раз в тот критический период жизни, когда учеба была вроде бы оставлена, но и ничем другим я тоже еще не стал.

А позже, после тяжких материальных и глубоких душевных потрясений и падений и других поэтических вещей, случившихся в моей жизни, я, проучившийся пять лет в высшей школе и полностью деградировавший, окончательно вернулся в Тёллимяки, в избу моих родителей, обнищавших и захиревших. Произошло это в канун Рождества 1913 года.

Было уже восемь часов вечера, но оказалось, что я еще могу похлестаться веником в сауне – меня продолжали ждать даже так невозможно поздно. И я парился один в этой маленькой сауне, где позже провел так много благоговейных мгновений. Я сидел на невероятно маленьком полке спиной к каменке, слушал, как громкое шипение воды, переходящей в пар, становится как бы едва слышным всхлипыванием и в конце концов превращается в жаркое безмолвие. Там было самое подходящее место для размышлений о закончившихся блужданиях и начала подведения кое-каких итогов. Туда прокралось, набиваясь в товарищи, важное, второе «я» мужчины. В память возвращалось далекое счастливое детство, и не как умозрительное воспоминание, а как непосредственное ощущение. Согревающееся тело, казалось, возвращается в чисто мальчишеское состояние. Тот мальчишка, бывало, бежал из сауны прямо в кровать, под одеяло, и сворачивался клубочком, – в удобнейшей в мире позе, как некогда – в тихие, вневременные недели до рождения…

Я понял яснее, чем за несколько часов до этого, что годы молодых блужданий окончательно завершились, что приходит пора мужской зрелости. Меня затребовала обратно здешняя непритязательная жизнь, дух которой как бы сгустился в этом паре сауны в канун Рождества. Там как бы открылись и проявились те жизненные силы, которые все время таились в ожидании и теперь обрели возможность взяться за меня.

Однако поскольку родители были в положении незавиднейшем, то перед сыном возник немой вопрос: а есть ли у господина кусок хлеба? К моему глубокому потрясению, которое мне все же удалось скрыть, матушка с ее горячим сердцем обо всем догадалась и окутала меня своим сочувствием, но проблемы это решить не могло. Для жизни тут требовалось молоко и хлеб, картошка и дрова, а самоотверженной любви, даже самой утонченной и поэтической, тут было недостаточно.

Я до сих пор ломаю голову и не могу никак понять, каким чудом в то время жили там, в Хямеенкюро, в лачуге на Хейниярви, и сводили концы с концами. Правда, избенка стояла на землях, принадлежащих родственнику, зажиточному хозяину, и Прансу с Мийной кое-что там делали, суетились, но в хозяйственных делах там с родством не больно-то считались – разве что хозяин устраивал с помощью Прансу и Мийны кое-какие интимные дела, за что им иногда перепадал какой-нибудь мешок зерна или воз дров, но это было негусто. Атмосфера в семье часто бывала ненастной.

Как я уже когда-то рассказывал, находившимся там неподалеку большим государственным ведомственным домом распоряжался бывший студент, отпрыск рода, известного деятелями культуры, и мы вскоре успели немного подружиться, в результате чего нередко проводили время от заката до восхода солнца, что давало повод при моем возвращении домой маленьким словесным перепалкам в родной избушке. И как-то мой отец сказал между прочим: «У того, другого, хотя бы дом есть – покуда он в нем хозяйничает, – но у тебя-то нет ничегошеньки». На что вернувшийся домой сын пробурчал: «О чем это старик там толкует?..» Но именно тот обмен репликами дал сыну начало первой принесшей ему успех новеллы, которую он назвал «Из лона родного дома», подписал «Э. Сювяри» и на последние пенни отправил почтой в тогдашнюю «Ууси суометар»[6]6
  «Ууси суометар» – газета, одна из крупнейших в Финляндии, впоследствии переименована в «Ууси Суоми».


[Закрыть].

Если бы это было возможно, то с большим удовольствием я бы заново пережил вновь то душевное волнение, которое испытал тогда. Возникшее вначале напряженное ожидание длилось дня два, не дольше, затем довольно скоро – насколько помню… в Хейккин день[7]7
  19 января – день Хейкки и Хенрика.


[Закрыть] 1915 года – в «Суометар» была напечатана подвалом та новелла, написанная Э. Сювяри. Деньги оттуда, известное дело, тоже прибыли без особого выцарапывания, и гонорар оказался, вопреки моим ожиданиям, изумительно щедрым. Последствия таких событий для моей души – принимая во внимание состояние, в каком я находился, – угадать нетрудно. Я отдал матери полученные деньги и уговаривал ее слегка освежить на них обстановку в доме. А перед собой положил новую бумагу и написал второй рассказ, теперь уже гораздо увереннее, чем «Из лона…». Его напечатали так же скоро и красиво, и гонорарные деньги пришли «будто с конторской полки», как говорят в Хямеенкюро. Словом, жизнь моя, как выражаются в подобных случаях, сделала порядочный рывок вверх. Опись хлеба насущного, согласно катехизису, начала проясняться и укрепляться, и в моих рассуждениях, и в выражении моих глаз появилась энергичность, вполне естественная для мужчины в таком возрасте. Ее еще усилило незабываемое событие. Господин, подписавшийся «Э. Катила», ответственный секретарь «Ууси суометар», написал мне, что некоторые люди в его ближайшем окружении, причем люди весьма критичные, согласны с его мнением. Осмелюсь сказать, что это письмо означало в моей жизни решительно много. Напевая себе под нос, я шел по весеннему шоссе и в качестве бывшего биолога, превратившегося теперь в поэта, принимал ту лавину восхвалений, которые возносил мне на каждом шагу животный мир. Итак, жизнь моя не была пропащей. Бумага и ручка – не самые дорогие орудия труда, денег теперь было столько, что там, в Тёллимяки, мы – Прансу, Мийна и их Ээмиль – уж как-нибудь сведем концы с концами.

Итак, продолжим!

Следующей вехой на моем успешном литературном пути было событие, которым я могу особенно гордиться, даже больше, чем всеми полученными мною премиями. Мне захотелось для вящего юмора сделать паузу, откашляться, прежде чем скажу то, что собираюсь сказать: событие было воистину грандиозным, ибо я оказался тем финноязычным писателем, к которому первым обратился издатель. То есть не я подыскивал себе издательство, а издательство само нашло меня, к тому же старое и престижное – «Вернер Сёдерстрём» из Порвоо. Тогдашний его директор-распорядитель, который зря распоряжений не давал, пошел так далеко, что велел кому-то из подчиненных написать в редакцию «Ууси суометар» и узнать, кто такой этот Сювяри. Спросила ли у меня редакция разрешения раскрыть псевдоним – теперь уже точно не помню, но, как бы там ни было, по прошествии какого-то времени получил я из Порвоо письмо от старого доброго приятеля, Мартти Райтио, который был тогда в издательстве, в отделе художествен ной литературы, «мастером», как титуловали всех господ этой конторы. Так титуловали уже и папашу Вернера, хотя, подобно всем этим «мастерам» моего времени, он имел на самом-то деле всего лишь звание студента. В том письме, присланном Райтио, говорилось, что его фирма обратила внимание на некоторые подвалы в «Суометар» и выяснила, что за «братец» скрывается под псевдонимом Сювяри. «Сёдерстрём», дескать, могла бы заинтересовать моя дальнейшая литературная продукция, и мне предлагается через него, Райтио, «вступить в отношения», и если таких вот проб пера, подобных опубликованным, у меня имеется и больше, то было бы хорошо мне прибыть, показать их и немного побеседовать.

И затем так получилось, что одним прекрасным вечером в поезде, идущем в Порвоо, сидел весьма обнадеженный господин, который совсем незадолго до того пребывал в отчаянии и не знал, как жить дальше. Прибыв в Порвоо и устроившись там, он на следующий день не спеша направился в высокочтимую мастерскую по производству книг и предстал перед ее немногословным, но вызывающим почтительные надежды господином «директором» Ялмари Янти.

(……)

Ярко светило солнце, когда я, представ перед издателем, назвался, изложил свое дело и рассказал также, что, помимо новелл, у меня находится в работе более крупное произведение. Он объявил, что готов издавать меня, но коль скоро дело обстоит так, то он надеется, что начнем с романа. И пока я буду его дописывать, они возьмут на себя заботу о моих денежных делах.

С той аудиенции я возвращался в глубокой задумчивости. И сразу же уехал домой.

Не помню уже точно, было ли затем что-либо достойное внимания, пока в один прекрасный день я вновь не оказался в Порвоо, в отеле «Сеурахуоне», на верхнем этаже, в угловой комнате со стороны двора, а передо мною были ручка, чернила и чистая бумага. И я вовсю писал «Жизнь и солнце». Писал в среднем по восемь страниц в день и вечером предоставлял Мартти Райтио подбадривать меня теми дарами, которыми угощал «Социс-магистр».

(……)

Вот так я дописал там «Жизнь и солнце». Директор-распорядитель читал готовые странички по мере их написания и только покашливал, но ничего не говорил. Когда же все было готово, он сказал, что, мол, мы это берем и вы получите обычный процентный гонорар, но выпустит книгу издательство «Кирья» в Хельсинки. Дело было в том, что «Сёдерстрём» обзавелся контрольным пакетом акций в вышеназванном издательском акционерном обществе и таким образом сделал его своим вспомогательным предприятием. Туда и отсылали те принятые, могущие иметь успех рукописи, которые в чем-либо не соответствовали параграфам устава самого «Вернера Сёдерстрёма», гласившим, что произведение не должно оскорблять религиозно-моральные и национально-патриотические чувства. А в «Жизни и солнце» та первая пара принципов была, похоже, не вполне соблюдена. Поэтому-то немногословный директор и объявил: дескать, мы упакуем рукопись в пакет и вы лично сможете отвезти его в Хельсинки и подписать там контракт – точно такой же, какой вы подписали бы и тут, хотя издателем выступит тамошнее «Кирья».

Директором-распорядителем хельсинского «Кирья» был Эйно Райло, и он позднее в каком-то фельетоне рассказал эту забавную историю: мол, приехал какой-то незнакомый молодой человек, выложил на краешек стола перед директором издательства рукопись, сказал, что это, дескать, для вас, и спустя пятнадцать минут вышел из кабинета с готовым контрактом и даже деньгами в кармане.

Но я помню, что Райло еще сказал при этом: «Однако тут имеется поручительство епископа». И рукопись была отправлена в набор.

Маленькие добрые превратности судьбы – так можно охарактеризовать ту цепь событий, благодаря которым я сделался писателем.

Poika eli elämäänsä

Перевод Г. Муравина