Текст книги "Люди в летней ночи"

Автор книги: Франс Силланпяя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)

Девушка все чаще поглядывала в ту сторону, откуда ожидали появления новой власти, случалось, забывала и о работе, так что хозяйка смогла сказать: «Ты так то и дело смотришь в ту сторону, будто ждешь оттуда большого блаженства».

Вот так и в тот вечер, когда с промежутком в полчаса на хуторе побывало два отряда, не знавших один о другом и требовавших лошадей, саней и возчиков, из чего можно было заключить, что на фронте дела плохи, – так и тогда Силья стояла в северной части двора. И она даже пошла в ту сторону, куда устремлялись все ее чувства. И услышала, что кто-то движется, крадучись, в сумерках по дороге. Человек остановился за поворотом дороги. Остановилась и Силья, но затем сделала еще несколько шагов вперед. «Это Силья, да?» – спросил низкий взволнованный голос, показавшийся ей знакомым. Услыхав ответ, мужчина подбежал к ней и заговорил торопливо, тяжело дыша:

– Фронт под Куускоски прорван – красные бегут – некоторые попали в руки белых, и их уже небось расстреляли. Я не могу убежать далеко – коль дома дела так плохи – лишь бы этот худший момент переждать, а там, может, и останусь в живых. Мне бы только надо теперь побыть какое-то время вблизи дома – но они застрелят меня, если найдут, потому что я был возчиком утех, которые убили этого хозяина Куркелу, – но я ведь ничего не делал, только правил лошадью, ты же знаешь и можешь подтвердить это – ты же видела, как я возвращался той ночью… Слушай – я схоронюсь в старом сарае Киерикки, под сеном – сходи, Силья-золотце, скажи Эмме, чтобы она каким-нибудь образом прислала хлеба и горячего молока туда к двери, уж я оттуда заберу… Ты же сделаешь это, ты добрая, и ты же знаешь меня, и если я как-нибудь спасусь, век тебя буду помнить… А теперь пойдем побыстрее, пока тебя не хватились и не начали искать…

Подавляя в себе страх, которым он был охвачен, этот прежде столь жизнерадостный торпарь пошел впереди, останавливаясь и прислушиваясь. Когда приблизились к хутору, он велел Силье идти первой, будто она никого и не встречала.

Это была известная теперь «ночь бегства». И затем наступил следующий день, когда в Киерикке и во всей деревне не было ни одного красного и ни одного белого солдата, и тогда жителям, оставшимся на месте, было страшнее всего. Никто не осмеливался и носу высунуть из дому. Однако же видели, как хозяйка Куркела, одетая во все черное и со сдерживаемой злобой на высокомерном лице, ехала в село, где церковь. «К белым рванула, поскорее сообщить, что мужа убили и обо всем, что происходило в округе во время красных». Куркелиху видела и хозяйка Киерикка и почувствовала, как где-то в глубине души противно екнуло. Ведь и она была такой же хозяйкой хутора, но Куркелиха, сидевшая в санях, в которых обычно ездили в церковь, держалась в тот миг словно была из другого сословия.

Едущую хозяйку Куркелу видела и Силья. Через несколько минут, никому не сказавшись, девушка пошла в Телиниеми и тихонько сообщила там Эмме, что просил передать ей ее муж. Атмосфера и дела там были отчаянными, о чем и упомянул Телиниеми Силье там, на дороге. Эмма, жена его, дохаживала последние дни на сносях, а один из старших детей был болен дифтеритом. Плача, жена Телиниеми обещала сделать, что сможет, и благодарила Силью, осмелившуюся оказать такую услугу.

_____________

Вскоре после этого посещения Телиниеми Силья угодила почти в такую же ситуацию, в какой была семь недель тому назад, после той вечерней «прогулки», когда она проводила тех двух таинственных молодых мужчин. Видать, деревня, в которую входил и хутор Киерикка, не могла долго находиться в столь пугавшем всех состоянии покоя, когда не слышно ни выстрела и даже не видно ни одной винтовки. Передовые отряды белых заняли вскоре дом Ринне, и затем все достопочтенные хозяева хуторов Маханалы поспешили туда объяснять им ситуацию, жаловаться на реквизицию продуктов и доносить на наиболее активных местных красных, сообщая, где те живут и где могут прятаться. Те северяне с красными от весеннего ветра лицами, похоже, не слишком придавали значение жалобам на материальный ущерб, но услыхав об убийствах, совершенных красными, они сделались повнимательнее. И если какую-нибудь бабу называли особенно языкатой подстрекательницей, сразу отправляли двух мужчин ловить ее и везти в село, где церковь. Риннечиха хотя и ушла вместе с мужем из дому, но не слишком долго следовала за ним, а вернулась обратно и угодила прямо с дороги в арестантскую в селе.

Сразу же по прибытии отрядов белых им донесли об убийстве хозяина Куркелы и что, по крайней мере, Телиниеми был с теми, кто ездил убивать. А проводником у них, очевидно, была служанка из Киерикки по имени Силья, которую видели той ночью в штабе, и только утром она шла оттуда с одним известным красным. Так отряд белых первым делом отправился в Телиниеми, где все было тщательно обыскано. Оттуда поехали в Киерикку, однако там по тому же поводу успела уже побывать другая группа, представлявшая белых.

Многие хозяева, ведшие себя при красных весьма смирно и даже лебезившие перед предводителями красных, сделались теперь самыми усердными «чистильщиками» округи. Они быстренько обзавелись белыми повязками на рукавах и оружием и, сунув ружье под мышку, вдвоем-втроем или позвав с собой чужих солдат, прочесывали торпы и хибарки. Так и тот хозяин, к которому заходили Силья и Манта, покинув Сийвери – хозяин Сантала в сопровождении двух хмурых северян принялся усердствовать в этих делах, несмотря на некрасивые записи о нем самом в приходской книге.

И похоже, у Санталы был к Куркеле свой интерес, поскольку он с особым пылом принялся расследовать убийство. И мимо его ушей не пролетел тот совершенно нелепый слух, будто служанка Киерикки Силья была проводницей в той ночной кровавой поездке, – утверждение особенно бессмысленное, ибо ведь знали наверняка, что возчиком был Телиниеми – местный уроженец, а стало быть, никакого проводника и не требовалось. Однако же Сантала примчался в Киерикку и начальственным тоном, усвоенным им в последние дни, потребовал Силью. «Зачем она понадобилась?» – спросил хозяин. «Да уж нужна, разобраться маленько, как она отвела убийц туда, в Куркелу», – повысил голос Сантала.

– Никаких убийц она никуда не водила, – сказал хозяин Киерикка грубым голосом. Хотя его хутор не был из числа главных в волости, но род имел все же незапятнанную репутацию, и Киерикка все время помнил об этом, разговаривая с Санталой, и пользовался соответствующим дерзким тоном и словами.

– Все нам известно, – сказал Сантала с подчеркнутой многозначительностью и глядя свысока. – Эта девчонка той ночью была в штабе Ринне.

– Да, была, на допросе была, поскольку помогла в тот вечер двум белым перейти фронт.

– Помогла им, вероятно, оказаться в штабе Ринне, так что их по дороге убили. Думаешь, не известно, куда ты велел Силье вести их отсюда. Известно и то, что ты дал штабу корову, чтобы они заступались за твой хутор – или то свинья была.

Киерикка с руганью и грубыми выражениями стал напоминать Сантале его прошлое, к чему тут же подключилась и хозяйка, обратившись к присутствовавшим чужим солдатам:

– Да вы нипочем не пошли бы с ним, если бы только знали, что он такое, но вы ведь издалека и не знаете – о нем такие записи в церковной книге, что пересказывать вам их – только рот пачкать; уж эта семейка Сантала здесь известна.

– А ну, баба, заткнись, а то получишь пулю в лоб! – крикнул немного сконфуженный Сантала.

– Только не из твоего ружья! – взорвалась хозяйка и действительно принялась выкладывать содержание церковного свидетельства Санталы.

В этот момент туда пришла Силья, и Сантале удалось перевести внимание всех на нее.

– Ага, Силья, пойдем-ка теперь в село, где церковь, дашь там отчет о своих похождениях! – пронзительно крикнул Сантала.

– С большим удовольствием, если только хозяин позволит. Я как раз жду знакомых с той стороны.

– Не хитри, девка, сама знаешь, где твои знакомые, раз уж привела их в штаб Ринне!

Солдатам, пришедшим с Санталой, начала надоедать эта перебранка. Они уразумели, что добровольное усердие Санталы, возможно, не так уж бескорыстно и что в этом деле не все ясно. Они коротко приказали Силье и хозяину следовать с ними в штаб к церкви. Хозяин запряг лошадь, посадил с собой в сани Силью, и с ними сел один солдат с винтовкой, другой вместе с Санталой ехал следом.

– Да-а, и если случится, что эти молодые господа, которых ты, Силья, тогда проводила, действительно окажутся там, то этот Сантала – борода в соплях – получит по носу в придачу ко всему прошлому! – крикнула хозяйка, когда сани уже тронулись.

– Слышь, хозяйка, придержала бы язык-то, – строго сказал один из северян, и хозяйка сразу шмыгнула в дом.

Как раз возле сенного сарая северянин спросил у хозяина:

– А не знает ли хозяин, куда девался этот Телиниеми?

Казалось странным и жутковатым, что задавший вопрос человек с ружьем, пришедший сюда за сотни километров, придает такое значение какому-то жалкому торпарю, о котором он никогда раньше и понятия не имел.

– Я про других не знаю, но он небось убежал вместе со всеми ними, – ответил хозяин.

День занялся солнечный, красивый и теплый. Снег таял буквально на глазах, и чем ближе подъезжали к центру волости, тем хуже становился санный путь. На площади у церкви были видны уже и телеги. По дороге сюда то и дело проезжали мимо часовых и патрулей, к которым Сантала из задних саней громким голосом обращался с разными вопросами и замечаниями: «А красных не видно? У нас тут, на передних санях какие-то, не поймешь какого цвета». Затем они проехали дом, в котором держали арестованных красных. За домом был лесок, и там производили казни днем и ночью.

Впереди мужик правил лошадью, запряженной в телегу, которая издали казалась груженной еловым лапником. Лошадь шла шагом, и поскольку дорога была уже сплошной слякотью, ехавшие из Киерикки вскоре нагнали эту телегу.

Оказалось, что нагружена она вовсе не лапником, а он лишь прикрывает груз. Задок телеги был забрызган кровью. Взгляд Сильи уперся в это, и постепенно до нее дошло, что было там, на телеге. Незаметно для себя она уже издалека следила за движением этой телеги, едва та только показалась из лесочка за домом, служившим тюрьмой. Но то, что глаза ее различили под ветками, сознание ее отказывалось воспринимать. Там виднелась юбка, которую Силья вроде бы видывала раньше. Правил телегой Тааветти Каннусмяки, кроткий бобыль, женатый на бездетной бабе, усердный и бережливый, которого хозяева очень привечали за то, что он не вмешивался ни в какие «идеи». Теперь ему поручили такое особое задание.

Силье не долго пришлось строить страшные догадки. Сантала вскоре громко объяснил все, а Тааветти Каннусмяки вежливо и тихим голосом помогал ему. Сантала вылез из своих саней и подбежал к телеге.

– Иди, Сильи, сюда, посмотри-ка: тут твоя подруга из штаба – Риннечиха, уже на нуги в идеальное государство. А кто это там еще? – спросил он тут же у Каннусмяки.

– Это Кивиляхти, – ответил Тааветти серьезно.

– Ага, в конце концов и эта лиса в капкан попала – больше ко мне не явится быка отбирать.

Хозяин Киерикка испытывал сильное отвращение, но он все же не сказал ни слова, лишь громко прокашлялся. Похоже было, что и сопровождавшим их солдатам это надоело, они принялись понукать лошадей.

В комендатуре была толкотня, разные люди желали попасть в заднюю комнату и стояли в очереди. Лица у всех были какие-то напряженные, каждый считал свое дело особо важным и срочным, и все эти дела были весьма необычными. Иной хозяин спешил высказаться в защиту своего красного торпаря, одна баба желала выяснить, не осталась ли там-то и там-то после бегства красных такая-то штука ткани, и если осталась, то это ее. В передней у двери сидел молодой человек с винтовкой, а на поясе у него висела «лимонка». Он был хозяйским сыном, которому удалось перейти через фронт к белым и, участвуя в боях, вернуться с ними. Его расспрашивали теперь несколько знакомых, на лицах которых было почтительное и почти умильное выражение.

И вот теперь тут оказался и хозяин Киерикка со своей служанкой и все время моргающий Сантала с белой повязкой на рукаве. Киерикка считал ситуацию для себя достаточно щекотливой и охотно воспользовался вопросом ждавшего в очереди знакомого, по какому делу он тут, чтобы громко ответить: «Да я и сам не знаю – все из-за этого чокнутого Санталы».

У Сильи на скулах от волнения горел румянец и под ресницами влажно, болезненно поблескивало. То странное ожидание, становившееся в последние дни и ночи все более волнующим, сейчас, в центре событий, вдруг будто делось куда-то. Она не могла представить себе, что встретит Армаса здесь, в такой обстановке. Если она и хотела в этот миг пожелать чего-то, касающегося его, то лишь то, чтобы Армасу не пришлось увидеть ее стоящей в этой очереди. Он виделся ей где-то далеко, с красиво вскинутой головой и поднятой для приветствия рукой, где-то там, откуда ему особенно хотелось бы пойти навстречу Силье, чтобы уйти вместе с нею куда-то… опять в новое лето, прочь от этих человеческих запахов и этих дорог, по которым везут трупы расстрелянных.

Странно, но она ни разу не вспомнила здесь о тех двух молодых людях, которым тогда, в вечерних сумерках, показала дорогу, – а ведь именно это и послужило причиной ее неприятностей. Но та дорога была совсем иной, чем эта, сегодняшняя, и когда тот, помоложе, поцеловал ее на пороге сенного сарая, она ощутила дыхание лета. Нет, нет, на этой дороге представить их было невозможно.

И, однако же, одного из них Силья встретила.

Комендант волости тоже не смог полностью разобраться в истории с хозяином Киериккой и его служанкой, вернее, у него не было сейчас времени заниматься подробным расследованием. Что касалось хозяина, то комендант был уверен: этот пожилой, серьезный владелец хутора не мог якшаться с красными, так что его и не стоило везти сюда, и комендант с укором прикрикнул на Санталу, продолжавшего бубнить насчет свиньи, которую отвезли из Киерикки в штаб Ринне. «Отвел и ты быка, только в Сантале этого не заметили – за быка сам хозяин остался», – вспылив, съязвил Киерикка. «Да, отвел, но только под конвоем». – «Какая разница». – «Ну, хозяин может идти домой, пока, а эту девчонку пусть отведут в арестантскую», – принял решение комендант и вызвал солдата. «Я и сам могу отвезти, все равно мимо ехать», – бормотал Сантала. «Приказ есть приказ!» – рассердился комендант.

Они уже вышли во двор и направились к воротам, ведущим на дорогу, когда им навстречу попался бодро шагавший господин в очках, в белой овчинной ушанке и голубовато-сером полушубке.

Офицер мимоходом взглянул на людей, которых солдат, похоже, вел туда, где держали арестованных, и тут же остановился. Он долго присматривался к Силье и наконец закричал: «Какого черта! Куда вы ведете эту девушку?» – «В тюрьму, по приказу коменданта, господин капитан», – ответил солдат, как положено. «Подождите минуту», – сказал офицер и поспешил к коменданту, но через парадную дверь, а не через общую. Еще минуту спустя сам комендант с непокрытой головой вышел позвать Силью и солдата обратно.

При этом неожиданном повороте событий лица обоих, как Санталы, так и Киерикки, вытянулись – у каждого на свой манер. Киерикка узнал в господине капитане одного из тех молодых людей, которым Силья показывала дорогу, и… он вспомнил, как обошлась с ними хозяйка. Черт его знает, как бы это теперь не обернулось неприятностями… да и свинью, пожалуй, отдали слишком милосердно, и зря он сказал, хотя бы и в шутку, мол, присматривайте уж за домом, коль получили свинью… Все это Киерикка успел вспомнит!., готовясь оправдываться, а Сантала вовсе растерялся, – господин капитан не обращал внимания ни на кого, кроме этой девчонки, которую он явно знал раньше и с хорошей стороны. И девушка может теперь ему нажаловаться.

Силья была единственной, которую встреча – все-таки! – обрадовала. Она сразу узнала в капитане старшего из тех двух мужчин – он тогда с ней не особо разговаривал, тот, другой, молоденький и пониже ростом, был гораздо общительнее. Но, похоже, и этот запомнил ее.

– Пройдемте там, через вестибюль, – велел комендант и скрылся в доме.

Поздоровавшись теперь с Сильей за руку, капитан сказал другим господам в штабе: «И такое сокровище вы гоните в лагерь для пленных… Советы этой барышни были хорошими и точными, и если бы тогда то обещание дал я, а пс мой товарищ, то теперь не оставалось бы иного, как предложить ей идти к попу, – но я к тому же и несвободен, увы. А Фредстрёму уже не выполнить своего обещания: он лежит с простреленной головой где-то между Тампере и Вилппулой… А тогда все висело на волоске, и черт знает, как бы все обернулось, не окажись тот старикан-красногвардеец возле ворот столь беспечным. Но он согласился покурить с нами, и тогда Фредстрём молниеносно схватил его же винтовку и проткнул старика штыком, как салаку. Тот и пикнуть не успел – рухнул на землю, а мы рванули вперед, словно за нами черти гнались… Но зато с белым часовым нам пришлось туго, он не хотел верить, что мы не разведка красных, и все хотел застрелить нас на месте, а потом – руки вверх! – так и вел нас под ружьем… Да-а… Но вот барышня в тот вечер нам помогла, еще раз большое спасибо… А эти мужики – кто такие? И разве это не хозяин того хутора? Конечно он; послушайте, у вас такая сварливая баба там, дома, вот кого бы притащить сюда, а не эту девушку, достойную медали, и если я выживу, она ее получит».

Снова началось разбирательство, и на сей раз Силья говорила гораздо больше, чем давеча. Она сперва подробно рассказала, как провожала тех двоих, затем о хозяйке и хозяине, что они, насколько она знала, не были замешаны ни в чем таком: свинью красногвардейцам действительно отвезли, но хозяину ведь заплатили за нее. Затем она рассказала обо всем, что пережила и слышала той ночью и в штабе Ринне, и возвращаясь оттуда. Высказала и свое мнение о Телиниеми, и… тут ей вспомнился сенной сарай… Она сбилась и на миг примолкла, так что Сантала уже успел сказать: «Ага-а!» Но тогда Силья, скрепив сердце, продолжала говорить, и все это ложилось тяжкими обвинениями на Санталу.

– А вы-то, собственно говоря, кто такой? – строго спросил капитан Санталу.

За Санталу ответил, слегка досадуя, комендант, на что капитан сказал:

– Не лучше ли будет Сантале вернуться в свою Санталу, или Ср…нталу, сидеть там и не высовываться!

– Да, Сантала может идти, если понадобится, вызовем.

– Но этот Телиниеми, он же порядочный человек, что с ним стало? – спросил капитан.

Кто-то предположил, что он, наверное, бежал с красными. Силья помалкивала. Затем расследование было закончено – Киерикке предложили полученные за свинью деньги сдать в фонд шюцкора, поскольку он все же как-никак имел дело с красными, а те обыкновенно отбирали свиней бесплатно. И тогда Силья попросила капитана поговорить с нею без посторонних.

– Я иду в ту же сторону, поговорим по дороге. Пошли.

Хозяин ехал в санях один, Силья и капитан шагали впереди. И только тогда, все еще смущаясь и колеблясь, Силья смогла рассказать о Телиниеми, про то, как у него дома и какой он сам добрый, жизнерадостный, и поклялась, что Телиниеми ну никак не мог участвовать в убийстве Куркелы. Она попросила капитана устроить так, чтобы Телиниеми смог без опаски выйти из своего укрытия, известного Силье.

Капитан смотрел на девушку с удивлением и без прежней теплоты.

– Этого я не могу обещать наверняка, это решит суд, но во всяком случае нужно, чтобы он вышел из своего тайника, иначе… – Капитан не закончил фразу, но Силья поняла, что имелось в виду. На глазах у девушки выступили слезы, и она продолжала умолять капитана сделать, что можно, чтобы снасти Телиниеми. В таком положении оказалась теперь Силья.

– Если подтвердится все, что вы о нем говорили, то не думаю, чтобы его жизнь была в опасности. Но и просто так его на свободу, очевидно, не отпустят. Я прикажу послать с вами двух солдат, которым вы покажете, где прячется Телиниеми, они приведут его сюда, а я заступлюсь за него в штабе. Иного я сделать не могу.

И он тут же начал действовать. Они уже подошли к лагерю для заключенных, капитан жестом подозвал к себе ближайшего часового и дал ему указания. Затем он остановил Киерикку, который как раз успел подъехать. Из дома в лагере вышли двое мужчин с винтовками, оба издалека, по виду северяне, оба с недобрыми лицами. По раскисшей дороге медленно двинулись вперед, лошадь с трудом тащила сани, полозья скрежетали по оголившемуся песку; иногда сани, дернувшись, устремлялись вперед, в тех местах, где на дороге был лед.

У хозяина с солдатами уже успел завязаться разговор. «Вам, здешним, надо бы – мы-то двинемся дальше – прочесать леса, там могут прятаться эти красные». – «Да они и сами оттуда выйдут, когда надоест», – сказал Киерикка. «Так-то оно так, но нечего их жалеть и оставлять там, зря только жрут». – «Но ведь и заключенные едят», – заметил Киерикка. «А никто не приказывает держать их в заключении», – хмуро сказал северянин, «И то – еще удерут», – добавил другой.

Это слыхала Силья, щеки которой все еще горели. К тому моменту успели проехать с четверть километра. Силья, сидевшая рядом с хозяином на облучке, ухватилась за вожжи и остановила лошадь, говоря, что ей неотложно надо к капитану, она забыла сказать что-то важное. И тут же пустилась бежать по дороге к лагерю, ее спутники не успели и рта раскрыть. «Ну, что еще взбрело на ум этой девчонке? Ишь разгорячилась!»

Силья нашла капитана и действительно заговорила с ним более пылко, чем раньше: «Не поеду я с теми солдатами за Телиниеми, они ужас что говорят и наверняка сразу его застрелят, как только он сдастся. Если сам капитан с нами не поедет, я тем мужчинам ничего не покажу. Была и ваша жизнь однажды в моих руках, и вы смогли сохранить ее, а теперь сохраните мне мою жизнь». – «Но ведь вашей жизни больше никто не угрожает». – «Нет, угрожает, потому что я не покажу, где Телиниеми, если капитан сам не поедет с нами и не даст честное слово, что Телиниеми хотя бы не застрелят, прежде чем все точно расследуют и поверят тому, что я сказала».

Молодой военный усмехнулся и поглядел на горящие щеки и сверкающие глаза девушки. Невозможно было подозревать это существо в каком-нибудь преступлении – и тайных сердечных дел тут быть не могло, поскольку речь шла о женатом торпаре. Капитан на миг задумался, потом сказан: «Ну, раз ты считаешь дело таким важным, придется, пожалуй, мне поехать, чтобы чем-то отплатить за свою жизнь. Подожди, я схожу, договорюсь».

В последних фразах офицер обращался к Силье на «ты». Лишь вернувшись, чтобы ехать, он заметил это и сам, усмехнулся и сказал, что, наверное, это душа подала знак, и поэтому он будет продолжать обращаться к ней так все то недолгое время, пока находится в ее обществе на этом свете. Когда они уже приблизились к поджидавшим их саням, взволнованная Силья еще раз остановила капитана, назвала ему имя своего летнего друга и, почти не поднимая глаз, спросила, не знает ли капитан чего-нибудь о нем. «Знаю лишь только, что в данный момент этот парень приближается к Выборгу, если он еще на ногах… Но что тебе до него?» Силья помедлила мгновение, прежде чем нашла подходящий ответ. «Он был тут минувшим летом», – сказала Силья, не поднимая глаз на капитана. Этот день был самым бурным в жизни Сильи.

Они подошли к санкам, в которых пять человек не поместились бы, поэтому капитан отослал одного солдата обратно и сам сел на его место. Так поехали в сторону Киерикки, но разговоров о прочесывании лесов больше не было. Время от времени капитан поглядывал на Силью, сочувственно улыбаясь, и она отвечала ему смелым и доверчивым взглядом. Киерикка и солдат были как бы уже другая компания.

Сани приближались к месту, о тайном жильце которого знала лишь Силья. Она почти дрожала от напряжения и заметила, что сама ищет взгляда капитана, в крайнем случае его руку. В воображении виделся уже счастливый вечер в избе Телиниеми… наверняка и ребенок выздоровеет. «Значит, будет так, как договорились?» – спросила она напоследок. Она была будто в опьянении, и хозяин посматривал на нее с подозрительностью и удивлением. «Ну конечно», – ответил офицер игривее, чем хотелось бы Силье.

Проехали еще сколько-то – пока перед сараем Силья не схватилась за вожжи и не сказала: «Тпруу!» Лошадь остановилась, Силья соскочила с сиденья и махнула рукой капитану, а пальцами подавали знак другим к молчанию. Затем она подкралась к сараю и зашептала: «Телиниеми, послушайте, Телиниеми, – это я, Силья, выходите – не бойтесь». Солома зашуршала, показалась рука, один сапог и наконец весь человек. Телиниеми смотрел, мигая и отряхивая с себя солому, затем он по очереди посмотрел на всех приехавших, увидел офицера и солдата со злым лицом и с белой повязкой на рукаве, увидел хозяина Киерикку и затем опять перевел взгляд на Силью. На долгий миг он остался совершенно неподвижным, и прежде чем кто-нибудь успел сказать что-то или сделать, выхватил из ножен финку, широко замахнулся ею и сказал, глядя на Силью с невыразимым презрением: «Значит, и ты пособница мясников, тьфу на тебя, баба!» Сильным рывком он перерезал себе обе шейные артерии и горло.

– Не надо, Бога ради, Телиниеми-золотко, вас не убьют! – закричала Силья, и капитан рванулся, чтобы остановить его, но было уже поздно. Сердце постепенно затихающими толчками выбрасывало кровь на солому.

– Пожалуй, он был все-таки виноват, – сказал капитан, глядя на последние конвульсии хрипящего тела.

– Нет, нет, не был, – ой, Эмма и дети! – запричитала Силья и, закрыв лицо руками, ни на кого не обращая внимания, побежала к дому. Польше ей не довелось увидеть ни капитана, ни солдата, который был там с ним. Они прямо оттуда, от сарая, поехали к себе обратно, и в тот же вечер пришел общий приказ, согласно которому фронтовые части двинулись дальше, к Тампере, где их еще ждали яростные бои.

И линия фронта сдвинулась с территории волости. Затем прошло еще две-три недели, и фронт как таковой вообще перестал существовать, Гражданская война окончилась, павшие были погребены. Но еще всю весну продолжалось расследование дел пленных и арестованных, и во многих лагерях еще шли расстрелы – бабахали винтовки, и тарахтели пулеметы карателей. Те же, кому посчастливилось, возвращались уже в родные места. Но смерть скосила многих пленных, они умирали от голода и даже от жажды – тем, кто вернулся домой, было о чем рассказать. Их рассказы о грубой жестокости перемешивались с находчивыми шутками, и в этой смеси удрученные люди пытались запрятать поглубже гнетущую их горечь.

_____________

Силья Салмелус, служанка в Киерикке, чувствовала себя так, словно она участвовала в том паническом бегстве и после этого отсидела срок в заключении. По меньшей мере еще два месяца после войны она пребывала как бы в оглушенном состоянии. Жуткие сновидения мучили ее, так что она частенько боялась заснуть. Сновидения чаще всего касались Риннечихи и Телиниеми и были порой кошмарными, особенно когда снился последний.

Силья так никогда и не смогла выяснить, как Эмма Телиниеми относилась к ней после того ужасного происшествия. На Эмму одновременно обрушилось несколько потрясений: сразу же за смертью мужа, мучительно задохнувшись, умер и ее ребенок. У нее оставались деньги, то было жалованье, полученное мужем в Красной гвардии, но, во-первых, сразу же был объявлен строгий приказ о сдаче таких денег в штаб белых, который все еще находился в селе у церкви. Во-вторых, когда Эмма Телиниеми, оказавшаяся в сильнейшей нужде, попыталась кружными путями все же воспользоваться этими деньгами, выяснилось, что это были банкноты, напечатанные мятежниками, а потому недействительные. Люди в то время всегда носили при себе, в кармане, список номеров и примет, по которым опознавали недействительные купюры. Это окончательно сломило волю Эммы, у нее начались роды, – возможно, преждевременные, – рожала она в одиночестве и чуть не умерла от кровотечения, настолько ослабела. В этом состоянии ее нашла соседка, не знавшая сама, как быть, она-то и позвала на помощь. Наконец прибыла сестра милосердия и сделала, что смогла: выхлопотала воспомоществование на бедных и вела себя героически. Но в волости было много таких же горемычных гнезд, куда эта добрая христианка должна была успеть, так что Эмме Телиниеми, несмотря на все, приходилось оставаться одной. И из-за слабости после родов она не вставала с постели гораздо дольше обычного.

Как раз в это время, однажды в воскресный полдень, Силья пошла к Телиниеми. Силье повезло, ибо случилось так, что сестра милосердия в тот момент отлучилась куда-то, и это дало ей возможность оказать помощь больной женщине. Болезни и удары судьбы в какой-то мере смягчили Эмму, она долго смотрела Силье в глаза, тяжело дышала, и голова ее при этом чуть дрогнула. Силья тоже остановилась и посмотрела, она как бы велела своим глазам смотреть на Эмму. И тут обе они заплакали, не успев еще словом коснуться той, потрясшей их обоих беды.

– Несчастная я, несчастная, – всхлипывала Силья. – Но я так сильно надеялась на того человека и что для Телиниеми будет лучше, если он выберется из ужасного положения, в котором очутился, и я была совершенно уверена, что его жизнь вне опасности. Э-эх, и почему я не догадалась сперва предупредить его.

– Нет, на них нельзя надеяться, Силья-золотко, – говорила Эмма, тяжело дыша. И ведь Силья помогла им перейти линию фронта, Тааветти знал ведь, что Силья тогда провела белых, но Силье больших неприятностей из-за этого не было, и эти самые мужчины, как раз переходя фронт, зверски убили старого Лехтимяки, что нес караул там, где дороги пересекаются. Нет, нельзя надеяться на тех, кто поднялся против бедняков и одержал победу. – Ой, несчастные мы все! – закончила свои причитания женщина и глазами, полными слез, уставилась на запеленутое дитя.

Однако же она охотно согласилась, чтобы Силья по ее указаниям взяла с веревки сохнущие пеленки и перепеленала ребенка. После обеда сестра милосердия вернулась, но при этом сообщила, что предстоящей ночью должна побыть у одной больной, у нее воспаление легких и как раз ожидается кризис. Тогда Силья заявила, что она придет сюда на ночь, после того как управится со всеми делами у себя на хуторе.

И она действительно пришла и дежурила всю ночь, старательнее даже, чем требовалось, пока не вернулась сестра милосердия. Но утром в понедельник, возвращаясь обратно в Киерикку, она была так слаба, что еле брела, сама не отдавая себе в этом отчета, пока вдруг не вздрогнула и остановилась. Слабость почувствовала она и в хлеву, во время дойки: она чуть не упала под ноги корове. Хозяйка заметила это и сказала, что Силья в услужении у Киерикки и не обязана оказывать остальным помощь, пусть о них заботится волость, она получает на это большие деньги… у человека, не спавшего всю ночь, ничего путного на работе не получится, «особенно если он такой слабенький, как ты».