Текст книги "Тайная жизнь непутевой мамочки"

Автор книги: Фиона Нилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Фиона Нилл

Тайная жизнь непутевой мамочки

Посвящается Эду

Каждая женщина – наука, которую можно изучать всю жизнь, а потом обнаружить, что так ничего и не узнал о ней.

Джон Донн

Находясь в одной постели, можно видеть разные сны.

Китайская поговорка

Глава 1

Глухой муж и слепая жена – всегда счастливая пара.

Вчера, ложась спать, я оставила свои контактные линзы в кофейной чашке. И что вы думаете, мой муж, в темноте не заметив, проглотил их ночью вместе с водой. Уже во второй раз в этом году!

– Говорю же тебе, они были в чашке! – возмущаюсь я.

– И ты хочешь, чтобы я помнил о всякой ерунде?! Имей в виду, на сей раз я не намерен вызывать у себя рвоту. Носи очки!

Том, взъерошенный, скрестив в защитной позе руки, сидит на кровати, на нем мятая полосатая пижама с оторванной верхней пуговицей. На мне – пижама в шотландскую клетку без пуговиц. Интересно, если вы оба начинаете спать в пижамах, не означает ли это начало или, наоборот, конец чего-то в ваших отношениях? Том тянется к прикроватному столику, чтобы сложить стопкой три книги, лежащие на нем, а чашку, в которой (увы!) были мои линзы, поставить рядом с книгами на точно таком же расстоянии, что и настольная лампа. Ему это удалось, и все предметы выстраиваются в ровную линию.

– Только я не понимаю, зачем ты кладешь их в кофейную чашку? Миллионы людей пользуются контактными линзами, но вряд ли кому-нибудь приходит в голову бросать нужные вещи где попало. Это своего рода вредительство, Люси! Точнее – риск! Ты же знаешь – ночью я захочу пить!

– А тебе не хочется иногда рискнуть? Немножко поиграть с судьбой, конечно, не причиняя вреда никому из тех, кого ты любишь? – цепляюсь к слову.

– Если бы подобные мысли отражали твои философские искания, а не количество выпитого спиртного с последующей амнезией, то я обеспокоился бы твоим умственным состоянием. И отнесся бы к случившемуся более сочувственно, если бы ты, в свою очередь, больше заботилась обо мне. Я говорю о медицинской помощи в экстренных случаях, – произносит он раздраженно.

– В прошлый раз она тебе не понадобилась, – бормочу я, быстро пресекая неминуемое сползание в ипохондрию.

Я не поддаюсь соблазну заметить ему, что в данный момент есть куда более насущные проблемы, включая необходимость вовремя привести детей в школу – сегодня, в первый день нового учебного года. И вдруг вспоминаю, как пару месяцев назад я уронила одну линзу на ковер. Я сползаю на пол и начинаю тщательно обследовать территорию со своей стороны. Без особого удивления под кроватью я обнаруживаю следующий набор: стекло, которое на прошлой неделе вынул из моих очков самый младший сынуля; недоеденное шоколадно-кремовое яйцо, пролежавшее здесь столько времени, что оно уже успело окаменеть; неоплаченную квитанцию за парковку – ее я поспешно запихиваю обратно под кровать.

– Ты должна соблюдать порядок, Люси, – говорит тем временем вышедший из себя супруг, не подозревающий о том, что я сейчас обнаружила буквально у него под носом. – Тогда жизнь станет намного проще. Кстати, почему ты не носишь свои старые очки? Ведь тебе не нужно больше ни на кого производить впечатление.

Он встает и идет в ванную, приступая к следующей части утреннего ритуала.

Лет десять назад, у истоков наших отношений, подобного рода высказывание было бы расценено как беспрецедентно возмутительное, за которым мог бы последовать полный разрыв. Даже пять лет назад, приблизительно на половине дистанции нашего семейного марафона, оно привело бы к серьезному разногласию. Сейчас же оно было не более чем примечанием к повествованию о супружеской жизни.

Поднимаясь по лестнице на верхний этаж, к детям, я размышляю о том, что взаимоотношения между супругами – это, в общем, резиновый жгут. Напряженность в нем вполне даже желательна, если вы хотите, чтобы его концы смыкались. Если же соединение слишком ослабло – все расползается. Есть браки, в которых супруги утверждают, что они никогда не ссорятся. Однако такие браки очень и очень часто распадаются, ибо превращаются в пустоту, где нет ничего, даже взаимных упреков. Если напряжение брачного жгута слишком большое – связь рвется. Но это вопрос равновесия. Проблема тут в том, что обычно ничто не предвещает близкой опасности и не сигнализирует: вот-вот баланс будет нарушен. На этой мысли я падаю.

Черт! Под моей ногой хрустнула модель «Лего», разлетевшись на мелкие части, вперемешку с игрушечными машинками. От фигурки какого-то воина отлетела рука. Лежа подбородком на верхней ступеньке, я замечаю блестящий крошечный меч – он застрял в завернувшемся крае ковра. Боевой доспех Джо из его «Звездных войн»! Он пропал месяца два назад при загадочных обстоятельствах – после того как рано утром наш непоседа, малыш Фред, провел тайную операцию в спальне брата.

Сколько часов я потратила на поиски этой штучки! Сколько слез было пролито из-за пропажи! На мгновение я прикрываю глаза и испытываю нечто близкое к чувству удовлетворения.

Но пора будить детей. Я останавливаюсь перед спальней Сэма и Джо и тихонько толкаю дверь. Сэм, старший, спит, занимая самую выгодную позицию, на верхней койке, Джо – на нижней. На полу я замечаю и третьего – Фреда. Чем не «клубный сандвич»? Не важно, сколько раз я возвращаю Фреда в его комнату ночью – он, как почтовый голубь, обладает врожденной способностью возвращаться, что приводит его либо в комнату братьев, либо на край нашей кровати, где мы частенько обнаруживаем его уже утром.

Я с умилением смотрю на своих спящих детей, и мои тревожные мысли уходят. Весь день сыновья мои носятся, бегают, и нет никакой возможности поймать мгновение, остановить его хоть на несколько секунд. Пока мальчишки спят, я разглядываю их: носы, щеки, царапины и веснушки. Я дотрагиваюсь до ладони Сэма, чтобы разбудить его, но вместо того, чтобы открыть глаза, он крепко сжимает мои пальцы. Я тотчас переношусь назад, к тому самому первому разу, когда он вот так же, совсем маленький, впервые схватил кулачком мой палец. Горячая волна материнской любви захлестывает меня, и я понимаю: ничто похожее больше не повторится.

Сэму почти девять. И вот уже почти два года, как я перестала брать его на руки. Он слишком вырос, чтобы сидеть у меня на коленях, и мне больше не разрешается целовать его на прощание у школы. Скоро он совсем отдалится от меня. Но все же тепло раннего детства останется в его душе, и из этого резервуара любви он сможет черпать в тревожные годы подросткового взрыва, когда увидит нас со всеми нашими недостатками. Сэм шевельнулся. Каким нескладным кажется его тело. Это из-за несоразмерно длинных конечностей – предвестников приближающейся юности. Судорожно вздохнув, я сознаю, что смотрю на остатки его детства. Уверена, что именно нежелание испытывать это горькое сожаление заставляет некоторых женщин рожать и рожать – тогда рядом всегда есть кто-то, готовый охотно принимать их любовь.

Первым пробуждается Джо, он спит чутко, как я.

– Кто поможет майору Тому? – спрашивает он, не открывая глаз, и у меня екает сердце.

Песни Дэвида Боуи, звучащие в нашем автомобиле по пути в Норфолк во время летних каникул, были огромным шагом вперед в мире, полном легкомысленных развлечений. Повествовательные качества текстов его песен развивают детское воображение, думали мы. И так оно и было. Но нам ни разу не удалось продвинуться дальше первого трека альбома «Чейнджес».

– Почему ракета бросила его? – спрашивает Джо, выглядывая из-под одеяла.

– Он отстыковался, – отвечаю я.

– А почему не было другого пилота, чтобы помочь ему? – не отстает сын.

– Он хотел остаться один! – Я глажу его по волосам. Пятилетний Джо очень похож на меня, у него такие же непослушные коричневые кудри и темно-зеленые глаза, характер же он унаследовал отцовский.

– Ракета оставила его одного?

– Да, но отчасти он сам хочет сбежать, – объясняю я.

Джо делает паузу.

– Мама, а тебе хочется когда-нибудь сбежать от нас? – очень серьезно спрашивает он.

– Временами, но только в соседнюю комнату,– смеюсь я. – Я не собираюсь выходить в открытый космос.

– А вот иногда, когда я с тобой разговариваю, ты меня не слышишь! Ты где тогда?

В этот момент сверху слезает сонный Сэм и начинает натягивать школьную форму. Я убеждаю Джо последовать его примеру. Фред, двух с половиной лет, останется неодетым до последней минуты – если его одеть, то, улучив момент, когда все отвернутся, он мгновенно все с себя сбросит. Я иду назад, в нашу ванную, к Тому – мужу, не майору.

Было время, когда его омовения меня завораживали, но даже притом, что они все еще замечательны в своей утонченности, близкие отношения притупили ощущение новизны. Короче, Том идет в ванную комнату и подготавливает все необходимое для бритья: помазок, пену и бритву – они лежат на маленьком столике возле раковины. Затем он открывает холодную воду – ровно на три минуты, а затем переключает свое внимание на горячий кран. Таким образом, уверяет он, ни капли воды не тратится впустую. Я обычно доказывала, что лучше действовать в обратном порядке, но моя метода отклонялась.

– Если что-то работает неизменно, зачем менять это, Люси?

Пока в ванну набирается вода, Том включает радио и слушает программу «Сегодня».

Процесс мытья интересен уже тем, что мой муж тратит безумное количество времени, намыливая губку. Частенько он при этом болтает. Но даже после того как мы прожили столько лет вместе, я все еще не всегда могу уловить момент, когда мое добродушное подтрунивание над ним будет выглядеть уместным. Если Тома перебить, он не ко времени впадает в дурное расположение духа, вывести из которого его не так-то просто. Вовремя же брошенная шутка делает его открытым и великодушным. Таким вот образом медленный танец нашего брака движется к совершенству.

Сегодня, роясь в ящиках шкафчика ванной, я пытаюсь объяснить Тому, что мои старые светло-голубые очки «Национальное здоровье» из ассортимента 80-х не те аксессуары, которые были бы уместны для сопровождения детей в школу, но он уже перешел в следующую фазу, которая предусматривает его полное погружение – за исключением кончика носа – в воду и пребывание там с закрытыми глазами в медитативной позе. Так он становится недосягаем даже для детского крика.

Я остаюсь сидеть на стуле – скрестив ноги, поставив локти на колени, подперев ладонями подбородок и разговаривая сама с собой, – этакая аллегория наших отношений.

Мысленно я переношусь назад, к той самой первой ночи, которую провела с Томом в его квартире в Шепард-Буше в 1994 году. Проснувшись утром, я решила незаметно выйти из спальни и прокрасться в ванную в поисках своей одежды. Не найдя ее там, я вернулась в гостиную, поскольку относительно четко помнила, что довольно-таки продолжительный период мы провели на софе, прежде чем оказались наконец в спальне. Но и в гостиной одежды не было. Я стояла совершенно голая. И неожиданно вспомнила, что Том упоминал о соседях по квартире. Опрометью бросившись в ванную – на цыпочках, чтобы никого не разбудить, – я начала терзаться вопросом, не было ли это своего рода неудачной шуткой с его стороны. Или же, несмотря на положительные качества, существовала и темная сторона его натуры, заставлявшая его всякий раз держать в плену женщину, которая переспала с ним в первое же свидание. Я тихонько вернулась в спальню и обнаружила, что Том исчез. И тут я всерьез запаниковала. Я позвала его, но ответа не было. Сняв с крючка на двери махровый халат, я завернулась в него и пустилась в розыск.

Снова войдя в ванную, я вскрикнула. Том был полностью под водой, с закрытыми глазами, совершенно неподвижный. Заснул и утонул, обожгло меня горькое чувство утраты. У меня больше никогда не будет секса с этим мужчиной – а это было так здорово! Потом я подумала, что надо бы позвонить в полицию и все объяснить. Но вдруг они решат, что я в этом тоже замешана? Все улики против меня. С минуту я подумывала о том, чтобы сбежать. Но как без одежды? Медленно, едва дыша, я подошла к краю ванны и стала смотреть на лежащего там мужчину, отмечая про себя восковой оттенок его кожи; затем, не удержавшись, я ткнула пальцем в мягкую ложбинку между его бровями – надо же было проверить, в сознании он или нет? Голова его глубже ушла под воду, а меня чуть не хватил паралич, когда Том схватил меня за руку – да так крепко, что побелела кожа.

– Господи, ты собираешься убить меня? – воскликнул «утопленник». – А я-то думал, тебе было хорошо со мной…

– Я решила, ты утонул, – выдохнула я, – Где моя одежда?

Он указал на комод, стоящий за дверью. Там и лежали мои вещи, аккуратно сложенные стопкой. Вчерашние трусики, любовно свернутые пополам, поверх лифчика, видавшего лучшие дни, и пара стареньких джинсов «Ливайс».

– Это ты сложил? – нервно спросила я.

– Внимание к мелочам, Люси, – ответил он, – только и всего!

И снова погрузился в воду.

Разговор был окончен, но никто не отважился бы утверждать, будто я не могла предположить, что с ним нас ждет. Ах да, в то утро нас ждала постель…

Пока он валяется в ванне, я чищу зубы и произвожу критическую инвентаризацию его тела, начиная с макушки. Волосы по-прежнему темные, почти черные, разве что слегка поредевшие– но это заметно лишь моему экспертному взгляду. Вокруг глаз борются за превосходство веселые и грустные морщинки. Небольшая хмурая складка между бровями – в зависимости от положения дел с его библиотечным проектом в Милане: она то становится глубже, то разглаживается. Подбородок несколько тяжеловат; Том много ест, когда волнуется. Меньше острых углов – везде живот и грудь стали более мягкими, но удивительно привлекательными. Я должна не забыть сказать ему это! Надежный мужчина, который обеспечивает комфорт и привычные любовные ласки, щедро черпая их из довольно обширного репертуара. Привлекательный мужчина, как говорят мои подруги. Голова его внезапно показывается из воды, и он спрашивает меня, на что это я так уставилась.

– Как долго мы уже знаем друг друга? – спрашиваю я.

– Двенадцать лет, – отвечает он, – и три месяца.

– А на каком этапе наших отношений мы оба начали надевать в постели пижамы?

Он тщательно обдумывает вопрос.

– Думаю, это произошло зимой 1998-го, когда мы жили на западе Лондона и, проснувшись однажды утром, увидели, что окно изнутри покрылось льдом. Ты тогда надела мою пижаму.

Он был прав, в первое время я исповедовала интимный и естественный принцип совместного использования вещей, который, как мне казалось, отражал глубину и широту наших отношений. Но спустя год нашей совместной жизни он усадил меня за кухонный стол и объявил мне, что не согласен, чтобы я и далее пользовалась его зубной щеткой.

– Ты знаешь, сколько у нас во рту микробов? Любой уважающий себя дантист скажет тебе, что у тебя во рту их больше, чем в заднице. Слюна передает все виды заболеваний!

– Я в это не верю, – возразила я, не зная, что еще сказать.

– Гепатит и СПИД передаются орально, – утверждал мой супруг.

– Но в любом случае ты их схватишь, потому что мы занимаемся сексом, – попыталась я призвать на помощь логику.

– Нет, если использовать презервативы. Если ты облизываешь свои контактные линзы, перед тем как вставить их в глаза, то можешь с таким же успехом обтереть их сначала о свою задницу.

Было ясно, что эта содержательная беседа вызревала в течение продолжительного времени. Я с ним согласилась, и подобных проблем больше не возникало. Хотя я по-прежнему пользовалась его зубной щеткой и облизывала свои контактные линзы, но никогда не делала этого в его присутствии, тем не менее, иногда вечером он проводил пальцами по щетинкам и подозрительно взирал на меня, видимо, задаваясь вопросом, почему они влажные.

– О чем ты думал под водой? – спрашиваю я его с искренним любопытством.

– Подсчитывал, сколько времени мы сэкономим, если будем насыпать в тарелки рисовые хлопья накануне вечером. Может быть, около четырех минут… – И вода снова сомкнулась над его головой.

Однако через секунду всплыла, и он сообщил – в качестве извинения за свою недавнюю вспышку, – что отвезет Фреда в его новый детский сад.

– Я действительно с удовольствием это сделаю, – добавляет он. – Кроме того, ты можешь не найти дороги.

И я рада, ибо знаю: хоть я и должна испытывать облегчение оттого, что Фред начинает ходить в детский сад и впервые за восемь лет у меня появится время для себя, сегодняшний день я проведу в слезах – мне жаль Фреда.

Так и есть. Спустя полчаса я обнаруживаю себя понуро бредущей по тротуару вместе с Сэмом в школу. Я обнимаю его за плечи и надеюсь, со стороны это выглядит естественной материнской лаской.

– Мы опаздываем? – спрашивает Сэм, уже зная ответ, потому что как раз в тот момент, когда мы собирались выйти за дверь, Джо, пробегая мимо кухонного стола, опрокинул пакет молока и облил себя и меня. Десять минут промедления. Несмотря на спланированную подготовку, заранее упакованные школьные завтраки, одежду, аккуратно сложенную на стульях, обувь, выстроенную парами у входной двери, завтрак, уже стоящий на столе, зубные щетки, с вечера положенные по обеим сторонам раковины, невозможно предотвратить внезапные осложнения. Чтобы прийти в школу вовремя, все действия должны быть отрегулированы так же точно, как управление воздушным движением в Хитроу: любое незначительное отклонение может привести к сбою всю систему.

– Ничего страшного, – говорю я.

Меня чрезвычайно озадачивает одно обстоятельство: я легко составляла блок главных событий для программы «Вечерние новости» менее чем за час, но совершенно не в состоянии справиться с проблемой утренних сборов своих детей в школу.

Кажется невероятным, что я могу обеспечить приезд членов кабинета министров поздно вечером в студию, чтобы они были «поджаренными» Джереми Пакеманом. Но не могу уговорить своего младшего сына не стаскивать с себя одежду.

– Бог больше, чем карандаш? – спрашивает Джо. Для своих пяти лет он задает слишком много вопросов. – Если не больше, то его ведь могут съесть собаки?

– Только не те, которые ходят по этим улицам, – ободряюще заверяю я. – Эти собаки очень воспитанные.

И это правда. Мы тащимся по территории с самым высоким налогообложением на северо-западе Лондона. Здесь нет стриженных «под зубило» мальчиков с бледными одутловатыми лицами, выгуливающих питбулей. Нет контор «Уильям Хилл». Нет рулетов из индейки. Нет подростковой беременности. Здесь в ходу званые обеды.

Сегодня первый день нового учебного года, и на всех школах подняты флаги. Дети идут учиться, а сердобольные родственники торопливо, словно в последний раз, пихают в их зазевавшиеся рты кусочки тостов, горсти хлопьев из разноцветных баночек и коробочек.

Мое зрение ослаблено близорукостью до уровня восприятия наиболее ярких штрихов действительности, наподобие импрессионистических мазков, и по дороге я вспоминаю один момент две недели назад на побережье Норфолка, когда я стояла на берегу Северного моря, в шерстяной вязаной шапке, натянутой до бровей, и укутанная в шарф, замотанный вокруг шеи и доходящий почти до глаз. Восточный ветер, не типичный для этого времени года, дул мне прямо в лицо, заставляя глаза слезиться. Мне приходилось непрерывно моргать, чтобы хоть как-то прогнать туман. Как будто смотришь сквозь мутную призму. Едва лишь мне удавалось сфокусировать взгляд на чайке или особенно красивом камне, картина тут же разбивалась на хаотичное нагромождение различных очертаний и красок. Это меня поразило, потому что это было в точности похоже на то, как я сама ощущала свою жизнь. За эти годы я словно распалась на мелкие частички, одна другой меньше. Теперь, перед лицом перспективы трех свободных дней в неделю, я думаю о том, что настало время восстановить целостность свою и окружающего меня мира, вот только я уже не помню, как все эти кусочки сложить вместе. Есть Том, дети, моя семья, друзья, школа – но все это разрозненные элементы, и нет единого целого. Где-то в водовороте домашних дел я действительно потеряла себя. Я знаю, откуда пришла, но не понимаю, куда иду. Я пытаюсь уцепиться за самую большую картинку, но не помню, какой она должна быть. Восемь лет назад я оставила работу, которую любила, – режиссера программы телевизионных новостей. Оказывается, тринадцатичасовой рабочий день и материнство – вещи малосовместимые. Кто бы ни убеждал меня, что работать полный рабочий день и иметь детей равняется тому, чтобы иметь и то и другое одновременно, был не очень силен в математике. Всегда оказывалось, что чего-то не хватает. Включая остаток нашего счета в банке, который не менялся в лучшую сторону, поскольку мы платили няньке. И, кроме того, я очень тосковала по Сэму.

Восстановительные задачи – дело не одного дня и, может быть, года. А вот то, что я должна сделать прямо сейчас, видя впереди детскую площадку, – это придумать несколько запасных ответов на те неминуемые дружелюбные глупости, которыми обычно отмечается начало каждого учебного года. Что-нибудь простое и незамысловато-абстрактное – подробности никого не интересуют.

«Лето было трудным, кульминацией неприятностей из-за недостатка наличности стал неудачный отдых в кемпинге в Норфолке, во время которого я погрузилась в жуткое самоедство, переоценивая ключевые моменты своей жизни (беспорядочно, поскольку в этом мой муж прав – я не умею определять приоритеты), например: решение оставить работу после рождения детей, состояние нашего брака и нехватку денег.» – Я представляю, как произношу эти слова, отчаянно жестикулируя, чтобы показать всю глубину своих чувств. – «О, я еще не сказала, что мой муж хочет, чтобы мы сдали наш дом в аренду и переехали к его матери – на год, до тех пор, пока наша финансовая ситуация не станет более стабильной?»

Каникулы были водоразделом, мы оба знали это. Но их последствия стали очевидны не сразу.

– Мама, мама, ты меня слышишь? – это Сэм.

– Извини, просто задумалась, – отвечаю я, а он повторяет вопрос: не похож ли он на собаку-поводыря? – Немного, – говорю я, скосив глаза на дорогу.

Впереди я вижу расплывчатые очертания идущего нам навстречу мужчины. Кажется, он разговаривает по мобильному телефону. Теперь провел рукой по темным густым волосам… Знакомый жест! Этот мужчина мне запомнился с прошлого учебного года. Я прозвала его Прирученный Неотразимец – да, да, именно так. Однажды он при мне авторитетно рассуждал о том, что именно должен включать самый питательный завтрак ребенка, который мы даем ему в школу. А еще я подметила, что он весьма не прочь покофейничать утром с мамашами. Однако дело не в нем. Запомнила я его совсем не поэтому. В его движениях и взгляде есть что-то первобытное. Особенно когда он молчит. Какое-то животное обаяние.

Я узнала его даже издалека. И в странном наслоении мыслей мне внезапно приходит в голову, что появился он в этот момент не случайно – ибо невольно стал частью той картины жизни, которую я сейчас себе представляла. Я проклинаю свою утреннюю торопливость и самонадеянность: ни клетчатые пижамные штаны, выглядывающие из-под длинного бесформенного пальто, ни само это пальто, в котором я надеялась выглядеть небрежно-шикарной, не сработали – стиль «нижнего белья в качестве верхней одежды» сегодня мне явно не удался. Однако предпринимать что-либо поздно. И прикрываться сыновьями тоже уже бесполезно. Я лишь украдкой проверяю, не осталось ли на моих глазах вчерашней не смытой косметики – для этого я на мгновение приближаю лицо к боковому зеркалу припаркованного тут же внедорожника. И в ужасе отскакиваю: стекло автоматически опускается, и я вижу перед собой лицо удивленно взирающей на меня дамы. Смерив меня взглядом, она любезно осведомляется, что это я такое делаю.

– Боже мой, да вы похожи на панду! – восклицает затем эта безумно привлекательная мамочка, моя Немизида от гардероба – Само Совершенство. Она открывает бардачок, и я вижу его содержимое, включающее полбутылки «Мот», ароматизированную свечку «Джо Малой» и подушечки для удаления макияжа с кожи век.

– Как вы все успеваете? – спрашиваю я ее, с благодарностью вытирая глаза. – У вас есть какая-то система?

Она бросает на меня еще один недоуменный взгляд.

– Прислуга.

– Хорошо провели лето? – как ни в чем не бывало произношу я положенное.

– Чудесно! Тоскана… Корнуолл… А вы?

– Великолепно, – заученно отвечаю я, но она уже смотрит куда-то вперед, на дорогу и нетерпеливо постукивает пальцами по рулевому колесу.

– Мне пора, а то я опоздаю! Астанга-йога. Кстати, это на вас шотландский плед? Оригинально.

А Прирученный Неотразимей легко и неторопливо продолжает приближаться к нам. И вот уже приветственно машет мне рукой. Я отвечаю тем же. И тут замечаю, что другая его рука в гипсе. О, счастье! Есть повод, прямо-таки взывающий к разговору!

– Вы сломали руку!.. – восклицаю я, кажется, с излишним энтузиазмом.

– Да, – кивает он. – Упал со стремянки. У приятеля в Хорватии дом, и я…

Он не договаривает и выжидающе смотрит на меня с улыбкой. Я же вдруг слышу, как ненатурально замедленно, с какими-то модуляциями произношу:

– Должно быть, это действительно очень… расслабляет. – Я говорю безумно медленно и хрипло, и мой голос делается похож на голос Мариэллы Фроструп.

Его улыбка мгновенно гаснет. Моя мелодекламация не соответствует общепринятому канону светского общения среди родителей, которого он ожидал.

– Что может быть расслабляющего в ломании рук? Особенно в Хорватии.

Сэм тоже смотрит на меня недоуменно:

– Да, мама!

– На самом деле, Люси, это очень… больно. – Прирученный Неотразимей очень похоже копирует мою интонацию. – И моя жена подтвердит, что это не расслабляет. Проку от меня сейчас ноль. Не могу даже печатать!

Он улыбается. Неожиданно для себя я вспоминаю о случайных встречах в своей добрачной жизни и их бесконечных возможностях, и образы из предыдущей жизни, как незваные гости, бесцеремонно вторгаются в мои мысли. Полосатые гольфы с раздельными пальцами, плейеры «Сони Уокманс», «уинкл-пинкерс». Я вспоминаю, как покупала альбом «Кьюэ» в Бристоле у какого-то парня – на нем были узкие черные джинсы-трубы и мохеровый джемлер, источавший запах пачулевого масла. Я даже могу вспомнить слова большинства тех песен! Помню полет в Берлин: мужчина, сидящий рядом, спросил меня, не откажусь ли я прокатиться с ним в отель. Я согласилась – его жена повернулась к нам со своего кресла впереди и улыбнулась. Я помню, что была влюблена в одного типа в университете, он никогда не открывал свою сумку и имел три пары одинаковых джинсов «Ливане» и три белые рубашки, которые менял каждый день. Том бы его одобрил. Почему эти воспоминания остались со мной, в то время как другие навсегда утрачены? И буду ли я спустя двадцать лет помнить то, что помню сейчас?

Упоминание об энергичной супруге Прирученного Неотразимца быстро возвращает меня в настоящее. Я никогда не думала о нем во множественном числе. И я, придав чертам своего лица дружелюбное, но деловое выражение, интересуюсь:

– Как у нее дела, ей удается справляться с трудностями?

– В этом она никогда не была сильна, у нее слишком много энергии. Послушайте, не хотите ли перехватить чашечку кофе, после того как избавитесь от детей?

– Отлично, – говорю я, пытаясь казаться бесстрастной от этого неожиданного вторжения в мои мечты. И тут замечаю, что он подозрительно смотрит на мои ноги.

– Вы в пижаме? – полу утвердительно замечает он. – Может быть, тогда в другой раз?

Глава 2

Грядущие события отбрасывают перед собой тень.

Несмотря на противоречивость впечатлений и мелкое унижение от этой встречи, внутри меня произошел геологический сдвиг. Пласты пришли в движение после продолжительного периода спокойствия. Как еще можно объяснить проснувшееся во мне чувство возбуждения, которое я испытываю все последующие дни? «Вот так случаются стихийные бедствия», – думаю я. Серия неуловимых движений в ядре, достигающих кульминации в виде полной катастрофы. Вкус выкуренной тайком от детей сигареты вновь вызывает во мне чувство раскрепощенности, возвращая меня в тот период жизни, когда это доставляло удовольствие.

В течении последующих нескольких дней я каждое утро предвкушаю случайное столкновение с Прирученным Неотразимцем, а затем ругаю себя за чувство необъяснимого разочарования, оттого что он не появляется. Возможно, он снова работает и детей в школу отводит его жена, хотя я знаю, что у нее «большая работа в Сити» – а это означает, что она должна быть на рабочем месте в восемь утра. Может быть, у них есть помощница по хозяйству, которая отводит их двоих ребятишек в школу.

Я позволила себе маленькое баловство, безобидный полет воображения: я представила его в Британской библиотеке, занимающегося сбором необходимого материала для книги, которую он сейчас пишет. Он мог бы делать это и с загипсованной рукой, но, конечно, он не мог бы печатать. И мог бы диктовать все мне, а я бы печатала. Вот он сидит в старом уютном кресле, кисти его рук на подлокотниках, пальцы немного выступают за обивку. Он молча смотрит на меня. Мы могли бы провести много дней, запершись в его офисе (дети за рамками этой картины), где я давала бы ему содержательные советы и помогала бы создавать структуру монографии. Потом я становлюсь совершенно незаменимой, и он без меня уже не может работать, А кстати, что он там пишет? Вечером, уложив детей спать, я залезаю в Интернет и начинаю искать упоминания о нем в поисковой системе «Гугл». Я узнаю, что он давно работает над рукописью о вкладе Латинской Америки в мировой кинематограф. Хороша ниша! По этой теме мне вообще ничего неизвестно. Моя фантазия иссякает. В легкой форме эта болезнь не опасна.

– Извините, мадам, не хотите ли что-нибудь выпить, что-то заказать?

Тут до меня доходит, что я в кафе и это официант слегка тронул меня за плечо. На нем безупречно чистый, без единой морщинки, длинный белый фартук, обвязанный несколько раз вокруг талии, и он стоит, изящно наклонившись вперед. В мыслях мгновенно начинают греметь раскаты войны, ведущейся в нашем доме из-за не выглаженных простыней и рубашек. Наша уборщица-полька, приходящая по утрам раз в неделю, сейчас особенно страдает артритом и не справляется больше ни с чем, кроме простого вытирания пыли с ровных поверхностей. Груду не выстиранного белья, накопившегося за несколько месяцев, она оставила на произвол судьбы; еще бы не разразиться войне!

Я чуть было не спрашиваю официанта, где он стирает свое белье и не будет ли он делать это также и для меня. Будем ли мы когда-нибудь спать на глаженых простынях? Я представляю себе их прохладную шелковистость – они бы точно восстановили мое душевное равновесие. Я с трудом удерживаюсь от искушения приклонить свою голову на белый фартук официанта и закрыть глаза. Мамины подруги, решая проблемы, подобные моим, прибегают обычно к помощи валиума. Я же говорю себе, что не такие уж они важные, эти проблемы: в домашнем арсенале появились новые средства борьбы с рутиной – не мнущиеся рубашки, одноразовые пеленки и макароны быстрого приготовления. Крахмал давным-давно объявлен вне закона, как и содовые растворы вкупе с выбиванием ковров.