Текст книги "Тайная жизнь непутевой мамочки"
Автор книги: Фиона Нилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
В Зеленую комнату я вошла в состоянии, которое трудно определить словами. Задним числом я понимаю, что это была смесь отчаяния и эйфории. Мой соперник подошел ко мне, и мы возобновили беседу, оборванную на полуслове менее часа назад. Он сказал, что утром летит на неделю в Косово.
– Знаю, что живу я далековато, но не поехать ли нам ко мне? – с ходу предложил он, едва я открыла рот, чтобы что-то сказать. Вот так просто! Без всяких там предисловий. Жил он действительно на отшибе, так что вторая моя за этот вечер поездка на такси была заполнена продолжительными поцелуями и объятиями. Водитель наблюдал за нами в зеркало. Приехав, мы тайком прокрались в дом, чтобы мое появление осталось незамеченным для соседей. У него была подружка, на которой он впоследствии женился, но в то время они вроде жили порознь.
В одну эту ночь мы вложили всю страсть многих месяцев неуемного флирта и сознание того, что это никогда больше не повторится. У него вырвалось, что он любит меня. На что я ответила, что на самом деле он любит всех женщин, меня же забудет, едва лишь познакомится со своей переводчицей-косоваркой. Он взглянул на меня: о том, что сообщил мне о поездке, он уже забыл. Я решила, что это как раз подходящий момент, чтобы вызвать такси и уехать домой.
Когда я вернулась, наконец, в нашу квартиру, Том был в постели и делал вид, что спит. Его рубашка лежала аккуратно сложенной на стуле; я наклонилась и понюхала воротничок: мои ноздри втянули слабый запах «Опиума» – обонятельный фон почти всех любовных отношений в девяностых. Том преувеличенно радостно приветствовал меня, и все кончилось тем, что у нас был секс. Ни один из нас не спросил другого, где был. Следующие три недели я промаялась в тревоге: вдруг я забеременела, а отцом ребенка может быть вовсе не Том? Я дала себе слово никогда больше не попадать в подобные ситуации; в отличие от Эммы, которая частенько попадала в разные запутанные любовные ситуации многоугольника самых сложных конфигураций – от трех до шести углов – я бы в них не вписалась. «Моногамия – это больше по мне», – решила я.
На следующий день, порывшись в карманах Тома, я нашла номер телефона, нацарапанный на каком-то кусочке бумаги полудетским почерком. Код номера был тот же, что и у Эммы. Я позвонила ей и объяснила ситуацию. Она назвала мне имя. Джоанна Сондерс. По слонам Эммы, она работала у них в торговом отделе. И тут я поняла: оказывается, довольно легко преисполниться ненависти даже к тому, с кем ты никогда не встречался.
Эмма, на карьерной лестнице стоявшая гораздо выше Джоанны Сондерс, организовала для нее встречу со мной – за ленчем, сказав, что я оптовый торговец и могу быть им полезна. Мы встретились в пабе.
Я пришла с приклеенной улыбкой – ее я старательно репетировала по дороге, глядя в зеркальце; войдя, я села напротив нее за маленький круглый стол. Не успели мы поздороваться, на меня пахнуло знакомым ароматом духов. Это отозвалось во мне болью. Я сразу перешла к делу, ибо необходимость светской беседы в таких случаях невелика.
– Я невеста Тома, – сказала я.
Мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то выглядел до такой степени изумленным. Ее лицо как бы раскололось на множество фрагментов, и каждый отражал какую-то свою эмоцию. Хоть это заняло несколько мгновений, я почти всерьез испугалась, сможет ли она вновь обрести прежнюю форму.
– Отпираться не стоит, я вас видела. Лучше скажите мне, что происходит. Я не собираюсь устраивать сцену, здесь много моих знакомых. – Я махнула рукой туда, где, как я знала, сидит Эмма.
Джоанна сказала, что познакомились они на вечеринке. На вечеринке у Эммы.
– Извините, но этого недостаточно, – сказала я.
– Это был первый раз, когда мы встретились, – продолжила Джоанна Сондерс.
Я заметила, что любуюсь ее кожей – гладкой и по-английски бледной, в ее пухлых губах была зажата соломинка – она потягивала диетическую колу. Ее прическа имела вид взлохмаченной короткой стрижки, и она постоянно убирала с лица непослушные пряди. На ней было зеленое пальто с розовой шелковой отделкой, и мне стоило немалого труда, чтобы не спросить, где она его покупала.
– Вы знали, что у него есть невеста? – спросила я, с такой силой сжав свой бокал, что он чуть не треснул.
– Да. Он сказал мне, что вы живете вместе и, вероятно, поженитесь, – ответила она.
Меня удивил и ее ответ, и смысл сказанного.
– Вы переспали? – напирала я.
– Да. – Она не поднимала глаз. – Он позвонил мне через несколько дней после той вечеринки, и мы пошли выпить в паб, недалеко от моего дома, а потом он пришел ко мне и остался почти до утра. Приблизительно до трех часов. – Я попыталась сообразить, когда это могло произойти, и едва подавила желание вынуть свой ежедневник прямо здесь, чтобы точно определить дату.
– Сколько раз вы занимались сексом? – Хотя это могло показаться мазохистским, было что-то успокаивающее в установлении всех этих фактов, как будто это имело какой-то смысл.
– Точно не помню, – ответила она. – А вы действительно хотите знать все это?
– А в другой раз вы тоже трахались?
– О чем вы?
– Я видела вас. На улице, рядом со станцией метро.
– Нет, мы… хотели, но владельцы дома нам помешали, и Том сказал, что ему пора идти, что вы должны вот-вот вернуться. – На сей раз в ее глазах я прочитала некое дерзкое выражение, у нее был такой взгляд, каким одна женщина награждает другую, когда знает, что у нее есть козыри.
Я подняла с полу свою сумку, достала мобильный телефон и позвонила Тому.
– Со мной рядом человек, который хочет с тобой поговорить, – сказала я ничего не выражающим голосом и передала трубку Джоанне Сондерс, которая теперь побледнела как полотно. – Поговорите с ним.
– Привет, Том, я… э… обедаю с твоей невестой. Приди, пожалуйста, прямо сейчас, одна я со всем этим не разберусь.
Минут через десять Том явился. Офис его был поблизости. Подошла Эмма, поприветствовала его поцелуем и отвела к столу, где сидели я и Джоанна Сондерс. Я налила ему из той же бутылки, из которой пила сама.
– Люси, думаю, нам лучше поговорить об этом в другом месте, наедине. – Вид у него был бледный, ему было ясно, что его загнали в угол.
– Я считаю, нам следует поговорить об этом прямо здесь и прямо сейчас. Все главные действующие персонажи налицо, – сказала я. – Кроме того, если у вас снова появится желание заняться сексом, то этот момент всегда будет приходить вам на ум, и это определенно умерит ваш пыл. Мне так кажется. Счастливые финалы требуют хороших стартов, а в данном случае так не скажешь.
Джоанна Сондерс съежилась на своем стуле, а я сидела и рвала подставку под пиво.
– Люси, я очень виноват. – Том выглядел ужасно. – Это ничего не значит. Это было просто помутнение рассудка. Это больше никогда не повторится.
Я пребывала в молчании.
– Ты часто отсутствуешь, этого требует твоя работа. Нас несет по течению; не говори мне, что у тебя не было искушений.
– Были, но я никогда так не поступала. Это большая разница. Измена не имеет серых тонов. – Пожалуй, это была самая большая ложь, которая когда-либо слетала с моих уст, и я знала, что наступит день, когда мне придется за нее расплачиваться. Тогда мне очень не хотелось расставлять все точки над i. Однако подходящего момента, чтобы заняться такой исповедью, ни разу не подвернулось, время бежало, все пришло в норму, и раскачивать лодку казалось просто нелепым. Кроме того, я стала привыкать к своей роли и к роли Тома, пытающегося загладить вину. Гораздо проще играть роль жертвы, чем преступника. И если бы у меня не случилось того эпизода в Зеленой комнате, возможно, я так никогда и не простила бы Тома.
– Чего желаете, юная леди? Извините, вы хотите выпить или вы здесь в качестве украшения? – окликает меня бармен. Вот! Ключ к тому, чтобы быть обслуженной в лондонском пабе, вспомнила я. Надо лишь принять безразлично-отрешенный вид. И никакого шума – просто несколько неуловимых движений рукой.
– Стакан вина и две пинты пива, пожалуйста! – Я довольна своим успехом и задаюсь вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как меня в последний раз называли «юной леди».
– Какое пиво?
– А какое у вас?
– Ну, раз вы спрашиваете, то горькое, легкое или крепкое?
– Что чаше всего заказывают мужчины?
Он безучастно смотрит на меня:
– Это дело вкуса. У нас есть «Аднамс», ИПЭ, «Стелла» – что вам? Что обычно пьет ваш парень?
– Он не мой парень, – сообщаю я.
– Ладно, ваш муж. – Он смотрит на кольцо на моем пальце.
– Он мне не муж. – Бармен поднимает одну бровь.
– Он любит легкое пиво? – терпеливо допытывается он.
– Я не совсем уверена в этом, – отвечаю я со вздохом. – Дайте мне две пинты вон того, пожалуйста. – Я указываю на ближайшую бочку.
Я возвращаюсь к столу, неся перед собой три напитка, предвкушая то, как я сяду, и мы снова прижмемся друг к другу. Плоть к плоти. Это неотвратимо – такое уж тут сиденье. Я как голодный, перед которым стоит доверху наполненная тарелка с едой, а он все оттягивает и оттягивает момент, когда начнет набивать рот, зная при этом, что еда вряд ли будет такой уж вкусной.
– Спасибо, это очень великодушно, – говорит Роберт Басс.
Я ставлю напитки, обхожу стол и сажусь, закинув ногу на ногу. Вытянув левую руку вдоль бедра, я благоговейно откидываюсь назад – и тут же получаю удар по затылку. Ох уж эти резные фигурки! Мне досталось от святого Юстаса – покровителя трудных ситуаций.
Роберт Басс колдует над кружками. Что он делает? Неужели расставляет их в линию? О, только не это! Я не хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне Тома. Не потому, что его мании меня раздражают, а потому, что я просто не хочу сейчас о нем думать.
Кажется, он двигал их просто так. Ах, нет! Он нарочно повернул их таким образом, чтобы можно было взять кружку левой рукой. А поскольку он не левша, то это означает, что производимая комбинация задумана для того, чтобы его правая рука легла рядом с моей левой. Я поражаюсь хитроумности манипуляций.
Мы оба ждем того момента, когда коснемся друг друга, и оба напряжены. Я чувствую тепло, исходящее от его руки, и замечаю малейшее движение его тела. Я могу даже следить за его дыханием. Выдох – и волоски на его руке легонько щекочут мою кожу. Вдох – касание пропадает, и мне словно чего-то недостает.
Ни он, ни я не должны быть сейчас здесь. Никакие издержки нашего с Томом брака – я знаю это абсолютно точно – не могут служить оправданием того, что я сижу вот за этим столиком поздним вечером, по сути дела, с незнакомцем, там, где вероятность столкнуться с кем-либо из знакомых сведена к минимуму. Я в нейтральных водах, безрассудно плывущая от берега вдаль. Но ощущение это отнюдь не неприятное.
– Как продвигается книга? – спрашиваю я, слегка щекоча захваченной пальцами прядью волос верхнюю губу и кончик носа, – привычка, оставшаяся у меня от периода подготовки к экзаменам и связанных с этим волнений. Надо бы нащупать и другие темы для непринужденной беседы, однако эта, кажется, надежнее всех гарантирует свободное излияние речевого потока.
– Лучше не спрашивайте. – Он утыкается в свое пиво. – Один кризис я преодолел, но увяз в другом.
– В каком же? – веду я свою партию.
– Вам действительно интересно? Клянусь, я не обижусь, если вы скажете «нет»… – И, не дождавшись моего ответа, он продолжает: – Я пишу главу о том, как политический переворот в Латинской Америке повлиял на кинематограф 80-х.
Я молчу. Его рука, наконец, утвердилась рядом с моей, и я боюсь, что при одном лишь звуке моего голоса он ее отодвинет. Что он сейчас чувствует? То же ли самое, что и я? Или, может быть, его беспокоит исход сегодняшней игры между «Арсеналом» и «Чарлтоном»? Или он размышляет об эстетической ценности усов в форме велосипедного руля, которые носят главные герои сапата-вестернов? О, эти душные, многолюдные пабы! Сколько в них скрыто бесконечных возможностей! Я с трудом фокусирую свои мысли.
– Было несколько широко известных латиноамериканских фильмов, таких, как «Официальная версия», который завоевал «Оскара», и его я, безусловно, должен упомянуть. Это фильм о женщине. Она обнаружила, что усыновленный ею ребенок был украден у матери, в исчезновении которой повинны военные. Главная сюжетная линия там развивается, как в голливудских боевиках типа «Сальвадора» Оливера Стоуна. Это особенно интересно, поскольку свидетельствуете причастности США к событиям в Центральной Америке. Моя же дилемма в том, включать ли анализ того, как европейские и американские кинематографисты были вдохновлены одними и теми же событиями, или же показать их различный политический и культурный подход к одному и тому же предмету.
– Очень интересно, – бормочу я в смятении. Снова повисает тяжелая тишина. Я решаю сделать рейс к бару и купить немного чипсов.
Возвратившись, я замечаю, что с другой стороны стола появился стул. Во мне уже успело поселиться собственническое чувство на эту территорию. Мы ее пометили как нашу собственную. Откуда здесь взялся этот наглый стул? Я узнаю на его спинке знакомое пальто из овчины.
– Мы не одни, – сообщает мне Роберт Басс.
Ну да, Само Совершенство! Уже подошла и садится на стул. Я отмечаю про себя, что, когда она сидит, у нее ничто никуда не свешивается и что одета она в белую блузку с застежкой по всей длине; взгляд привлекает парочка расстегнутых сверху пуговиц.
– Отвечая на ваш вопрос, думаю, вам следует определенно включить и то и другое. Вы расширите аудиторию своей книги и покажете, что в данный момент происходит в Ираке, это было бы своевременным напоминанием и о других внешнеполитических ошибках США, – произношу я тираду на волне возмущения. Какой превосходный ответ! Меня распирает от гордости.
– Я так и сделаю, – улыбается он. – Мне нужен был кто-то, кто бы одобрил мои идеи. Спасибо.
– Собрание интеллектуалов? – осведомляется Само Совершенство, уставившись на наши руки. – Это забавно. Очень удобно, кстати.
Я делаю все возможное, чтобы незаметно отодвинуться от Роберта Басса.
– Пожалуй, я закажу шампанского, – делится планами наша соседка.
—
В пабах стаканы. Вряд ли в них наливают шампанское, – говорю я. Хоть паб для нас, возможно, и является средой в какой-то степени враждебной, но мы, по крайней мере, можем не выделяться на общем фоне. Для нашей же привлекательной мамочки это совершенно чуждая область.
Она машет рукой, пытаясь сделать заказ, а затем не находит ничего лучше, как предложить чаевые юной прелестнице в серебристом платье, чтобы та отнесла ее пальто в гардероб. Мне становится неловко за нее.
– Вообще-то я подумывала о бутылочке! – восклицает она, ничуть не смутившись. – Строго говоря, праздновать нам нечего, однако надо выдерживать стиль. – Она встает и идет к бару.
– Безопаснее будет отъединиться, – кивает ей вслед Роберт Басс.
– Не для овец, – возражаю я, скашивая глаза на пальто.
Он смеется.
– Она сказала, что ехала домой, но увидела, как мы входим в паб. И ей пришла в голову блажь присоединиться к нам. – Он пожимает плечами. – Она действительно поддержала вас во время голосования. Когда Буквоедка заявила, что вы из тех матерей, что, не задумываясь, сунет «Сникерс» ребенку с аллергией на арахис, она встала и сказала, что хоть и есть за что вас можно упрекнуть, но никто не смог бы обвинить вас в том, что вы невнимательная мать, и что вы сменили пеленок больше, чем она съела кусков хлеба, – рассказывает он.
– Хм-м… Уже много лет она сидит на диете, исключающей все мучное… – замечаю я. – Ну а вы что сказали?
– Да фактически ничего.
Должно быть, мое лицо выражает разочарование, ибо он добавляет:
– Я подумал, это будет выглядеть, как если бы… – Он в нерешительности останавливается. Я пристально смотрю на него, изо всех сил желая, чтобы он закончил это предложение, иначе я проведу остаток ночи и всю последующую неделю, пытаясь заполнить пробел. – Я думал, это может выглядеть, как будто я вас…
И тут мы оба раскрываем рты в изумлении. Само Совершенство приближается к бару, а толпа перед ней сама собой расступается, чтобы пропустить ее к стойке. Бармен мгновенно выражает готовность принять у нее заказ. Эффект экзотического существа в чуждой ему среде. На секунду мы отвлекаемся, чтобы обменяться взглядами, и обнаруживаем, что она возвращается к столу с пустыми руками. Я уже приготавливаюсь выразить ей соболезнование, но она меня опережает.
– Этот милый человек все уладил! – докладывает она.
И верно, спустя несколько минут бармен самолично подходит к нашему столику – с пачкой сигарет и бутылкой шампанского. Шампанское он открывает нарочито показательно, с помпой.
– Надеюсь, вы не против, что я присоединилась к вам? После этого провала мне действительно необходимо прийти в норму. Кстати, вы перезвонили своей подруге? Ну, той, что попала в затруднительную ситуацию? Она всем нам должна поставить выпивку. Ведь если бы вы не исчезли, голосование было бы более взвешенное, – рассуждает она, переводя взгляд с меня на Роберта Басса.
Он неуклюже ерзает, и между нашими руками появляется просвет. Мне неизвестно, как много он успел услышать, и потому я даю уклончивый ответ.
– Она позвонит мне позже, – воздерживаюсь я от уточнения деталей. Несмотря на то, что Само Совершенство обычно раскрывает лишь самые незначительные подробности собственной жизни, она обладает какой-то сверхъестественной способностью вызывать у собеседника немыслимую болтливость. И сама же потом осуждает его эмоциональную несдержанность.
Однако обвинить ее в неприветливости нельзя. Она всегда безупречно вежлива и внимательна, хоть я и подозреваю, что это у нее показное. Ей, скорее всего, нравится во всем быть первой, а я не богата, не шикарна и недостаточно тонка, чтобы выступать в качестве достойной соперницы. К тому же я не слишком изощрена в правилах поведения на приемах, предполагающих владение такими сложными представлениями, как соблюдение в одежде строгой пропорции от ведущих магазинов, от дизайнеров и «винтажа». Не могу сказать, прочно ли она стоит на ногах, ибо и сейчас я знаю о деталях ее жизни так же мало, как и год назад, когда мы познакомились. Есть намеки на сложный внутренний мир. Допускаю, что жизнь ее имеет вполне незамысловатый сценарий. Никаких неприятных моментов. Никаких метаний.
Обычно я довольствовалась тем малым, что она бросала мне под ноги, и отыскивала путеводные нити, которые позволили бы подойти к разгадке некой темной тайны, скрывающейся за всем этим лоском. Было так много вопросов, которые мне хотелось ей задать. Возможно, ее потребность во все более экстравагантных домашних усовершенствованиях отражает некий внутренний кризис ее семейного счастья.
Я вдруг замечаю, что ладонь ее левой руки залеплена пластырем. Руки у нее маленькие и худые, почти детские. Кожа такая прозрачная, что видна каждая косточка. Мне захотелось погладить ее по руке.
– Вы поранились? – спрашиваю я в надежде получить улики для разгадывания какой-то скрытой драматической загадки ее жизни.
– Ах, это… – произносит она заговорщически, и я наклоняюсь вперед, ловя в ее интонации намек на интимность. – Мой муж должен уехать на пару ночей в Брюссель, – полушепчет она. – И потому повел меня обедать в «Айви». А я не справилась с лобстером.
Она хохочет. Я же пытаюсь скрыть свое разочарование:
– Вот несчастье. А что вы делали днем?
– Была занята, занята, занята, – щебечет она. Как я заметила, она часто повторяет слова по три раза, особенно определения. Эту ее черту я даже обсуждала с Томом.
Он высказал предположение, что подобный тик мог бы быть эффективным приемом для отклонения нежелательных вопросов, но анализировать это дальше не захотел.
– Хороша ли у нее задница – вот все, что мне нужно знать о женщине, – сказал он.
– И что же именно, именно, именно вы делали? – упорствую я.
Роберт Басс сдерживает улыбку.
– Целый день носилась повсюду, успевая в последний момент, связывая концы с концами, держа все шары в воздухе. – Увидев, что я по-прежнему не удовлетворена, она продолжает: – Ходила на занятия по кикбоксингу, у меня свой тренер, причем замечательный; обедала с подругой, наведалась в квартиру, которую мы купили для сдачи в аренду, чтобы проверить, как работает дизайнер интерьера.
Все походит на правду. Да, эта женщина ведет завидное существование. Возможно, она представляет собой результат естественной эволюции домохозяйки 1950-х, осеняет меня. Она несет в себе все старые символы семейного уюта: ее дом безупречен; простыни накрахмалены и отутюжены; розовощекие детки сидят вокруг стола, уплетая пищу домашнего приготовления. Она лишь платит другим за достижение этого эффекта, сама же наблюдает затем, как все вертится вокруг нее. Она наблюдательница за собственной жизнью.
Делегация своих полномочий другим – вот и весь ее секрет. Все дело лишь в наличии достаточного дохода, чтобы поддерживать такой образ жизни. Деньги не могут купить вам любовь, но на них можно приобрести время и молодость. Походы в тренажерный зал, вылазки в универмаг «Селфриджес», сеансы ароматерапии. Я бы тоже с удовольствием посвятила себя всему этому. Естественно, кое-чем пришлось бы поступиться. Например, шоколадом. Но это была бы ничтожная цена за все приобретения.
– Так вы позвонили своей подруге? – спрашивает теперь уже Роберт Басс, поворачиваясь ко мне лицом.– Это была действительно важная беседа. Вы высказываете много предположений относительно женатых мужчин.
Я поспешно отодвигаю свою руку от его руки, недовольная тем, что он раскрыл подробности моей унитазной дискуссии. Я злюсь отчасти из-за того, что это намекает на якобы глубину моих дружеских отношений с нашей визави, чем на самом деле я не могу похвастаться, но также из-за того, что знаю о том удовольствии, которое она получит, поковырявшись в чьем-то грязном белье. Внезапно я начинаю задаваться вопросом, а не было ли ее появление здесь спланированным? Может быть, он все специально подстроил, чтобы избежать проведения времени наедине со мной?
– Это сложная ситуация, – пытаюсь я направить беседу снова в безопасное русло. Должна же существовать нейтральная полоса между темами секса втроем и одним днем из жизни нашей привлекательной мамочки. Где-то посредине между сахарным песком и сахарином. – У нее роман с женатым мужчиной, – говорю я.
– Насколько женатым? – интересуется Само Совершенство.
– Разве брак – не черно-белое явление? – возражаю я. – Здесь нет полутонов.
Произнося это, я уже чувствую, что сама не уверена в том, что утверждаю столь уверенно. Мой моральный компас сильно размагничен.
– Для справки: одна жена, четверо детей, более десяти лет совместной жизни, – говорю я.
– Прямо как я, – улыбается она. – Или как вы. Хоть у вас и на одного ребенка меньше. Его жена знает?
– Не думаю, что она даже допускает такую мысль. На самом деле мне жаль ее, она, вероятно, как заведенная, вечно с детьми, и отодвинула мужа на второй план, чтобы вернуть его обратно позднее, когда она будет менее уставшей. Разве вы не испытываете иногда желание позвонить по одной из тех «горячих линий» для розыска без вести пропавших и сообщить о своем исчезновении? «Помогите, я не знаю, куда я делась, я вышла замуж, родила детей, бросила работу, сделала всех вокруг себя счастливыми и… исчезла. Пожалуйста, вышлите поисковую команду!»
Она смотрит на меня с удивлением.
– Пренебрегать своим мужем – это всегда плохая идея. Мужчины не могут оставаться на скамейке запасных игроков. Они сбиваются с пути истинного. Вот почему мы каждый год проводим две недели на Карибах вдвоем. Всем следовало бы так делать, – подчеркнуто произносит она.
– Возможно, – дипломатично говорит Роберт Басс, – не у всех есть финансовые возможности или няня, чтобы поступать таким образом.
– Если у вас есть дети, мужья отходят на все более низкие ступени в неофициальной иерархии, – продолжаю я. – Даже ниже домашних питомцев. Даже ниже золотой рыбки.
Роберт Басс притих. Круг замкнулся, мы вернулись к исходной позиции – разговору о рыбах.
– Конечно, неверность можно рассматривать как акт преданности самому себе, – говорит Роберт Басс, не поднимая глаз.
– Это фундаментальная концепция, – отвечаю я, пристально глядя на пустую бутылку из-под шампанского.
– Можно сказать, уже ночь… Я могу вас обоих подбросить домой, если хотите, – предлагает Само Совершенство, подозрительно глядя на нас, словно сознает, что есть в этом обмене репликами какое-то скрытое подводное течение, уловить которое она не в состоянии.
Глава 9
Виновная совесть не нуждается ни в каком обвинителе.
Дети смотрят в гостиной фильм «Звуки музыки». Я слышу спор, Джо собрался перемотать на ту сцену, где нацисты пытаются схватить семью фон Трапп.
– Джо, здесь ничего нельзя изменить! – слышу я голос Сэма, срывающийся на крик, и незаметно вхожу в комнату. – Всегда будет одно и то же! Они всегда спасаются! Даже если ты посмотришь это сто раз, все будет точно так же.
– Но у них теперь шорты другого цвета. Были темно-зеленые, а теперь светло-зеленые, – канючит Джо, обнимая телевизор, чтобы Сэм не смог его выключить.
– Это из-за того, что мама села на пульт управления и сбила настройки! – кричит Сэм.
– Значит, что-то меняется. Я хочу посмотреть еще разок, вдруг в этот раз нацисты их схватят! – упорствует Джо, жуя рукав своей пижамы. Эта привычка появилась у него недавно, однако, манжеты всех его школьных рубашек и джемперов уже в лохмотьях.
– Если нацисты их поймают, тогда фильм будет не для детей и мама не разрешит нам смотреть его, – говорит Сэм, пытаясь урезонить брата с помощью логики, а не грубой силы. – Никто не предаст этих фон Траппов.
Фред прячется за диваном. Он спокойно играл со своими тракторами и грузовиками, с того момента как я вошла в гостиную. И хотя я знаю, что мой тихий малыш сродни неразорвавшейся бомбе, я решаю, независимо от того, что он делает, рискнуть и попытаться разобраться с накопившейся за недели почтой, лежащей нераспечатанной в верхнем ящике моего стола. С последствиями я буду иметь дело позже.
Чтобы не волновать Тома, я каждые несколько дней сгребаю конверты, которые собираются на маленьком столике у входной двери, и запихиваю их в этот ящик, пока он не заполняется доверху. Затем приступаю к разбору завала. Том вряд ли одобрил бы такую систему, но ее простота имеет некоторое преимущество, тем более что это позволяет мне подвергать цензуре все, что могло бы оказаться сомнительным.
Я размышляю, следует ли мне вмешаться в спор, происходящий в другом конце комнаты. Вопрос в том, стоит ли потворствовать неврозу Джо и разрешить ему перемотать ленту, или заставить его уступить Сэму. Я знаю, что любое мое вмешательство в целях поддержания мира обычно приводит к потере времени: дети просят меня почитать им книги, побороться или поиграть с ними, побыть в роли Шейна Уорна.
Я должна быть на обеде у Эммы в ее новых апартаментах менее чем через час, поэтому я не обращаю на них внимания. Если бы я могла исчезать на два часа в день, я бы достигла очень многого.
Я сажусь за свой стол в другом конце комнаты и пытаюсь навести порядок в хаосе нераспечатанных счетов, выписок из банковского счета и безымянных конвертов. Мне хотелось бы сделать это до того, как Том вернется из Италии. А вернется он нынче вечером. Мое занятие пробуждает во мне раскаяние. С момента посещения с Робертом Басом паба в начале этой недели я страдаю от приступов невольной вины. Я не лгала Тому. Но я говорила не всю правду. Если он спросит меня, что я делала в понедельник вечером, – что я должна сказать? Что способствовала развитию ситуации, при которой я достаточно близко сидела рядом с мужчиной, которого нахожу настолько притягательным, что меня обдавало волной озноба, когда наши тела соприкасались? Что я снова собираюсь встретиться с тем же самым мужчиной в конце этой недели? Что я снова и снова погружаюсь в пылкие мечты, стараясь вновь ощутить эти чувства? Я перестала относиться к Роберту Бассу как к фантазии, желанному развлечению, безопасному, как растение, привносящее яркие краски в серые оттенки лондонской зимы. Да, я понимаю, что сравнивать его с гамамелисом, цветущим в нашем саду, лицемерно. И потом – дети. Рой мыслей вихрем проносится в моей голове, как случается всякий раз, когда мной овладевают безрадостные эмоции. Я представляю моих детей взрослыми, рассказывающими своим друзьям об измене их матери, и думаю о том, как это скажется на их способности строить длительные отношения с противоположным полом, и как это отразится на их детях, и детях их детей, и так до тех пор, пока это не будет внесено через несколько поколений в их генетический код.
Бессильная разрешить эту проблему, я заставляю себя сосредоточиться на той задаче, которой занимаюсь в данный момент, – на раскладывании кипы бумаг на три большие стопки. Первая – почта для Тома, вторая – счета, которые необходимо немедленно оплатить, третья – груда разнородных бумаг, которыми можно заняться позднее, а возможно, и никогда. Последняя возвращается назад, в ящик. Я улыбаюсь про себя, предвидя восторг Тома, обнаруживающего свою почту аккуратно сложенной в стопку. Тут я снова чувствую укол вины, пользуясь тем, что знаю, какую радость может доставить ему такой пустяк. Его действительно легко порадовать. Возможно, его брак с какой-нибудь другой женщиной был бы очень гармоничным. Если бы он женился на своей матери, например.
Не желая, чтобы Том увидел конверты в ящике, я запихиваю их в самый низ стола. Среди них есть парочка забытых налоговых квитанций, талоны за парковку и счета по кредитной карте. Теперь у меня семь типов долгов по кредитной карте. Этим нечего гордиться. Тем не менее, я нахожу себя удивительно искусной в манипулировании этими счетами и прочесывании Интернета с целью найти наиболее выгодные предложения. Нулевой процент по финансовым операциям за первые двенадцать месяцев. Важная информация, напечатанная мелким шрифтом и способная заставить ваше сердце петь. Когда я иду домой из школы после особенно напряженного периода перераспределения превышенных кредитных обязательств, то обнаруживаю, что сообщаю Фреду данные о финансовом состоянии.
– Перевести счет «Амекс» на «Визу», с «Визы» на «Мастер-кард», а счет с «Мастер-кард» перевести на «Амекс», – распеваю я вслух, выбирая мелодию в соответствии со своим настроением, в данный момент выбор пал на «Джингл беллз». Я чувствую себя банкротом в этом городе, торгующим своими долгами на международном рынке. Покупать. Продавать. Держать.
Транспортные штрафы остаются «мертвой зоной». В прошлом месяце судебный пристав прибыл к нашей двери с вызовом в суд по поводу штрафа, выписанного мне около двух лет назад. Случилось так, что Том был дома, работал над своими архитектурными проектами. Судебный пристав – высокий, хорошо сложенный мужчина – был одет в плохо скроенный серый костюм, сшитый из такой дешевой искусственной материи, что, когда он вынимал ручку из верхнего кармана, чтобы я подписала повестку, полетели мелкие искры.
