Текст книги "Тайная жизнь непутевой мамочки"
Автор книги: Фиона Нилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
– Влюбиться – дело рискованное, – говорю я, преодолевая оторопь от резкой обнаженности ее суждений, высказанных столь откровенно. – Но это не признак слабости. Это может быть и признаком силы. Периоды сомнений и несовместимости неизбежны, и когда их удастся преодолеть, они превращаются в нечто даже еще более ценное. Давай же спустимся и нальем себе по чашечке чая!
Она слабо смеется.
– Как я хотела бы иногда быть тобой, Люси! Все одним махом взяла и разложила по полочкам!..
– Не смеши меня. Это карточный домик! В любой момент может рассыпаться, – отзываюсь я уже с лестницы, ведущей в кухню в цокольном этаже.
Я включаю свет. Перед нами длинная, как посадочная полоса, простирается кухонная зона. На одном ее конце стоит чайник, на другом я замечаю стопку бумаг. Зубами стащив с пальцев перчатки грабителя, я начинаю одну за другой открывать и закрывать бесчисленные дверцы шкафчиков в поисках чая. Эмма уткнулась в бумаги.
– Смотри-ка, – окликает она меня, – похоже на выписку из банковского счета! Его жена думает, что получает арендную плату с той квартиры, где я живу! Каждый месяц по 2500 фунтов! Вот смотри, в графе «Рента в Клеркенвелле» так и обозначено.
Я осматриваю кухню. Здесь все парное: две раковины, две посудомоечные машины, два чайника. Я начинаю заваривать мятный чай.
– И все тут точно такое же, как в моей квартире, – игнорируя мою хозяйственную деятельность, докладывает Эмма; в ее голосе снова звучит отчаяние. – Интересно, и спальня тоже?
Она бросается вверх по лестнице, и я тащусь за ней хвостом, оставив чашку с чаем на ступеньке. Спальня на втором этаже.
– Так я и знала! – восклицает Эмма. – И кровать! Можешь ли ты поверить в то, что он выбрал для меня такую же, какую делит с женой?
– Это, безусловно, свидетельствует об отсутствии воображения, – нахожусь я. – Но ты всегда твердишь, что банкиры действуют наверняка. Вот и он нашел идеальную для себя кровать и привык к ней. Давай лучше уйдем отсюда. Такая иллюминация в отсутствие хозяев со стороны может показаться подозрительной.
Но Эмма уже исчезла в гардеробной. Я следую за ней. Меня всегда снедало любопытство по поводу одежды нашей привлекательной мамочки, и я не разочарована. Хотя в большей степени меня впечатлило не само содержимое ее гардероба, а то, как все это организовано. Есть хранилище для обуви, причем каждая пара – в коробке с фотографической наклейкой сбоку. Ряды подобранных по цветам кашемировых джемперов. Не в силах удержаться, я делаю один снимок с помощью мобильного телефона, чтобы потом показать Тому.
Эмма, кажется, что-то ищет. Она снимает перчатки, и я в ужасе вижу, что она роется в ящике с нижним бельем хозяйки дома. Вытащив оттуда изумительный лифчик «Агент-провокатор» и соответствующие трусики, она запихивает их себе за пояс.
– Ты воруешь нижнее белье? – Я хватаюсь за лямку лифчика. – Ты что, ненормальная? Это не твой размер!
– Это доказательство! Мне он купил точно такой же.
– Послушай, мы уйдем отсюда или нет?
– Это сделка! Есть еще одна вещь, которую я хочу сделать. Последняя. – Она идет в ванную комнату и возвращается, держа в руках заводного кролика. – Их два, – поясняет она.
– У нее?
– У нас с ней.
Я никогда не смогу больше снова взглянуть в глаза привлекательной мамочке. Эмма заводит кролика. Комната наполняется шумом. Она возвращается в гардеробную и опускает кролика с работающей батарейкой в карман одного из костюмов Гая.
– Теперь ему не отвертеться, – говорит она, отправляя ему сообщение с уведомлением о том, что она сделала.
Так внезапно завершился уик-энд Гая в Альпах. Я сопротивляюсь желанию посочувствовать ему. Иногда это очень неприятно – видеть все и с других точек зрения.
Глава 16
Брак – это нечто большее, чем четыре ноги в одной постели.
Сэм разлегся на нашей кровати и наблюдает, как я и Том собираемся на школьную вечеринку. Внезапно он сообщает, что его следующая творческая работа должна быть связана со Средневековьем, и спрашивает меня, не можем ли мы пролить какой-нибудь свет на этот предмет. Я рада отвлечься. К большому удивлению Тома, мне потребовалось не больше часа, чтобы собраться, и вот я готова, задрапированная в мое платье с глубоким запахом, обладающее неограниченными возможностями по увеличению выреза на груди и сглаживанию животика. Всю прошлую неделю меня не покидало беспокойство. Я даже немного похудела, и у меня все начало валиться из рук. Я поняла теперь, что под кожей каждой организованной матери находится прослойка невроза.
Я разглаживаю платье на животе. Оно мне так же хорошо знакомо, как старый друг, и напоминает о старых временах, других вечеринках, где множество людей собирались вместе, объединенные кое-чем менее случайным, чем тот факт, что наши дети посещают одну и ту же школу. Оно ассоциируется у меня с тем временем, когда я еще не была замужем, и в таком смысле это сильнодействующее платье, ибо лишь я знаю его опасность.
Сэм наблюдает, как я наношу крем на ладонь одной руки, потом другой и массирующими движениями втираю его в тыльную поверхность кистей. Их грубый внешний вид, появившиеся темные пигментные пятна и тонкая, почти бумажная кожа возле суставов напоминают мне о моей матери. Мы обе всегда мыли кастрюли руками. Мать никогда не надевала перчаток, поскольку считала, что они символизируют бытовое порабощение женщин. Я же никогда не надевала их, потому что никогда не могла найти в нужный момент. Это, я думаю, подчеркивает существенное различие между нами. Ее страсть и мою пассивность. Однако происхождение обоих слов – одинаковое, от латинского passus, то есть «терпеть, страдать, выдерживать».
Кожа вокруг ногтей потрескалась, и крем жжет, попадая в чувствительные красные трещинки. Когда мои кисти становятся такими мягкими и пропитанными кремом, что начинают блестеть, я принимаюсь массировать предплечья и замечаю, что Сэм как-то особенно внимательно следит за моими движениями.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я его.
– Пытаюсь себя загипнотизировать, – отвечает он очень тихо.
Я глажу его по волосам, и он уютно прижимается к моему плечу. Когда Сэм был младенцем, я помню, как лежала рядом с ним на полу в кухне, прежде чем он был в состоянии перевернуться самостоятельно. Я пыталась определить ценность того, что мне дала природа, наградив сыном, и понимала, что нет такой цены, которой можно было бы измерить значимость для меня этого крошечного тельца. Когда я носила в себе Джо, казалось невозможным, что я смогу любить этого нового ребенка так же сильно. Я представила себе, что должна буду разделить мои чувства пополам, ибо наверняка существует предельный уровень любви. Но в этом и состоит чудо материнства – обнаруживать, что всегда есть неиспользованные резервы. И каждый день, несмотря на нервотрепку и хаос, у меня случаются моменты, когда я ощущаю одно только это неподдельное и чистое наслаждение любовью.
Тому я пересказала сокращенную версию того, что случилось с Эммой, поскольку знала: если он ознакомится со всей историей целиком, то ни на какую вечеринку не пойдет. Конечно, едва мы доберемся туда, и он узнает Гая, он сообразит, что произошло небольшое столкновение двух миров, но к тому времени будет уже поздно. Это, вероятно, безответственно, но, возможно, отвлечет его от прискорбного инцидента с неправильно отправленным электронным письмом – источником изрядного дискомфорта для него. Поэтому мы оба – и он, и я – в равной степени нервничаем из-за предстоящей встречи с Робертом Басом, хотя и по разным причинам. Однако я думаю, что волнений из-за встречи с одним человеком вполне достаточно. Если бы Том переживал то же самое еще и из-за Гая и привлекательной мамочки, это было бы слишком. В рассеянности я начинаю втирать крем для рук в кожу лица, забыв, что тем самым наношу непоправимый урон готовому макияжу.
– Что ты думаешь о Средневековье? – спрашиваю я Сэма, заново принимаясь приводить в порядок лицо.
Он скрещивает ноги, какое-то мгновение обдумывает вопрос, прижав палец к губам, и глубокомысленно произносит:
– Твои новые брови, папина лысина, усталость, забывчивость. О, и дезинтеграция! – Это его новое любимое слово.
– Ты говоришь о людях среднего возраста, – объясняю я. – Средние века – это нечто совсем иное. – Я вспоминаю о странствующих менестрелях, рыцарских турнирах, кровопускании как лечебной процедуре и появлении в Англии оливкового масла.
Сэм оживляется:
– Это гораздо интереснее! – И покидает комнату, чтобы спуститься вниз, где няня готовит горячий шоколад для них всех.
– Как ты думаешь, мы дезинтегрируем? – спрашиваю я Тома. Такое сравнение мне не нравится.
– Если учесть, что большая наша часть умирает, а не развивается, то, по-видимому, да, – откликается он из ванной. – Как ни крути, мы приближаемся к середине жизни, хотя люди не любят признавать это в отношении себя.
– Однако я действительно не чувствую себя женщиной средних лет, – замечаю я.
– Это потому, что у тебя кризис среднего возраста, – мычит он с наполовину закрытым ртом. Вероятно, он бреет правую сторону подбородка. – Цепляешься за последние остатки молодости.
– Дай определение кризиса среднего возраста! – настаиваю я в легком замешательстве.
– Неудовлетворенность существующим положением дел, беспокойство, поиски ответа на вопрос, правильное ли было принято решение многие годы назад, мысли о том, что отдаляешься от супруга, а также о том, не находится ли счастье рядом с другим мужчиной; проникновение в дом совершенно посторонних людей, – отвечает он, показываясь в дверях и указывая на меня своей бритвой, чтобы подчеркнуть последнее. – Но ты с этим справишься.
– Почему ты не говорил мне всего этого раньше? – недоумеваю я.
– Я не хочу раздувать твой кризис. И меня беспокоит, не заразно ли это.
– Марк говорит, что мы больше не общаемся так, как должны бы.
– Да просто нам вечно кто-то мешает. Чаще всего дети, и иногда твои подруги. А последнее время все больше моя работа. Люси, у меня нет времени на то, чтобы разобраться во всем, что происходит в твоей голове! Но я быстро схватываю картинку целиком и не думаю, что долгий анализ что-то улучшит. На самом деле может даже ухудшить. Однако сейчас я, пожалуй, гораздо больше заинтересован в том, чтобы ты осталась достаточно трезвой во избежание обнародования дальнейших деталей нашей сексуальной жизни посторонним людям.
– Не такие уж они посторонние, – возражаю я. – К тому же мы будем общаться с ними в течение последующих шести лет. А иногда люди, о которых, как тебе казалось, ты ничего не знаешь, оказываются гораздо более знакомыми, чем те, о которых ты думал, что знаешь их. Если ты понимаешь, о чем я говорю.
– Не совсем в этом уверен, – вздыхает он.
«Скоро поймешь!» – злорадно думаю я.
– К тому же мы не вламывались, у нас были ключи…
– Это все равно, что сказать, будто человек, укравший твою машину из-за того, что ты выронила ключи на пороге, одолжил ее на время, – с укором произносит Том.
– Ты обещал, что никогда больше не будешь вспоминать об этом! – защищаюсь я.
– У меня до сих пор не укладывается в голове, как ты клюнула на все это! И что, вернувшись, не нашла ничего лучше, как разбудить меня, чтобы показать фотографию гардеробной комнаты на мобильном телефоне, будто это самая значительная часть события!
– Ну, в каком-то смысле да, – упираюсь я.
Менее чем через час мы стоим на пороге знакомого мне дома. Еще достаточно светло, и я вижу, что ступени выложены мелкой мозаикой – белого, синего и коричневого цвета. Поблизости сбоку растет глициния, но пока не цветет. Палисадник засажен травами, молочаем. Вижу я и огромный темно-красный формиум. Он выглядит якобы неухоженным, слегка запущенным, но я знаю – это результат многих усилий, один из «грандиозных проектов». Двумя другими были «Увеличение высоты вдвое» и «Квартира для сдачи в аренду», в которой сейчас живет Эмма.
На звонок отвечает незнакомый голос. Должно быть, это домработница-филиппинка, думаю я, пытаясь вспомнить точное количество прислуги в доме. Кажется, было упомянуто о нескольких помощниках по хозяйству, выходцев из Восточной Европы, мужчине и женщине, «так, чтобы они не чувствовали себя беспризорниками», и одной няне-англичанке. Потом в течение долгого времени была еще ночная няня, которая с помощью техники аюр-веды приучала младшего ребенка спать всю ночь. А также личный тренер из Словакии. Вот вам, пожалуйста, глобализация.
Нас проводят в гостиную, предлагают вино. Даже не глядя на бутылку, я знаю, что это пюлиньи-монтраше. Эмма права. Гай не отличается каким бы то ни было воображением.
Я слышу за своей спиной разговор.
– Мы могли бы провести «ай-пи-о», как делали это в прошлом году, а Джон собирается сделать состояние на своей ДИП, – говорит какой-то мужчина в костюме своему собеседнику. Том, глядя на меня, поднимает одну бровь. «Вечер может оказаться долгим и скучным», – говорит этот взгляд.
Само Совершенство скользит по гостиной. Выглядит она еще более изящной, чем была полсеместра назад, тонкая, как лист бумаги. Несмотря на то, что это вечеринка родителей школьников, она явно осознает свою особенную роль хозяйки дома. На ней тесно облегающие бедра белые джинсы, туфли на толстой пробковой клинообразной платформе, а сверху – что-то в этническом стиле, а-ля «Селфриджес». Выглядит она потрясающе.
Какая пустая трата многих часов – все эти занятия спортом, изнурительный подбор одежды… Это похоже на перенос сроков экзаменов, которые отменяют в последнюю минуту. Ты делаешь одно, другое, третье, а твой муж все-таки ходит налево. Какой же тогда смысл во всех этих сжигающих время и деньги методиках, пытающихся бросить вызов возрасту? Лучше стремиться к совершенству, чем достичь его. Глядя на эти длинные, схваченные джинсовой тканью ноги, которыми восхищалась Эмма, созерцая на прошлой неделе семейную фотографию, я решаю: что бы там ни диктовала мода, я не откажусь от моих дополнительных фунтов и буду носить свободные джинсы всю оставшуюся жизнь.
Я оглядываю комнату и присутствующих. Многие мамочки одеты в иные версии той же темы. Уже не впервые я удивляюсь, каким образом они узнают, во что будут одеты остальные? И какой смысл тогда в их усилиях, если в итоге все они выглядят одинаково? Однако, может быть, именно в этом-то и весь смысл. Племенной признак! Интересно, точное знание того, какая марка джинсов из Лос-Анджелеса будет нынче хитом сезона, – это искусство или наука? Для привлекательной мамочки это определенно своего рода искусство.
Корпоративные мамы сплошь в костюмах, позаимствованных из рабочего гардероба. Они смотрятся слегка официально из-за строгих линий и сдержанных тонов. Но есть еще и подобные мне – бестолковые взъерошенные мамаши, которые не знают, что делать, когда выпадает свободная минутка, ибо это бывает так редко! На них их старые платья, которые растянулись вместе с ними стечением лет.
– Люси, выглядите вы фантастично, – говорит мне Само Совершенство, чмокая меня в обе щеки. Это непредвиденный контакт, и мы заканчиваем его поцелуем в губы. – А вы, должно быть, Том, – почти пропевает она, будто это первый раз, когда он зарегистрировался на ее радаре, хотя она наверняка видела его в школе и раньше.
По ней заметно, что она занимается спортом – об этом свидетельствует «вид панды», приобретаемый весной на лыжных трассах: пара светлых сияющих глаз на фоне глубокого коричневого загара.
– Хорошо отдохнули? – интересуюсь я.
– В Лез-Арке, с друзьями, – говорит она. – Фантастический снег! А вы?
– Лес-Мендипс, – отвечаю я на французский манер. – С моими родителями. Свежий снежный покров на Пасху. Совершенно не по сезону.
Том делает шаг в сторону, чтобы взглянуть на меня, сбитый с толку тем направлением, которое приобретает беседа, и пожимает плечами.
– Я не слышала о таком курорте. Это в Болгарии? – Светлые глаза на темном фоне недоуменно моргают.
– Чуть западней, – туманно поясняю я.
– «Марк Уорнер»? «Паудерн Бирн»? Свободные спуски? Сложные трассы? – сыплет она скороговоркой, чтобы обозначить близкое завершение нашего обсуждения достоинств горнолыжных курортов. И действительно, стайка юрких мамочек с похожими физиономиями подают ей знаки руками из другого конца гостиной.
Я вспоминаю, как мы больше часа блуждали по маленьким деревушкам в долине реки Эйвон: я забыла напомнить Тому, чтобы он свернул на М4, и одновременно обнаружила, что главная страница обложки с перечнем деревень отсутствует на нашей карте дорог Британии.
– Впечатляющие! – отвечаю я на ее каскад. – Мы преодолели большое расстояние. – Включая споры по поводу:
1) почему наши вещи упакованы в пластиковые пакеты вместо чемоданов,
2) каким образом, несмотря на обилие пластиковых пакетов в багажнике, не нашлось ни одного пустого на случай укачивания в автомобиле, и
3) по каким причинам мы когда-то сочли себя достаточно совместимыми для брака.
– Курорт расположен высоко? – вежливо осведомляется она.
– Не слишком. Хотя там было очень холодно. Удалось ли вашему мужу ненадолго оторваться от работы? – благоразумно меняю я тему.
– Он появлялся на оранжевом глазе оба уик-энда. – Видя мое недоумение, она добавляет: – Перелет на легком реактивном самолете до Женевы, он вылетает рано утром в субботу.
Затем она переключает внимание на Тома:
– Я бы хотела показать вам наш дом, Том, и узнать ваше мнение о нем. Хотя мне известно, что вы уже давно расстались с компанией, занимающейся стеклянными надстройками.
– Ну, это было моим хлебом с маслом в течение долгого времени, – говорит Том. А она зовет своего мужа.
– Гай, Гай, – звенит ее голос, – иди сюда, здесь чета Суини! Они только что вернулись из Лес-Мендипс! Это потрясающе!
Из другого конца комнаты к нам идет Гай. Он улыбается улыбкой человека, определенно привыкшего держать ситуацию под контролем. Мужчина, который всегда имеет в запасе хороший анекдот во время обеда, который знает, как заставить женщину почувствовать себя так, будто она единственная во всем мире, кем он интересуется, который может, оглядев присутствующих, тут же определить того, кто будет наиболее полезен для его карьеры, и втянуть в беседу с нужным ему человеком так, что они оба не будут подозревать об этом.
Это та же самая улыбка, которую он использует, завершая крупную сделку или пуская пыль в глаза младшим коллегам, или впервые встречая друзей своей госпожи. Он приветственным жестом поднимает бутылку вина. Я внимательнейшим образом наблюдаю за ним, желая уловить точный момент, когда он поймет, что больше не является хозяином положения.
Проходит несколько больше времени, чем я ожидала: по пути он останавливается, чтобы поприветствовать других гостей и использовать возможность оглядеть комнату и насладиться вниманием. Для невысокого человека шаг у него широкий. Когда он оказывается на расстоянии метров двух от нас, улыбка сползает с его лица. В течение какого-то времени он стоит неподвижно, а его глаза перебегают с Тома на меня. На мгновение мне кажется, что комната погрузилась в тишину. Но вот Гай делает движение и снова шагает к нам, возможно, слегка натянуто, но, тем не менее, собравшись и демонстрируя сносное показное удовольствие, хотя, когда он, приблизившись, жмет мне руку, я замечаю, как мускулы на его скулах подергиваются от напряжения, чтобы удержать на лице это дружелюбное выражение. Глаза его, однако, не улыбаются. Они холодные и злые.
– Я так счастлива, что Гай дома! В прошлый раз, когда мы пригласили друзей на обед, ему пришлось улететь в Париж по делам! – щебечет Само Совершенство. – Работа – его повелительница. Разве не так, дорогой?
Том явно испытывает стеснение. Мы пожимаем руки немного более крепко, чтобы успокоить друг друга.
– Рад познакомиться, – произносит Гай официально во время рукопожатия.
Тому требуется больше времени, чтобы оправиться, и, несмотря на то, что ему удается заставить себя протянуть руку Гаю, он сразу отступает в сторону, едва она высвобождается из его ладони, и сует ее в задний карман брюк, где она беспокойно мечется в течение последующих пяти минут.
– Люси – член родительского комитета, – ласково говорит мужу Само Совершенство. – Она помогла организовать сегодняшний вечер, и ей удалось убедить женщину, которая возглавляет комитет, не заставлять нас приходить одетыми в костюмы наших любимых книжных героев.
– Зато летний праздник будет на римскую тему, – подхватываю я.
Том и Гай стоят неподвижно и молчат.
– Она одна из моих надежных союзников, – говорит дальше Само Совершенство, с тревогой глядя на своего супруга, как бы желая, чтобы он сказал что-то подобающее случаю. Я пробую сопротивляться лести, ибо знаю, что она просто старается быть любезной и что я буду по-прежнему чувствовать себя обделенной на детской площадке, когда там угощают чем-то вкусным.
– Я много о вас слышал, – наконец произносит Гай, обнимая жену, чтобы обрести равновесие. Он наполняет вином бокал Тома, и я замечаю, что его рука чуть дрожит.
– Можно мне похитить его на минутку? – спрашивает меня хозяйка дома, указывая на Тома. – Я действительно хочу показать ему, как мы расширили кухню. У нас тот же архитектор, что и у Дэвида Кэмерона. Он живет совсем близко. Так волнующе жить в тени следующего премьер-министра. – И она быстро идет вперед, засунув одну руку в задний карман своих джинсов, выставляя напоказ задницу во всем ее тугом великолепии, – жест, который, я это точно знаю, направлен специально на Тома. Уходя, он шепчет мне на ухо:
– Ничего средневозрастного.
Я понимаю, что по пути домой столкнусь со стеной молчаливого упрека, но знаю также, что могу положиться на Тома: он терпеть не может сцен.
– Я присоединюсь к вам позже, Люси, есть кое-что, что мне необходимо обсудить с вами, – оглядывается на меня Само Совершенство. На этот раз мне удается сдержать свой порыв и не изобретать захватывающих сценариев. Однако если она хочет посоветоваться со мной по поводу школы, то мое превращение в «Мать с чувством собственного достоинства» будет полным.
Мы с Гаем остаемся вдвоем. Я беру из его руки бутылку вина и наливаю себе полный бокал, затем ставлю ее на стол. Здесь же стоит автоответчик. На сей раз он не мигает. Я усаживаюсь на край стола, Гай поворачивается лицом к окну – так, чтобы никто не видел, что мы разговариваем.
– Вы сторонник Кэмерона? – вежливо интересуюсь я. – Или вы считаете, что внутри каждого тори таится дух Нормана Теббита?
– В какую игру, черт возьми, вы играете? – спрашивает Гай. Его голос спокойный, но в нем слышится агрессия, а его лицо так близко к моему, что я чувствую тепло его дыхания. – Повторный визит в течение недели, не меньше? Я готов позвонить в полицию. Ваши отпечатки пальцев должны быть повсюду.
– Очень смешно, – говорю я. – Что вы собираетесь сообщить полиции?
– Что вы проникли в мой дом, украли белье моей жены и оставили этот… механизм в моем кармане, – яростно перечисляет он. – Знаете, он еще работал, когда мы вернулись домой!
– Мы были в перчатках.
– Знаю. Одну пару вы оставили в гардеробной комнате моей жены. Мне пришлось взять их с собой на работу, чтобы там выбросить.
– Я была лишь наблюдателем. Единственное, что я делала, – помогала Эмме удалить ее сообщение, составленное для вас обоих, и думаю, вы согласитесь, что я сделала вам одолжение. Подумайте над альтернативой! – Я пытаюсь утихомирить его с помощью логики.
Он кладет руку на затылок и начинает раздраженно тереть его. Я замечаю, что он лысеет.
– Послушайте, простите. В данный момент я в состоянии сильного стресса – Эмма отказывается отвечать на мои звонки, а жена наблюдает за каждым моим движением. Я думаю, вы могли бы как-то предупредить меня! Почему Эмма не сказала мне, что вы знакомы с моей женой и что наши дети ходят в одну школу? – тяжело вздыхает он.
– Я должна была прийти, потому что помогала организовать вечер, – отвечаю я, энергично обводя рукой комнату. – Что же касается Эммы, возможно, этот вопрос вам лучше адресовать ей.
Моя рука ударяется обо что-то твердое, и я оборачиваюсь – как раз в тот момент, когда содержимое бокала проливается на полосатую рубашку еще одного персонажа. Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, знаю ли я человека, перед которым собираюсь извиняться, и чувствую, как знакомая дрожь волнения охватывает мое тело. Роберт Басс промокает остатки жидкости грязным носовым платком.
– Боже, простите! – восклицаю я, поражаясь, как такой маленький бокал мог стать причиной такого большого пятна. – Гай, это Роберт Басс. Его сын учится в одном классе с нашими детьми.
– Следовательно, вы писатель, – холодно произносит Гай после неловкой паузы, и я понимаю, что он, идя по следу, пришел к логическому заключению. – Люси рассказала мне о вас.
– О! – радостно произносит Роберт Басс.
– Мы беседовали об ее лыжном отдыхе в Лес-Мендипс, – говорит Гай. – И нравственности лыжного спорта вне трассы. Как вам известно, здесь возможны лавины.
И он уходит, не говоря больше ни слова.
– Пойду поишу полотенце, – говорю я Роберту Басу, чувствуя себя необычно возбужденной для такой ситуации.
– Какая муха его укусила? – спрашивает он. – Я с вами.
Мы выходим из гостиной в холл. Здесь никого. Все либо в комнате, которую мы только что покинули, либо внизу, в кухне. Я иду в небольшой кабинет рядом с парадной дверью, который помню по визиту на прошлой неделе. Это скорее чулан, но проходит по всей ширине дома и используется как комната для верхней одежды и общее место свалки. В том конце, где окно выходит в сад, есть небольшая раковина. Я хватаю полотенце, мочу его и вручаю Роберту Басу.
– Откуда вы знаете про эту комнату? – спрашивает он, промокая вино. Затем поднимает свой бокал, с которым пришел сюда, и выпивает все, что там осталось, не отрывая от меня взгляда. Он смотрит на край моего платья, там, где оно заканчивается, открывая верхнюю часть плеча, скользит взглядом по этой линии – от верхней части моей груди у шеи и ниже, где грудь прячется под вырезом платья. Он задумчиво покусывает нижнюю губу и смотрит на меня – так пристально, что я невольно отвожу взгляд.
– Интуиция, – отвечаю я.
– Тогда, наверное, вы обладаете хорошей интуицией, – замечает он.
– Иногда, – говорю я.
– Ну, мы определенно пришли сюда проторенной дорожкой, Люси. – Он закрывает дверь поплотнее.
Бывает такой момент в отношениях, когда то, что осталось недосказанным, становится важнее того, что было произнесено. Я как раз только что достигла этого момента с Робертом Басом. Однако мне следовало бы сказать ему, что мои намерения, когда я отправилась на поиски полотенца, были чистыми, и что я не намеревалась заманивать его в эту шикарную гардеробную. Вместо этого я храню молчание. Свет включен, но здесь все равно полумрак. Мы отгорожены от внешнего мира рядами пальто и курток, которые аккуратно висят по обеим сторонам комнаты. Это один из тех моментов, который часто потом вспоминаешь и удивляешься, насколько все могло бы быть по-другому, ступи ты тогда на иной путь. Это время принятия решения.
Он протягивает руку и средним пальцем проводит по той линии, которую минуту назад пожирал глазами, пока не упирается в мягкую ложбинку между моими грудями. Я слышу вздох – звук, который при других обстоятельствах был бы незаметен, и с удивлением обнаруживаю, что он исходит от меня. Удовольствие утонченное. Я чувствую, как мой разум отделился от моего тела и я будто бы наблюдаю все происходящее со стороны. Я прислоняюсь спиной к пальто из овчины и слегка запрокидываю голову, чтобы предоставить доступ к нижней части моей шеи. Теперь и я тоже покусываю нижнюю губу. Я хочу, чтобы он не останавливался, но и отвечать на эту провокацию не хочу.
Он убирает палец, и я снова вздыхаю, потому что каждая часть моего тела требует большего внимания. Потом я вижу, как он наклоняется ко мне. Он опирается одной рукой на стену, другую засовывает мне под платье, медленно спуская его с моего плеча и обнажая верхнюю часть тела. Я дрожу от предвкушения удовольствия. Риск быть обнаруженными только добавляет возбуждения, и я удивляюсь, каким образом в течение стольких лет мне удавалось избегать подобных любовных свиданий. Он наклоняется ко мне. Рука, что была у меня на плече, теперь находится на уровне моей лопатки и прижимает меня к нему. Мы собираемся целоваться. И тут раздается стук в дверь.
– Люси, вы там? – слышится снаружи мужской голос. – Люси?
Страх быть обнаруженной медленно гаснет: это не Том и не жена Роберта Басса. Но стук такой настойчивый, что неминуемо привлечет внимание других гостей.
Я иду к двери и приоткрываю ее. Знаменитый Папа!
– Ш-ш-ш! – Я прикладываю палец к губам.
– Вам не нужно таиться на вечеринке! – восклицает он, протискиваясь в дверь. – Я знал, что это вы, Суини. Я был в саду, заглянул в окно и узнал ваше платье.
– В саду? – переспрашиваю я.
– Я подумал, что вы тут балуетесь «коксом», – продолжает он.
– Балуюсь «коксом»? – опять эхом спрашиваю я.
– Вы собираетесь все время повторять за мной?
Он закрывает за собой дверь. Роберт Басс отодвинулся вглубь и стоит, спрятавшись за каким-то длинным пальто рядом с раковиной. Я вижу его ноги, торчащие из-под полы, среди нескольких пар «веллингтонов» и другой обуви. У Знаменитого Папы, однако, оказывается собственная программа развлечений. Он достает из кармана пиджака кредитную карту и маленький мешочек с белым порошком. Заперев дверь, он быстро садится на маленький стульчик, берет какой-то журнал из стопки у двери и решительно начинает выкладывать кокаиновую дорожку. Он великодушно пододвигает мне журнал, но я отрицательно мотаю головой:
– У меня достаточно проблем со сном, даже и без химических стимуляторов!
Он склоняется и втягивает носом порошок через свернутую трубочкой двадцатидолларовую банкноту. Все это столь хорошо мне знакомо, что на мгновение я задаюсь вопросом, несмотря на туман в голове из-за вина, нереализованной страсти и недостатка воздуха, а не смотрю ли я сейчас один из фильмов с его участием. Возможно, один из поставленных Квентином Тарантино. Потом я начинаю вычислять, что именно для меня хуже – быть застигнутой врасплох и замешанной в скандальной связи с одним из родителей или принимающей наркотики с другим, и понимаю, что выбор у меня не велик: мне нужно как можно быстрее отсюда смыться.
– Итак, что вы тут делали? – спрашивает Знаменитый Папа.
Он смотрит на мое платье. С одного плеча оно спущено. Я поправляю его, но оно распахивается на животе. Единственное решение – полностью его развязать и завязать снова. Поэтому я быстро развязываю пояс, обертываю вокруг себя платье и крепко завязываю на талии бант.
– Я привожу себя в порядок. Я не ждала зрителей.
