Текст книги "Тайная жизнь непутевой мамочки"

Автор книги: Фиона Нилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Полагаю, что это немного похоже на то, как иметь троих детей, – говорю я. – Старший относительно спокоен, но склонен к дискуссиям по поводу денег; средний всегда чувствует себя обделенным, а младший упрям и капризен. – Я откидываюсь на спинку бархатного дивана, удовлетворенная своим географическим релятивизмом. – Я все еще читаю газеты, знаете ли.

Тут звонит телефон. Даже не глядя на номер, я знаю, что это Том. Если бы я была регионом, то была бы Центральной Африкой, думаю я про себя, неконтролируемой, идущей курсом к гражданской войне и управляемой мелкими диктаторами.

– Люси, я не могу найти подгузников, – говорит он. – А если на Фреда не надеть на ночь подгузник, он будет писать где угодно.

– Думаю, они у нас закончились. Я достану несколько по дороге домой. Тебе придется соорудить замену, – отвечаю я, держа телефон возле уха.

– Что именно ты предлагаешь? – подозрительно спрашивает он.

– Ну, ты можешь использовать маленькое вафельное полотенце или салфетку, а сверху надеть на него пару больших трусов. Тем самым ты подаришь себе пару часов, по меньшей мере, – объясняю я.

– Ты что, и раньше так делала, да? – В его голосе раздражение.

Телефон замолкает.

– Не могу себе представить ситуацию, в которой ты не нашлась бы что ответить, – поражается Эмма. – В импровизации ты неподражаема. Это действительно надо уметь!

– Это приходит со временем, – отвечаю я. – Три маленьких соломенных снопа и легко воспламеняющийся супруг держат в постоянной готовности твоего внутреннего пожарного.

– Не могу представить себе, что я когда-нибудь буду иметь троих детей и буду в состоянии обмениваться впечатлениями, – говорит Эмма без тени сожаления. – По иронии, несмотря на то что впервые за много лет я имела постоянного бойфренда, я дальше, чем когда бы то ни было, от вопроса о детях. Гай наверняка не захотел бы больше иметь детей. – Она похлопывает по своей огромной черной «Хлоэ», с которой мы совершали свой ночной налет, тем жестом, каким обычно беременная женщина похлопывает себя по животу. Сумка чем-то набита. Я задаюсь вопросом, что там, – учитывая ее содержимое в тот последний раз, когда мы были с ней вместе.

– Точно так же еще и потому, что он имеет постоянную жену, – говорю я, замечая, что при упоминании о Гае она использует прошедшее время, а не настоящее.

– И я никогда больше не буду иметь детей, если моя нынешняя ситуация не изменится, – вступает Кэти. – Думаю, что в итоге Пит стал бы лучшим отцом, но это не было бы благоприятным началом для семейной жизни.

– Но разве ты не могла бы выбрать одного из двух? – спрашиваю я.

– Или иметь ребенка от одного, а потом от другого? – спрашивает Эмма.

– Тогда у меня было бы трое детей от трех разных отцов, – отвечает Кэти. – Это какой-то трейлер с мусором! Так или иначе, это не вариант. Думаю, дело в том, что мне приходится встречаться либо с ними обоими, либо ни с кем, хотя мы никогда глубоко не анализировали эту ситуацию. На самом деле вместе они представляют собой совершенного мужчину.

– Так что же тогда тебя не устраивает? – спрашиваю я.

– Футбол, кино, рестораны, куда поехать на отдых, книги, которые мы читаем, – все, о чем принято говорить, – продолжает она. – За исключением этой странности, все совершенно нормально. Просто я нахожу это немного утомительным. Очень здорово иметь так много секса и быть любимой двумя мужчинами, но это слегка чересчур, как, например, переесть шоколада. Слишком много хорошего.

– Итак, когда Бен проводит уик-энд со своим отцом, а ты с ними обоими, то как ты решаешь, в чьей постели будешь спать? – спрашиваю я.

– Мы все спим в одной постели, – отвечает она.

– Очень удобно, – замечает Эмма.

– В действительности в данный момент слегка жарковато, – добавляет Кэти.

– А в какой момент другой понимает, что может к вам присоединиться? – спрашиваю я, мысленно представляя систему колокольчиков, которую можно еще иногда встретить в некоторых сельских домах. Самое замечательное во времяпровождении с Кэти и Эммой – то, что их ситуации всегда более забавные, чем моя собственная.

– Ладно, это именно та часть отношений, которая изменилась, – говорит Кэти. Я поражаюсь: двое мужчин слились? – Не вдаваясь в мелкие подробности, это все происходит в одно время.

– Значит, есть элемент гомосексуализма! – ликует Эмма. Это, как она полагает, подтверждает ее оригинальную теорию.

– Не думаю, что все так просто, – говорит Кэти. – Мне кажется, каждому из них нравится смотреть, как другой занимается сексом с той же самой женщиной. И еще здесь есть элемент соперничества.

– С мужчинами всегда так, – замечает Эмма.

– Боже, мне придется все рассказать Тому! – вздыхаю я.

– Я хочу заново открыть радости тривиального секса, – заявляет Кэти.

– О чем ты? – Я представляю сценарий, включающий мороженое и лужайку, – но отнюдь не перспективу увеличения горы грязного белья и усугубления моих мытарств со стиркой.

– Я имею в виду обычный, заурядный секс, – объясняет она. – У нас, кажется, никогда не бывает возможности «упасть на диван перед телевизором с какой-нибудь готовой едой».

– Тебе еще предстоят годы такой жизни, – устало обнадеживаю я.

– И тут не так много дружеских отношений. Твой брат говорит, что лояльность и нежный преданный характер – важные черты в мужчине, и что в двадцать лет мы имеем обыкновение отвергать мужчин, которые их проявляют. Потом, когда нам уже тридцать, те мужчины оказываются заняты, и нам остаются остальные – как раз в тот момент, когда наши приоритеты в корне изменились.

– А себя он включил в число этих остальных? – интересуюсь я.

– О да, – отвечает она. – Он описывает самого себя как классический случай фобии – боязнь ответственности и неспособность поддерживать отношения ни с одной женщиной более двух лет.

– О! Значит, ты с ним виделась? – вопрошаю я, поскольку вряд ли они вели этот разговор по телефону.

– Я столкнулась с ним пару недель назад, и мы вместе дважды обедали, – отвечает она.

Приходит официант с еще одной бутылкой шампанского.

– Не хотите ли имбирного пива? – спрашивает он меня, поприветствовав Эмму.

Это тот же самый официант, который был во время моего последнего визита сюда; я поздравляю его с безупречной памятью и с завистью смотрю на его фартук. Со времени отъезда Петры прачечный пейзаж почти не изменился. Я нашла прачечную для рубашек Тома, а няня получает дополнительные деньги, разбираясь с остальным. В этом деле наметился прогресс, но проблема все еще остается.

К моему удивлению, фартук официанта измят и в пятнах. Их так много, что он напоминает географическую карту мира. Я ищу очертания различных стран и нахожу пятно от красного вина, напоминающее Австралию, и цепь маленьких красных островков вдоль более большой отметины, образовавшихся, я полагаю, от томатного соуса – это может быть Греция и несколько островов, возможно, Крит и Корфу. Он замечает, что я рассматриваю его, и печально качает головой.

– Он бросил меня, – объясняет официант. – Я продолжал оставлять дверь холодильника незакрытой. И однажды утром во время этой жары я пришел в кухню и увидел, что все начало портиться, и тогда это случилось. Три года накрахмаленных фартуков испарились менее чем за пять минут – из-за пинты прокисшего молока.

Он пожимает плечами, наливает мне еще один бокал шампанского и удаляется.

– Не могу поверить, что пары распадаются по таким пустяковым причинам, – говорит Эмма.

– Они кажутся пустяковыми, если ты рассматриваешь их в отрыве от всего остального, но почти всегда они являются последним звеном в целой цепи событий, – возражаю я.

Я рассказываю Эмме и Кэти о моем самом последнем скандале с Томом.

– После продолжительных дискуссий он, наконец, дал свое разрешение купить Джо на его шестой день рождения хомячка, с тем условием, что я возьму на себя всю ответственность за его благополучное существование, – рассказываю я.

– Я не хочу, чтобы он свободно разгуливал повсюду, перегрызая проводку и устраивая беспорядок, – заявил он.

– Но тебе не придется выводить его на прогулку и тому подобное. Хомячки – крохотные существа. Ты их даже не заметишь, – сказала я ему.

Я рассказываю, как вместе с тремя мальчиками пошла в местный зоомагазин, где мы выбрали оранжевого хомячка, которого они решили назвать Ровер, потому, что на самом деле им хотелось завести щенка. «Замещающее домашнее животное» – так назвал бы его Марк. Кэти громко смеется.

К тому времени, когда мы приехали домой, Ровер успел прогрызть обувную коробку и потерялся где-то в машине. Дети были безутешны, поэтому мы вернулись в зоомагазин, чтобы немедленно купить замену, которую я доставила домой в маленьком аквариуме для рыбок пристегнутом ремнем на переднем сиденье автомобиля и тут же пересадила его в высшей степени надежную клетку в саду.

На следующее утро, когда мы садились в машину я обнаружила, что Ровер устроил там себе резиденцию. Он нашел дорогу в перчаточный ящик и перегрыз некоторые красные и белые провода. Он съел хлебную корку и яблочный огрызок и повсюду оставил свои «визитное карточки». Том пытался поставить компакт-диск, но проигрыватель не работал. Также, как и освещение в перчаточном ящичке. Он всмотрелся внутрь и достал оттуда погрызенный шоколадный батончик.

– Если бы я не знал, что это не так, то сказал бы что это следы зубов грызуна, – подозрительно заметил он.

– Однако Ровер мирно сидит в своей клетке, – сказала я. – Ты же видел его там.

– Кто такой Ровер? – спросил он. – Я думал, что хомяка назвали Спот.

– Это его второе имя, – шепотом говорю я. – Не упоминай об этом, потому что был спор из-за того как его назвать.

Том откопал на полу позади пассажирского сиденья «Дорожный путеводитель от А до Я». Он поднял его вместе с маленькой кучкой измельченной бумаги. Очевидно, Ровер устраивал себе гнездо.

– Ради Бога, Люси, что случилось с картой? – спросил муж. – Что-то съело половину Ислингтона.

К счастью, Том был настолько поглощен тем, что пытался восстановить нужную ему страницу, что не заметил маленького хомячка, пристально взирающего на него из глубины бардачка. Но к несчастью, его заметили дети.

– Мамочка, смотри, это Ровер, он воскрес, – сказал Джо.

Ровер выпрыгнул из бардачка прямо на Тома, который, чертыхаясь, подскочил на своем сиденье.

– Папа сказал слово на букву «х», папа сказал слово на букву «х»! – зазвучал хор на заднем сиденье.

Ровер исчез в задней части автомобиля.

Еще полчаса ушло у нас на то, чтобы поймать его и вернуть в неволю, – но мы ссорились так громко, что Ровер отказывался выходить.

– Ты никудышная притворщица, – сказал Том, когда мы закрыли дверцу клетки. – Полагаю, однако, это залог того, что у тебя никогда не будет посторонних любовных связей, или, в крайнем случае, если такое произойдет, ты никогда не сможешь сохранить это в секрете.

– Ну, в этом он прав, – говорит Эмма. – По тебе всегда все видно.

– Дело в том, что и через три месяца хомяк может рассматриваться как определяющий момент, – задумчиво говорю я. – Переломный пункт.

– О чем ты говоришь? – осторожно спрашивает Кэти.

– Ничего определенного, – отвечаю я. – Я лишь имею в виду, что только задним числом можно понять, как одно событие воздействует на другое. Цепные реакции.

– Ты подразумеваешь нечто наподобие того, как эрцгерцог Фердинанд был убит в Сараево? – спрашивает Эмма.

– Точно, – соглашаюсь я.

Я допила свой бокал шампанского, и Эмма снова наполнила его.

– А как развивается пьеса с Прирученным Неотразимцем? – любопытствует Кэти.

– Я потеряла к нему интерес, – говорю я. – Мы стали друзьями. Из офигительной фантазии все превратилось в банальную реальность.

– А что он? – допытывается она.

– Даже не вздрагивает! – Я отвечаю так убедительно, что почти сама верю в это.

– Я бы желала выключить сексуальный ток в отношениях с Гаем, – говорит Эмма. – Это самая трудная часть процесса.

– И каков главный прогноз? – спрашиваю ее я.

– В душе я уже почти приняла решение и могу гарантировать, что все будет окончательно завершено еще до конца этой недели, – загадочно отвечает она. – На самом деле я должна встретиться с ним позднее. Обещаю, что расскажу вам все подробности, как только это произойдет, но сейчас я не хочу говорить, потому что могу спровоцировать нешуточный спор.

– Я не могу продолжать лгать Изобэль, – говорю я. – Это заставляет меня чувствовать себя отвратительно.

– Не могу представить, насколько неудобным это может быть, – усмехается Эмма.

– Возможно, тебе следует постараться чуть больше, – язвительно произносит Кэти.

Эмма не заметила того факта, что ступила на ту территорию, которую топтала Кэти пару лет назад, когда муж оставил ее.

– Если ты испытываешь недостаток аргументов для того, чтобы осуждать Гая, то должна чувствовать собственную моральную обязанность закончить эти отношения сейчас. Дети почти всегда страдают, когда родители расходятся. Они вырастают и вступают в отношения, не имея перед глазами образца, которому должно следовать. Посмотри на себя, ты все еще так задета тем, что твой отец сбежал от твоей матери, что проводишь время только с теми мужчинами, которые никогда не захотят завести семью.

– Однако Бен, кажется, чувствует себя прекрасно, – смущенно говорит Эмма после паузы.

– Да, отчасти. Мы пытаемся представить тот факт, что его родители не живут больше вместе, в позитивном свете. Я говорю мальчику, что ему повезло, потому что у него есть две спальни, два дома, два подарка на Рождество, двойное количество каникул. Но, даже говоря все это, я не очень-то в это верю.

– Послушайте, я почти у финиша! – восклицает Эмма. – Каждый раз, когда я с ним, я нахожу что-то новое, что может не нравиться, и, по сути, я чувствую, что у меня достаточно сил, чтобы окончательно с ним порвать. Мне только нужно найти ему замену.

– Есть кто-нибудь на примете? – спрашивает Кэти.

Я рада ее вмешательству в разговор. Характерная черта Эммы – видеть положение дел только со своей точки зрения.

—

У меня начался хороший флирт кое с кем на работе, – говорит она.

– За чем же тогда дело стало? – спрашивает Кэти.

– Он работает в нью-йоркском офисе, – отвечает Эмма. – Но он не женат. Преодолеть океан легче, чем уже существующий брак.

То ли она знает, что это эффективный способ охладить наш пыл любопытства, то ли у нее возник генеральный план, как уйти от Гая, – непонятно. Как бы то ни было, я решаю, что бы ни случилось, рассказать на следующей неделе правду Изобэль – такую, как я ее знаю.

Я допиваю еще один бокал шампанского. И чувствую уже небольшую нетвердость в ногах. Жара, усталость, алкоголь и недостаток воздуха в комнате с деревянными панелями – тяжелая комбинация. Я закрываю глаза. Мир начинает вращаться. Когда я их открываю, около стола стоит мой брат.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, озадаченная его внезапным появлением.

– Я выступаю завтра утром на конференции, и мне предоставили отель. Ладно, я не останусь тут надолго, иначе выпью слишком много. Кэти сказала мне, что вы придете, поэтому я подумал, не присоединиться ли к вам. Хотите еще выпить? – Он отправился к бару, и я пошла вместе с ним. – Ты не возражаешь против моего вмешательства в ваш девичник?

– Пока ты не спишь ни с одной из моих подруг, – шучу я, интересуясь, сколько раз он «случайно сталкивался» с Кэти.

– Я слишком стар для этого, – говорит он. – Где Том?

– Дома с детьми. Вынужденный исполнять обязанности няни, – информирую его я. – Тот случай, который заставляет тебя желать заплатить кому-нибудь за это. Хотя каждый раз, когда мы платим кому-то, это лишь увеличивает напряжение, не позволяя расслабиться и хорошо проводить время. Однако он уже дважды звонил, а я ушла из дома всего час назад.

Марк заказывает у бармена бутылку пива.

– А как библиотечный проект?

– Все идет своим чередом. Даже не верится. Я уже не представляю жизни без этой библиотеки. Том получит хорошие комиссионные. Так что наше финансовое положение проясняется…

Как обычно, я не могу представить себе ничего более благотворно на меня влияющего, чем присутствие рядом брата. Мы выросли на краю маленькой деревушки, а это означало, что большую часть нашего детства мы играли и развлекались вместе. Правда, при друзьях он на меня покрикивал и вообще изображал, что он мной помыкает, но я знала, что это показное, чтобы не терять лица. Быть подростком само по себе достаточно сложно и без того, чтобы еще отвечать за младшую сестру. Я это понимала и ничего не имела против, потому что их разговоры в основном вертелись вокруг трех тем: девушек, секса и того, как это уравнение заставить работать на них. У моего брата всегда были подружки, и его приятели считали его экспертом.

– Разговаривайте и обращайтесь с ними, как с богинями, – вспоминаю я, как он наставлял друзей. – Тогда все будет готово для захвата. Анализируйте! Они любят анализировать. И – оральный секс. Это главное.

Марк любил женщин, и женщины любили Марка. Даже если они обнаруживали, что на него нельзя положиться. Он создавал дружбу из ничего, из всех этих легких отношений, потому что никогда не жалел добрых слов и с ним можно было разговаривать обо всем на свете.

Было очень немногое, что я подвергала цензуре в разговоре с ним, и думаю, он сказал бы то же самое. Однако сегодня вечером я чувствую дискомфорт, находясь с ним наедине. Он сел на стул у барной стойки, подперев голову рукой и явно не планируя быстрое возвращение к нашему столику. Его подбородок покрыт щетиной, рубашка несвежая. Интуитивно, как обычно это бывает по отношению к членам своей семьи, я чувствую, что он здесь с особой миссией.

– Ты прямо с работы? – спрашиваю я.

– М-м-м… – полусонно мычит он, запрокидывая голову, чтобы сделать пару глотков из бутылки. И продолжает держать ее в руке. Я замечаю, что он бросает взгляды на наш стол, слегка улыбаясь, и потом делает еще один большой глоток пива. – Как поживают мои любимые племянники? – оборачивается он ко мне.

– Великолепно. Чрезвычайно энергичные щенята! Носятся по всему дому, устраивают беспорядок даже тогда, когда хотят прибраться, борются и дерутся, по меньшей мере, несколько раз в день, едят более или менее непрерывно, безостановочно болтают, терзают меня вопросами, большей частью все разом, а затем обвиняют меня в том, что одного я люблю больше, чем другого, если на один вопрос я отвечаю раньше, чем на другой. Уж скорее бы каникулы!

– Это еще почему? – подозрительно спрашивает он. – Ты же не любишь каникулы! И лето – единственное время, когда ты можешь вернуться на работу на полный день.

– Меня умиляет, как все понимают возвращение на работу! Как будто дети – это не работа! – взвиваюсь я. – Да работать гораздо легче, чем заниматься детьми!

– Вот и Джон Макинрой так считает. Я читал его интервью. Он сказал, что играть в финале Уимблдона легче, чем присматривать за собственными детьми. Матери убиваются по разным поводам гораздо чаще, чем все остальные, исключая пожилых католичек.

– Фактически чувство материнства и комплекс вины так переплетены, что невозможно определить, где кончается одно и начинается другое. Чувство вины просто становится второй натурой. Хотя с тех пор, как я оставила работу, в том месте, где должна быть вина, – вакуум, требующий заполнения.

Брат обращается со мной как с одним из своих пациентов, мягко задавая вопросы в виде все более уменьшающихся кругов, до тех пор, пока предмет, за который он хочет взяться, не окажется наконец в фокусе. Но он забывает, что я когда-то была журналистом и провела много времени, наблюдая, как политические деятели увиливают от трудных вопросов.

– Так или иначе, я запланировала множество дел, – говорю я. – Я должна поехать в Дорсет погостить у подруги, потом съездить к маме и папе, и мы собираемся в Италию.

– Что это за подруга в Дорсете? Я встречал ее?

– Ты подразумеваешь, спал ли ты с ней? Ответ на оба вопроса – «нет». Это одна мама из нашей школы. И жена любовника Эммы.

– Звучит запутанно.

– Такая уж ситуация. Моя подруга Изобэль знает, что у ее мужа есть любовница, и она близка к тому, чтобы вычислить Эмму, но Эмма не хочет, чтобы я что-либо рассказывала до тех пор, пока она не выпутается из своих отношений с Гаем, – объясняю я. – А процесс выпутывания тянется дольше, чем я предполагала.

Я думаю об Изобэль. Я редко сталкивалась с кем-то, кто столь уверенно выстраивал бы свою жизнь. За все время, что я знаю ее, она никогда не выказывала в этом ни малейшего сомнения. И все же ее муж провел прошлый год, систематически подрывая эти устои, так что все здание грозило обрушиться на нее. Интересно, что ей удастся спасти?

– А как твоя пылкая любовь? – спрашивает Марк, заказывая еще пива и одновременно проверяя сообщения на своем мобильном телефоне. Он один из немногих мужчин, которых я знаю, кто может действительно делать два дела сразу. – Ты не упоминала о нем целую вечность. Я бы сказал – своим отсутствием он бросается в глаза.

– Это очень в духе Джонатана Росса – так задавать вопрос. Куда девалась твоя хитрость? – Я еще надеюсь изменить направление беседы.

– Ты уклоняешься.

– С ним все отлично. Мы больше почти не разговариваем.

– Почему же?

– Потеряли интерес друг к другу, полагаю, – кратко отвечаю я. – Как ты наслаждаешься безбрачием? Жизнь в одиночку не для тебя.

– Люси, я не верю, что вы однажды проснулись и нашли друг друга непривлекательными. Такое возможно только в том случае, если не было никакой декларации о намерениях.

– На самом деле я не хочу говорить об этом. – Я поднимаюсь.

– Ты спала с ним, да? У тебя такое задумчивое выражение лица…

Это возмутительная провокация! И я попадаю в западню.

– Мы были на вечеринке. И там было небольшое недоразумение. Мы даже не целовались, но я решила, что нам следует держаться подальше друг от друга. Думаю, я вела себя совершенно безупречно.

– Ты рассказала Тому? Если нет, то у меня останутся сомнения.

– Здесь нечего рассказывать, – сопротивляюсь я.

– Если тут нечего рассказывать, тогда почему ты так уклончива в своих ответах?

– Потому что это требует большой концентрации. Стараться избегать думать о ком-то – достаточно мучительно.

– Нет ничего успокаивающего в том, чтобы находиться в состоянии постоянного вожделения! – заключает Марк.

Подходит Эмма.

– Не собираетесь ли вы присоединиться к нам? – улыбаясь, спрашивает она. – Или вы хотите провести остаток вечера, посвятив его семейным делам?

Мы возвращаемся к столику и садимся. Кэти и Марк обмениваются понимающими улыбками. Я убеждена, что она привлекла его к этому, чтобы проверить правдивость моего отчета о состоянии дел с Робертом Басом. Однако я не сержусь, ибо знаю – оба они принимают мои проблемы близко к сердцу. Эта мысль меня утешает.

Эмма задает Марку вопросы о его работе.

– Тебе всегда нравятся твои пациенты?

– Я сейчас меньше занимаюсь наблюдением за пациентами, но когда практиковал, обычно находил, что у каждого есть подкупающие черты. На самом деле интересно то, что определенные группы пациентов вызывают больший интерес, чем другие.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… определенные психопатологии создают общность индивидуальных особенностей, – поясняет он. – И некоторые из этих особенностей более привлекательны, чем другие. Страдающие анорексией, например, часто склонны к лести. Больные, страдающие навязчивым неврозом, очень непреклонные, и они всегда приводят в порядок мой рабочий стол.

– А кого ты любишь больше всего? – подключается к разговору Кэти.

– Людей с непреодолимым влечением к сексу, – отвечает он без запинки. – Не из-за того, конечно, что они всегда пытаются соблазнить тебя – что они, конечно, делают, даже мужчины, – а потому, что их успех зависит от того, чтобы быть чрезвычайно обольстительными. Они прекрасные собеседники, с ними обычно столько смеешься!

– Как с Расселом Брэндом? – спрашивает Эмма.

– Именно, – соглашается Марк.

– А как ты сопротивляешься их атакам? – хочет знать Кэти.

– Я думаю о том, что могу потерять работу, если уступлю. Мысленно прокручиваю в голове последствия. С мужчинами это проще, я исключительно гетеросексуален. И потом я вижу больше мужчин, чем женщин. Эта проблема более типична для мужчин.

– Как ты определяешь разницу между пагубной привычкой и нездоровой навязчивой идеей? – вырывается у меня вопрос.

– Некоторые люди склонны смотреть на все эти проблемы как на пагубные привычки, – говорит он. – Но чтобы квалифицировать это как пагубную привычку, такие проблемы должны доминировать в твоей жизни ежедневно. Ты отдаляешься от людей, и пагубная привычка становится твоим другом. Здесь есть также элемент ненависти к самому себе. Ты, Люси, возможно, одержима, но пагубных привычек у тебя нет. – И он с удовлетворенным видом откидывается на спинку стула. Марк любит свою работу!

– А как ты думаешь, к Гаю у меня пагубная привычка? – нерешительно спрашивает Эмма.

– Нет, – живо отзывается Марк. – На месте Гая запросто мог бы быть кто-то еще. Просто ты испытываешь склонность к определенному типу мужчин. К мужчинам, которые никогда не будут твоими. Ты боишься близости из-за страха быть отвергнутой.

Я ошеломлена. Никто из нас никогда не говорил с Эммой так вот прямо.

– И каков же метод лечения? – Ее голос звучит гораздо менее уверенно.

– Тебе следует сознательно избегать их. Поскольку ты признаешь их как тип, они тоже признают тебя. Возможно, тебе следует обратиться за помощью к профессионалу.

– Как насчет тебя? – спрашивает Эмма.

– В настоящее время, мне кажется, я встретил ту, на которой хотел бы жениться.

– О, черт! – вырывается у меня. – Когда мы с ней познакомимся?

– Скоро, – загадочно произносит он.

Кто-то трогает меня за плечо. Думая, что это заботливый официант, я вяло поворачиваюсь, приготовившись попросить еще одну бутылку шампанского, ибо решила напиться сегодня вечером так, будто завтра не наступит никогда, и вижу, что это не официант. Это Роберт Басс.

Он опирается руками на подлокотник дивана и наклоняется, чтобы заговорить со мной. Его пальцы растопырены, и я замечаю, как он царапает бархат, оставляя на ворсе маленькие бороздки.

– Что вы здесь делаете? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал менее встревожено, чем это есть на самом деле.

– Я только что закончил ужинать со своим издателем, – говорит он. – Вот увидел вас и подумал, что будет невежливо уйти просто так, не объявившись. А вы что здесь делаете? Вы говорили, что никогда никуда не выходите.

– В общем, так и есть. Я здесь с моими подругами и братом, – отвечаю я, однако даже и не делаю попытки представить его им.

Я решительно поднимаюсь с дивана, показывая тем самым, что ему не следует присаживаться к нам. Он наклоняется и целует меня в щеку. Один раз. Внешне этот жест выглядит ничего не значащим. Кажется, ни Марк, ни мои подруги не проявляют в связи с этим никакого беспокойства. Они думают, наверное, что это мой старый друг, без сомнения, кто-то из команды «Вечерних новостей». Но поцелуй длится чуть дольше, чем следовало бы. Я чувствую его щеку рядом с моей щекой, его руку на своем плече. Эти хитрые, преднамеренные жесты – продолжение близости, возникшей на вечеринке. Я понимаю, что мы оба неоднократно мысленно возвращались к тому эпизоду. Когда мы смотрим друг на друга, я вижу мою собственную страсть, отражающуюся в его глазах. Я чувствую, что у меня перехватывает дыхание. Я вижу, что моя рубашка на груди вздымается и опускается слишком быстро, и начинаю кусать нижнюю губу. Я хочу заставить ее кровоточить, чтобы болью отвлечь себя и высвободиться из этого плена. Я думаю о маленькой коленке Фреда, залитой кровью, и о том, как он, плача, звал меня, как будто в мире больше нет никого, кто мог бы облегчить его страдания. Я думаю о Томе, невозмутимом, рациональном, надежном.

– Люси, вы обязаны поговорить со мной, вы не можете притворяться, что ничего не случилось, – шепчет он мне в ухо. – Мы оба в этом замешаны.

– Обязана? Обязательства у меня есть перед моей семьей, так же как и у вас – перед вашей, – возражаю я. – Послушайте, сейчас не время и не место для этого.

– Так назовите время и место! Мне одному с этим не справиться. Я действительно измучился.

Тут мой брат, как всегда общительный и дружелюбный, встает со своего места и подходит к нам.

– Может быть, выпьете? – спрашивает он Роберта Басса.

Я представляю его собравшимся, успокоенная тем, что никто из присутствующих не знает его имени, а слышали о нем только как о Прирученном Неотразимце. Мне необходимо заставить его уйти так быстро, как только возможно.

– Разрешите мне угостить вас, – говорит Роберт Басс, направляясь к бару.

Я снова сажусь, чувствуя легкую тошноту. Однако на сей раз я не могу отнести это на счет вина. Я больна от страсти. Это все равно что пытаться остановить химический эксперимент, когда ингредиенты уже помещены в пробирку, решаю я.

– Кто это? – театрально вопрошает Эмма. – Великолепный экземпляр! Он просто неотразим! И определенно мог бы отвлечь меня от Гая. Я бы даже рискнула, пожалуй, разделить с ним мировое господство.

Приятно слышать, что моя старая подруга одобряет мой вкус в отношении мужчин, но с другой стороны, это заставляет меня задаваться вопросом, а не слишком ли заметен Роберт Басс.

– Старый друг, – отвечаю я. – Не виделись целую вечность. Но я уверена, что он женат.

– Брак – это душевное состояние, – откликается Эмма. – Так всегда говорит Гай. Когда он с женой, он чувствует себя женатым, а когда со мной, то чувствует себя «оттраханным». Он говорит, что идеально – когда можно быть холостым в течение недели и женатым по выходным.

– Это потому что мужчины имеют пугающую способность делить свою жизнь на части, – вздыхаю я. – Женщины никогда бы не смогли жить подобным образом.

– Так откуда ты его знаешь? – изучающе смотрит на меня Марк. – Прошло почти десять лет, как ты оставила работу, то есть, я хотел сказать, с тех пор, как ты решила сменить белый воротничок на синий.

– При чем тут синий воротничок? – недоумевает Эмма.

– Потому что досмотр за детьми – это вариант шахтерской доблести, за исключением того лишь, что в этом забое не бывает пересменки, – поясняю я. И поворачиваюсь к Марку, нарочито равнодушно роняя: – Один старый знакомый. – Я выразительно смотрю ему прямо в глаза.

Брови Марка дважды приподнимаются, но тут к столу возвращается Роберт Басс. Он садится в кресло рядом со мной, Эмма сидит с другой стороны от него.

– Итак, что вы здесь делаете? – спрашивает она, поворачиваясь к нему всем телом и улыбаясь своей самой очаровательной улыбкой. Эмма неисправима! Роберт Басс, опираясь на левый локоть, поворачивается ко мне спиной. Однако его ноги скользят под столом дальше. Я знаю, что мне следует сдвинуться в сторону, чтобы исключить возможность любого физического контакта, учитывая, что мои оборонительные сооружения несовершенны и что каждое наше соприкосновение порождает во мне сокрушительную реакцию.