Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 53 страниц)
Глава CCX
О почестях, оказанных королем Бунго отцу магистру Франциску Ксаверию в день их первой встречи
Прошествовав описанным образом по городу, мы прибыли наконец на первый двор королевского дворца, где стоял Финжейндоно, начальник дворцовой охраны, во главе шестисот воинов, вооруженных пиками, луками и богато украшенными мечами, дававшими представление о великолепии государя Бунго. Мы прошли мимо этих людей и вошли в длинную галерею. Там пять вышеупомянутых мной именитых граждан опустились на колени и вручили отцу Франциску предметы, которые они несли в руках. Все это вызвало у присутствующих при этом сановников величайшее удивление.
– Повесятся теперь наши бонзы, – говорили друг другу присутствующие, – что-то они и показываться совсем перестали, а все потому, что этот человек не такой, каким они расписали его королю, а посланец божий, пришедший посрамить завистников.
Пройдя эту галерею, мы оказались в обширном помещении, где было много знати в пестрых атласных и штофных алтирнах и с мечами, отделанными золотом. Был тут также мальчик шести или семи лет, которого держал за руку старик. Подойдя к отцу Франциску, мальчик сказал:
– Да будет твой приход во дворец государя моего короля столь же приятен тебе и ему, сколь дождь, ниспосылаемый на землю богом, благодатен для жаждущих влаги посевов нашего риса. Входи без боязни и с веселым лицом, ибо искренне говорю тебе: все добрые желают тебе великого добра, а злые омрачаются, как ночное небо, покрытое дождевыми тучами.
Отец Франциск ответил на эти слова подходящим приветствием в их вкусе. Пока он говорил, мальчик хранил молчание, но, выслушав его до конца, продолжал:
– Велико должно быть твое мужество, если ты отважился прибыть с края света для того, чтобы тебя поносили в чужих землях прозвищем бедняка, но без сравнения большей должна быть доброта бога, которому не угодно это ложное мнение света, разделяемое и бонзами, ибо они открыто заявляют, подкрепляя слова свои клятвами, что ни женщины, ни бедняки не могут никаким образом спастись.
На это отец Франциск ответил:
– Господь, живущий и царствующий на самой вершине небес, дозволит туману спасть с очей их, и тогда узнают они, в какое заблуждение их ввела слепота их, а когда господь дарует им этот свет, он даст им и силы отречься от ложного мнения, которого они держались.
Продолжая беседовать с отцом магистром о предметах возвышенных и важных, чем мы были крайне удивлены, принимая во внимание его нежный возраст, мальчик провел его в другой зал, где находилось большое количество отроков и юношей, сыновей вельмож этого королевства. При входе отца магистра они все встали, а по окончании поклонов, во время которых они трижды касались лбами земли, что является у них знаком величайшего уважения, ибо так кланяется лишь сын отцу и вассал своему сюзерену или королю, двое из них выступили вперед и как бы от имени всех присутствующих сказали:
– Да возрадует твой приход, святой отец бонза, государя нашего короля так, как радует улыбка прелестного ребенка его мать, когда она держит его у себя на груди. Клянемся тебе волосами голов наших, что даже стены, которые ты видишь перед собой, велят нам возликовать от твоего прихода, прославляя господа, о котором в Омангуше, когда мы тебя там слышали, ты рассказал столько чудесного.
Тут все отроки и юноши захотели последовать за святым отцом, но мальчик, провожавший святого отца за руку, знаком предложил им снова сесть. Из этого зала мы снова вошли в очень длинную галерею, окаймлявшую рощицу апельсиновых деревьев, и, пройдя ее, попали в третье помещение размером с первые залы, где нас ждал Фашарандоно, брат короля, получивший затем престол Омангуше. Отец Франциск низко ему поклонился, на что Фашарандоно ответил такой же любезностью, сказав:
– Заверяю отца бонзу, что нынешний день – день ликования в этом доме, ибо государь мой король считает себя сегодня большим богачом, чем если бы он обладал тридцатью двумя хранилищами серебра в Китае. Пусть будет твой приход настолько радостен ему и принесет тебе столько чести, насколько простираются твои желания.
Мальчик, подведя отца Франциска к брату короля, предоставил последнему заняться гостем, а сам отошел на несколько шагов назад, и это новое проявление вежливости нам очень понравилось. Из этого зала мы перешли в другой, где было много вельмож, которые также встретили отца Франциска весьма почтительно. Здесь последний некоторое время задержался, беседуя стоя с братом короля, пока отцу магистру из королевских покоев не поступило приглашение войти. За святым мужем последовало большинство сопровождавших его вельмож. Зал, в который он вошел, был очень богато отделан; король уже ожидал его стоя и, увидев его, сделал пять или шесть шагов ему навстречу. Отец Франциск хотел было поклониться ему в ноги, но король не допустил этого и, подняв его под руки, сам, напротив, трижды низко поклонился ему так, как сын кланяется отцу или вассал сюзерену, чем все присутствующие вельможи были крайне изумлены, а мы еще больше. Потом король взял его за руку (брат короля тем временем несколько отстал) и, усевшись на возвышении, пригласил святого отца сесть рядом с собой, брат короля расположился немного ниже, а португальцы и вельможи заняли места против короля, предварительно обменявшись взаимными любезностями, в которых король проявил много дружеского расположения к отцу Франциску. Последний отвечал ему в их вкусе столь приятными словами, что король, взглянув на брата и на прочих присутствовавших в зале вельмож, произнес громким голосом так, чтобы все его расслышали:
– О, кто бы мог спросить бога, как могло статься или какова была причина того, что он допустил у нас такую слепоту, а этого мужа наделил таким бесстрашием? Ибо, с одной стороны, мы ныне собственными глазами можем убедиться, насколько несправедливо то, что говорила о нем молва, и в силах доказать это столь неопровержимыми и очевидными доводами, что всякий сомневающийся смутится и не станет возражать, более того, если он наделен здравым рассудком, признает свою ошибку; а с другой – мы видим наших бонз, окончательно запутавшихся в поисках истины и столь непоследовательных в том, что они проповедуют, что сегодня они говорят одно, а завтра противоположное, так что все их учение для человека с ясным умом не что иное, как сумбур, едва ли способный вывести душу на путь спасения.
Присутствующий при этом бонза, возмущенный речью короля, сказал:
– Ваше величество, вопрос этот не таков, чтобы его можно было разрешить с такой поспешностью, ибо ваше величество не обучалось в Фиансиме. Если у вашего величества есть какие-нибудь сомнения, обратитесь ко мне, и я их разрешу, и тогда ваше величество увидит, сколь истинно то, что мы проповедуем, и с какой великой пользой тратится то, что нам дают.
– Раз ты это знаешь, так говори, а я помолчу.
Фашиандоно тогда изложил положения своей религии. Первое из них заключалось в том, что святость бонз не подлежит сомнению, поскольку всю жизнь они отдают угодной богу религии и большую часть ночи проводят в молитвах о тех, кто завещал им свое имущество; блюдут постоянное целомудрие; не едят свежей рыбы; лечат больных; обучают сынов человеческих добрым нравам; мирят царей, когда между ними возникают распри, дабы народы могли жить в спокойствии; выдают кушимиако, или векселя, на небо, чтобы на том свете все покойники оказались богатыми и жили в полном достатке; ночами раздают милостыню душам умерших, слезно молящих о помощи в трудах своих и печалях, которые им приходится испытывать на том свете по бедности своей; имеют ученые степени в коллегиях Бандоу, подтвержденные кубункама и миокскими грошо, но самое главное, большие друзья солнца, светил и святых на небе, с которыми разговаривают по ночам и даже часто обнимают их. Он еще долго говорил подобные нелепицы, причем по временам приходил в такое неистовство, что четыре раза назвал короля фошидехуза, что значит «ослепленный грешник».
Король был так возмущен нелепостью и дерзостью речей этого бонзы, что, взглянув два или три раза на своего брата, дал ему знак, чтобы он заставил его замолчать, что Фашарандоно (ибо таково было имя королевского брата) немедленно и сделал. Король, заставил бонзу подняться с места, где он сидел, и сказал ему:
– Мы не собираемся противоречить тебе в том, что ты привел в подтверждение и доказательство твоей святости, но скажу тебе откровенно, что гордыня твоих необузданных речей глубоко оскорбила нас, и я дерзнул бы поклясться своим спасением, что в них больше от ада, чем в тебе самом от небес, на которых обитает всевышний.
На это бонза ответил:
– Придет еще время, когда мне не понадобятся больше люди, и ни они, ни ты, ни все короли, правящие на земле, не достойны будут прикоснуться ко мне.
Король улыбнулся гордыне бонзы и взглянул на святого отца, как бы желая сказать: «Как тебе это нравится?» Тот, чтобы успокоить короля, сказал:
– Отложите это, ваше величество, до другого дня, когда бонза будет более спокоен.
На что король заметил:
– Ты прав, а я вот не прав, что его слушаю.
И, приказав поднять бонзу, сказал ему:
– Когда тебе случится говорить о боге, не оправдывайся, ссылаясь на него, ибо этим ты совершишь великий грех, но, произнося слова, исполненные любви к нему, очисти душу свою от гнева, что ты носишь в себе, и мы тогда будем тебя слушать.
Выговор этот оскорбил бонзу, и он сказал, обращаясь к присутствующим:
– Hiacata passiram figiancor passinau, – что значит: «Пусть короля, говорящего такое, спалит небесный огонь», – быстро встал с места и, ни с кем не попрощавшись, вышел, бурча себе что-то под нос, что всех присутствующих вельмож развеселило, и они стали обмениваться шутками и остротами. Король успокоился, забыл свой гнев и шесть или семь раз принимался смеяться.
Когда наступило время обеда, королю принесли поесть. Он пригласил святого отца разделить с ним трапезу, но последний три раза очень вежливо отказывался, говоря, что сейчас в этом нет нужды. Король на это ответил:
– Я прекрасно понимаю, что ты не голоден, раз отказываешься от пищи, но мне кажется, ты должен был бы знать, если ты стал таким же японцем, как и мы, что такое предложение со стороны короля другому королю является самым сильным доказательством любви, а так как я приравниваю тебя к королям, я за великую честь почитаю пригласить тебя.
Тут святой отец, желая выразить свою признательность, попытался поцеловать у короля меч, который был у него за поясом, и сказал:
– Господь бог наш, ради которого ты оказываешь мне такую милость, да ниспошлет на тебя с небес благодать свою, удостоив тебя как истинного раба божьего исповедовать его веру, дабы в конце дней своих ты мог вознестись на небо.
Король ответил ему:
– Согласен с тем, что ты испрашиваешь у него для меня, при условии, что ты останешься со мной, чтобы подробно поговорить о всем том, мимо чего мы часто проходим.
И, преподнеся святому отцу с улыбкой блюдо риса, поставленное перед ним, снова попросил его отобедать с ним, о чем теперь тот уже не заставил себя просить. Видя, какую великую честь, несмотря на все наговоры бонз, оказал святому отцу король Бунго, капитан и все португальцы опустились на колени.
Глава CCXI
Как отец Франциск пошел прощаться с королем по случаю отъезда своего в Китай, как тот попросил его остаться еще на несколько дней и какие споры святому отцу пришлось вести с бонзами
Со дня появления преподобного отца в городе Фушеу, столице, как я уже говорил, королевства Бунго на японском острове, прошло уже сорок шесть дней. За это время Франциск Ксаверий так успешно обращал японцев в христианство, ни на что другое не отвлекаясь, что лишь чудом кто-либо из португальцев урывал у него час-другой для душеспасительной беседы, и то разве только ночью или рано утром, когда он принимал исповедь. Некоторые из его друзей даже стали обижаться на него за это и находить, что он ими пренебрегает, но святой отец как-то раз сказал им:
– Прошу вас, братья мои во Христе, никогда не ждите меня к обеду и не причисляйте меня в этом отношении к живым. Искренне говорю вам, этим вы только причините мне великое огорчение, ибо знайте, что пир, в котором нахожу я больше всего радости и удовольствия, – это видеть, как душа отдается тому, кто искупил ее грехи, и слышать слова, которые произнес ныне главный бонза Канафамы Сакуаен Жиран. Согласившись с тем, что отрицал раньше, он опустился на колени посреди людной площади и, воздев руки к небу, произнес во всеуслышание, заливаясь слезами: «Вам, вечный Иисус Христос, сын божий, отдается ныне душа моя. Устами своими исповедую то, что утвердилось в сердце моем. А посему прошу всех, кто меня слышит, сказать людям, с которыми они будут говорить, чтобы они простили мне, что я столько раз в проповедях своих выдавал за истину то, что, как я теперь вижу и понимаю, является заблуждением и ложью». И будьте уверены, братья мои, что эта святая исповедь новообращенного раба божьего и брата нашего произвела такое впечатление на народ, что, если бы я захотел, я смог бы тут же окрестить более пятисот человек, но к этому нужно приступать с великой осмотрительностью и не делать слишком поспешно, ибо бонзы не оставляют новообращенных, говоря им, что, раз они, перейдя в христианство, обрекли себя на погибель, я должен, по крайней мере, наградить их деньгами. Придумали это бонзы, зная, что я беден и ничего дать не могу, для того чтобы подорвать доверие ко мне, которое, по свидетельству желающих принять христианство, внушают мои слова. Но господь бог по великой милости своей устранит и это препятствие, поставленное коварными противниками христианской веры.
Король все эти дни постоянно виделся со святым отцом и так проникся к нему доверием, что ни один бонза не допускался во дворец; более того, король даже стал стыдиться тех гнусностей, кои под видом добродетели внушали ему эти дьяволы, и перестал предаваться многим своим порокам, и в первую очередь прогнал от себя юношу, с которым имел содомское общение. Ему также стала ненавистна крайняя скупость, которую эти слуги сатаны превозносили чуть ли не как подвиг, и под влиянием поучений святого отца стал настолько щедр, что его можно было назвать почти расточительным. Далее, он велел запретить женщинам под страхом тягчайших наказаний убивать новорожденных младенцев, к чему раньше, по совету и наущению этих же самых бонз, большинство из них постоянно прибегало. Таким же образом он пресек и кое-какие другие преступные действия в этом роде, неоднократно говоря во всеуслышание, что перед лицом святого отца он стоит, как перед ясным зеркалом, смущенный и пристыженный при мысли о том, что он совершал под влиянием бонз.
Слыша подобные речи, мы считали, что обращение короля в христианство не представит больших трудностей, если святой отец сможет посвятить ему достаточно много времени. Однако намерения короля были совсем иные, и кажущаяся легкость в подобном деле, обманув и на этот раз наши надежды, не привела к желаемым результатам, и король и поныне пребывает необращенным, – но тайна эта постижима одному лишь господу, ибо людям она недоступна.
Тем временем приближался срок, назначенный для нашего отплытия в Китай, и судно наше было уже приведено в готовность. В связи с этим капитан Дуарте да Гама и прочие португальцы пошли вместе со святым отцом попрощаться с королем и поблагодарить его за хороший прием, который он оказал нам в своих владениях.
Приняв нас всех с веселым и приветливым лицом, он сказал:
– Признаюсь, я испытываю сердечное сожаление, что не могу быть одним из вас. Завидую вам, что вы отправляетесь в путь со святым отцом, отсутствие которого заставит душу мою оплакивать свое сиротство, ибо я очень опасаюсь, что больше на земле нам свидеться не придется.
На что отец Франциск, поблагодарив его за любовь, ответил, что, если господь отпустит ему еще несколько лет жизни, он скоро вернется навестить его величество, что доставило большое удовольствие королю.
Во время этого разговора и многих других бесед, которые святой отец вел с королем, он не раз напоминал ему о некоторых вещах, необходимых для его спасения; настоятельно просил его помнить, как коротка человеческая жизнь и что все мы находимся в объятиях смерти; предостерегал его, что если он не перейдет в христианство, то будет непременно осужден, но если он станет христианином и до конца будет пребывать в милости у Иисуса Христа, то может быть уверен, что сын божий примет его в число чад своих и ценою своей драгоценной крови добьется его оправдания перед предвечным отцом. Говорил он с королем о его спасении столь прочувственным образом, что у того дважды навертывались слезы, чем все мы были глубоко потрясены и чему все стоявшие близко к королю придали большое значение.
Между тем бонзы как истые служители сатаны исподволь старались навредить святому отцу, так как открыто с ним сразиться не могли, ибо споры, которые они пытались с ним затеять, неизменно приводили к их поражению, и доводы Франциска Ксаверия они не в силах были опровергнуть, так что народ стал уважать их меньше прежнего. Этим они были чрезвычайно оскорблены и не раз называли святого отца «инокосен» – смердящим псом, беднейшим, чем все изъеденные вшами нищие, и уверяли, что он питается клопами и мясом трупов, которые ночью выкапывает из могил. А что до того, что ему случается привести их в замешательство своими речами, то это волшебство и дьявольское искусство, и никаких тут знаний или духовной силы нет. Король же, за всю проявленную к нему милость и оказанные ему почести непременно будет спален огнем и потеряет престол, ибо так определили четыре фатоке (иначе говоря, четыре божества их веры): Шака, Амида, Жизон и Канон. Такую вот судьбу они пророчили королю и народу за то, что тот терпит в своей стране чужеземного бонзу. Слушать бонз было страшно, и мы, португальцы, изрядно их побаивались, но пока что нас спасало то, что на нашей стороне неизменно был король. Ему, после бога, обязаны мы были тем, что бонзы не пошли на то, что они давно уже замышляли, а именно, намеренно подстроить какую-нибудь смуту, чтобы, воспользовавшись ей, убить святого отца, да заодно и нас. Когда они поняли, что не так-то просто добиться того, что они хотели, они опять решили прибегнуть к диспутам и подорвать доверие к святому отцу, но теперь они собирались выставить против него знаменитого бонзу, почитавшегося среди них вершиной учености. Был он настоятелем храма, именуемого Миайжима, расположенного в двенадцати легуа от Фушеу. С этой целью они попросили его приехать, дабы вступиться за честь их богов. Бонза, полагая, что победа в споре с тем, кто сам неизменно побеждал в споре своих противников, принесет ему великую честь и славу, поспешил приехать вместе с шестью или семью такими же учеными бонзами, которых он взял себе в помощники. Прибыл он как раз в то время, когда отец Франциск вместе с капитаном и прочими португальцами прощался с королем, ибо на следующий день, должен был отплыть в Китай. Бонзе очень хотелось, чтобы у него не ускользнула из рук добыча, которую он считал уже верной, так как был убежден в глубине своих познаний, имел степень тундо в коллегии Фиансима и, как говорят, тридцать лет был там деканом факультета, который у них считается самым ученым, как у нас, скажем, факультет богословия. Придя во дворец в упомянутое время, он велел доложить королю через одного из бонз, приехавших вместе с ним, что к нему прибыл Фукарандоно (ибо так он назывался). Король был этим настолько огорчен, что это даже стало заметно. Он думал, что ученостью своей бонза может привести в замешательство святого отца, чем будет подорвана добрая слана, которую Франциск Ксаверий заслужил, переспорив других бонз.
Однако святой отец, поняв причину озабоченности государя, стал очень просить его допустить до себя знаменитого бонзу, на что король с большой неохотой наконец согласился.
Бонза явился, и после того как он выполнил весь церемониал приветствий, король спросил его, что ему угодно, на что последний ответил, что приехал повидать отца из Шеншико, чтобы успеть попрощаться с ним, прежде чем он уедет. Все это было сказано с таким высокомерием и надменностью, что сразу стало видно, чьим орудием он является. Подойдя к святому отцу, который пригласил бонзу сесть рядом с собой, и обменявшись с ним различными любезностями, на которые здесь не скупятся, он спросил отца Франциска, знает ли он его. На это отец ответил, что нет, ибо никогда о нем не слышал. Бонза, для того чтобы унизить собеседника, сделал вид, будто это его очень развеселило, и, обратившись к своей свите, воскликнул:
– Недолго придется с ним возиться, если он меня не узнает, хоть мы с ним чуть ли не девяносто или сто раз встречались по торговым делам. Не думаю, чтобы он ответил впопад на то, что я у него буду спрашивать.
И, обратившись к святому отцу, спросил его:
– Остался еще у тебя товар, который ты продал мне во Френожаме?
На это отец сказал:
– Я не отвечаю на непонятные мне вопросы, а поэтому изъяснись понятней, тогда я отвечу тебе по существу. Раз я никогда не был купцом, не знаю, где находится Френожама, и никогда с тобой не говорил, каким образом мог бы я тебе продавать что бы то ни было?
– Забыл, верно, – сказал бонза, – сдается мне, память у тебя короткая.
На что отец Франциск ответил:
– Раз я не помню, так скажи, если память у тебя лучше, и не забывай, что мы перед королем.
Бонза тогда с самым надменным и гордым видом произнес:
– Сегодня исполнилось тысяча пятьсот лет, как ты мне продал сто пико шелка, на которых я потом еще изрядно нажил.
Святой отец обратил значительный и мягкий взор на короля и попросил у него разрешения ответить. Король сказал, что он этим доставит ему великое удовольствие. Святой отец, учтиво поклонившись, обернулся к бонзе и спросил его, сколько ему лет, на что тот ответил: пятьдесят два. Тогда отец Франциск продолжал:
– Так как же, если тебе не больше пятидесяти двух лет, мог ты быть купцом тысяча пятьсот лет тому назад и покупать у меня товар, когда и Япония-то всего шестьсот лет как заселена, как вы об этом все время твердите, и на месте Френожамы, надо думать, были одни лишь необитаемые земли?
– Ну что ж, я тебе отвечу, – сказал бонза, – и ты увидишь, насколько больше мы знаем о прошлом, чем ты о нынешнем. Так вот знай, если не знал этого раньше, что мир никогда не имел начала, а земнородным никогда не приходит конец. С последним вздохом умирает лишь тело, облекавшее нашу душу, которую природа переселяет потом в новые и лучшие тела, как это ясно видно, когда мы рождаемся от матерей наших то в виде мальчиков, то в виде девочек, в зависимости от того, находится ли луна в день нашего рождения в соединении с солнцем или нет. Будучи раз рожденными, мы претерпеваем ряд изменений, к которым нас вынуждает бренность природы, входящей в наш состав, но тот, у кого хорошая память, помнит то, что он делал и что происходило с ним в прошлой жизни.
Святой отец с легкостью разбил это ложное положение и трижды опроверг его столь ясными и очевидными доводами, прибегая к столь уместным и естественным сравнениям, что бонза оказался посрамлен. Не буду излагать их здесь, чтобы не впасть в многословие, и главным образом потому, что их не вмещает узкий сосуд моего разумения. Бонза, однако, продолжал упорствовать в своих ложных воззрениях, не желая потерпеть поражение и пасть в общем мнении, в котором, как он полагал, он вознесся очень высоко. Продолжая спор, дабы показать королю и прочим присутствующим, какой он ученый в вопросах своей религии, и чувствуя поддержку бонз, он спросил наконец отца Франциска, придавая первостепенное значение этому вопросу, почему тот запрещает японцам мужеложество. На этот второй вопрос святой отец ответил ему, приводя столь ясные и разительные доводы (которые тоже не входят в мою компетенцию), что король остался очень доволен, а бонза посрамлен, но тундо был настолько упрям и настолько предан скотским своим наклонностям, что никоим образом не желал поддаться доводам разума, как бы ясно они ни были ему изложены, пока все присутствующие вельможи не сказали ему:
– Если ты хочешь воевать, то отправляйся в королевство Омангуше, там теперь как раз война. Там ты сможешь легко подыскать кого-нибудь, кто тебе пробьет башку, ибо у нас сейчас, слава богу, мир и спокойствие; а если хочешь спорить, поддерживать или отрицать какое-либо мнение, то не горячись и выражайся как человек воспитанный, как это делает бонза из чужих краев, который отвечает лишь на те вопросы, на которые ты даешь ему разрешение ответить. Если ты будешь вести себя так, его величество готово тебя слушать, а иначе оно будет обедать, ибо уже поздно.
На эти слова, произнесенные одним из вельмож, бонза ответил такими несдержанными речами, что оскорбленный король велел его поднять с места и выбросить за дверь, поклявшись, что, если бы он только не был бонзой, он велел бы отрубить ему голову.
