Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 53 страниц)
Глава CLIII
О несчастии, происшедшем со мной в Мартаване, и о том, что совершил бирманский король, после того как прибыл в Пегу
После этой жестокой казни тиран Бирманец задержался еще девять дней в городе, каждый день осуждая на смерть кого-нибудь из жителей, а затем отправился в Пегу, оставив своим заместителем байнью Шаке, своего главного мажордома, который должен был принять необходимые меры для успокоения страны, а также начать возводить заново сожженный город. Для этой цели бирманский король дал ему достаточный гарнизон, а с собою забрал остаток войска вместе с семьюстами португальцами Жоана Каэйро, из коих в Мартаване было оставлено трое или четверо ничем не примечательных людей. Кроме них, там задержался еще некий Гонсало Фалкан, дворянин из хорошей семьи, известный среди язычников под именем Кришна Пакау, что означает «Цветок цветов» – почетное прозвище, которое король Бирмы дал ему в награду за заслуги. Так как Перо де Фариа, когда я уезжал из Малакки, передал мне к нему письмо, в котором просил Гонсало Фалкана, если в делах моего посольства понадобится его помощь, не отказать мне в содействии как ради короля, так и из личного ему, Перо де Фарии, одолжения, я не преминул, прибыв в Мартаван, где Фалкан проживал, передать ему письмо и объяснил, что целью моего посещения является подтверждение прежних мирных договоров, которые Шаубайнья через своих послов заключил с Малаккой еще при первом комендантстве Перо де Фарии, когда состоялось знакомство. Письмо, которое я вез ему, было полно дружественных изъявлений и сопровождалось богатым подарком из китайских безделушек.
Этот Гонсало Фалкан, желая утвердиться в благорасположении короля Бирмы, на сторону которого он перекинулся во время осады, бросив своего прежнего покровителя Шаубайнью, явился через три дня после отъезда короля к назначенному им губернатору и сообщил, что я прибыл в качестве посла коменданта Малакки к Шаубайнье, для того чтобы предложить ему значительную помощь людьми против бирманского короля, вторгшегося в его земли. Он сказал, что португальцы решили укрепить Мартаван и изгнать бирманцев из королевства, добавив еще многое другое в том же духе, после чего губернатор приказал немедленно меня задержать и заключить под надежную стражу, а сам отправился на джонку, на которой я прибыл из Малакки, арестовал некоду – капитана и хозяина джонки и захватил товаров на сумму более ста тысяч крузадо и людей общим числом сто шестьдесят четыре человека. Среди них было сорок богатых малайских и менанкабских купцов, как язычников, так и мусульман, проживавших в Малакке, у которых без долгих слов было конфисковано имущество, а они сами, как я, объявлены пленными, за то что пособничеством и укрывательством содействовали направленным против короля Бирмы преступным переговорам между Шаубайньей и комендантом Малакки.
Нас велено было бросить в подземную тюрьму, причем губернатор приказал еще дать нам порядочное количество плетей, так что спустя месяц сто девятнадцать человек, из ста шестидесяти четырех измученных и беззащитных, умерло от летаргических приступов, голода и жажды, сорок же пять оставшихся в живых посадили в сампан без парусов и без весел и пустили вниз по течению реки. Несчастные, брошенные на произвол судьбы, пристали наконец к необитаемому острову под названием Пуло-Камуде в двадцати легуа от устья реки, где им удалось раздобыть кое-какую пищу: марисков и лесные плоды. Из одежды своей они ухитрились смастерить парус, и, вооружившись парой весел, которую там нашли или изготовили, прошли вдоль берега сначала до Жунсалана, потом до другого места, а оттуда за два месяца добрались до реки Парлеса в королевстве Кеда, где большая часть их погибла от опухолей в горле, напоминающих чумные бубоны, так что живыми до Малакки добралось всего два человека, сообщивших Перо де Фарии все обстоятельства этого несчастного путешествия и то, что меня ожидает смертная казнь, которая бы меня и не миновала, если бы не всевышний. Ибо после того как некода и купцы были высланы из государства описанным мною образом, меня перевели в другую, еще более строгую тюрьму, где я провел тридцать шесть дней самым жестоким образом закованный в железа.
Между тем этот пес губернатор измышлял все новые и новые обвинения, приписывая мне то, что и в голову-то мне никогда не приходило, с единственной целью со мной разделаться, а потом ограбить, как он сделал со всеми, кто находился в джонке. На суде он трижды допрашивал меня в присутствии многих людей, но всякий раз я отвечал не то, что им было нужно, отчего он и все прочие пришли в величайшее бешенство и стали утверждать, что я говорю так из гордости и презрения к суду, за что тут же при всем народе наказали меня плетьми и пытали меня расплавленным сургучом, отчего я чуть не умер. В полумертвом состоянии я провел двадцать дней; и никто уже не думал, что я смогу поправиться. Много раз доведенный до совершенного отчаяния и не зная толком, что я говорю, я повторял, что меня преследуют лжесвидетельствами только для того, чтоб украсть мой товар, но что капитан Жоан Каэйро, который сейчас в Пегу, не преминет доложить об этом королю, и эти-то слова и помогли господу нашему спасти меня от смерти. Ибо когда пес этот уже готов был привести в исполнение смертный приговор, который он мне вынес, в дело вмешалось несколько его друзей, посоветовавших ему воздержаться, ибо, если он меня убьет, все португальцы в Пегу скажут королю, что он осудил меня на смерть и казнил лишь для того, чтобы отнять у меня на сто тысяч крузадо товаров, принадлежащих коменданту Малакки. Нет сомнения, что король потребует у него отчета в конфискованном имуществе, и если даже он на самом деле предъявит ему все, что он взял, король этим не удовлетворится и будет думать, что отобрано было гораздо больше. От этого он неизбежно впадет у государя в немилость, и ему никогда больше не удастся восстановить королевское расположение, а сыновей его такая немилость покроет бесчестием и погубит. Собака губернатор байнья Шаке, опасаясь, как бы дело не сложилось именно так, решил не упорствовать и пересмотреть вынесенный мне приговор; он заменил смертную казнь конфискацией имущества и сделал меня пленником короля. Едва у меня зарубцевались раны после плетей и сургуча, как меня, закованного в кандалы, отправили в Пегу, где я как пленник был передан главному королевскому казначею – бирманцу по имени Диосорай, в ведении которого были еще восемь португальцев, которых, так же как и меня, различные беды, обрушивавшиеся за грехи наши, привели в неволю шесть месяцев тому назад. Все они находились на корабле Анрике де Эсы де Кананоры, разбившемся о берег во время бури.
Поскольку до сих пор я говорил лишь о результатах моего путешествия в Мартаван и о выгодах, которые принесла мне моя служба королю, а именно, что в итоге бесконечных трудов и невзгод у меня отобрали мое имущество, а самого меня обратили в пленника, теперь, прежде чем вести свое повествование дальше, я хочу остановиться на том, что мне пришлось испытать в тех государствах, куда закидывала меня судьба за два с половиной года неволи, и о землях, где по горестной доле моей мне пришлось странствовать, ибо это мне кажется необходимым для дальнейшего повествования.
После своего отбытия из Мартавана бирманский король, как я уже говорил, направился сухим путем в Пегу, где, прежде чем отпустить военачальников, он пересчитал свое войско. Оказалось, что из семисот тысяч людей, с которыми он начинал осаду, он недосчитывает восемьдесят шесть тысяч. А так как к этому промели он узнал, что король Авы {283}, заключив союз с савади и шалеу, пускает к себе Сиаммона {284}(земля которого в глубине материка граничит с запада и с северо-запада с Каламиньяном), Повелителя Грубой Силы Слонов Всей Земли, о котором я расскажу подробнее, когда речь зайдет о нем, чтобы Сиаммон отобрал у бирманского короля крепости королевства Тангу. Бирманец, как опытный, хитрый и наторевший в военных делах начальник, начал первым долгом набирать людей и запасаться всем необходимым для четырех главных крепостей, нападения на которые он больше всего опасался. Решив идти на город Пром, он, сохранив прежнее войско, пополнил его за пять месяцев и довел до девятисот тысяч человек, с которыми он и выступил из города Багоу, в просторечии называемом Пегу, усадив людей на двенадцать тысяч судов, из которых две тысячи были серо, лауле, катуры и фусты. Флот этот 9 марта 1545 года двинулся в путь вверх по течению реки Анседы, на некоторое время остановился в Данаплу {285}, где дополнительно грузил кое-какие недостающие припасы, а затем, продолжая свой путь по большой пресноводной реке под названием Нишау-Малакоу, 13 апреля стал на якорь в виду города Прома. От языков, которые были взяты в эту ночь, узнали, что король Прома умер {286}и на престол вступил его тринадцатилетний сын, какового отец перед смертью женил на свояченице своей и тетке юноши, дочери короля Авы. Последняя, узнав о походе короля Бирмы на город Пром, немедленно обратилась за помощью к своему отцу {287}, который, как говорили, послал королеве армию в шестьдесят тысяч моэнов {288}таре и шалеу, состоящую из отборных и решительных воинов, во главе которых шел его сын, он же и брат королевы. Услышав об этом, король Бирмы стал принимать все меры, чтобы успеть захватить город, прежде чем придет подкрепление. Поэтому, высадившись в двух легуа ниже города в месте под названием Мейгавотау, он за пять дней сделал все необходимое, а потом, снявшись с лагеря до рассвета, под звуки бесчисленного количества барабанов и военных дудок подошел к городу к одиннадцати часам дня, не встретив никакого сопротивления, после чего, как обычно, разбил лагерь, так что с наступлением ночи Пром был со всех сторон окружен валами, очень широкими рвами и шестью артиллерийскими позициями.
Глава CLIV
О переговорах между королевой Прома и королем Бирмы, о первом штурме города и об успехах Бирманца
Спустя пять дней со времени прибытия короля Бирмы к стенам города Прома, королева, правившая им от имени своего мужа, послала для переговоров с королем Бирмы одного талагрепо – монаха, которому было уже более ста лет, почитаемого здесь святым, с богатым подарком, состоящим из золота и драгоценных камней, и письмом нижеследующего содержания:
«Могучий и великий повелитель, более обласканный в обители счастья, нежели кто-либо из монархов, существующих на земле; незыблемая твердыня мощи; источник наполняющий моря, где все малые реки, подобные мне, находят свой покой; крепкий щит с гордой эмблемой; владетель великих царств, на тропах которых стопы твои покоятся с несравненным величием, я, Ньяй Ниволау, несчастная женщина, воспитательница и раба юного сироты, простершись в слезах перед тобой, умоляю тебя со всем почтением, приличествующим тебе как государю, не подымай меча на слабость мою, ибо я женщина, не умеющая защищаться, а лишь способная за учиненную мне несправедливость проливать слезы перед господом, божественной природе которого свойственно как милостиво помогать, так и сурово наказывать. И, как бы велики ни были государства мира, он топчет их с такой устрашающей силой, что даже обитатели бездонной пропасти Обители Дыма исполняются страха и трепета перед его могуществом. Любовью к нему тебя прошу и заклинаю, не посягай на мое достояние, ибо, как тебе известно, владею я столь малым, что обладание им могущества тебе не прибавит и отказ не уменьшит твоих достоинств, напротив, если, государь, ты меня пожалеешь, ты приумножишь величие свое, младенцы перестанут сосать белизну материнской груди, чтобы вознести тебе хвалу чистыми устами своей невинности, и все, как местные жители, так и иностранцы, сохранят в памяти эту милость, которую ты мне окажешь. Благую весть о ней велю начертать в месте погребения мертвых, дабы и они, наравне с живыми, превозносили тебя за то, что ты не отказал мне в испрашиваемом мною всеми силами нутра моего. Святому мужу Авенлашину, который доставит тебе, господин, это собственноручно написанное мною письмо, я даю все полномочия заключить с тобою от имени малого сироты и от моего собственного любой справедливый договор и определить ту дань и подать, каковой тебе угодно будет нас обложить, с тем, однако, чтобы ты сохранил за нами домы наши, дабы, уверенные в твоей справедливости, мы могли воспитывать детей наших, пожинать плоды своих трудов, поддерживая существование бедных жителей сего жалкого и нищенского селения, кои все, и я вместе с ними, смиренно готовы служить тебе во всем, чем тебе угодно будет нас занять».
И письмо и посол были приняты королем Бирмы с глубоким уважением из-за преклонного возраста талагрепо и славы его как святого; с самого начала король согласился на кое-какие уступки, которые тот у него испрашивал, как-то: перемирие на все то время, пока будет вырабатываться соглашение; свобода общения осажденных с осаждающими и другие столь же несущественные вещи. Однако, видя условия, которые предлагает ему несчастная королева, равно как и униженные выражения ее письма, и приписывая все это страху и слабости, он не пожелал отвечать по существу посланцу, мало того, тайно приказал совершать нападения на слабых и безоружных окрестных жителей, которые, полагая, что защитой им послужит их бедность, не покинули своих хижин; на них-то жестокие и бесчеловечные враги совершали столь безжалостные набеги, не встречая отпора и сопротивления, что за пять дней, как говорят, перебили четырнадцать тысяч человек, из коих большая часть, если не все, были женщины, дети и старики, неспособные взяться за оружие.
Ролин, привезший письмо, видя, что все обещания этого тирана лживы, и весьма недовольный малым уважением, с которым к нему относятся, попросил у бирманского короля разрешения вернуться в город, в чем ему отказано не было. Устно король передал королеве через посла следующее: если королева отдастся на милость победителя со своими людьми, сокровищем и государством, он сделает так, что она останется довольна; но на предложение его она должна ответить в тот же день, потому что ждать он не намерен, а что он дальше предпримет, будет зависеть от ее ответа.
Ролин немедленно распрощался с королем и отправился в город, где дал королеве отчет в переговорах, объяснил ей злостные намерения и ненадежность обещаний тирана, сославшись на то, как он поступил с Шаубайньей в Мартаване, который сдался ему и которого он приказал умертвить вместе с женой и детьми его и всей знатью королевства. Королева и совет ее решили, что город нужно защищать, пока не прибудут подкрепления, высланные королем Авы, что должно было произойти не позднее, как через пятнадцать дней. В верности этому решению она заставила их всех принести присягу, после чего, не медля ни минуты, исполненная смелости и воодушевления, занялась всем тем, что было необходимо для защиты города, вселяя в своих отвагу собственным мужеством и благоразумием, щедро делясь со всеми королевскими сокровищами и обещая в дальнейшем вознаградить усердие защитников и подарками и почестями, чем воодушевила всех чрезвычайно.
Король Бирмы, видя, что ролин не приносит ответа в положенный срок, на следующий день постарался удвоить количество орудий на каждой позиции, чтобы обстрелять город со всех сторон, и приказал изготовить большое количество штурмовых лестниц, намереваясь взять город приступом. Он также приказал всему своему войску в трехдневный срок под страхом смерти приготовиться к бою.
Когда наступил назначенный для приступа день, 3 мая 1545 года, король за час до рассвета покинул место, где судно его стояло на якоре, и, подав условный знак сухопутным начальникам, которые к этому времени уже были готовы к бою, вместе с двумя тысячами серо, на которые была посажена отборная команда, устремился соединенными силами к стенам города с такими криками и воплями, что можно было подумать, будто небо соединилось с землей. Когда противники встретились, между ними завязался такой свирепый и ожесточенный бой, что воздух запылал огнем, а земля залилась кровью. Если к этому прибавить сверканье наконечников копий и мечей, то и дело высекавших огонь, ударяясь друг о друга, то зрелище получилось столь страшное, что мы, португальцы, были потрясены. Бой продолжался уже больше пяти часов, когда тиран Бирманец, видя, что осажденные защищаются весьма мужественно, а что его воины кое-где уже гнутся, высадился на берег вместе с двенадцатью тысячами самых отборных солдат и бросился на помощь своим, после чего бой возобновился с такой силой и воодушевлением с обеих сторон, словно он только что начался. Эта вторая схватка продолжалась до глубокой ночи, но и это не заставило короля прекратить сражение, хотя его приближенные и советовали ему отступить. Он поклялся, что эту ночь либо будет спать в городе, либо прикажет отрубить головы всем военачальникам, если они не окажутся ранеными, что привело к большому расстройству его войска: в два часа ночи, когда зашла луна, король вынужден был прекратить штурм, и в результате своего хвастливого упрямства потерял, согласно перекличке, произведенной на следующий день, двадцать четыре тысячи убитыми и тридцать тысяч ранеными, значительная часть которых от недостатка ухода умерла, отчего в лагере объявилось великое поветрие, вызванное дурным воздухом и тем, что вода в реке была полна крови. Так вот под этим городом, как нам потом говорили, погибло более восьмидесяти тысяч человек, в том числе пятьсот португальцев, которые не нашли для себя иной могилы, как чрево стервятников и ворон, терзавших трупы их на полях и песчаных берегах реки.
Глава CLV
О прочем, что произошло во время этой осады, и о жестоких наказаниях, которым подверг тиран тех, кого взял в плен
Когда король Бирмы увидел, чего стоил ему этот первый штурм, он больше не пожелал подвергать людей своих опасности, а приказал соорудить из земли и стволов более десяти тысяч пальм, которые он велел срубить, кавальер настолько высокий, чтобы он почти на две сажени возвышался над стонами города. На этом кавальере установили восемьдесят тяжелых орудий, обстреливавших город в течение девяти дней, после чего от Прома или, во всяком случае, от большей его части, не осталось камня на камне, а убито было четырнадцать тысяч человек, в результате королева была разбита, так как к этому времени у нее осталось всего лишь пять тысяч боеспособных людей, ибо остальные были женщины, дети и горожане, к военному делу непригодные. Поэтому был созван совет, чтобы решить, что надлежит предпринять в столь затруднительном положении; после того как самые влиятельные из собравшихся высказали свои мнения, было постановлено, что все умастятся маслом из светильников храма Киая Нивандела, бога войны с поля Витау, и, жертвуя собой, бросятся на кавальер и либо победят, либо, став амоками, погибнут, защищая своего малолетнего короля, ибо приносили присягу служить ему верой и правдой. Все единодушно согласились с этим решением, которое и совету и королеве показалось наилучшим и наиболее правильным при данных обстоятельствах. Чтобы придать ему большую силу, все торжественно поклялись выполнить его, после чего было решено, каким образом осуществить эту вылазку, и назначен начальником отряда дядя королевы по имени Маника Вотау, который, собрав имевшиеся пять тысяч человек, в ту же ночь, в час смены второй ночной вахты, выступил из ближайших к кавальеру ворот города и бросился в атаку так решительно, что меньше чем за час лагерь был приведен в полнейшее замешательство, кавальер взят приступом, восемьдесят пушек захвачены, король ранен, укрепления сожжены, рвы засыпаны, главнокомандующий Шемимбрун и пятнадцать тысяч солдат, включая шестьсот турок, убиты, сорок слонов захвачено, столько же убито и в плен взято восемьсот бирманцев. Так пять тысяч амоков сделали то, чего не достигли бы и сто тысяч других воинов, сколь бы мужественны они ни были. За час до рассвета они вернулись в город и обнаружили, что из пяти тысяч человек погибло только семьсот.
Победой противника король Бирмы был чрезвычайно уязвлен. Обвинив своих военачальников в недостатке бдительности и в небрежной охране вала, он в тот же день приказал отрубить головы более чем двум тысячам пегу, стоявшим часовыми на кавальере. После происшедшего наступило затишье на двенадцать дней, в течение которых осаждающие ничего не предпринимали. Тем временем шемин крепости Мелейтай, опасаясь того же, что и все, а именно, что осажденным спастись не удастся, снесся тайно с королем Бирмы и при условии, что тот оставит ему его владения и сделает его в королевстве Пегу шемином Анседы {289}с соответствующими доходами, каковые имел байнья Малакоу, а именно, тридцатью тысячами крузадо, обязался сдать ему город, впустив в него бирманцев через охраняемые им ворота. Король Бирмы пошел на все условия и в счет будущих благ послал шемину крепости Мелейтай драгоценный перстень, который сам носил на пальце. В назначенный день, который пришелся на канун праздника святого Варфоломея 1545 года {290}, в три часа пополуночи замысел этот был осуществлен, причем бирманский тиран проявил при этом обычное зверство и ужасающую бесчеловечность. Но так как было бы слишком долго пересказывать в подробностях совершившееся, скажу только, что ворота были открыты, неприятель ворвался в город и перерубил всех жителей, не пощадив ни единого, король и королева были взяты в плен, сокровища разграблены, здания и храмы сровнены с землей, и все так немыслимо и невообразимо жестоко, что истинно говорю вам, всякий раз, когда случается мне вспомнить все то, чего я оказался очевидцем, я не могу прийти в себя от ужаса. Ибо тиран, будучи глубоко обижен и оскорблен своей неудачей, постарался умертвить этих несчастных самым бесчеловечным образом, чтобы отомстить за безуспешное начало осады. Однако истинной причиной его жестокости были слабость духа и подлое происхождение, поскольку такие люди зачастую мстительнее людей благородных и мужественных, но, главное, король был отменно лжив, от природы изнежен и великий ненавистник женщин – несмотря на то что в этом королевстве, как и во всех прочих, которыми он повелевал, они отличаются такой красотой и белизной кожи, что не все смогут с ними соперничать.
Покончив с жестоким и кровопролитным разгромом несчастного города, тиран для вящего торжества прошествовал в него через брешь, нарочито сделанную в стене по его приказанию, и, войдя во дворец, принадлежавший злополучному малолетнему королю, венчался там королем Прома, заставив настоящего короля выстоять весь чин венчания на коленях с воздетыми руками, словно поклоняясь божеству, и то и дело отбивать земные поклоны и целовать ноги тирана, который делал вид, что этого не замечает. По окончании церемонии Бирманец подошел к окну, выходившему на одну из площадей, куда были снесены тысячи две детей, убитых на улицах. Он велел их мелко изрубить, смешать с травами и рисовыми отрубями и скормить слонам. Затем под звуки музыкальных инструментов и крики солдат к нему подвели более ста лошадей, груженных кусками порубленных мужчин и женщин, которые он также велел искрошить, а потом поджечь.
Последней была приведена к нему королева, жена короля, которому, как я уже сказал, было тринадцать лет, между тем как ей – тридцать шесть; была она очень бела и красива, являлась теткой своего мужа, сестрой его матери и дочерью короля страны Ава, той самой земли, откуда рубины, сапфиры и изумруды привозятся в Пегу. Королеву эту три года назад, как тогда говорили, этот самый бирманский король попросил себе в жены у ее отца, но тот ему отказал, передав через посла, что дочь его устремляет свои помыслы значительно выше и что ее не прельщает стать супругой шемина Тангу, того дома, откуда родом этот жестокий и трусливый тиран. Теперь, чтобы выказать свое презрение к ней и к ее отцу, а также чтобы отомстить за понесенное от нее оскорбление, он велел раздеть ее донага перед всем народом и бить плетьми, а потом водить по городу под свист и улюлюканье черни и сволочи, а напоследок подвергнуть новой пытке, от которой несчастная королева тут же умерла. В объятия мертвой королевы бросили еще живого царька, ее мужа, связали их вместе и с камнем на шее бросили в реку, – жестокость, приведшая в ужас всех присутствовавших. Кроме всего этого, он совершил еще много зверств в том же роде, которые трудно себе вообразить. А под конец, завершая свои кровавые дела, он велел посадить на кол всех дворян, которые остались в живых, иначе говоря, триста человек, и так вот, насаженные на вертел, как поросята, они были брошены в реку и спущены вниз по течению. Вот какую невиданную расправу учинил здесь этот тиран {291}, от которой мы, португальцы, никак не могли опомниться.
