Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)
Глава LXXIII
О том, что произошло с Антонио де Фарией до того, как мы подошли к хребту Ганжитаноу, и о крайне высоких людях, с которыми он там вступил в общение
Продолжая наш путь то на веслах, то под парусами и держась то одного, то другого румба в зависимости от извилин реки, мы на следующий день подошли к очень высоким горам, называвшимся Ботинафау, с которых устремлялось множество рек. Здесь изобиловали тигры, носороги, львы, рыси, ягуары, зебры и прочие разные звери, которые, движимые своей могучей и свирепой природой, набрасываются на других, более слабых животных – оленей, кабанов, обезьян, шакалов, мартышек, лисиц и волков – и ведут с ними жестокую войну. Все это мы с большим удовольствием наблюдали в течение долгого времени, причем как бы громко мы ни свистели и ни кричали на них, они нас особенно не пугались, потому что на них никогда не охотились.
На путешествие по этим землям, простирающимся на сорок пять или пятьдесят легуа вдоль реки, мы потратили шесть дней, после чего вошли в горную местность, не менее дикую, чем пройденная нами, и называвшуюся Ганжитаноу. Отсюда и далее вся страна покрыта горами, сурова и почти недоступна для человека, так как леса в ней столь густы, что даже лучи солнца не способны проникнуть до почвы и сообщить ей свое тепло. Про эту землю Симилау говорил, что на девяносто легуа в окружности она не заселена из-за отсутствия почв, пригодных для земледелия, и что лишь у подножия гор здесь обитают очень высокие люди, называемые жигаухо; живут они как дикари и питаются плодами охоты в лесу и небольшим количеством риса, который им доставляют из различных частей Китая купцы, меняющие его на меха. Причем на основании пошлин, выплаченных на таможнях Покасера и Лантау, утверждали, что количество шкур составляло ежегодно двадцать тысяч кате, а в каждом кате, или тюке, заключено было шестьдесят штук. Отсюда следует, если только Симилау говорил правду, что этих шкур поступало ежегодно миллион двести тысяч штук. В зимнее время местное население этими шкурами подбивало одежду, покрывало стены домов и делало из них одеяла. Из-за больших морозов пользовались ими все.
Антонио де Фариа, пораженный этим и многими другими рассказами Симилау, особенно же сведениями о жигаухо и их необычном росте, стал умолять корсара, чтобы он приложил все возможные старания и показал бы ему хоть одного из них, ибо, как утверждал Фариа, это доставит ему больше удовольствия, чем все сокровища Китая. На что Симилау ответил:
– Я прекрасно понимаю, сеньор, насколько важно для меня, чтобы ты верил моим словам, и как хорошо было бы заткнуть глотки всем маловерам, которые подталкивают друг друга локтями, едва я раскрываю рот. Но для того, чтобы, удостоверившись в правильности одного, они прониклись ко мне доверием, необходимо, чтобы ты, когда будешь говорить с жигаухо (а это произойдет еще до захода солнца), не сходил на берег, как ты прежде делал, иначе с тобою может приключиться несчастье, какие бывали со многими купцами, сошедшими в заросли пострелять птиц. Говорю тебе, что добра ждать от этих жигаухо не приходится, ибо не впитали они его с молоком матери и по своей силе и зверской природе привыкли питаться кровью и мясом, как лесные звери.
Итак, мы продолжали идти то на веслах, то под парусами вдоль этой земли, дивясь толщине деревьев, суровости скал и густоте леса, а также бесконечному количеству обезьян, мартышек, шакалов, волков, оленей, кабанов и прочих лесных тварей, которые гонялись за своими жертвами, нападали друг на друга, сплетались в клубок и поднимали при этом такой визг, что иной раз из-за них нельзя было расслышать человеческого голоса. Все эти зрелища нас развлекали в немалой степени. Но вот за одним из мысов мы увидели безбородого юнца, гнавшего перед собой шесть или семь коров, которых, видимо, он пас. Симилау помахал ему платком, и парень остановился, покуда мы не подошли возможно ближе к тому месту, где он стоял. Симилау показал ему кусок зеленой тафты (которая, как говорят, им особенно нравится) и знаками спросил, не хочет ли он ее купить. На что тот, подойдя близко к нам, ответил на очень неблагозвучном языке: «guiteu parao fau fau» {191}, но что он хотел этим сказать, так никто и не понял, ибо ни один из тех, кто находился на наших судах, не понимал этого языка и не говорил на нем. И лишь знаками стал Симилау договариваться о цене товаров, которые показывал пастуху.
Антонио де Фариа приказал дать ему примерно три или четыре локтя тафты, которую ему показали, и шесть фарфоровых чашек. Все это парень принял с шумной радостью и произнес: «pur pasam pochu pilasa hunanque doreu», – смысл каковых слов также никто понять не мог. Парень остался очень доволен тем, что ему дали, показал рукой в ту сторону, откуда шел, и, бросив коров, бегом устремился в лес.
Одет он был в тигровую шкуру мехом наружу, руки у него были обнажены, он был бос и головы ничем не прикрывал. В руках он держал грубую палку. Он был хорошо сложен, волосы имел рыжие и курчавые, и доходили они ему почти до плеч, рост его составлял, по мнению некоторых, больше десяти пядей.
Через четверть часа с небольшим он вернулся, неся на себе живого оленя. Сопровождало его тринадцать человек, восемь мужчин и пять женщин, которые держали трех коров на привязи. Все они приплясывали под звуки атабаке, в которые время от времени ударяли по пять раз, а потом, ударив еще пять раз в ладоши, восклицали громко и нестройно: «Cur cur hinau falem». Антонио де Фариа велел показать им пять или шесть штук материи и много разных фарфоровых изделий, чтобы они подумали, что мы на самом деле купцы, и эти товары доставили туземцам большое удовольствие.
Все эти люди, как мужчины, так и женщины, одевались совершенно одинаково, и разницы между полами в одежде никакой не было, разве только та, что женщины носили на запястьях тяжелые оловянные браслеты, волосы у них были много длиннее, чем у мужчин, и они вплетали в них цветы вроде шпажника, которые здесь называют лилиями; на шее у них висела большая связка красных раковин размером с устричные. Мужчины же держали в руках толстые дубинки, скрытые до половины теми же шкурами, в какие они были одеты; лица у всех были здоровые и грубые, губы толстые, носы с большими ноздрями, широкие и приплюснутые. Некоторые из них были действительно весьма большого роста, но уж не такого, какой им приписывали. Антонио де Фариа велел их всех перемерить, и среди них но оказалось никого ниже десяти пядей с половиной, а один старик чуть-чуть не дорос до одиннадцати; женщины, правда, у них все были ниже десяти пядей. Впрочем, доля истины в том, что нам рассказывали о них, была: народ этот совершенно дикий и темный, главным образом потому, что никакие завоеватели до сих пор его не открыли, ни наши, ни какие-либо иные.
Антонио де Фариа приказал выдать им шестьдесят фарфоровых чашек, одну штуку зеленой тафты и корзинку перца, после чего они бросились все на землю и, воздев руки и сжав кулаки, воскликнули: «Vumguahileu opomguapau lapao lapao», – каковые слова, очевидно, должны были означать выражение благодарности, если судить по движениям, которыми они сопровождались, ибо кидались на землю они три раза. Передав нам трех коров и оленя, равно как и большое количество кормовой свеклы, они снова громкими и нестройными голосами произнесли вместе несколько слов на свой лад, которые я не запомнил и которые тоже остались не поняты. После того как мы проговорили с ними жестами более трех часов, причем мы очень удивлялись их виду, а они нашему, они вернулись к себе в лес, завывая под звуки пятикратных ударов в барабан и приплясывая время от времени, видно радуясь тому, что они несут с собой.
Оттуда мы продолжали свой путь вверх по реке еще в течение пяти дней, во время которых мы постоянно видели жигаухо на берегу реки, порой даже нагими, но мы уже не вступали с ними ни в какие сношения.
Пройдя эти земли, которые занимали легуа сорок, а может быть, немного больше или меньше, мы продолжали дальнейший наш путь то под парусами, то на веслах еще шестнадцать дней, и за все это время не видели ни души, словно там вообще никто не обитал; лишь два раза ночью мы заметили огонь далеко от берега. Вскоре угодно было господу нашему, чтобы мы прибыли в Нанкинский залив, как Симилау нам и предсказывал; тут уже мы могли надеяться, что через пять или шесть дней достигнем вожделенной нами цели.
Глава LXXIV
Об испытаниях, которые нам пришлось претерпеть в Нанкинском заливе, и о том, как с нами поступил Симилау
Когда мы прибыли в Нанкинский залив, Симилау сказал Антонио де Фарии, что португальцы ни под каким видом не должны попадаться на глаза китайцам, потому что наш вид может вызвать у них большой переполох, так как здесь еще никто не видел иностранцев, а его люди и сами могут отвечать на все вопросы, какие бы ни задавали местные жители. Самым разумным, по его мнению, было идти посередине бухты, а не вдоль берега из-за большого количества лорч и лантеа, которые непрерывно переходили там из одного места в другое. Все это показалось убедительным, и совету его последовали.
Когда мы уже шли шесть дней по румбу ост-норд-ост, мы увидели большой город под названием Силеупамор и взяли курс на него. В два часа ночи мы вошли в гавань, представлявшую весьма красивую бухту почти в две легуа в окружности, где стояло на якоре огромное количество судов; по мнению тех, которые их подсчитывали, судов этих должно было быть не менее трех тысяч. Это повергло нас в такой ужас, что, не решаясь что-либо предпринять, мы постарались поскорее тихонько удалиться, пересекли реку в ширину, что составляло шесть или семь легуа, и весь следующий день шли вдоль большой равнины, прикидывая, где бы нам наиболее легким способом раздобыть себе пропитание. Дело в том, что провианта у нас оставалось уже очень мало и выдавался он нам в весьма ограниченном количестве, так что последние тринадцать дней мы очень страдали от дурной и недостаточной пищи, ибо каждому человеку полагалось на день всего лишь три ложки варенного в воде риса и больше ничего. В таком жалком состоянии мы добрались до каких-то древних построек, называемых Танамадел. Там мы и высадились на берег перед рассветом и натолкнулись на дом, стоявший несколько на отлете, где господу нашему было угодно, чтобы мы нашли в изобилии рис и фасоль, горшки с медом, соленых уток, репчатый лук, головки чесноку и сахарный тростник – всего этого мы набрали, сколько могли. Дом этот, как сказали нам китайцы, которых мы в нем захватили, служил кладовой странноприимного дома {192}, находившегося в двух милях отсюда, где набирали провианту паломники, шедшие поклониться усыпальницам китайских государей.
Вернувшись на суда с добытой нами обильной провизией, мы продолжали свой путь еще семь дней, что с отплытия нашего из Лиампо составляло уже два месяца с половиной. К этому времени Антонио де Фариа уже не верил в россказни Симилау и жестоко раскаивался, что пустился в такой путь, о чем и на людях признался. Но поскольку не было другого выхода, как отдаться на волю божью и принять необходимые меры против возможных неожиданностей, он так с великой мужественностью и поступил.
Однажды утром он спросил у Симилау, где мысейчас находимся, и последний ответил ему очень несуразно, как человек, потерявшийся в своих расчетах и не знающий, куда идет. Это привело Антонио де Фарию в такой гнев, что он выхватил из-за пояса короткую шпагу и убил бы Симилау, если бы между ними не стали люди и не принялись уговаривать Фарию, что так поступать не следует, ибо это привело бы ко всеобщей погибели. Вняв увещаниям друзей, он постарался сдержать гнев, но не настолько, чтобы не поклясться, взявшись за бороду, что, если через три дня Симилау не докажет ему правдивость своих слов, он заколот его этой самой шпагой. Словами этими последний был приведен в такой ужас, что в следующую же ночь, когда суда стояли возле берега на якоре, спустился неслышно в реку, причем, отсутствие его было замечено вахтенными лишь при смене вахт, когда об этом и доложили Антонио де Фарии; последний, получив это известие, настолько вышел из себя, что почти полностью утратил самообладание, но, опасаясь, как бы не произошло какого бунта, который уже назревал, не стал убивать двух вахтенных, повинных в этом упущении.
Сойдя немедленно на берег вместе со всеми людьми, Фариа отправился на розыски Симилау и искал его почти до утра, но так и не нашел, и ни одна живая душа не смогла сказать ему, где он находится.
Когда же Фариа вернулся на свои суда, то обнаружил, что из сорока шести китайских матросов, отправившихся с ним в плавание, тридцать два человека бежало. Опасаясь за свою жизнь, они решили спастись тем же способом, что и наш штурман. Антонио де Фариа и все находившиеся вместе с ним были так потрясены этим событием, что не могли выговорить ни слова. Они сложили молитвенно руки, обратили глаза к небу, и лишь слезы их свидетельствовали о чувствах, которыми были полны их сердца. И в самом деле, если должным образом оценить случившееся, всеобщую растерянность и великую опасность, которая нам угрожала, можно было потерять не то что дар речи, но и присутствие духа, здравый смысл и даже рассудок.
Созван был совет, чтобы договориться, как действовать в дальнейшем, но долгое время ни к какому решению прийти не могли, ибо присутствовавшие на нем высказали множество противоположных мнений. Наконец постановлено было продолжать путь, взяв на берегу, возможно незаметнее, чтобы не возбуждать тревоги, кого-нибудь, кто мог бы нам сказать, какое расстояние отделяет нас от острова Калемплуя. И если сведения, которые мы получим от языка, подтвердят, что захватить Калемплуй действительно так легко, как уверял нас Симилау, мы пойдем дальше, если же нет, то, повернув и выйдя на середину течения, дадим реке увлечь нас в море, куда она впадала. Придя большинством голосов к этому решению, мы продолжали наш путь в великом страхе и смятении духа, ибо сознавали смертельную опасность, в которую нас ввергала наша беспомощность.
На следующий день к концу второй ночной вахты мы увидели по носу баркас, стоящий на якоре посредине реки, и, поскольку нам спешно нужно было что-то предпринять, не осталось другого выхода, как забраться на него, не произведя ни малейшего шума. В нем мы захватили всех спящих мужчин. Антонио де Фариа допросил их каждого в отдельности, чтобы проверить, будут ли сходиться их показания. Все они ответили, что край, в котором мы находимся, носит название Танкилеу и что расстояние до острова Калемплуя составляет всего десять легуа. Антонио де Фариа расспросил их во всех подробностях о многих других вещах, необходимых для нашей безопасности и спасения, на что каждый из них в отдельности давал вполне разумные ответы, вполне удовлетворившие как Антонио де Фарию, так и всех прочих. Все только очень сожалели о наших неурядицах, ибо прекрасно понимали, что без Симилау, который был путеводной звездой в походе, мы не сможем как следует справиться с задуманным.
Этих китайцев Антонио де Фариа приковал к банкам и продолжал свой путь еще двое суток с половиной, после чего господу нашему было угодно, чтобы, обогнув мыс под названием Гинайторан, мы оказались в виду этого самого острова Калемплуя, который мы с великими трудами и в великой тревоге разыскивали восемьдесят три дня, как я об этом уже говорил.
Глава LXXV
Как мы прибыли на остров Калемплуй, о том, что он собою представляет, как расположен и какие на нем были постройки
Когда мы обогнули, как я уже говорил, мыс Гинайторан, перед нами на расстоянии примерно двух легуа открылась посредине реки низкая земля, наподобие поймы, которая, судя по ее внешнему виду, могла быть немного более одной легуа в окружности.
Исполненный смешанными чувствами радости и страха, Антонио де Фариа, ибо он лишь сейчас вполне осознал великую опасность, которой подвергал как себя, так и других, подошел к этому острову и в четвертом часу утра отдал якорь у берега на расстоянии выстрела из трехфунтовой пушки. Когда рассвело, все, кого Антонио де Фариа вызвал для этого на совет, решили, что, поскольку такой значительный, пышный и величественный памятник, как усыпальница, которую они увидели, обязательно должен охраняться, следует в первую очередь возможно незаметней обойти его со всех сторон, дабы выяснить, где расположены в нем входы, а также какие препятствия могут встретиться при высадке, ибо лишь после этого станет ясно, как следует поступить.
С этим намерением Антонио де Фариа приказал насколько можно тише и неслышней подвезти его к берегу. Он обошел остров и имел возможность неторопливо осмотреть его и запомнить все то, что мог охватить взор.
Остров был окружен со всех сторон насыпью двадцати шести пядей высотой, покрытой яшмовыми плитами {193}столь прекрасной отделки и столь хорошо пригнанными, что их можно было принять за один сплошной камень. Всем это показалось в высшей степени удивительным, ибо до сих пор ни в Индии, ни в других местах никому не случалось видеть ничего подобного. Стена эта поднималась со дна реки и от основания до поверхности воды имела тоже двадцать шесть пядей, так что общая высота ее составляла пятьдесят две пяди. На вершине стены был устроен круговой ход, огражденный балюстрадой из того же камня. Толщиной она была с бочку в четыре алмуда {194}, округлена сверху и украшена рисунком, что придавало ей вид шнура, каким опоясываются монахи. Ее венчала латунная решетка из прутьев, причем каждое звено из шести прутьев соединялось с балясиной из того же металла, поддерживающей женский идол с шаром в руках, – что означали эти фигуры, пока оставалось непонятным.
Внутри этой решетки шла нескончаемая вереница чугунных чудовищ, подававших друг другу руки, словно в хороводе, и ограждавших всю окружность острова, равную почти одной легуа. Внутри этой ограды расположена была другая, из арок богатейшей отделки. Тут было на что посмотреть и чем усладить свой взгляд. Все обнесенное оградами пространство представляло собою густую рощу карликовых апельсиновых деревьев, без примеси какой-либо иной древесной породы, среди рощи было построено триста шестьдесят маленьких храмов, посвященных различным божествам года, о которых эти язычники в оправдание своей слепоты рассказывают превеликие небылицы в своих историях.
Немного дальше, примерно в четверти легуа, на холме, возвышавшемся в восточной части острова, виднелось несколько зданий, у семи из которых, видимо, храмов, фасады были сверху донизу, насколько мог охватить взгляд, обшиты золотом; здания эти украшали башни, видимо, колокольни. Все строения были окружены двумя галереями из арок. Последние отделкой своей напоминали фасады храмов и также с самой вершины щпица до низу были обшиты золотом, почему мы и решили, что здания эти представляют собою какой-нибудь роскошный храм, содержащий бесчисленные сокровища.
Осмотрев и обследовав эту пойму, или остров, находившийся, как я уже сказал, посредине реки, Антонио де Фариа решил, хоть было уже довольно поздно, сойти на землю и посмотреть, не удастся ли добыть в одном из храмов какого-нибудь языка, от которого можно было бы получить необходимые сведения, ибо в зависимости от того, что выяснится, можно было решить, следует ли упорствовать в затеянном предприятии или возвратиться вспять.
Оставив на обоих судах необходимую охрану, Антонио де Фариа, взяв с собой в качестве проводников и переводчиков четырех китайцев, которым места эти были знакомы (они не раз тут бывали), а также сорок солдат и двадцать рабов, вооруженных как пиками, так и аркебузами, высадился на берег, передав командование паноурами {195}падре Диого Лобато – человеку благоразумному и рассудительному. Отряд высадился на берег и, не встретив на своем пути ни одной души и не услышав ни малейшего шума или шороха, прошел в огражденное пространство через один из восьми входов, которые имелись в стене. Через апельсиновую рощу он направился к ближайшему маленькому храму, расположенному в двух ружейных выстрелах от места нашей высадки, и в храме этом увидел то, о чем вы сейчас узнаете.
Глава LXXVI
Как Антонио де Фариа дошел до этого храма и что там произошло
Стараясь как можно меньше шуметь, Антонио де Фариа не без опаски шел к стоявшей перед ним обители, ибо до сих пор не знал, что его там ждет. С именем Иисуса в сердце и на устах все мы дошли до небольшой площадки перед дверью храма, так никого и не увидев.
Антонио де Фариа, все время шедший впереди всех с мечом в руке, ощупал дверь и обнаружил, что она закрыта изнутри. Тогда он приказал одному из бывших с ним китайцев постучаться, что последний сделал два раза, после чего ему ответили:
– Слава создателю, украсившему лазурью небеса! Обойди храм, и я выслушаю твою просьбу.
Китаец обошел храм и вошел в него через боковую дверь. Открыв ту, перед которой стоял Антонио де Фариа, он впустил его и всех его спутников внутрь. Они увидели старца, которому по виду можно было дать больше ста лет, на нем была очень длинная одежда из фиолетового штофа, внешность он имел человека благородного, что в дальнейшем и подтвердилось.
Старик, оказавшись неожиданно перед целой толпой народа, был настолько поражен, что упал ничком, у него задрожали руки и ноги и он не смог выговорить ни слова. Долгое время он не приходил в себя, но когда потрясение прошло, живо оглядел всех и строго спросил, кто мы такие и чего нам нужно.
Антонио де Фариа велел толмачу ответить, что сам он предводитель этих чужестранцев и уроженец Сиамского королевства; что, направляясь с большим грузом товаров в порт Лиампо, потерпел на своей джонке крушение и спасся лишь чудом со всеми людьми, которых привел с собой. А прибыл он сюда во исполнение обета совершить паломничество в эту святую землю, дабы возблагодарить всевышнего за спасенье от столь великой опасности; вместе с тем он пришел просить у него помощи, ибо хочет выйти из теперешней своей бедности; все, что ему будет дано, он обязуется вернуть раньше чем через три года в удвоенном размере.
Итикоу (так звался отшельник), подумав некоторое время и взглянув на Антонио де Фарию, ответил ему:
– Я прекрасно понял твои слова и не менее успешно разгадал твои злокозненные намерения, кормчий злого духа, увлекающий во тьме своего ослепления как себя, так и этих людей в бездонную бездну Озера Ночи, ибо, вместо того чтобы воздать хвалу господу за великую милость спасения, которую он, как ты уверяешь, тебе оказал, ты пришел сюда его грабить. Задам тебе вопрос: если ты совершишь это, как по-твоему, должно поступить с тобою небесное правосудие, когда ты будешь испускать последнее свое дыхание? Откажись от своего кощунственного предприятия, изгони из мыслей своих греховный замысел, и бог смягчит тебе наказание. Поверь, что я говорю тебе истину, да будет она руководством моим, пока я жив.
Антонио де Фариа, притворившись, что принимает данный ему совет, стал умолять его не гневаться, ибо, как он говорил, у него не остается иных возможностей поддержать существование, как те средства, в поисках которых он сюда прибыл. На что отшельник, обратив глаза к небу и воздев руки, воскликнул со слезами на глазах:
– Благословен будь, господи, что терпишь на земле людей, черпающих средства к жизни в поругании твоем и не согласных послужить тебе и дня, даже если бы они обрели за то славу вечную!
Сказав это, он некоторое время оставался в смятении и задумчивости, глядя на стоявшего перед ним, но потом обратил внимание на то, как с шумом и грохотом мы вскрываем и переворачиваем стоящие в храме лари. Увидев, что Антонио де Фариа стоит, опершись на меч, он попросил его присесть рядом с ним, что последний и сделал с многими поклонами и выражениями благодарности. Это не помешало ему знаком показать солдатам, чтобы они продолжали свое дело, а именно, отделять серебро, находившееся в ларях, от костей покойников, с которыми оно было перемешано. Это зрелище было столь тягостно для отшельника, что он два раза лишался чувств и падал на землю со скамьи, как человек, присутствующий при величайшем кощунстве.
И, с глубокой печалью снова обратившись к Антонио де Фарии, он сказал ему:
– Хочу объяснить тебе, как человеку, который кажется мне разумным, что обеспечит тебе прощение греха, который ты, как я понимаю, уже несколько раз совершал. Иначе с последним вздохом, испущенным устами твоими, ты погибнешь навеки. Поскольку ты говоришь мне, что лишь нужда вынудила тебя содеять столь тяжкое преступление и что ты намереваешься вернуть до своей смерти все, что ты взял, если тебе представится в этом возможность, я скажу тебе, что ты должен сделать три вещи: первая – это вернуть то, что ты взял, прежде чем ты умрешь, дабы не лишиться милосердия всевышнего; вторая – это просить у него в слезах прощения за содеянное тобою, ибо безобразно оно пред лицом его, и умерщвлять ради этого денно и нощно плоть свою; а третья – наделить богатствами своими бедных так же щедро, как ты наделяешь себя, но и в самой щедрости соблюдать благоразумие и умеренность, дабы Слуга Ночи {196}не смог бы осудить тебя в день расплаты. А посему советую тебе и прошу тебя приказать своим людям собрать и водворить на место кости святых, да не останутся они лежащими на земле как нечто презренное.
Антонио де Фариа обещал отшельнику, что непременно так и сделает, уснастив свою речь многими любезными словами, чем несколько успокоил, хотя полностью и не удовлетворил его. Тогда, подсев еще ближе к отшельнику, Антонио де Фариа принялся подбадривать его и утешать всякими ласковыми, нежными и учтивыми словами, уверяя его, что после того, как он выслушал его речь, он весьма раскаивается в том, что пустился в это плавание, но вернуться с пустыми руками уже не может, так как слышал от своих людей, что они убьют его, если он это сделает. На это старец сказал:
– Дай боже, чтобы так это и было, ибо, по крайней мере, ты не заслужишь такого наказания, как прочие Слуги Ночи, эти голодные псы, которых, как мне кажется, не могло бы насытить все серебро мира.
