Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)
Глава CXXX
О приеме, оказанном в Фанаугрене татарскому послу {224}королем Каушеншины
Получив от своего посла уведомление о том, что он везет с собой посла татарского хана, король на следующий же день отправил к нему в поселок Ажимпур, где тот остановился, своего шурина, брата супруги, принца весьма доблестного и богатого, по имени Пасилау Вакан. Последний прибыл в шестиколесной колеснице, обитой серебром, в которую было запряжено четыре белых коня в золотых сбруях; по обе стороны этой фиамбры – так ее называют в этой стране – шло шестьдесят человек пеших, построенных в две колонны. Одеты они были в зеленую кожу и держали на плечах мечи, ножны которых были покрыты золотом. Рядом с ними следовали двенадцать булавоносцев.
Вдоль этого строя пеших телохранителей справа и слева от него шествовало в таком же порядке множество других, с алебардами, украшенными серебром, в халатах и шароварах из зеленого с черным шелка и с мечами на портупеях почти на наш лад. Все они были здоровые воины с гордым и суровым выражением лиц и как внешностью своей, так и гордой осанкой и движениями, находившимися в полнейшем соответствии с их природной надменностью, вызывали немалый трепет. Впереди охраны, примерно в тридцати шагах, шло около восьмидесяти слонов с великолепными сбруями, креслами и башенками, отделанными серебром, боевыми мечами на клыках и большого размера колокольцами на шеях. Перед этими слонами, которые, как нам объяснили, принадлежали к гвардии короля, ехали в прекрасных одеждах всадники с богатыми сбруями на конях. А в голове всего шествия двигалось двенадцать повозок под шелковыми наметами, где сидели музыканты с серебряными литаврами.
Когда принц таким образом торжественно прибыл к татарскому послу, который уже ожидал его, они обменялись принятыми здесь приветствиями и любезностями, что заняло примерно четверть часа, после чего принц уступил послу фиамбру, в которой приехал, а сам сел на коня по правую руку от него, а другой посол, приехавший с нами, – по левую. Прошествовав таким же порядком под грохот и звуки разнообразных музыкальных инструментов, они оказались у первого двора королевского дворца, где брокен, или начальник дворцовой охраны, ожидал их в обществе представителей знати. Конная стража, выстроенная в две шеренги, занимала двор во всю длину. После того как произошел новый обмен приветствиями и любезностями, все направились пешком ко дворцу, где встретил их пожилой мужчина, который, как нам сказали, был дядей короля, звался Вумисерау и имел свыше восьмидесяти лет от роду. Окружали старца вельможи и представители знати. После того как, выполняя новую церемонию, оба посла поцеловали меч, висевший на поясе у старца, на что последний, когда они простерлись перед ним в знак особой чести, возложил им руки на головы.
Дядя короля, обращаясь с татарским послом почти как с равным, поднял татарина с земли и провел его по очень длинному залу до двери, находившейся в противоположном конце. В ответ на троекратный стук послышался вопрос: кто пришедший и чего он хочет, – на что последовал ответ, что, по обычаю давнишней дружбы, к ним прибыл посол великого татарского Шинарау, дабы посетить Прешау Гимиана {225}, коего все татары почитают хозяином голов их. После этого ответа обе створки дверей распахнулись, и шествие двинулось в следующий зал. Впереди всех выступал принц, держа за руку татарского посла, немного позади них другой посол с начальником дворцовой охраны, а за ними уже вся их свита, по трое в ряд. Пройдя этот покой, в котором никого, кроме стоящих на коленях телохранителей с алебардами, не было, мы вошли в гораздо больший и более роскошный зал, называемый нагантилей, где увидели шестьдесят четыре бронзовых и девятнадцать серебряных статуй с железными цепями на шеях. Последнее вызвало наше удивление, и мы спросили, что это должно означать, тогда один из орепо, или священнослужитель, присутствовавший при этом, сказал нам, что поразившие нас изваяния суть восемьдесят три божества тинокоухов, которые были отобраны у последних в их большом храме королем Каушеншины, ибо то, что принесло королю всего больше славы и чем он особенно гордился, было торжество над божествами неприятеля, которых он взял в плен и привез сюда для вящего уничижения. А когда мы спросили, почему на них цепи, нам ответили, что, когда король прибудет в столицу свою Узанге, куда он сейчас направляется, он прикажет волочить их на этих цепях по улицам в знак своей победы над ними.
Пройдя этот зал с истуканами, мы вошли в следующий, где увидели множество весьма красивых женщин, сидевших вдоль стен; одни из них были заняты рукодельем, другие играли на музыкальных инструментах и пели, зрелище это было очень приятно. В следующем зале, у входа в который стояли вместо привратников шесть женщин с серебряными булавами, находился сам король в окружении пожилых мужчин; их было немного, кроме них здесь были девушки, певшие под сопровождение музыкальных инструментов, на которых играли молодые женщины. Король восседал на возвышении, к которому вели восемь ступеней и которое напоминало алтарь, покрытый шатром, опирающимся на балясины. И шатер и балясины были все покрыты золотыми пластинками.
Вокруг шатра стояли на коленях шесть мальчиков, держащих в руках скипетры, а немного поодаль стояла женщина уже в летах, на шее у которой висели четки из крупных зерен, время от времени опахивавшая короля опахалом; последнему могло быть лет тридцать пять, он был красив, глаза имел большие, холеную русую бороду, лицо суровое, черты значительные и внушающие нам мысль о величии государства и всего прочего, что он представлял.
Когда послы вошли в этот зал, они трижды простерлись перед королем; после третьего раза каушеншинский посол так и не поднялся с земли, а татарский подошел к возвышению и, взойдя на первую его ступень, произнес громким голосом, так что все его услышали:
– O otinao cor valirate, prechan compano – силы земные и дыхание всевышнего, создавшего все, да процветет естество твоего величия, дабы в течение тысячи лет сандалии твои являлись волосами всех королей и ты костями и плотью своею уподобился великому властелину серебряных гор, по повелению и от имели которого прибыл я посетить тебя, как ты можешь удостовериться, взглянув на его ханскую печать.
Король с радостным выражением лица посмотрел на посла и ответил:
– Да принесет солнце сладостным теплом своих лучей согласие желаний повелителя твоего и моих, дабы дружба наша продолжалась до последнего всплеска моря и господь, даровавшей мир нашим двум народам, был восславлен вовеки.
На что все вельможи, находившиеся в зале, ответили:
– Да дарует нам это тот, кто порождает и день и ночь.
После чего женщины снова взялись за инструменты, а король, поднявшись со своего места и собираясь удалиться в свои покои, произнес:
– Я прочту письмо брата своего Шинарау и отвечу на него так, чтобы ты был доволен и радостным от меня уехал.
Посол, ничего не говоря, снова простерся перед королем и трижды положил голову на ступень, на которой он перед этим стоял. Между тем начальник дворцовой охраны взял его за руку и отвел в дом, где он прожил тринадцать дней, вплоть до того времени, когда король уехал в Узанге.
Глава CXXXI
Как король переехал из Фанаугрена в столицу Узанге и о торжественном въезде его в последнюю
За те три дня, что прошли после нашего прибытия в Фанаугрен, татарский посол был принят королем всего лишь два раза, так как последний готовился к отбытию в Узанге.
Как-то во время этих свиданий посол коснулся одного из пунктов данного ему относительно нас наказа, на это король, по словам посла, ответил с веселым лицом:
– Так и будет сделано, но ты не забудь напомнить мне об этом деле, когда увидишь, что ветры благоприятны; было бы плохо, если бы муссон изменил им в пути, которым они пожелают следовать.
Это очень обрадовало посла, и, принеся нам эту добрую весть, он в награду за нее попросил, чтобы мы записали ему в книгу несколько молитв нашему богу, так как он захотел стать его рабом, услышав, как мы его превозносим. За известие, которое он принес нам от короля, мы его весьма благодарили, ибо этого мы единственно и добивались и желали гораздо больше, чем великих милостей, которые сулил нам татарский хан, если бы мы остались у него на службе.
Наконец в одну из суббот, покинув утром Фанаугрен, король направился в Узанге переходами всего лишь в шесть легуа в день, так как вместе с ним следовало туда большое количество народа. В первый день он остановился на обед в небольшом селении под названием Бенау, оставался в нем допоздна и отправился на ночлег в монастырь под названием Понгатур. На следующий день рано утром он выехал в Микуй, откуда в сопровождении трех тысяч всадников проделал путь в течение девяти дней, причем проехал мимо многих весьма знатных селений, если судить по их внешнему виду, не желая, чтобы ему устраивали там прием или какую-либо торжественную встречу. Объяснял он это тем, что все эти народные празднества дают лишь возможность тиранам-чиновникам грабить бедняков, а это оскорбляет всевышнего. Таким образом король достиг города Лингатора, расположенного на берегу очень широкой и глубокой пресноводной реки, по которой сновало множество гребных судов, и остановился там на пять дней, так как в пути почувствовал недомогание. Отсюда он выехал до рассвета с тридцатью всадниками, не желая иных провожатых. Отделавшись от многолюдной свиты, он занялся соколиной охотой, которой, как говорят, был великий любитель, равно как и другими развлечениями, между прочим, травлей и разными другими видами охоты, устроенными ему местными жителями, и провел в этих занятиях большую часть пути, ночуя обычно по-походному, в палатке, которую ему ставили в самой чаще леса. Достигнув реки Багетор {226}, одной из трех, вытекающих из озера Фанстир в Татарском ханстве, он перебрался на тот берег в лауло и жанга, которые ему дали местные жители, и на них продолжал свой путь вниз по течению до большого поселка под названием Натибасой, высадился там на берег без всякой торжественности после захода солнца, а оттуда уже следовал сухим путем и через трое суток прибыл в Узанге, где ему устроена была пышная встреча. Впереди он вез добычу, которую захватил на войне с тинокоухами, основной гордостью его, тем, чем он больше всего похвалялся, были двенадцать повозок с идолами, о которых я уже раньше говорил. Последние, как заведено в здешних пагодах, были самые разнообразные, среди них было шестьдесят бронзовых и девятнадцать серебряных гигантов. Как я уже не раз говорил, больше всего льстит самолюбию этих людей триумфальное шествие с чужими идолами и утверждение, что, несмотря на сопротивление врага, боги его были захвачены.
Вокруг этих повозок шло большое, количество пленных жрецов, скованных по трое железными цепями, – все они плакали. За ними на небольшом расстоянии ехало еще сорок повозок, в которые были впряжены по паре носорогов; на повозках громоздились горы оружия и знамен противника, волочившихся в пыли. За ними следовали новые двадцать повозок, нагруженных огромными, окованными железом сундуками, в которых, как говорили, перевозилась казна тинокоухов; таким же порядком следовало и все остальное, что обычно выставляют напоказ в триумфальном шествии: двести слонов с башенками на спинах и мечами на клыках; огромное количество коней с мешками черепов и костей убитых. Таким образом король показал народу все, что он отвоевал в бою у неприятеля силой своего оружия.
После того как мы провели почти месяц в Узанге, присутствуя на всевозможных развлечениях, празднествах и прочих времяпрепровождениях, которые устраивались как вельможами, так и простым народом, не говоря уже о ежедневных роскошных пирах, привезший нас татарский посол поговорил еще раз с королем по поводу нашего отъезда, и последний разрешил его без малейших колебаний, приказав тут же доставить нас к берегам Китая, где мы надеялись найти португальское судно, на котором можно было бы добраться до Малакки, а оттуда и до Индии; приказание короля было немедленно выполнено, а мы стали готовиться в путь.
Глава CXXXII
Как мы покинули город Узанге и что с нами случилось, пока мы не достигли острова Танишума {227}, первой японской земли
В большом волнении и радости, которые легко можно себе представить, если вспомнить все невзгоды, что нам пришлось претерпеть и от которых, как нам казалось, мы теперь уже навсегда избавились, покинули мы 12 января Узанге и стали спускаться по очень широкой пресноводной реке более легуа в ширину, меняя курс в зависимости от ее поворотов; за семь дней пути мы видели большое количество прибрежных селений и городов, которые, судя по их внешнему виду, казались богатыми, ибо строения их отличались роскошью, – как частные дома, так и храмы с золотыми шпилями, – да и по реке сновало множество гребных судов, груженных всевозможными товарами в чрезвычайном изобилии.
Когда мы прибыли в прекрасный город под названием Куангепару в пятнадцать или двадцать тысяч жителей, Науделун {228}, который вез нас по приказу короля, остановился в нем на двенадцать дней и занялся торговлей на серебро и жемчуг, причем признался нам, что выручает при этом четырнадцатикратную прибыль, и добавил, что если бы он привез соль, то прибыль получилась бы уже тридцатикратная. Этот город, как нас уверяли, одной добычей серебра ежегодно приносит королю две тысячи пятьсот пико, что составляет четыре тысячи кинталов, а кроме этой статьи у него есть еще и другие источники дохода. Защищен город всего лишь кирпичной стеной толщиной в восемь моих ладоней и рвом пятидесяти брас в ширину и семи пядей в глубину. Жители его люди слабосильные и безоружные, артиллерии или чего-либо еще, что могло бы противостоять врагу, у них нет, и пятьсот добрых солдат быстро бы с ним справились. Оттуда во вторник утром мы отбыли и плыли тринадцать дней, после чего прибыли в порт Саншан {229}в Китайском государстве, расположенный на том самом острове, на котором потом преставился блаженный святой Франциск Ксаверий, как об этом я расскажу позже. Не найдя там судна из Малакки, так как все они отплыли девять дней назад, мы прошли на семь миль дольше, в другой порт, под названием Лампакау, где оказались две джонки с Малайского побережья, одна из Патане, а другая из Лугора. Но так как нашей португальской нации свойственно с чрезвычайным упрямством держаться своих мнений, даже в деле, требующем прежде всего трезвости и согласия, между нами восьмью возникли по поводу отъезда такие споры и пререкания, что мы чуть-чуть не перебили друг друга. Ввиду того что рассказывать об этом мне весьма стыдно, я ничего больше не скажу, кроме того, что некода лорчи, который довез нас до Лампакау, был так поражен нашей грубостью, что расстался с нами в величайшем негодовании, не пожелав принять ни от кого из нас ни письма, ни записки, и заявил, что готов поплатиться головой, лишь бы не гневить бога тем, что возьмет вещь, принадлежащую нам.
Таким вот образом, рассорившись и так и не помирившись, застряли мы на этом островке еще на девять дней, за это время обе джонки ушли, не пожелав нас взять, и мы остались одни в пустынных зарослях, подвергая себя величайшим опасностям, от которых нам почти наверное не удалось бы спастись, если бы господь бог не вспомнил о нас: ибо на восемнадцатый день пребывания нашего в великой нужде и голоде к острову пристал пират по имени Самипошека, разгромленный армадой шиншейского айтау {230}и искавший здесь укрытия. Из двадцати восьми судов, которые у Самипошеки были, айтау забрал двадцать шесть, и только двум удалось спастись, причем большая часть его команд была жестоко изранена, так что пирату пришлось задержаться двадцать дней на острове, чтобы дать им поправиться. Необходимость заставила нас восьмерых проситься к нему в команду, надеясь, что он доставит нас куда-нибудь, где господу нашему будет угодно дать нам возможность перебраться на более надежное судно, которое отвезло бы нас в Малакку.
Прошло двадцать дней, раненые выздоровели, и мы, так за это время и не помирившиеся после ссоры, сели на суда пирата, трое – на то, где находился он сам, а пятеро остальных – на другое, где капитаном был его племянник, и отправились в некий порт под названием Лайло на девять легуа дальше Шиншеу, а от нашего острова отстоявший на восемьдесят. Мы следовали избранным курсом при слабом попутном ветре вдоль берега Ламау в течение девяти суток. Как-то утром, когда мы находились к норд-весту от Соленой реки, впадающей в море в пяти легуа ниже Шабаке, на нас напал разбойник на семи высокобортных джонках и вступил с нами в бой, продолжавшийся с семи часов утра до десяти. Бой этот был весьма жестоким, и с той и с другой стороны метались и копья и огонь; в конечном счете три судна было уничтожено пламенем, две джонки противника и наше судно, как раз то, где находились пять португальцев, которым мы так и не смогли ничем помочь, ибо к этому времени большая часть нашего экипажа была уже изранена. К вечеру задул свежий ветер с моря, и господу нашему было угодно дать нам возможность убежать, вырвавшись из рук противника. В таком потрепанном виде мы продолжали наш путь еще трое суток, пока с берега на нас не налетел ураган, сбивший нас с курса, причем настолько сильный, что в ту же ночь мы потеряли из виду землю, и так как вернуться уже не было возможности, нам осталось только идти фордевинд к острову лекийцев, где пират этот был прекрасно известен и королю и жителям. С этим намерением мы стали пробиваться дальше между островами архипелага, но так как штурмана, убитого в недавнем бою, у нас уже не было, а норд-остовый ветер и течение были нам противны, мы с величайшим трудом пролавировали с одного румба на другой в течение двадцати трех суток, пока господу нашему не стало угодно, чтобы мы завидели берег. Мы приблизились к нему, чтобы выяснить, имеется ли там бухта или порт, где можно было бы безопасно стать на якорь, и вдруг увидели на зюйде почти на самом горизонте большой огонь. Мы вообразили, что здесь должны быть люди, которые за наши деньги снабдят нас пресной водой, в которой мы очень нуждались. Итак, мы отдали якорь у этого острова на глубине семидесяти брас, но в это время к нам с берега направились две небольшие алмадии, на которых было шесть человек, и, прибыв на судно и обменявшись приветствиями и любезностями, спросили нас, откуда идет наша джонка. Мы ответили, что из Китая и везем товары, чтобы заняться здесь торговлей, если нам дадут на это разрешение. На что один из прибывших сказал, что разрешение наутакин {231}, сюзерен этого острова Танишума, безусловно, нам даст, если мы заплатим ему пошлины, которые платятся в Японии, ибо Япония и есть та большая земля, которую мы перед собой видим. Он ответил на наши вопросы и указал, где находится порт, в котором нам надлежало стать на якорь. Мы с возможной поспешностью выбрали якорь и направились в бухту на южной стороне острова, где находился большой поселок под названием Миайжима, откуда к нам вышло множество парао, на которых мы закупили провизию.
Глава CXXXIII
Как мы высадились на острове Танишума и что произошло между его владельцем и нами
Не прошло и двух часов, как мы стали на якоре в бухте Миайжима и к нашей джонке подошел наутакин, князь острова Танишума, вместе с купцами и представителями знати, привезшими большое количество ящиков серебра, чтобы заняться торговлей. После того как обе стороны обменялись обычными любезностями и князь убедился, что ничто ему не угрожает, он подошел к нашей джонке. Тут, увидев нас, троих португальцев, он спросил, кто мы такие, ибо по чертам лица и нашим бородам сразу увидел, что мы не китайцы. Капитан пиратского судна ответил, что мы прибыли с земли, именуемой Малакка, куда мы еще много раньше пришли из другой, называемой Португалией, король которой, как он много раз от нас слышал, обитает на самом краю света. Наутакин был этим крайне удивлен и, обратившись к присутствующим, сказал:
– Пусть меня убьют, если это не шеншикожины {232}, о которых написано в наших книгах и которые, скользя по поверхности вод, покорили все прибрежные народы краев, где создаются сокровища. Поэтому нам, видно, посчастливилось, если они прибыли на наш остров с дружественными намерениями.
И, обратившись к лекийской женщине, служившей толмачом между ним и капитаном джонки, он сказал ей:
– Спроси у некоды, где он нашел этих людей или с какой целью он привел их с собой к нам в Японию.
На что капитан ответил, что мы купцы и, безусловно, порядочные люди, что он нашел нас в тяжелом положении в Лампакау и приютил у себя из милосердия, как это у него в обычае делать со всеми, кого он находит в затрудненных обстоятельствах, чтобы господь избавил его от неистовства штормов, носящихся по морям и губящих мореходцев.
Наутакину эти объяснения пирата показались настолько убедительными, что он тут же перебрался в джонку и сказал любопытным, которых было очень много, чтобы они не все следовали за ним, а только те, которым он это позволит. Внимательно осмотрев от кормы до носа нашу джонку, он уселся в кресло у навеса и стал нас расспрашивать о разных частностях, которые хотел узнать и на которые мы отвечали так, чтобы, насколько можно, ответы наши пришлись ему по вкусу и он остался доволен. На разговоры эти он потратил довольно много времени и проявил себя человеком любознательным и питающим пристрастие к новизне. Распрощался он с нами и с китайским капитаном, ибо на других он не обратил никакого внимания, со словами:
– Приходите завтра ко мне, а вместо подарка принесите побольше сведений о том великом мире, по которому вы странствовали, и о землях, которые видели, и как они называются, ибо истинно говорю вам, этот товар мне больше по вкусу, чем все прочие, – и с этим отправился на берег.
На другой день, едва наступило утро, он прислал к нашей джонке большое парао со всякой провизией: виноградом, грушами, дынями и всевозможными овощами, которые родит эта земля. Увидев все это, мы возблагодарили господа нашего. Некода послал наутакину в ответ несколько кусков дорогой материи и китайских безделушек и велел сказать, что как только джонка станет на якорь в защищенном месте, он немедленно явится к нему и принесет с собой образчики товаров, которые привез продавать. И действительно, едва наступило следующее утро, он сошел на берег вместе с нами троими и еще десятью наиболее степенными и внушающими доверие китайцами, которые были ему необходимы, чтобы придать известную пышность первому своему посещению, ибо китайцы в этом отношении тщеславны.
Наутакин принял нас в своем дворце радушно. Некода принес ему хороший подарок и показал образчики своих товаров, они установили цену и договорились, что на следующий день товары будут перенесены в дом, который наутакин велел предоставить некоде и его людям на время до их отбытия в Китай. Покончив с этим, наутакин опять заговорил с нами и стал обстоятельно расспрашивать нас о многих вещах. Поняв, чем ему можно угодить, мы сообразно с этим и строили свои ответы, не слишком точно придерживаясь истины. Впрочем, это относилось лишь к известным вопросам, отвечая на которые нам пришлось прибегнуть к некоторому вымыслу, чтобы не уронить в его глазах достоинство нашей родины.
Первый вопрос был таков: правда ли, что Португалия, как говорили ему китайцы и лекийцы, и величиной своей, и богатствами превосходит Китайскую империю? Это мы подтвердили. Второй – правда ли то, в чем его уверяли, а именно, что король наш силой оружия покорил большую часть света? На это мы тоже ответили, что это соответствует действительности. А третий – правда ли, что король наш владеет большим количеством золота и серебра и у него якобы две тысячи кладовых наполнены ими до потолка? На последний мы ответили, что точно сказать не можем, две ли их тысячи, ибо земля и королевство столь велики и в нем такое количество сокровищ и народов, что трудно ответить что-либо определенное. Этими и подобными вопросами он задержал нас на два часа с лишним и в заключение сказал своим:
– Без сомнения, не может почитать себя счастливым ни один царь, имеющийся сейчас на земле, если он уже не является или не собирается стать вассалом столь великого монарха, каков император этих людей.
И, отправив на джонку некоду с его людьми, он попросил нас провести этот вечер с ним, ибо никак не мог насытиться рассказами о многих вещах этого мира, узнать о которых ему не терпелось, и добавил, что наутро прикажет отвести нам помещение поблизости с собой, ибо здесь лучшее место в городе. Мы охотно согласились, а он отправил нас к одному купцу, который оказал нам самое широкое гостеприимство, приютив нас как на эту ночь, так еще на двенадцать суток, что мы провели в городе.
