Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 53 страниц)
Глава LIII
О том, как мы потерпели крушение у Разбойничьего острова
Прошло уже семь с половиной месяцев, как мы плавали в этом заливе, переходя от одного берега к другому и от одной реки к следующей, как на северном и южном побережьях залива, так и на острове Айнане и за все это время Антонио де Фарии ни разу не удалось что-либо разузнать о Коже Асене. Солдатам наконец наскучило терпеть столько времени лишения, они сговорились и потребовали от своего начальника, чтобы он выдал каждому ту часть призов, которая полагалась им согласно скрепленной его подписью грамоте, ибо с этим имуществом они хотели отправиться в Индию или куда им заблагорассудится.
По этому поводу было немало споров и недовольства, но под конец было решено, что суда отправятся на зимовку в Сиам, продадут там товары, находящиеся в джонках, и дележка добычи совершится уже золотой монетой, которая будет выручена от этой продажи. Все поклялись соблюдать это соглашение и приложили свои руки к составленной по этому случаю бумаге, после чего корабли стали на якорь у некоего острова, прозванного Разбойничьим. Последний выбрали потому, что лежал он ближе других к открытому морю и сняться с его рейда и пойти в дальнейший путь можно было с первым же дыханием муссона.
Мы уже двенадцать дней стояли на якоре, томясь желанием поскорее отплыть в Сиам, как наступило октябрьское новолуние, которого мы всегда опасаемся, а с ним судьбе угодно было наслать на нас такой ветер и дождь, что в буре этой было нечто сверхъестественное. К несчастью, нам не хватило канатов, так как запасные покрылись плесенью и наполовину прогнили, а между тем море становилось все неспокойнее, зюйд-остовый ветер захватил нас с незащищенной стороны и погнал к берегу. Волны поднялись такие, что, хотя мы приняли все необходимые меры к спасению, как-то: срубили мачты, скинули за борт надстройки на носу и на корме и все, что возвышалось над верхней палубой вместе с расположенными там грузами, пустили в ход насосы и к канатам на шпилях и тросам стали крепить заместо якорей крупные орудия, сняв их с лафетов, – ничто не помогало, и спастись нам не удалось. Темнота была глубокая, воздух – ледяной, море бурное, ветер необычайной силы, валы огромных размеров и высоты, и ярость стихий столь велика, что ни на что нам не оставалось уповать, как на милосердие господа, к которому мы, заливаясь слезами, взывали изо всех наших сил. Но так как по прегрешениям нашим мы были недостойны такой милости, господь по справедливости своей определил, чтобы в два часа пополуночи на нас налетел такой шквал, что все четыре судна сорвало с места и разбило о берег, причем погибло пятьсот восемьдесят шесть человек и в их числе двадцать восемь португальцев.
Все те, кто по милости всевышнего оказался спасенным (а осталось нас в живых всего пятьдесят три человека, из коих двадцать два португальца, остальные же – рабы и матросы), укрылись, нагие и израненные, в прибрежной топи, где и оставались до рассвета. А когда наступило утро, мы выбрались на берег, который был весь усеян трупами. Зрелище это столь ошеломило и ужаснуло нас, что не было никого, кто не бросился бы на землю, горько оплакивая погибших, и не бил бы себя с отчаяния по лицу.
Так продолжалось почти до вечера, когда Антонио де Фариа (который по милости божьей остался в живых, что хоть немного нас утешило), подавляя в себе ту скорбь, которую мы не в силах были утаить, накрыв свои плечи красным китайским халатом, который он снял с одного из погибших, направился туда, где находились оставшиеся в живых, и с веселым лицом и сухими глазами произнес краткую речь, в которой, возвращаясь не раз к тому, сколь изменчивы и неверны все дела мирские, просил их, как братьев, постараться скорее забыть о случившемся, поскольку горестными воспоминаниями они лишь бередят друг другу раны. И если судьбе было угодно за грехи наши наслать на нас бурю и повергнуть нас в теперешнее жалкое состояние, единственное, что остается, – это проникнуться правотой того, что он нам проповедует и внушает, а именно, что господь и в этих безлюдных и непроходимых лесах найдет средство спасти нас: нам надлежит только твердо верить, что господь никогда не допускает зла без блага. Он же, Фариа, убежден в том, что, если при этом крушении мы потеряли пятьсот тысяч крузадо, в недалеком будущем мы приобретем их более шестисот тысяч.
Краткую эту речь люди слушали с превеликими плачем и отчаянием. Два с половиной дня ушло на то, чтобы похоронить трупы, лежавшие на берегу. За это время нам удалось спасти кое-какие поврежденные водой припасы. Хоть их и было порядочно, но воспользоваться ими мы могли лишь первые пять дней из пятнадцати, в течение которых мы оставались на острове, ибо они пропитались морской водой, стали быстро портиться, и их уже нельзя было употреблять в пищу.
После того как мы провели в великих испытаниях эти пятнадцать дней, господу нашему, никогда не оставляющему тех, кто на него твердо уповает, угодно было чудесным образом даровать нам, нагим и нищим, средство спасения, о котором я сейчас расскажу.
Глава LIV
О дальнейших испытаниях, которые нам пришлось претерпеть на этом острове, и о том, как мы чудесным образом спаслись
Все уцелевшие от описанного мною плачевного кораблекрушения, нагие и босые, бродили по берегу и окрестным лесам; мы так исстрадались от голода и холода, что иные из нас внезапно падали мертвые. Впрочем, главной причиной был не столько недостаток пищи, сколько вред от заплесневевшей и прогнившей еды. Она не только невыносимо воняла, но еще и прогоркла, так что ее невозможно было взять в рот.
Но так как господь наш по самой природе своей является бесконечным благом, нет такого далекого и безлюдного угла, где бы остались скрытыми от него страдания грешников и где он не пришел бы им на помощь тем или иным проявлением своего безмерного милосердия, столь недоступного для нашего воображения, что, если бы мы вдумались, каким образом оно порой воплощается, мы ясно бы поняли, что все это скорее чудеса, сотворенные его божественными руками, нежели естественное стечение обстоятельств, которому наше слабое разумение зачастую ошибочно приписывает эти божественные дела.
Я говорю это потому, что как-то раз, в день святого архангела Михаила, когда мы все проливали в изобилии слезы, не надеясь уже, по слабости нашей жалкой природы и маловерию, на облегчение нашей участи, над нами показался коршун, летевший со стороны возвышенности, расположенной в южной части острова. Он парил над нами с распростертыми крыльями, и в это мгновение из его когтей выпала свежая кефаль длиной почти в пядь. Упала она почти на то самое место, где находился Антонио де Фариа, что повергло его в некоторое смятение и растерянность, пока он не понял, откуда она взялась.
Посмотрев некоторое время на рыбу, он стал на колени и, заливаясь слезами, которые стекали у него по щекам, между тем как из самых недр его груди вырвался глубокий вздох, произнес:
– Господи Иисусе Христе, вечный сыне божий, во имя твоих священных страстей смиренно молю тебя, не вменяй нам в вину уныние, в которое повергли нас муки нашей слабой плоти. Ибо твердо верю, что кем ты был древле для Даниила во рве львином, коему ты помог чрез пророка твоего Аввакума, тем, по милости своей, будешь ныне и нам – и здесь и повсюду, где бы с непоколебимой верой и упованием ни воззвал к тебе грешник. А посему, господь и бог мой, умоляю тебя, но не ради себя, а ради тебя, по заступничеству твоего святого ангела, праздник которого справляет днесь твоя святая церковь, обрати свой взор не на то, каковы наши заслуги перед тобою, но каковы твои заслуги перед нами, да почтешь за благо даровать нам то средство спасения, кое мы от тебя единого чаем, и по милосердию своему пошли нам возможность достичь христианской земли, где, посвятив себя твоему святому служению, мы окончили бы жизнь верными твоими слугами.
И, взяв рыбу в руки, он испек ее на горячих угольях и накормил ею больных, более всех нуждавшихся в такой пище. И, взглянув в сторону холма, откуда прилетел коршун, он заметил, что там кружится много таких же птиц, то излетающих вверх, то опускающихся вниз, из чего можно было заключить, что там имеется какая-нибудь дичь или падаль, которой эти птицы питаются. И так как нее мы старались найти какое-нибудь сродство, чтобы помочь больным, которых у нас было немало, мы все, обливаясь слезами, еле волоча ноги, потянулись туда процессией и, поднявшись на вершину холма, обнаружили совершенно плоскую равнину, покрытую множеством различных плодовых деревьев, а посредине ее реку с пресной водой. На пути туда господь привел нас натолкнуться на только что обезглавленную тушу оленя, которую начал пожирать тигр. Мы все издали громкий крик, заставивший его бросить добычу и скрыться в лесной чаще.
В этом мы увидели доброе предзнаменование и поспешили спуститься к реке, на берегу которой славно насытились в эту ночь как мясом этого оленя, так и многими кефалями, которые мы раздобыли там, так как над рекой сновали коршуны, спускавшиеся к воде и вылавливавшие оттуда рыб; крики же наши заставляли их зачастую выпускать из когтей свою добычу.
У этой реки мы занимались подобной рыбной ловлей начиная с понедельника, когда мы добрались до нее, и до следующей субботы, когда ранним утром мы заметили, что к острову приближается какое-то судно. Мы не знали, зайдет ли оно в гавань или нет, но решили спуститься к тому берегу, где потерпели крушение. Примерно через полчаса мы увидели, что судно это небольшое, а потому вынуждены были снова скрыться в лесу, чтобы нас не испугались.
Оно зашло в гавань, и мы увидели, что это красивая гребная лантеа, экипаж пришвартовал ее концами с носу и с кормы к высокому берегу реки, впадавшей в бухту, чтобы воспользоваться сходнями. Когда все люди сошли на берег, а было их человек тридцать, они немедленно начали набирать дров и воды, стирать платье и готовить пищу, другие же занялись борьбой или развлекались как-нибудь иначе, весьма далекие от мысли, что здесь может оказаться кто-либо способный им помешать.
Когда Антонио де Фариа заметил, как беспечно и неосторожно ведут себя эти люди и что в лантеа не осталось никого, кто мог бы оказать сопротивление, он обратился ко всем нам, собравшимся в кучу, со следующими словами:
– Вы ясно видите, сеньоры и братья мои, то печальное положение, в какое нас повергли наши прегрешения, причиной коих, полагаю и готов это открыто признать, были исключительно грехи вашего начальника. Но милосердие господа нашего бесконечно, и я верю, он не допустит, чтобы мы здесь столь бесславно погибли. И хоть знаю, вам не нужно объяснять, как важно для нас завладеть этим судном, которое господь чудом привел сюда, все же упоминаю об этом, дабы мы все, как один человек, с его святым именем на устах и в сердце, напали на судно и скрылись в нем, прежде чем кто-нибудь нас услышит. А когда вы окажетесь на лантеа, прошу вас, пусть единственной вашей целью будет захватить оружие, которое вы там обнаружите, ибо им мы сможем защищаться и сделаемся хозяевами судна, в котором, после господа, заключается вся наша надежда на спасение. Итак, как только я три раза произнесу: «Иисусе, именем твоим», – не упускайте меня из вида и делайте то же, что и я.
На это все ответили, что так и будет сделано.
И когда все сговорились, как лучшим образом выполнить эту прекрасную задачу, Антонио де Фариа подал условленный знак и бросился бежать к лантеа, а за ним последовали и мы. Судном мы завладели мгновенно, так как никто не оказывал нам сопротивления, отдали швартовы и отошли на расстояние выстрела из арбалета.
Китайцы, никак этого не ожидавшие, едва услышав шум, бросились на берег, но когда увидели, что лантеа их захвачена, застыли на место, не зная, что предпринять; когда же мы дали по ним выстрел из небольшого чугунного полевого орудия, которым было вооружено их судно, они все скрылись за деревьями, где и оплакивали свою горькую долю, точно так же, как мы до этого оплакивали нашу.
Глава LV
Как мы покинули Разбойничий остров, направляясь в порт Лиампо, и что случилось с нами, пока мы не достигли реки под названием Шинграу
После того как все мы оказались на борту лантеа и уверились в том, что китайцы не могут причинить нам ни малейшего вреда, мы принялись неторопливо есть их ужин, который им приготовил старик повар. Заключался он в двух кастрюлях риса с уткой и свиными шкварками и пришелся нам весьма по вкусу, если судить по аппетиту, с которым его поедали.
Отужинав и воздав господу хвалу за милость, которую он нам оказал, мы принялись разыскивать товары, находившиеся на судне. Мы нашли шелковые и штофные ткани, крученую шелковую нить, атлас и три больших глиняных сосуда, наполненных мускусом, – всего на четыре тысячи крузадо, не считая изрядного запаса риса, сахара, окороков и двух клеток с курицами, которые показались нам наиболее ценными, так как пища эта могла спасти больных, которых было еще достаточно много. Мы принялись без зазрения совести кромсать штуки материи, дабы снабдить себя недостававшей одеждой.
В это время Антонио де Фариа заметил мальчика лет двенадцати или тринадцати, белолицего и миловидного, и спросил его, откуда следовала эта лантеа и по какой причине она зашла в эту гавань, чья она была и куда намеревалась идти.
На что тот ответил:
– Она принадлежала несчастному отцу моему, которому выпала печальная и горестная доля быть менее чем за час лишенным вами всего того, что он скопил более чем за тридцать лет. А плыл он из места, называемого Куоаманом {173}, где приобрел все эти товары в обмен на серебро, и собирался продать их сиамским купцам, приходящим на своих джонках в порт Конхай. Несчастной судьбе было угодно завести его из-за недостатка пресной воды в этот порт, где вы забрали все его товары, нимало не боясь небесного правосудия.
Антонио де Фариа сказал ему, чтобы он не плакал, и приласкал его, как мог, обещая, что будет обращаться с ним, как с родным сыном, ибо таким он его считает и будет считать вечно.
В ответ на это мальчик посмотрел на него и сказал с недоверчивой улыбкой:
– Хоть я и мал, не думайте, что я, как дитя, поверю, будто человек, ограбивший моего отца, станет любить меня, как сына. Но если я ошибся и это действительно так, я очень, очень, очень прошу тебя ради твоего бога позволить мне броситься в воду и доплыть до той злополучной земли, где остался зачавший меня, ибо он настоящий мой отец, с которым я предпочитаю умереть в том лесу, где несчастный старик оплакивает меня, чем жить среди таких бессовестных людей, как вы.
Некоторые из присутствующих при этом стали корить мальчика за то, что он говорит такие вещи, что это нехорошо.
На что он ответил:
– Знаете, почему я вам это говорю? А потому, что я видел, как вы, наевшись, воздевали руки к небу и губами, лоснящимися от жира, возносили благодарения господу, как люди, которые считают, что небу достаточно, если перед ним осклабят зубы, и им дела нет, будет ли возмещен ущерб, нанесенный другому человеку. Но я-то знаю, что всесильный не столько повелевает нам шевелить губами, как запрещает грабить и убивать – два греха, всю тяжесть которых вы познаете после смерти, когда его божественное правосудие жестоко вас покарает.
Пораженный этими словами, Антонио де Фариа спросил мальчика, не хочет ли он стать христианином. На что тот, пристально взглянув на него, ответил:
– Мне непонятно, что ты говоришь, и неизвестно, что ты мне предлагаешь. Объясни мне все сначала, и тогда я смогу тебе дать разумный ответ.
Тогда Антонио де Фариа очень осторожно, как он это умел, постарался просветить его, но мальчик ничего не ответил, а только поднял глаза к небу и, воздев руки, произнес сквозь слезы:
– Благословенно, господи, твое долготерпение, ибо ты терпишь на земле людей, которые так хорошо говорят о тебе и так дурно соблюдают твои законы, как эти вот слепые злодеи, полагающие, что их грабежи и молитвы так же угодны тебе, как угодны они земным тиранам.
И, не желая больше отвечать ни на какие расспросы, он забился в угол, заплакал и три дня не прикасался ни к какой пище, которую ему давали.
Между тем был собран совет, чтобы решить, каким курсом надлежит теперь следовать и идти ли на север или на юг. Мнения по этому вопросу высказывались самые различные, но наконец все согласились направиться в Лиампо, гавань, отстоявшую от нас на двести шестьдесят легуа к северу, ибо могло случиться, что, следуя вдоль берега, нам удастся разжиться другим судном, большим по размерам и более подходящим для наших целей, ибо то, которым мы располагали, было слишком мало для столь длительного плавания и небезопасно в случае жестоких бурь, которые в новолуние на этом побережье Китая бывают причиной весьма частых кораблекрушений.
С этим намерением мы, когда уже почти стемнело, покинули Разбойничий остров, оставив на берегу вконец растерявшихся китайцев, и всю ночь шли по курсу ост-норд-ост. На рассвете мы увидели скалистый островок Гинто, где захватили рыбачий баркас с большим количеством свежей рыбы. Забрав то, что нам было нужно, а также восемь человек из двенадцати, находившихся на баркасе, для того чтобы управлять лантеа, так как наши люди после всех перенесенных ими лишений ослабели и с ней не справлялись.
Мы спросили у этих восьми рыбаков, какие имеются порты на этом побережье до Шиншеу, где, как нам казалось, мы сможем встретить какое-нибудь судно из Малакки, и они нам ответили, что в восемнадцати легуа от нас находится очень хорошая река с хорошей якорной стоянкой под названием Шинграу, в которой постоянно встречается множество джонок, перевозящих соль, квасцы, растительное масло, горчицу и кунжут, и где мы сможем прекрасно оснаститься и снабдить себя всем, что нам необходимо. В устье этой реки находится небольшая деревня под названием Шамой, насоленная рыбаками и бедным людом, но в трех легуа от нее вверх по течению расположен город, где имеется много шелку, мускусу, фарфора и прочих товаров, которые отсюда развозят по различным краям.
Получив эти сведения, мы направились в эту реку, куда и прибыли на другой день к вечеру, и стали на якорь примерно в одной легуа от нее в открытом море, так как боялись, что грехи наши могут принести нам какую-нибудь неприятную неожиданность, вроде тех, которые мы уже испытали.
В следующую по нашем прибытии ночь мы захватили рыбачью лодку и спросили у рыбаков, какого рода джонки стоят на реке, сколько их числом, кто на них находится и прочие интересующие нас подробности. На это нам ответили, что выше по течению у города наберется самое большее двести джонок, так как остальные ужо отправились в Айнан, Сумбор, Лайло {174}и другие порты Каушеншины, но что в селении Шамой нам никакая опасность не грозит и что нам продадут все припасы, которые могут потребоваться.
Антонио де Фариа понимал, что лантеа, на которой мы шли, не подходит для плавания до Лиампо, куда мы решили отправиться на зимовку, и принял решение с согласия большинства своих товарищей и солдат раздобыть где-нибудь лучшее судно; и хотя в то время мы были не подготовлены для нападения на кого бы то ни было, нужда заставила нас совершить нечто, превосходящее наши силы.
Как раз в это время у Шамоя стояла поодаль от прочих судов небольшая джонка; народу на ней было не так много, да и команда спала. Антонио де Фариа, видя, что ему представляется благоприятный случай осуществить свое намерение, приказал потравить якорный канат и поравнялся с ней, после чего, выбрав из двадцати семи имевшихся у него солдат пятнадцать и взяв еще восемь мосо в придачу, поднялся на палубу джонки так бесшумно, что никто его не услышал. На джонке оказалось шесть или семь спящих китайских матросов; он приказал связать их по рукам и по ногам и пригрозил, что всех их прикончит, если они только посмеют крикнуть, так что никто из страха не издал ни звука. После этого, перерубив оба якорных каната, на которых стояла джонка, он поставил с возможной поспешностью паруса, вышел из устья реки и, держа все время курс в открытое море, за остаток ночи прошел девять легуа и на рассвете подошел к острову под названием Пуло-Кирин.
Господь нам помог, и при свежем попутном ветре мы через трое суток стали на якорь у острова под названием Лушитай, где нам пришлось задержаться на пятнадцать дней, чтобы поправить здоровье наших больных, ибо остров этот отличался очень здоровым климатом и имел хорошую пресную воду, а кроме того, встреченные там рыбаки меняли нам на рис всевозможную провизию. Там мы обыскали всю нашу джонку, но не нашли на ней никаких товаров, кроме риса, который мы продавали в порту Шамой. Большую часть этого риса бросили за борт, чтобы увеличить плавучесть нашей джонки и не подвергать ее таким опасностям во время плавания. Перегрузив все наши пожитки на джонку, мы вытащили лантеа на берег, чтобы очистить ей корпус, так как она еще годилась возить с берега пресную воду во время стоянок.
В таких занятиях мы провели, как я уже сказал, пятнадцать дней, и за этот срок больные окончательно выздоровели. После этого мы отправились в королевство Лиампо {175}, где, как мы слышали, находилось множество португальцев, прибывших туда из Малакки, с Сунды, из Сиама и из Патане и имевших обыкновение останавливаться там на зимовку.
