Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 53 страниц)
Глава LXVI
В этой главе повествуется о том, как, запасшись продовольствием в заброшенной деревне, Антонио де Фариа решает перезимовать на необитаемом острове вблизи Лиампо, но на пути туда встречается с пиратом Прематой Гунделом и одерживает над ним блестящую победу, принесшую ему богатую добычу и одну джонку, после чего португальцы направляются в Лиампо.
Глава LXVII
О том, что сделал Антонио де Фариа по прибытии в Ворота Лиампо и что он там узнал о событиях в Китайском государстве
Между двумя островами, которые местные жители и все, кто плавает вдоль этих берегов, называют Воротами Лиампо, пролегает канал шириной немногим более двух выстрелов из мушкета и глубиной в двадцать или двадцать пять морских сажен. На материке имеются бухты с хорошими якорными стоянками и реки с питьевой водой, спускающиеся с вершин хребтов и протекающие между весьма густыми зарослями кедров, дубов и сосен, как саженых, так и диких, откуда многие суда берут себе лес на реи, мачты, доски и другие предметы, причем совершенно бесплатно.
Когда Антонио де Фариа прибыл утром в среду на эти острова и стал на якорь, Мен Таборда и Антонио Анрикес попросили у него разрешения отправиться в город первыми, чтобы сообщить о его прибытии, а также узнать новости на берегу и выяснить, известно ли там и болтают ли о том, что Фариа сделал в Ноудае, ибо, если его пребывание в Лиампо могло в каких-либо отношениях повредить спокойствию и безопасности португальцев, Антонио де Фариа предпочитал, как раньше было решено, зимовать на острове Пуло-Хиньор, мандарина же поставить в известность обо всем в самых общих выражениях. Антонио де Фариа ответил, что все это кажется ему вполне разумным, и разрешил им действовать так, как они предлагали. Кроме этого, он написал для них несколько писем, обращенных к наиболее уважаемым тогдашним правителям города, в которых сообщал обо всем происшедшем во время его похода и просил их милостиво согласиться посоветовать ему, как лучше поступить, ибо он готов повиноваться им во всем, что они потребуют; к этому он присовокупил еще всякие любезности в том же духе, которые пишущему ничего не стоят, но иногда приносят весьма ощутимые выгоды. Антонио Анрикес и Мен Таборда отправились в город во вторую половину дня, а Антонио де Фариа стал дожидаться известий, стоя на якоре.
Прибыли они в город в два часа ночи, и когда их увидели и узнали от них новости и все приключения, которые им пришлось испытать, жители, как и можно было ожидать, пришли в величайшее изумление. Ударили в колокол собора Богоматери Святого Зачатия, являвшегося главным храмом из шести или семи, которые были в городе, и, собравшись в нем, обсудили сообщение, привезенное этими двумя людьми. Приняв во внимание щедрость, которую Антонио де Фариа проявил к ним, а также ко всем тем, кто был с ним в доле, они согласились хотя бы частично отплатить ему проявлениями любви и благодарности, поскольку отблагодарить в полной мере им не позволяли их малые возможности.
И, написав ему один общий ответ, под которым все расписались, что превращало его в постановление палаты, отослали его вместе с двумя лантеа, груженными свежей провизией, наказав Жеронимо де Рего, седовласому дворянину, весьма ученому и пользующемуся большим весом, вручить послание Фарии. В этом ответе они выражали ему свою величайшую благодарность за ту огромную услугу, которую он им оказал, милостиво вернув им товары, отобранные у неприятеля, равно как и за любовь, проявившуюся в его щедрости. За все это – выражали они надежду – господь вседержитель во славе своей воздаст ему изобильнейшими благами. А что до опасений оставаться на зимовку в Лиампо из-за того, что он совершил в Ноудае, он может быть совершенно спокоен, ибо в Китае происходят сейчас междоусобицы, и китайцам не до него, – умер китайский государь {185}, и во всей стране распря из-за того, кому из тринадцати соискателей занять престол. Все они вооружились и вместе с войсками своими вышли в поход, дабы завоевать силой то, чего они не могли получить по праву. Далее, они сообщали, что тутан Най, являющийся высшим сановником в государстве после короля и обладающий настоящей божественной властью царского величества, окружен в городе Куанси войсками Прешау Муана, императора каушинов {186}, на помощь которому, как утверждают, двинулся король Татарии с войском в девятьсот тысяч человек. Так что у них теперь творится такая неразбериха и неурядица, что, разори его милость даже город Кантон, они и на это не обратили бы внимания, что же говорить о Ноудае, который в Китайской империи по сравнению с многими другими городами представляет собой нечто несравненно меньшее, чем в Португалии Оэйрас по сравнению с Лиссабоном. И ввиду полной достоверности этих сведений они все просят его милость пожаловать им подарок за добрую весть, но пока остаться еще дней на шесть на месте своей стоянки, чтобы дать им время подготовить ему и его экипажу жилье, поскольку большего они сейчас сделать не могут, равно как и более красноречиво показать, как они ему обязаны, хотя это и было бы всеобщим их желанием. К этому было прибавлено еще много любезных слов, на которые он ответил так, как ему казалось наиболее подходящим, и во всем последовал их пожеланиям.
На двух лантеа, которые ему были присланы с провизией, он отправил больных и раненых, имевшихся на судах, и жители Лиампо приняли их с великим состраданием и распределили по наиболее состоятельным семьям, где за ними ухаживали и снабжали всем необходимым, так что ни в чем недостатка они не испытывали.
За все шесть дней, что Антонио де Фариа провел в этой бухте, не осталось сколько-нибудь именитого жителя этого селения, или города, как он там назывался, который бы не пришел его навестить и не принес бы с собой подарков, а именно, самых затейливых блюд, самой лучшей провизии и фруктов, и притом в таких количествах, что все мы только диву давались, особливо же великому единодушию и торжественности, которую мы видели в этих действиях.
Глава LVIII
О приеме, оказанном Антонио де Фарии португальцами в селении Лиампо
Все те шесть дней, которые Антонио де Фариа задержался здесь по просьбе жителей Лиампо, он простоял на якоре у островов. К концу этого срока, в воскресенье, перед рассветом – в то самое время, которое ему было назначено для того, чтобы войти в порт, ему спели прекрасную албораду. Голоса были превосходные, и сопровождали их сладкозвучные инструменты, так что всякий, кто ее услышал, получил большое наслаждение. А в заключение, чтобы перещеголять португальцев, под гром барабанов, бубнов и систров была сыграна фолиа, которая тоже очень понравилась, так как это был все же наш напев.
Было немногим больше двух часов пополуночи, когда тихой ночью при ярком свете луны все суда, украшенные многочисленными шелковыми флагами и навесами, снялись с якоря. Даже марсы и салинги на них были покрыты тонкой серебряной парчой, и с них спешивались парчовые же длинные знамена. Отряд сопровождало большое число гребных баркасов, в которых сидели музыканты, игравшие на трубах, свирелях, флейтах, дудках, барабанах и прочих инструментах как португальских, так и китайских, на каждой из шлюпок играли свое, стараясь превзойти собственными затеями все остальные. Когда уже был ясный день и оставалось пройти половину легуа до гавани, заштилело. Немедленно появились десятка два лантеа с прекрасными гребцами и, взяв на буксир весь отряд, меньше чем за полчаса доставили его на якорную стоянку.
Но прежде чем он стал на якорь, к судну Антонио де Фарии подошло больше шестидесяти шлюпок, баланов и маншуа с шелковыми тентами, флагами и богатыми коврами, и оттуда сошло свыше трехсот человек. Все они были в праздничной одежде, с золотыми ожерельями и цепями на груди; мечи свои, также украшенные золотом, они носили через плечо на африканский лад. И все это делалось с таким благолепием и совершенством, что вызывало не меньше изумления, чем восхищения у каждого, кто это видел.
Таким вот образом Антонио де Фариа прибыл в гавань, в которой стояло на якоре в полном порядке двадцать шесть больших кораблей, восемьдесят джонок и еще значительно большее количество ванканов и баркасов, пришвартованных друг к другу, так что образовалось нечто вроде длинной улицы, украшенной сосновыми и лавровыми ветвями и зелеными стеблями тростника. Над этим проходом возвышались арки, покрытые ветвями черешен, груш, лимонами и апельсинами и всякой разнообразной зеленью и душистыми травами, которыми были также обпиты мачты и корабельные снасти.
Став на якорь у берега в назначенном ему месте, Антонио де Фариа дал приветственный залп из своих многочисленных отличных пушек, на что все корабли, джонки и большая часть шлюпок, о которых я только что упоминал, ответили в свою очередь. Все это представляло нечто весьма внушительное, сильно изумившее китайских купцов. Они спрашивали, не является ли этот человек, которому оказывается такой прием, братом или родственником нашего короля и какое отношение к нему имеет чествуемый. На что некоторые придворные отвечали, что нет, родственником короля он не является, но что действительно его отец ковал коней, на которых ездил его величество, поэтому-то и воздаются ему такие почести, и все те, которые живут здесь, могли бы быть его слугами и выполнить его волю, как рабы. Китайцы, считая, что так действительно могло быть, переглядывались с изумлением и говорили:
– Должно быть, много великих государей имеется ни свете, о которых не слыхали наши древние писатели! И один из этих государей, с которым следовало бы больше всего считаться, надо думать, повелитель этих людей, ибо по тому, что мы о нем слышали, он богаче, могущественней и властвует над большими землями, чем Татарин или Каушин, и можно было бы сказать, не будь это грехом, что он равен Сыну Солнца, Венценосному Льву на Престоле Вселенной.
Все стоявшие вокруг них подтвердили это, говоря:
– Это и так вполне очевидно и явствует из многих богатств, коими эти бородатые люди, на позор всем народам, овладели повсюду силой своего оружия.
После того как залпы и с той и с другой стороны прекратились, к джонке Антонио де Фарии подошла лантеа с прекрасными гребцами, украшенная лесом каштановых деревьев, покрытых колючими плодами так, как их создала природа, с огромным количеством роз и гвоздик, смешанных с другой зеленью, которую туземцы называют лешиа, еще гораздо более свежей и благовонной. Все эти зеленые украшения были настолько густы, что гребцы под их покровом оставались незаметны. Поверх навеса лодки на шести шестах был воздвигнут богатый, обитый парчой помост, на котором стояло серебряное кресло. Окружало помост шесть весьма красивых девочек от двенадцати до пятнадцати лет, которые играли на музыкальных инструментах и пели очень приятными голосами. Их за деньги пригласили из города Лиампо, находившегося в семи легуа от португальского поселка. Ибо это и многое другое можно найти за деньги всякий раз, когда в этом встречается надобность, так что многие купцы составляют себе состояние, только сдавая внаймы то, что там в большом ходу для развлечения и приятного времяпрепровождения.
На эту лантеа перешел Антонио де Фариа, и по прибытии его на пристань под великий гром труб, свирелей, литавр, дудок, барабанов и прочих инструментов, принятых у китайцев, малайцев, шампа, сиамцев, борнейцев и лекийцев, равно как и представителей других народов, искавших в этом португальском порту защиты от пиратов, которыми кишело море, пересадили его на богатые парадные носилки, словно он был одним из двадцати четырех шаэнов, которые имеются в этой империи. Носилки эти подняли восемь человек, одетых в парчу, рядом с ними шли двенадцать португальцев с серебряными булавами и шестьдесят алебардщиков с протазанами и алебардами, отделанными золотом, которые также были взяты напрокат в городе, затем восемь всадников со знаменами из белого штофа и столько же в шляпах из зеленого и красного атласа, которые время от времени кричали на китайский лад, чтобы люди посторонились.
После того как Антонио де Фариа высадился на берег и выслушал приветствия по случаю его прибытия, к нему на поклон явились все самые именитые и богатые жители города, которые, желая оказать ему честь, падали перед ним ниц, каковая церемония заняла довольно много времени. Когда с этим было покончено, к нему подошли двое из старейших дворян, живущих в поселке, Тристан де Га и Жеронимо до Рего и от имени всех жителей произнесли речь, где восхваляли его самым красноречивым и изысканным образом, говоря, что великодушием он превзошел Александра Македонского, что и подтвердили весьма убедительными и вескими доводами, мужеством же – Сципиона, Ганнибала, Помпея и Юлия Цезаря, но этим они не ограничились и наговорили ему еще много лестного в том же духе.
От пристани шествие направилось в собор по очень длинной улице, украшенной сосновыми и лавровыми ветвями и усыпанной цветами. От дома к дому были протянуты полотнища атласа и штофа. Кое-где стояли столы, на которых поместили серебряные курильницы со всякими ароматами и благовониями. В других местах давали свои представления певцы и танцовщики. Почти в самом конце этой улицы была установлена башня из соснового дерева, расписанная под камень, на вершине которой было три шпиля и на каждом из них золотая флюгарка со знаменем из белого штофа с золотым изображением королевского герба. В одном из окон этой башни стояли двое детей и плачущая пожилая женщина, а внизу у ног ее лежало весьма натурально выполненное изображение человека, изрубленного на куски десятью или двенадцатью кастильцами. Все они держали в руках покрытые кровью копья и алебарды. По блеску и пышности работы фигуры эти были весьма приятны для глаза. Как говорят, они напоминали о том, как некий муж, от которого происходят настоящие Фарии, получил свое дворянство во время войн, которые в давние времена велись между Португалией и Кастилией.
В этот момент колокол, подвешенный к самой вершине башни и как бы стоявший на страже, прозвонил три раза, и по этому сигналу толпа, до того сильно шумевшая, сразу притихла. Когда все смолкло, из башни вышел старик, одетый в мантию из фиолетового штофа, в сопровождении четырех привратников с серебряными булавами. Отвесив низкий поклон Антонио де Фарии, он в очень почтительных выражениях высказал ему, как все ему благодарны за его великую щедрость и огромную милость, ибо он вернул им имущество, за что все они отныне считают себя его подданными и вассалами и обязуются приносить ему дань, пока будут живы. Пусть он взглянет на фигуру, которая перед ним, и в ней, как в ясном зеркале, он увидит, какой преданностью сюзерену те, от кого он ведет свой род, заслужили славное имя, которое носит их потомок, как это известно всем народам Испании. По этой сцене он также увидит, как приличествовало ему сделать то, что он сделал, как в том, что он проявил столько мужества, так и в том, как он обошелся с ними. А посему от имени всех он просит принять в качество первой дани, которую ему надлежит получить от своих вассалов, некую скромную лепту на фитили солдатам, ибо остальной долг они обязуются уплатить в свое время. С этими словами он передал ему пять ящиков с серебряными слитками: стоимостью в десять тысяч таэлей.
Антонио де Фариа отблагодарил их в длинной речи за оказанные ему почести и за драгоценный подарок, но никоим образом не соглашался его принять, как его ни упрашивали.
Глава LXIX
Как Антонио де Фарию отвели в церковь и о том, что произошло там во время мессы
Когда Антонио де Фариа собирался покинуть это место, его захотели провести под богатым балдахином, который должны были нести шесть самых видных жителей города. Но Антонио де Фариа не согласился на это, говоря, что он не рожден для почестей, которые ему хотят оказать, и проследовал дальше самостоятельно: причем единственное, что придавало торжественность этому шествию, было большое число людей, как португальцев, так и местных жителей, равно как и других многих наций, которые ради торговли собрались в этом порту, считающемся лучшим и самым богатым из всех известных в этих краях. Те, кто шел перед ним, приплясывали, били в бубен, подбрасывали мячи, пели песни и разыгрывали всякие сценки, ибо местных жителей, которые имели с нами сношения, кого уговорили, а кого и принудили под страхом наказания делать то же, что и португальцы; и все это сопровождалось игрой на музыкальных инструментах: трубах, свирелях, гобоях, флейтах прямых и поперечных, арфах вместе с дудками, барабанами и хором голосов.
У врат храма навстречу Антонио де Фарии вышло восемь одетых в богатые парчовые облачения священников, возглавлявших процессию, певшую «Te Deum laudamus» [5]5
Тебя, бога, хвалим (лат.).
[Закрыть], на что другой хор пел свои ответы под сопровождение органа так стройно, как можно бывает услышать в капелле какого-нибудь могущественного князя.
Под эти звуки Антонио де Фариа медленно прошествовал в главный неф храма, где был установлен балдахин из белого штофа и под ним кресло красного бархата с подушкой для ног из той же ткани. Усевшись в это кресло, он прослушал мессу, во время которой певцы пели, а музыканты играли весьма согласно. Проповедь произнес некий Эстеван Ногейра, местный викарный священник, человек уже пожилой и всеми почитаемый. Говорить с кафедры ему давно не приходилось, да и вообще он был не речист, и к тому же полуграмотен или даже совсем неграмотен, но зато тщеславен и кичлив, словно какой-нибудь дворянин. Так как случай был исключительный, он решил показать свою ученость и красноречие и всю свою проповедь посвятил похвалам одному только Антонио де Фарии, причем говорил так бессвязно и употреблял такие неуместные выражения, что некоторые его друзья, заметив, что Антонио де Фариа крайне смущен, дернули его три или четыре раза за стихарь, чтобы он замолчал. Он было смутился, но, быстро придя в себя, продолжал громким голосом, как человек, уверенный в своей правоте, свою речь, словно отвечая друзьям:
– Клянусь святыми Евангелиями, я говорю сущую правду! Не мешайте мне, я даю обет господу богу, что готов расшибиться в лепешку ради того, кто спас мои семь тысяч крузадо, которые я отправил с этой джонкой на покупку товаров, а эта собака Кожа Асен прикарманил. Да ниспошлет господь бог душе его всякие муки в аду, куда она теперь угодила. А вы все повторите за мной: «Amen» [6]6
Аминь (лат.).
[Закрыть].
Заключение это вызвало такой хохот в соборе, что голоса человеческого нельзя было расслышать.
Наконец шум стих, народ успокоился, и из ризницы вышли шесть детей, одетых ангелами, держа в руках позолоченные музыкальные инструменты; священник опустился на колени перед алтарем Богоматери Святого Зачатия и, вперив взор в ее изображение и воздев руки, произнес со слезами на глазах голосом напевным и прочувствованным, словно обращаясь к ней: «Вы роза, сеньора». И шесть мальчиков подхватили: «Сеньора, вы роза», и заиграли так нежно на своих инструментах, что все присутствующие были вне себя от умиленья и не смогли сдержать слез, порожденных благочестивым чувством.
После этого викарный священник взял в руки большую старинную виолу и, подыгрывая себе на ней, произнес тем же напевным голосом несколько весьма набожных и подходящих к случаю строф на голос этого вилансете. В конце каждой из них дети запевали: «Сеньора, вы роза», – что всем присутствующим очень поправилось как из-за стройности голосов и инструментов, так и из-за набожных чувств, которые песнь эта у всех вызвала, заставив пролить множество слез.
Главы LXX–LXXI
В этих главах повествуется о пире, который был задан в этот день Антонио де Фарии и его товарищам, как было украшено место пира, кто подавал к столу, какие по окончании пира были устроены Антонио де Фарии и его товарищам развлечения. Как отправляясь после смерти Киая Панжана на копи в Куангепару, Фария берет в провожатые корсара Симилау. Последний рассказывает ему о сокровищах святилища Калемплуй {187}. Фариа решает завладеть ими и отбывает из Лиампо в поисках острова Калемплуя.
Здесь описываются суда и экипаж, с каким отправился в поход Антонио де Фариа, что встретилось им по пути, опасения Фарии и то, как он вместе с Симилау решает идти более долгим, но более безопасным путем.
Глава LXXII
Обо всем, что приключилось с Антонио де Фарией, прежде чем он дошел до реки Патебенан, и о решении, которое он там принял относительно своего путешествия
Покинув бухту, мы продолжали наш путь {188}вдоль берега еще тринадцать дней, все время не теряя его из виду, и прибыли наконец в залив под названном Бушипален {189}, расположенный на широте сорока девяти градусов, климат которого мы нашли уже несколько более холодным. В бухте этой было такое разнообразие рыб и гадов самых различных видов, что, право, я очень боюсь говорить о них, равно как и о тех совершенно невероятных вещах, которые корсар Симилау рассказывал Антонио де Фарии про то, что нам приходилось видеть и слышать по ночам, особенно же ноябрьскими, декабрьскими и январскими новолуньями, когда погода была ненастная и шли проливные дожди. Кое в чем он дал ему убедиться тут же воочию, откуда можно было заключить, что и остальное, рассказанное им, соответствует действительности.
Мы здесь увидели рыб наподобие скатов, которых наши называли «рыбами-одеялами», более четырех морских сажен в окружности и с мордой тупой, как у быка. Видели и других, напоминавших больших ящериц, раскрашенных в зеленый и черный цвет, с тремя рядами игл на спине, иглы эти были толщиной со стрелу, а длиной в три пяди, причем очень острые; усеяно ими было и все остальное туловище, но только там они были не такие толстые и длинные. Рыбы эти время от времени поднимают свои колючки, как дикобраз, что придает им весьма грозный вид, рыло у них очень тонкое и черное, а зубы, которые выступают у них из нижних челюстей, как у кабанов, имеют две пяди длины. Этих рыб, по словам Симилау, китайцы называют пушиссуконами. Нам пришлось видеть и других очень черных рыб, напоминавших бычков, но столь чудовищной величины, что только одна голова имела более шести пядей в длину, а когда они плавали и расправляли плавники, они оказывались больше сажени в окружности, так, по крайней мере, утверждали те, кто их видел.
Я уж ничего не говорю о прочих разновидностях рыб, которые нам попадались, ибо мне кажется излишним особенно задерживаться на том, что не является предметом моего повествования. Скажу только, что за две ночи, что мы стояли там на якоре, мы ни на миг не чувствовали себя в безопасности от ящериц, китов, рыб и гадов, которых мы видели днем, потому что отовсюду раздавалось завывание, храп, сопение, а на берегу еще и ржание моржей, и я не нахожу слов, чтобы описать это как следует.
После того как мы вышли из этого залива Бушипалена, который наши назвали рекой змей, Симилау продолжал идти под парусами еще пятнадцать легуа и стал на якорь в бухте гораздо более красивой и глубокой, называвшейся Калиндан, по длине береговой черты равной более шести легуа. Бухта рта окружена со всех сторон очень высокими горами, покрытыми густым лесом, с вершин которых стекают многочисленные реки. В эту бухту впадало четыре весьма больших реки, прорывавшиеся к морю через расселины между горами. Симилау объяснил нам, что реки эти при разливе несут множество трупов животных, и этим и объясняется количество тварей, которых мы видели в этом и соседнем заливе, ибо все они питаются падалью, чего мы ни в одном другом заливе посещенного нами побережья не наблюдали.
Когда Антонио де Фариа задал Симилау вопрос, откуда текут эти реки, тот ответил ему, что не знает, но по описаниям две из них текут из большого озера, называемого Москумбрия {190}, а остальные две – из горной местности, круглый год покрытой снегами, под названием Алимания. А поскольку потом часть снега тает, реки эти сильно разбухают и напор воды в них становится большим, чем в остальное время года, и, как мы имели возможность в этом убедиться, весьма значительным. И по одной из этих рек, называвшейся Патебенан, в устье которой мы стояли на якоре, и предстояло нам с именем господним на устах идти курсом на ост и на ост-зюйд-ост, чтобы добраться до Нанкинского залива, от которого мы ушли на двести шестьдесят легуа, ибо путь наш мы сильно умножили, поднявшись севернее того места, где находился остров, к которому мы направлялись. И хотя этот путь и потребует от нас много сил, Симилау говорил, что он просит Антонио де Фарию считать их не зря потраченными, поскольку этим достигалась безопасность наших людей. На вопрос Антонио де Фарии, сколько дней потребуется, чтобы пройти реку, к которой он нас подвел, Симилау ответил, что всего четырнадцать или пятнадцать и что через пять дней после того, как они выйдут из этой реки, он обещает высадить его с его солдатами на остров Калемплуй, где они смогут щедро вознаградить себя и убедятся, что усилия, которые вызывают теперь ропот, не потрачены были напрасно.
Антонио де Фариа обнял его, обещал не забыть его своею дружбой и примирил его с солдатами, на которых он жаловался, и все остались совершенно удовлетворенными.
Получив эти приятные сведения от Симилау и увидев, какой новой дорогой ему придется идти по этой огромной и могущественной стране, Антонио де Фариа подбодрил своих и принялся за подготовку своего предприятия как в отношении пушек, которые до поры до времени были припрятаны, так и в отношении ручного оружия, приводя его в готовность. Были также назначены начальники вахт и приняты все меры предосторожности на всякий непредвиденный случай. После чего падре Диого Лобато, который, как я раньше уже сказал, отправился вместе с нами и был нашим духовником и помощником капитана, произнес небольшую проповедь экипажу, чтобы вселить в него мужество и силы на то, что нас ожидало впереди. В ней он коснулся некоторых предметов, весьма важных для успеха нашего дела, причем так ласково, разумно и уместно, что все те, кто упал духом и был полон опасений, вновь преисполнились мужества и отваги и уже больше не сомневались, что все с успехом выполнят то, что решили совершить.
И с новым пылом они благоговейно дали обет перед статуей пресвятой девы и поклялись, что бесстрашно доведут до конца затеянное предприятие. При всеобщем воодушевлении были поставлены паруса, и мы вошли в реку, куда нас направил Симилау, держа направление на восток. От всего сердца и заливаясь слезами мы призывали покровительство и помощь того, кто сидит одесную предвечного отца, чтобы он охранил нас могучею своею рукою.
