Текст книги "Странствия"
Автор книги: Фернан Мендес Пинто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)
Глава CXLIV
Как из Лиампо я отправился в Малакку, откуда комендант крепости послал меня к Шаубайнье, королю Мартавана {252}
В Лиампо мы прибыли благополучно и были все хорошо приняты и обласканы португальцами, которые еще там находились. Из Лиампо я отправился в Малакку на корабле некоего португальца по имени Тристан де Га с намерением снова попытать счастье, которое уже столько раз от меня ускользало, как это видно из моего повествования. Корабль этот благополучно прибыл в Малакку, где я еще застал коменданта Перо де Фарию. Последний, желая мне чем-нибудь помочь, прежде чем окончится срок его службы, отправил меня в Мартаван, где тогда можно было разжиться, на джонке одного мусульманина, некоды Мамуде, у которого в Малакке оставались жена и дети. Целью моего путешествия было, во-первых, заключить мирный договор с Шаубайньей, королем Мартавана, и побудить его отправлять свои суда торговать с крепостью, которая в это время очень нуждалась в товарах, так как война на Яве нарушила торговлю с другими странами {253}. Вторая цель моей поездки, не менее важная, чем первая, заключалась в том, чтобы вернуть в крепость некоего Лансароте Геррейро, который на четырех фустах с командой в сто человек, перестав подчиняться властям, хозяйничал вдоль берегов Танаусарина, ибо ходили слухи, что король ашенцев собирается на нас напасть {254}. Видя это, Перо де Фариа, терпевший большую нужду в людях, а также в самом необходимом для того, чтобы выдержать осаду, решил воспользоваться этим человеком, как потому, что он был неподалеку и мог быстро прийти на помощь, так и потому, что, как всякий занимающийся его ремеслом, он имел весьма большое количество боевых припасов, необходимых при осаде, которую, как думал Перо де Фариа, ему предстоит вынести. Третьей, также весьма существенной, целью моей посылки было предупредить, идущие к нам из Бенгалии суда, чтобы все они шли вместе и под надежной охраной, готовые ко всяким неожиданностям в пути, дабы недостаток бдительности не послужил причиной какого-либо несчастья.
Охотно согласившись совершить это путешествие, в среду девятого января 1545 года я вышел из Малакки и со слабым попутным ветром прошел до Пуло-Праселара, где лоцман задержался на некоторое время из-за мелей, которые пересекают этот пролив между материком и островом Суматрой. Преодолев их не без труда, мы продолжали свой путь до островов Пуло-Самбилан, где я перебрался на хорошо снаряженную маншуа, которая была на джонке, и, согласно инструкции, полученной от Перо де Фарии, обследовал на ней в течение двенадцати суток все Малайское побережье вплоть до Жунсалана, заходя во все реки Барруаса, Салангора, Панажина-Кеды, Парлеса, Пендана и Самбилан-Сиама, но нигде не мог найти достоверных признаков неприятеля. Мы продолжали идти в том же направлении еще девять дней, что составило уже двадцать три дня нашего пути, пока не стали на якорь у небольшого острова под названием Пизандуре, так как мусульманскому капитану нашей джонки понадобилось изготовить себе трос, а также пополнить запасы воды и дров. Команде было приказано набрать все необходимое с возможной поспешностью, причем каждого направили особливо на какую-нибудь необходимую работу, на что ушел почти весь этот день. Пока на судно доставляли воду и дрова, сын капитана пригласил меня пострелять оленей, которых на острове было великое множество. Я с готовностью согласился и, забрав свой мушкет, сошел с ним на берег, где мы углубились в лес. Не успели мы пройти и сотни шагов, как увидели на лесной прогалине огромное стадо кабанов, которые разрывали землю рядом с лужей воды. Обрадованные видом столь обильной дичи, мы постарались подойти как можно ближе к животным и, выстрелив в самую гущу, убили двух. От радости мы, издав громкий крик, побежали к прогалине, где рылись кабаны, и увидели, что на ней лежат девять вырытых из земли, нетронутых и еще десять или двенадцать полусъеденных трупов. Пораженные и смущенные этим зрелищем, мы отступили из-за жестокой вони, которая от них исходила. Тогда мой спутник, магометанин по имени Сапету, сказал мне:
– Мне кажется, что нам следовало бы пойти и сообщить об этом отцу, который на берегу изготовляет трос, – пусть он прикажет обойти на шлюпке остров и проверить, не укрылась ли где-нибудь ланчара разбойников, которые могут оказаться за этим мысом. Боюсь, как бы не случилось с нами здесь какого-нибудь несчастья, как это не раз бывало с судами, на которых гибло немало людей из-за неосторожности их капитанов.
Совет мне показался правильным, и мы немедленно вернулись на берег, где я сообщил капитану, что мы видели. Так как последний был человек рассудительный и по собственному опыту знал, что сулят такие встречи с разбойниками, он немедленно послал шлюпку вокруг острова, а малых детей и женщин с наполовину выстиранным бельем отправил на джонку, сам же во главе сорока вооруженных мушкетами и копьями людей пошел к месту, где рылись кабаны, и осмотрел трупы, зажав нос, так как вонь от них шла нестерпимая.
Исполненный сострадания, он приказал матросам вырыть большую яму, чтобы предать их земле. Пока их переворачивали, чтобы положить в могилу, у некоторых из них были обнаружены отделанные золотом крисы и золотые запястья. Некода, догадавшись о том, что произошло, сказал мне, чтобы я немедленно послал гребную шлюпку в Малакку с сообщением о том, что мы обнаружили, ибо он положительно утверждал, что найденные трупы принадлежат ашенцам, разбитым под Танаусарином, где все еще находились их войска, сражавшиеся с сиамским королем {255}, ибо золотые запястья, которые он нашел, говорили, о том, что это ашенские военачальники, а их, как правило, он голову даст на отсечение, хоронят с запястьями. Для вящего доказательства он захотел показать мне еще нескольких начальников, что и сделал, велел вырыть еще тридцать семь трупов. У них было найдено еще шестнадцать запястий, двенадцать крисов и много перстней, так что добычи было получено более чем на тысячу крузадо, которые некода забрал себе, и это не считая того, что он утаил. Но на благо наше это приключение не послужило, так как большая часть нашей команды заболела от отравленного зловонием воздуха, который пришлось вдыхать.
Я немедленно отправил в Малакку гребной балан, который у нас был, описав Перо де Фарии все обстоятельства нашего плавания, путь, которым мы следовали, порты, реки и бухты, в которые я заходил, нигде не обнаружив никаких сведений о неприятеле, и добавил, что, насколько я могу судить, он находится сейчас в Танаусарине, где, судя по найденным нами трупам, он разгромлен. В заключение я заверил его, что, едва получу об этом более точные сведения, я немедленно ему напишу.
Глава CXLV
Как мы прибыли на остров, называемый Пуло-Хиньор, и что у меня произошло там с местным королем
После того как балан был отправлен в Малакку с письмом к Перо де Фарии, а джонка пополнила свои запасы, мы пошли под парусом в Танаусарин, куда (как я уже говорил), согласно полученной мною инструкции, я должен был зайти для переговоров с Лансароте Геррейро. Его и остальных бывших с ним португальцев я должен был призвать на помощь Малакке, так как на нее ожидалось нападение ашенцев. По пути мы зашли на небольшой остров менее легуа в окружности под названием Пуло-Хиньор, откуда навстречу нам вышел парао, на котором было шесть очень бедно одетых человек коричневого цвета в красных беретах. Подойдя к борту нашей джонки, которая продолжала идти под парусами, они приветствовали нас, выражая жестами свое миролюбие, на что мы ответили тем же. Затем они спросили, нет ли у нас на борту португальцев. Им было отвечено, что да, есть, но люди со шлюпки, не доверяя словам мусульман, попросили показать хотя бы одного или двух, так как это им очень важно. Некода спустился в каюту, где я лежал больной, и очень просил меня подняться наверх, что я тотчас и сделал, чтобы доставить ему удовольствие. Оказавшись на палубе, я окликнул находившихся в парао, и те, тотчас же узнав во мне португальца, испустили радостный крик, захлопали в ладоши и поспешили подняться на джонку. Один из них, по видимости, наиболее уважаемый, сказал мне:
– Прежде чем попросить разрешения говорить, сеньор, прошу тебя, ознакомься с этим письмом, ибо тогда ты поверишь тому, что я тебе скажу, и узнаешь, кто к тебе обратился. – С этими словами он сунул мне в руки бумагу, завернутую в очень грязную тряпку. Бумагу эту я взял и прочел следующее:
«Сеньоры португальцы и истинные христиане, уважаемый человек, который предъявит настоящее письмо вашим милостям, является королем этого острова и недавно обратился в христианство. Имя ему дон Лансароте. От него мы, нижеподписавшиеся, равно как и многие другие, плавающие вдоль этих берегов получали весьма ценные сведения о ловушках и кознях, которые замышляли и подстраивали нам ашенцы и турки, ибо благодаря этому славному человеку все их замыслы становились нам известны. С его помощью угодно было господу нашему даровать нам сейчас весьма крупную победу над ашенцами, и мы захватили у них галеру, четыре галиота и пять фуст, на которых мы перебили более тысячи мусульман. А посему мы просим ваши милости во имя ран господа нашего Иисуса Христа и священных его страстей не чинить Лансароте никакого зла и ущерба, но, как приличествует истинным португальцам, оказывать ему всяческое покровительство, дабы он служил примером другим. Целуем тысячу раз руки ваших милостей. Сегодня, ноября третьего дня, 1544 года».
Под письмом стояло более пятидесяти подписей португальцев, в том числе четырех капитанов, которых я разыскивал, а именно, Лансароте Геррейро, Антонио Гомеса, Перо Феррейры и Косме Бернардеса. Прочитав его и оценив заключенную в нем рекомендацию, я сказал бедному царьку, что я всецело к его услугам, хотя возможности мои были крайне ограниченны, и все, что я мог ему предложить, сводилось к довольно скудному обеду и моей красной шапке, которая, хоть и поношенная, выглядела все же лучше той, которая была у него на голове. Он стал было рассказывать мне о себе и своих злоключениях, как вдруг залился слезами, воздел руки к небу и произнес:
– Господу нашему Иисусу Христу и пресвятой его матери деве Марии, рабом коих я являюсь, известно, как настоятельно нужны мне сейчас покровительство и помощь христиан, ибо из-за того, что я стал христианином, четыре месяца тому назад один из моих мусульманских рабов довел меня до того состояния, в котором я сейчас нахожусь, будучи не в силах сделать ничего иного, как взывать к господу на небесах и с великой болью и малыми надеждами оплакивать мое несчастье. Клянусь тебе истинностью той новой святой веры, которую я сейчас исповедую, что меня проследуют самым безжалостным образом только за то, что я стал христианином и другом португальцев. Но так как ты здесь один и не можешь оказать мне поддержки, прошу тебя, сеньор, забери меня с собой, чтобы не погибла душа, которую вдохнул в меня господь, а я обещаю тебе, что всю жизнь буду тебе рабом.
Все речи свои несчастный сопровождал непрерывными слезами, так что больно было на него смотреть.
Наш некода, который по природе своей был человек мягкий и доброжелательный, очень разжалобился и дал ему немного рису и кусок ткани, чтобы прикрыть его наготу, ибо на царьке не было и тряпки. Порасспросив его кое о чем, что некоде было важно выяснить, последний захотел узнать, где находится враг Лансароте и какими силами он располагает. На это царек ответил, что он в соломенной хижине примерно в четверти легуа от этого берега и при нем тридцать рыбаков, из коих большая часть, если не все, безоружны. Некода посмотрел на меня и, видя мое грустное выражение, причиной которого было то, что я один и не могу ничего сделать для этого несчастного христианина, спросил меня:
– Если бы ты, сеньор, оказался капитаном такой вот джонки, как моя, как отнесся бы ты к слезам этого несчастного, которому, судя по твоим глазам, ты сочувствуешь?
Я ничего не ответил, ибо испытывал великую тоску и печаль, – иного в присутствии этого христианина я испытывать не мог. Сын некоды, который, как я говорил, был юноша храбрый и воспитанный среди португальцев, видя печальное и унизительное положение, в которое, поставила меня моя беспомощность, попросил отца дать ему двадцать матросов, чтобы выгнать разбойника с острова. На что капитан ответил, что, если об этом попрошу его я, он сделает это с великой охотой. Бросившись перед ним на колени, чтобы поцеловать ему ноги, что является у них самым униженным выражением благодарности, я воскликнул, обливаясь слезами, что, если только он согласится на это ради меня, я всю жизнь буду его рабом и буду питать как к нему, так и к его сыновьям такую любовь, какую только можно иметь, и в этом даю ему клятву. Он без всякого труда согласился.
После этого некода приказал стать на якорь у острова, спустил на воду три гребные шлюпки с одним фальконетом и пятью каморными трехфунтовыми пушками, а в команду отобрал шестьдесят яванцев и лузонцев с отличным оружием: тридцать человек имело мушкеты, а остальные – копья, стрелы и большое количество горшков с порохом и прочих пиротехнических штук, пригодных для нашей цели.
Глава CXLVI
О том, как сражались наши с врагами этого царька, и об одной большой победе, которую на этом побережье одержали португальцы над турками
Было уже около двух часов пополудни, когда мы высадились на берег и отправились к острову, в котором засел неприятель. Впереди всех шел сын капитана с сорока матросами, из коих двадцать было вооружено мушкетами, а остальные копьями и стрелами. Сам некода шел в арьергарде вместе с тридцатью людьми, неся знамя с крестом, которое, когда он уходил из Малакки, дал ему Перо де Фариа, чтобы все знали, что некода находится под защитой государя нашего короля Португалии, если в море ему случится встретить какое-либо наше судно.
Таким вот строем мы направились в глубь острова, используя злополучного царька в качестве проводника, и вскоре прибыли туда, где находился повстанец со своими людьми. Народ этот оглушительно кричал и вызывающим видом хотел показать, что он нас нисколько не боится. Их могло быть человек пятьдесят, и все, по внешности судя, были слабосильны, да и оружия для обороны, кроме палок, десяти или двенадцати копий и одного мушкета, у них не было.
Наши, увидев их, дали залп из фальконета, трехфунтовиков и двадцати мушкетов и бросились в атаку. Противники, к этому времени уже по большей части раненные, стали разбегаться, мы преследовали их по пятам и нагнали на вершине небольшого холма, где меньше чем за минуту все они были уложены, за исключением трех, которым была дарована жизнь, потому что они крикнули, что они христиане. Наши дошли до маленькой деревушки в двадцать хижин, крытых соломой, в которых оказалось: только шестьдесят четыре женщины и малые дети. Все они, плача, кричали: «Христианка, христианка, Иисус, Иисус, Иисус, святая Мария!» А другие восклицали: «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя твое», – и ничего больше. И так как мне показалось, что они и в самом деле могут оказаться христианами, за которых они себя выдавали, я попросил некоду, чтобы он приказал своему сыну отступить, и не разрешил кого бы то ни было убивать, что он и выполнил. Но бедные лачуги все же были разграблены, хоть в них вместе взятых не было и на пять крузадо добра, ибо народ этот настолько беден, что и на реал имущества у него не найдется, а питается он одной рыбой, которую ловит на удочку, печет на угольях и ест без соли. Несмотря на это, они так надменны и самонадеянны и столь высокого о себе мнения, что нет среди них ни одного, который бы не именовал себя королем какого-либо клочка земли, где стоит всего-навсего его соломенная лачуга, и ни у женщин, ни у мужчин нет ничего, чем бы прикрыть свою наготу.
После того как с бунтовщиком-мусульманином и его товарищами было покончено, а бедному христианскому царьку были возвращены жена и дети, которых бунтовщик обратил в рабство вместе с шестьюдесятью тремя христианскими душами, и ему было наказано построить церковь, для того чтобы просвещать новообращенных христиан, мы вернулись на джонку, отдали паруса и продолжали наш путь на Танаусарин, где надеялись застать Лансароте Геррейро и его товарищей, чтобы переговорить с ними об уже упоминавшемся мною деле. Но так как в письме, которое написали этому царьку португальцы, упоминается об одной победе, которую угодно было господу нашему даровать им над турками и ашенцами, живущими на этом берегу {256}, я решил рассказать, как она была одержана, как потому, что, по-моему, рассказ этот доставит удовольствие читателю, так и для того, чтобы все знали, что нет таких препятствий, которых бы не преодолел хороший солдат, оказавшись в безвыходном положении, – вот почему ласкали и баловали этих доблестных людей. Наши уже восемь с половиной месяцев действовали у Танаусаринского побережья на четырех фустах с хорошей командой и за это время захватили двадцать три очень богатых корабля и множество более мелких судов. Народ, имевший обыкновение плавать вдоль этих берегов, был так напуган португальцами, что перестал совершенно вывозить свои товары и вытянул суда на берег. Вследствие этого таможни таких портов, как Танаусарин, Жунсалан, Мергин, Вагару и Тавай {257}, лишились значительной части своих доходов, и поселки эти вынуждены были сообщить об этом императору Сорнау, королю сиамскому, являющемуся верховным властелином этих земель, дабы он положил конец злу, на которое все единодушно жаловались. Император немедленно принял соответственные меры: находясь в городе Одиа, он вытребовал с границы Лаоса одного своего турецкого военачальника по имени Хередин Магомет, который еще в 1538 году прибыл из Суэца на армаде Солеймана-паши, вице-короля Каира, когда Великий Турок послал последнего в Индию. Хередин Магомет по пути туда сбился с курса, отстал от армады и оказался у побережья Танаусарина, где согласился служить у Сорнау, короля Сиама, и стал у него верховным начальником пограничной охраны на границе Лаоса, причем жалованья ему было положено двенадцать тысяч крузадо в год.
Император Сорнау считал турецких военачальников непобедимыми и превосходящими всех местных военачальников, а так как Хередин Магомет был турок, император был уверен и в его непобедимости. Вот почему он избрал именно его, отозвал с границы, где он находился с тремястами янычар, щедро одарил, произвел в генералы, отдал в его ведение все танаусаринское побережье с полномочиями самодержавного властителя над всеми ойя {258}, являющимися чем-то вроде наших герцогов, дабы избавить прибрежные поселения от притеснений, которые чинили им португальцы, и посулил ему целую провинцию, если только он принесет ему головы четырех португальских капитанов.
Надменный турок, от этих милостей и данного ему обещания совершенно возгордившийся и возомнивший о себе сверх всякой меры, поспешил отплыть в Танаусарин и, прибыв туда, снарядил армаду в десять судов, чтобы сразиться с нами. Он был настолько уверен в своей победе, что на письмо, которое послал ему Сорнау из Одиа, ответил следующим письмом:
«С мгновения, как голова моя поднялась от стоп Вашего Величества, чтобы выполнить то небольшое поручение, которое Вашему Величеству угодно было мне доверить, я на десятый день прибыл в Танаусарин, где без промедления постарался пополнить незначительное количество судов, которые я там нашел, из коих больше двух взять не пожелал, ибо у меня не вызывает сомнения, что и их довольно, чтобы выгнать прочь этих муравьев; но для того чтобы во всем следовать наказу за королевской печатью, переданному мне комбракаланом {259}, правителем сей империи, я подготавливаю в настоящее время к походу одну большую и четыре малых галеры, а также пять фуст, с которыми намереваюсь немедленно отплыть, ибо опасаюсь, как бы эти собаки не прослышали о моем приходе и господь в наказание за мои грехи не возблагоприятствовал их бегству, что для меня будет величайшим несчастием, одна мысль о котором, боюсь, способна пресечь мою жизнь или уподобить меня им по избытку отчаяния. Но верю, что пророк Магомет, закон которого исповедую с детства, не окажется мне таким недругом и не допустит, чтобы грехи мои повлекли такое возмездие».
После того как Хередин Магомет прибыл в Танаусарин, он собрал армаду из пяти фуст, четырех галиотов и большой галеры и посадил на эти суда восемьсот солдат-мусульман, не говоря уже о гребцах, в число которых входило триста язычников; остальные были турки, греки, малабарцы и монголы – всё самый отборный народ, испытанный в военном деле, так что победа казалась несомненной. С этой армадой Хередин Магомет вышел из Танаусарина и отправился на поиски наших, находившихся в то время на острове Пуло-Хиньоре, королем которого был этот христианин Лансароте. Как раз в то время, когда собиралась эта армада, последнему случилось оказаться в Танаусарине, где он продавал сушеную рыбу. Услышав, что замышляется против португальцев, он бросил свой товар и поспешил к себе на остров, где нашел наших в совершенной безмятежности, – так далеки они были от грозящей им опасности, – даже четыре фусты были вытянуты на берег.
Лансароте рассказал им о готовящемся на них нападении, чем привел их в немалое смущение, ибо противник значительно превосходил их силами. За эту ночь и за следующий день они очистили корпуса своих фуст, спустили их обратно на воду, погрузили на них провизию, воду, артиллерию и, как мне потом рассказали, собрались уже было уходить в Бенгалу или в Ракан {260}, ибо встречаться с такой крупной армадой они не решались, как вдруг, в то время когда они спорили, куда идти, появились сразу все десять судов, а в арьергарде еще и пять больших гузаратских кораблей, владельцы которых дали Хередину Магомету тридцать тысяч крузадо, лишь бы он защитил их от португальцев.
Вид этих пятнадцати судов поверг наших в большое смятение, ибо выходить в море при противном ветре было уже поздно. Решили поэтому укрыться в небольшой бухточке с южной стороны острова, защищенной от волн натасканными туда камнями, – другого выхода не оставалось. Там и ожидали, как обернутся события. Пять гузаратских кораблей повернули в открытое море, а десять судов Хередина Магомета направились прямиком к острову; турок немедленно отправил людей разведать порт, где, по полученным сведеньям, должны были находиться наши. Сам он стал у входа в бухту, чтобы добыча досталась ему в руки, намереваясь, едва наступит утро, забрать всех португальцев в плен и, перевязав их по двое, как он выразился, представить сиамскому государю. За это тот пообещал ему провинцию Банша, как я уже сказал об этом выше. Отправленная в разведку маншуа вернулась через два часа после захода солнца, не обнаружив наших. Хередин Магомет пришел от этого в такое отчаяние, что стал себя бить по лицу и вырывать бороду клоками. Проливая обильные слезы, он наконец вымолвил:
– Я всегда боялся, что грехи мои слишком тяжки и бог окажется более христианином, нежели мусульманином, а Магомет – таким же псом, как любой из тех, за которыми я сюда пришел. – С этими словами он рухнул на палубу замертво и пролежал без чувств добрый час, но, когда пришел в себя, стал действовать как распорядительный военачальник, отправив четыре галиота на поиски к острову Тобазой, расположенному на семь легуа мористее Пуло-Хиньора, считая, что мы должны были укрыться именно там, где стоянка была надежнее, чем здесь, а пять фуст разделил на три партии: две фусты отправил на остров Самбилан, другие две – на другой, лежащий ближе к материку, ибо на том и на другом были удобные бухты, а последнюю, наиболее легкую фусту послал вдогонку четырем галиотам, чтобы она доложила ему до рассвета о положении вещей, обещая команде в награду пять тысяч крузадо.
Наши тем временем непрестанно следили за врагом и, заметив, что турок лишился своих главных сил и при нем осталась лишь галера, на которой он находился, решили ее атаковать. Выйдя из бухточки на веслах, они неслышно подкрались к ней, а так как неприятель считал себя в безопасности и был далек от мысли, что кто-нибудь может на него напасть, было уже за полночь и бдительность вахтенных ослабла, наши четыре фусты смогли с величайшей решительностью и отвагой разом накинуться на галеру и высадить на нее семь-десять человек. Последние, прежде чем враги успели опомниться и схватиться за оружие, иначе говоря в один миг, перерубили больше восьмидесяти турок, после чего все прочие бросились за борт, так что на галере не осталось живой души, какую можно было бы пощадить; погиб при этом и Хередин Магомет. Господь бог был настолько милостив, что дозволил нам добиться этой победы весьма недорогой ценой, ибо нашим она стоила всего лишь одного мосо, да девять португальцев получили ранения. А на галере, как мне потом рассказывали, погибло от меча и утонуло свыше трехсот магометан, из коих большая часть была янычарами золотого обруча, являющегося у турок признаком знатности.
Галера была захвачена около двух часов пополуночи; довольные исходом боя, остаток ночи наши спокойно отдыхали, расставив, впрочем, бдительных дозорных. И угодно было господу нашему по великой милости его, чтобы, когда наступило утро, к галере подошли две фусты, посланные на остров. Не подозревая о происшедшем, они шли, ничего не опасаясь, и, когда обходили мыс, защищающий вход в бухту, были атакованы нашими и в весьма короткий срок захвачены, причем потери с португальской стороны были также очень невелики. Почитая успех этот великой милостью всевышнего, все наши соединились в горячей молитве, вознося благодарения и славословия, и, заливаясь слезами, просили не оставлять их, ибо все они полагают свою жизнь на алтарь его святого имени, дабы во всем, что предстоит им совершить, жертвовать собой ради святой католической веры. Затем, занявшись с величайшей поспешностью вооружением захваченных двух фуст и галеры, пришвартовали их к крутому южному берегу бухты и установили на них пять крупных орудий, способных замкнуть вход в гавань. Под вечер столь же беззаботно подошли еще две фусты, посланные разведать берег материка, и хотя на этот раз так легко взять их на абордаж не удалось, однако обе они были захвачены, причем в бою погибло двое португальцев, из коих один был Лопо Сардинья, начальник цейлонской таможни {261}. После этой победы наши снова принялись укрепляться, используя обе захваченные фусты, и стали поджидать прихода четырех галиотов, посланных на наиболее удаленный от суши остров. Но на последних господь бог наслал на следующий день такой норд, что два из них были выброшены на берег, и никто с них не спасся, два же других, на которых не осталось весел, пришли назад – один, когда уже смеркалось, – его постигла судьба двух предыдущих, причем никто не уцелел, а другой, отставший от него на три легуа, – за час до рассвета, но войти в гавань не мог, так как ветер спал, а все весла ради облегчения судна были выброшены за борт. Под вечер поднялся вест, и судно готово было войти в бухту, но мы вышли к нему навстречу, сблизились и дали по нему два залпа из всех орудий, скосивших большую часть команды, взяли на абордаж и захватили без малейшего труда, ибо враги были почти все перебиты или ранены, после чего отвели его на буксире в бухту, где стояли уже прочие суда.
Таким образом, из десяти судов армады у нас в руках остались галера, два галиота и четыре фусты; из остальных – два галиота разбились о берег острова Тобазой, как я уже об этом говорил, а третий пропал без вести, но предполагают, что он налетел на какой-нибудь остров и его поглотило море. Эта славная победа, которую даровал нам господь, была одержана в сентябре 1544 года накануне праздника архангела Михаила. Она необычайно прославила имя португальцев и сделала его настолько грозным, что еще три года только об этом и говорили. Узнав о ней, король Мартавана Шаубайнья отправил в Малакку посла, обещая нам всякие блага, если мы поможем ему в войне против короля Бирмы {262}, который в это время в городе Пегу готовился выступить против него с семьюстами тысячами войска {263}.
