Текст книги "Врач из будущего (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

«Рационализаторство», – мелькнула у него мысль. Да, в СССР это поощрялось. Но его «рационализации» должны выглядеть как логическое развитие существующих методов, а не как революция. Нужно начинать с малого. Не с антибиотиков, а с улучшения антисептики. Не с переливания крови, а с усовершенствования ее забора и хранения. Нужно находить союзников среди практикующих врачей, тех, кто видит проблемы изнутри и готов к изменениям. И главное – учиться. Действительно учиться. Потому что, даже зная больше всех, он должен был играть по правилам этого мира, чтобы получить диплом и легитимность.

Он поднялся и пошел в гостиную. Комната была просторной, но аскетичной. Книжные шкафы с классикой и партийной литературой, строгий диван, на котором мать уже раскладывала одеяло, тяжелый письменный стол отца с телефонным аппаратом и стопкой газет «Правда». На стене – портрет Ленина и карта индустриализации СССР. Ничего лишнего. Никаких безделушек. Это был быт партийной номенклатуры среднего звена – не роскошный, но гарантирующий крышу над головой и еду на столе. Та самая «золотая клетка», которая одновременно и защищала, и ограничивала.

– Спи спокойно, сынок, – сказала Анна, поправляя подушку. – И не принимай близко к сердцу слова отца. Он… он просто хочет, чтобы ты был в безопасности. Времена сейчас такие.

– Я знаю, мама, – ответил Лев. – Спасибо.

Он остался один в тишине гостиной. Через тонкую стену доносился приглушенный голос отца – он с кем-то разговаривал по телефону, коротко, деловито. Лев подошел к окну. Ночь. Ленинград. 1932 год. За этим окном – целый мир, полный опасностей и возможностей. Он был пешкой, но пешкой, знающей все ходы до конца партии. И он был полон решимости пройти в ферзи.

Он лег на диван, укрылся тяжелым одеялом и закрыл глаза. В голове уже складывался план. Завтра – в библиотеку. Изучать не то, что знает он, а то, что знают они. Искать слабые места, бреши, куда можно было бы осторожно внедрить свои идеи. Первая лекция стала предупреждением. Следующий шаг должен был быть безупречным.

«Ладно, Горьков, – подумал он, засыпая. – Начинаем игру. Тихо. Осторожно. Но начинаем».

Глава 3
Профессор

Холодный солнечный луч, пробившийся сквозь неплотно занавешенное окно, упал прямо на лицо. Не на его лицо. На лицо Льва Борисова.

Сознание возвращалось медленно, таща за собой из бездны сна тяжелый груз осознания. Иван Горьков лежал с открытыми глазами, вглядываясь в трещину на потолке. Она была старой, глубокой, похожей на русло высохшей реки на карте незнакомой страны. Он ждал. Ждал, что вот-вот зазвенит будильник с сенсорным экраном, за окном завоют моторы, а в голове проступит похмельная тяжесть вчерашнего.

Но звенели за окном не машины, а трамваи. Их скрежет был иным, более металлическим, пронзительным. Пахло не выхлопными газами и кофе из соседней кофейни, а пылью, махоркой и чем-то сладковатым – может, вареньем из соседней квартиры. И тело… тело было другим. Легким, податливым, без привычной одышки и ноющей боли в колене. Он сглотнул. Горло не болело с похмелья, а было просто сухим.

Значит, не сон, – констатировал он мысленно, с холодной, клинической ясностью. – Это не галлюцинация. Я здесь. В 1932 году. В теле двадцатилетнего мальчишки.

Он поднялся и сел на кровати. Железные пружины жалобно скрипнули. Комната была аскетичной: кровать, стол, стул, книжная полка с подшивками «Большевика» и медицинскими учебниками. Ничего лишнего. Ни компьютера, ни телефона, ни даже нормальной розетки. Только торчащий из стены черный глазок патрона с лампочкой Ильича.

С этим приходилось мириться. Но была мысль, которая сверлила мозг с навязчивостью зубной боли. Он украдкой посмотрел на свои руки – молодые, с тонкими пальцами, без следов от шариковой ручки, которую он всю жизнь сжимал на приемах. Чужие руки.

– А где ты, Лёва? – мысленно обратился он к тому, чье тело теперь занимал. – Ты просто стерся, как файл? Или твое сознание где-то тут, подавленное, в уголке, и наблюдает за мной? Или мы теперь сиамские близнецы в одной черепной коробке?

Мысль о том, что он мог убить этого юношу, просто заняв его место, была неприятной, липкой. Врач, посвятивший жизнь спасению людей, оказался невольным убийцей. Или… нет. Тот Лев ударился головой. Возможно, его уже не было, а Иван стал лишь странным продолжением, загруженной в уцелевший мозг программой. Вопросов было больше, чем ответов, и все они вели в тупик.

Хватит. Рефлексия – путь к безумию. Нужно действовать.

Он оделся в те же грубые брюки и рубаху, натянул тяжелые ботинки. В кармане пальто нашел затертый студенческий билет и несколько монет. Мелочь из 2018 года казалась бы ему сокровищем – легкой, блестящей. Эти же, советские монеты, были увесистыми, из тусклой меди и серебра, с гербом, который он видел только в учебниках истории.

На улице его ударил по ноздрям коктейль запахов: угольная пыль, конский навоз, свежий хлеб из булочной и все та же вездесущая карболка. Ленинград был другим. Не парадным, не музейным, а живым, суровым, немного обшарпанным на углах. Люди спешили по своим делам, их лица были озабоченными, сосредоточенными. Никто не уткнулся в смартфон. Мир был громким, тактильным, настоящим.

До института нужно было ехать на трамвае. Это оказалось сложнейшей задачей. Иван стоял на остановке, чувствуя себя идиотом. Никаких электронных табло, никаких знакомых маршрутов. Трамваи, похожие на деревянные скрипучие коробки, подпрыгивали на рельсах, лязгая и искря. Он с трудом разобрал номера на лобовых стеклах.

Наконец, подошел его трамвай. Внутри была давка. Его стиснули со всех сторон. Пахло овчиной, потом и каким-то кислым щами. Женщина с авоськой, набитой картошкой, отдавила ему ногу. Мужик в телогрейке курил цыгарку, прямо в салоне, и всем было наплевать. Кондукторша, суровая дама с медным жетонами на груди, протолкалась сквозь толпу, выкрикивая:

– Оплата проезда! Шевелись, грамотей!

Иван с трудом нашел в кармане монеты, сунул ей в руку. Она взвесила их на ладони, бросила на него подозрительный взгляд и отодрала какой-то бумажный талончик. Он чувствовал себя слепым котенком. Все это было дико, неудобно и отнимало кучу времени.

Когда он, наконец, вынырнул на нужной остановке и почти бегом бросился к зданию Медицинского института, было уже поздно. Первая пара – анатомия – уже началась.

Дежурный по этажу, студент с повязкой на рукаве, сухо указал ему на дверь деканата.

– Борисов? Опоздал на двадцать минут. К товарищу декану.

Небольшая, пропахшая табаком и старыми книгами комната. За столом сидел мужчина лет пятидесяти с изможденным лицом партийного работника.

– Так, Борисов, – начал он, не глядя на Ивана, просматривая какую-то бумагу. – У нас не барская гостиная. У нас готовят кадры для советского здравоохранения. Каждая минута на счету. Твое опоздание – это плевок в лицо коллективу, это саботаж учебного процесса.

Иван слушал этот поток риторики, с трудом сдерживая саркастическую улыбку. Его, сорокалетнего мужика, отчитывал какой-то мелкий чиновник, как мальчишку. Но он молчал, опустив голову, изображая раскаяние. Внутренний циник ерзал и хохотал.

– С первого раза ограничиваюсь строгим выговором, – заключил декан. – Следующее опоздание – отчисление. Иди на пару. И чтобы я больше тебя здесь не видел.

Он выскочил из деканата, чувствуя смесь унижения и облегчения. В кармане у него был студенческий, на котором теперь, наверное, поставят какую-нибудь черную метку. Отлично. Начальство в курсе. Система заметила.

Лекция по анатомии проходила в большом амфитеатре. Иван тихо прокрался на одно из задних мест. Преподавал ее молодой, энергичный мужчина с умными, пронзительными глазами. На кафедре не было седого старца, которого он ожидал увидеть.

– Сегодня мы продолжаем разговор о функциональной анатомии лимфатической системы, – раздавался звучный, уверенный голос профессора. – Забудьте о мертвых схемах. Нас интересует не просто строение, а его функция в живом организме, его конструкция!

Иван насторожился. Лектор был блестящ. Он говорил о вещах, которые в 2018 году были азбучными истинами, но здесь, в 1932-м, звучали как откровение. Это был новатор. Иван в своем мире читал бы о таких с почтением. Но сейчас он слушал и ловил себя на мысли: Да, но…

Профессор Жданов – так представился лектор – рисовал на доске схему.

– Таким образом, мы считаем, что червеобразный отросток слепой кишки является классическим примером рудимента. Наследием наших травоядных предков, не несущим сколько-нибудь значимой функции в организме современного человека. Его воспаление – аппендицит – требует незамедлительного хирургического удаления.

В голове у Ивана всплыли свежие данные. Лимфоидная ткань аппендикса, его роль в качестве «фермы» для полезных бактерий кишечника, «кишечная миндалина», участвующая в локальном иммунном ответе. Он сжал кулаки. Молчать было невыносимо. Это была не просто ошибка, это было отрицание целого органа, понимание которого изменилось благодаря науке, которую этот талантливый профессор никогда не узнает.

Предупреждения отца гудели в ушах набатом. «Не высовывайся». Но внутри все кричало. Он был врачом. Он знал правду.

Рука поднялась сама собой.

Профессор Жданов, удивленный, что его перебивают, тем более на задних рядах, смолк и прищурился.

– Вам есть что добавить, товарищ?

– Борисов, – подсказал кто-то из соседей.

– Товарищ Борисов? Вы хотите поделиться своим мнением о рудиментах? – в голосе профессора послышалась легкая ирония.

Иван встал. Голос его был твердым, без тени юношеской робости. Голосом Ивана Горькова.

– Простите, профессор, но я не могу согласиться с характеристикой аппендикса как бесполезного рудимента.

В амфитеатре повисла гробовая тишина. Спорить с Ждановым? Этот парень спятил.

Жданов не нахмурился. Напротив, в его глазах вспыхнул интерес.

– Очень любопытно. И на чем основано ваше несогласие, товарищ Борисов? На трудах Галена? Авиценны? – он явно подтрунивал над студентом.

– На данных гистологии, профессор, – четко ответил Иван. – Скопления лимфоидных фолликулов в стенке отростка позволяют с большой долей уверенности предполагать его иммунную функцию. Его иногда называют «кишечной миндалиной». Удаление аппендикса без веских на то показаний, особенно в молодом возрасте, может ослабить локальный иммунный ответ и сделать кишечник более уязвимым для определенных инфекций. Это не просто рудимент. Это функциональный орган иммунной системы.

Он не стал упоминать о микробиоме – это было бы уж совсем фантастикой. Но и сказанного было достаточно. Амфитеатр взорвался шепотом. Жданов стоял, не двигаясь. Его лицо стало серьезным, ироничный огонек в глазах погас, сменившись напряженной работой мысли.

– Лимфоидные фолликулы… – медленно проговорил он, глядя на Ивана так, будто пытался рентгеном просветить его черепную коробку. – Кишечная миндалина… Откуда вам это известно? Это ваша собственная гипотеза?'

Иван почувствовал ледяную дрожь по спине. Он перегнул. Снова.

– Я… много читал, профессор. И просто логически предположил… раз есть ткань, должна быть и функция.

Жданов не отводил взгляда. Молчание затянулось.

– Ваша «логика», товарищ Борисов, поражает своей… смелостью, – наконец произнес он. – И, должен признать, определенной убедительностью. Это нестандартный взгляд. Я призываю всех вас – думать! – он обвел взглядом аудиторию. – Но думать, опираясь на факты, а не на фантазии. Борисов, подойдите ко мне после лекции.

Иван сел. Сердце колотилось. Это была не яростная отповедь профессора Орловой. Это было нечто более опасное – заинтересованность. Система не просто заметила его, теперь у нее был к нему профессиональный, научный интерес.

После пары он с тяжелым сердцем подошел к кафедре.

– Так… Борисов, – профессор Жданов собирал свои бумаги. – Ваши родители врачи?

– Мать – терапевт.

– Объясняет, но не до конца, – усмехнулся Жданов. – Такие идеи не рождаются из учебника по терапии. Мне понравился ваш ход мыслей. Ошибочный, возможно, но… свежий. Вы записались в научный кружок при кафедре?

– Н… нет еще.

– Запишитесь. Я хочу посмотреть, на что еще способна ваша… логика.

Это было и признание, и ловушка. Теперь за ним будут наблюдать вблизи.

После всех пар, измотанный, но довольный тем, что отделался легким испугом, Иван поинтересовался у соседа по парте, чем здесь вообще занимаются после учебы.

– Да много чем! – оживился румяный паренек в простой гимнастерке, представившийся Сашкой. – Собрания комсомольские, профсоюзные. А еще у нас драмкружок – ставим «Оптимистическую трагедию». В хор можно записаться. Или в спортивное общество «Медик». Футбол, лыжи…

Сашка оказался простым и душевным парнем. Приехал с уральского завода, по комсомольской путевке. Верил в коммунизм, в светлое будущее, в то, что они, новые советские врачи, будут лечить рабочих и крестьян.

– Ничего, – хлопал он Ивана по плечу, – зато с характером! Таких и надо. Настоящих строителей будущего!

Потом появилась она. Катя. Девушка с умными, немного грустными глазами и строгой посадкой головы. Одевалась она скромно, но как-то иначе, чем все – с отголоском былого шика. Позже Сашка шепотом сообщит, что ее родители – «бывшие», из профессоров, и ей приходится несладко.

– Ты был блестящ, Борисов, – тихо сказала Катя, догоняя его в коридоре. – И, кажется, абсолютно прав. Я читала кое-какие намекающие работы… в немецких журналах. Но зачем лезть на рожон? Жданов теперь не отпустит тебя просто так.

– Не могу молчать, когда несут чушь, – буркнул Иван, снова поймав себя на сорокалетней интонации.

– Это благородно. И безрассудно, – парировала она. – Здесь нужно быть умнее. Доказательства копить, а не с порога опровергать даже таких, как Жданов. Он гений, но он не бог. Он может ошибаться. Но указывать ему на ошибки нужно с умом.

Она была права. Она казалась островком здравомыслия в этом безумном мире.

Вечером, возвращаясь в свою комнату в общежитие, он подвел итоги.

Реальность – не сон. Принимается как данность.Система и научная элита уже проявляют к нему интерес. Это опасно, но это и возможность.Появились первые контакты: простодушный Сашка и умная, проницательная Катя.Его знания сильны, но их нужно маскировать не под «рационализаторство», а под «научные гипотезы», которые нужно доказывать в рамках кружка.

Он подошел к окну. Над городом висел розовый от заката дым. Дым из труб заводов, которые он знал лишь по учебникам. Он был здесь. Застрял. Но в его руках были ключи от будущего. И первый замок – профессор Жданов – приоткрыл свою скважину. Теперь нужно было не сломать ключ, провернув его слишком резко.

Мысленно он лихорадочно перебирал обрывки знаний из будущего. Жданов… Дмитрий Аркадьевич Жданов. Имя выстрелило в памяти яркой вспышкой. Да, конечно! В его времени, в 2018-м, это имя упоминалось в контексте истории лимфологии и функциональной анатомии. Академик, один из основоположников современного учения о лимфатической системе. Именно он будет изучать ликворопроводящие пути мозга, лимфоотток от внутренних органов… Ирония судьбы заключалась в том, что будущий гигант, изучавший лимфатическую систему, сейчас с легкой иронией выслушивал от первокурсника гипотезу о лимфоидной функции аппендикса. Где-то в архивах памяти всплыла его будущая монография «Хирургическая анатомия грудного протока», которая станет классикой. Осознание этого вызывало странное чувство – некое смешение превосходства и глубочайшего уважения. Он спорил не с застывшим догматиком, а с будущим титаном, чьи работы еще только предстоит написать.

Размышления прервал звук открывшейся двери. В комнату, смеясь и толкаясь, ввалились соседи, а впереди всех – Леша, тот самый румяный паренек, который помогал ему после падения.

– Лёвка, жив! – весело крикнул Леша, плюхаясь на соседнюю кровать, которая скрипнула протестом. – Слышали, ты сегодня Жданова на анатомии в ступор ввёл! Весь поток уже гудит!

– Я не вводил, просто вопрос задал, – съежившись внутренне от фамильярного «Лёвка», попытался уйти в сторону Иван.

– Да брось! Мужики говорят, ты ему про какую-то «кишечную гланду» впаривал! – Леша смотрел на него с неподдельным восхищением. – Ну ты даёшь! Ещё и на рубль ему сдачи оставил?

Иван невольно улыбнулся. Попытка мысленно перевести «сдачу на рубль» в реалии 2018 года вызвала короткое замыкание.

– Ну, знаешь, как говорится, не все то золото, что плохо лежит, – выдал он автоматически расхожую поговорку из будущего, смысл которой в этом контексте был довольно туманным.

Леша удивленно моргнул, его добродушное лицо выразило интенсивную мыслительную деятельность.

– При чём тут золото? – искренне не понял он. – Ты, Лёвка, странный какой-то стал после того стука… Но забавный!

Иван понял, что его чувство юмора теперь будет постоянно создавать неловкие паузы.

– Ничего, привыкнешь, – отмахнулся он. – А что, в кружок к этому… Жданову кто-нибудь ходит?

– Ходят! – оживился другой студент, щуплый паренек в очках. – Говорят, он там неформально общается, спорить любит. Решил записаться?

– Подумываю, – кивнул Иван.

– А давайте все вместе сходим? – предложил Леша. – Посмотрим на нашего Лёвку в деле! Только сперва жрать! А то после твоих выкрутасов с философией про золото есть захотелось.

Обеденный зал столовой встретил их гулом голосов и густым, тяжелым запахом вареной капусты и ржаного хлеба. Очередь двигалась медленно. На раздаче стояла женщина в засаленном фартуке и с неизменным половником. В тарелку каждому студенту с глухим стуком падала порция серой, вязкой каши-размазны, сверху на которую шлепали мутную, жидковатую баланду с редкими вкраплениями капусты и морковки. На отдельный, драгоценный талон выдавали ломоть черного, липкого от влаги хлеба и стакан мутного компота из сухофруктов.

Иван смотрел на эту «еду» с чувством глубочайшей тоски по банальной гречке с котлетой из своего времени. Это был не обед, а пополнение калорий для поддержания жизнедеятельности. Леша и другие уплетали все за обе щеки, явно не видя в этом ничего необычного. Придется привыкать и к этому, – с горькой иронией подумал он. – Организм Льва, наверное, этому только рад. А мои вкусовые рецепторы из 2018-го в панике.

После «обеда», который скорее напоминал ритуал выживания, компания направилась к аудитории, где проходил кружок Жданова. Иван шел и чувствовал, как нарастает нервное напряжение. Это был не экзамен, а нечто более важное – первая сознательная попытка интегрировать свои знания в эту эпоху, найти точку приложения сил. Он повторял про себя новую тактику: не утверждать, а задавать вопросы. Не говорить «наука доказала», а говорить «а может быть, предположить…», «если логически продолжить мысль…».

Аудитория была небольшой, но набитой битком. Студенты сидели на столах, подоконниках, стояли вдоль стен. В центре, окруженный молодыми лицами, стоял Дмитрий Аркадьевич. Он что-то оживленно доказывал, рисуя в воздухе пальцами. Увидев в дверях Ивана и его компанию, он на секунду прервался, и его взгляд скользнул по Льву, задерживаясь на мгновение дольше, чем на остальных. В его глазах не было ни гнева, ни раздражения – лишь холодный, цепкий, научный интерес, похожий на взгляд хирурга, оценивающего объект для будущего вмешательства.

– Заходите, находите место, – кивнул Жданов, и снова обратился к аудитории. – Как я и говорил, анатомия – это не застывшая догма, а динамичная карта, где еще много белых пятен. И задача нашего кружка – не заучивать, а думать, как эти пятна заполнить.

Иван, протиснувшись к стене, почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Игра началась. И первая фигура, профессор Жданов, только что сделал свой ход. Теперь была его очередь.

Глава 4
Пределы прочности

Аудитория, набитая студентами, замерла. Все взгляды были прикованы к профессору Жданову, который, расхаживая перед кафедрой, выстраивал в воздухе каркас своих будущих великих открытий.

– … и вот именно здесь, на стыке анатомии и физиологии, кроется главная загадка, – его голос, тихий и уверенный, заставлял слушателей напрягать слух. – Мы привыкли рассматривать лимфатическую систему как нечто статичное, как канализацию. Но это живая, динамичная река! И вопрос о её регуляции, о том, что заставляет эту реку течь в нужном направлении и с нужной скоростью, остается открытым. Существуют теории о самостоятельной пульсации лимфатических сосудов, о роли диафрагмы как своеобразного насоса… Но это лишь первые, робкие шаги.

Иван, прислонившись к косяку двери, слушал, затаив дыхание. Он слышал живой голос легенды. Жданов говорил о вещах, которые в 2018 году входили в учебную программу, но здесь, в 1932-м, были дерзкой, почти еретической гипотезой. В его монологе угадывались контуры будущих работ – о лимфооттоке от головного мозга через пути, связанные с оболочками нервов, о роли лимфы в поддержании постоянства внутренней среды.

– Некоторые мои коллеги, – продолжал Жданов, и его взгляд скользнул по аудитории, на мгновение задержавшись на Льве, – считают, что мы уже всё знаем. Что анатомия – это наука о мертвом, застывшем. Но я убежден: мы стоим на пороге великих открытий. Мы должны научиться не просто описывать, а понимать функцию, конструкцию живого организма! Возьмите, к примеру, венозные сплетения позвоночного канала… Современная наука приписывает им роль простых депо крови. Но так ли это? Может быть, их роль гораздо сложнее? Может быть, они участвуют в амортизации, в регуляции внутричерепного давления, являясь буфером между твердой мозговой оболочкой и костью?

В голове у Ивана всплыли термины «эпидуральное пространство», «ликвор», «вено-ликворный динамический обмен». Он знал, что Жданов снова интуитивно бьет в цель, но с небольшим перелетом. Роль венозных сплетений была важной, но не совсем в том ключе.

– Товарищ Борисов! – голос профессора прозвучал резко, вырывая Ивана из размышлений. – Вы, судя по вашей проницательности на лекции, наверняка имеете свое мнение на этот счет. Что вы думаете о функции этих сплетений? Может, у вас снова есть какая-то… «логическая гипотеза»?

В аудитории повисла тишина, густая и напряженная. Все смотрели на Льва. Он чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд Жданова. Предупреждения отца и матери гудели в ушах. Но профессиональный азарт, вызов, брошенный умным человеком, были сильнее.

Он медленно выпрямился, оторвавшись от косяка.

– Профессор, ваша мысль о динамической функции, безусловно, верна, – начал он, тщательно подбирая слова. – Но, возможно, стоит рассматривать эти сплетения не как самостоятельный «насос» или «буфер», а как часть более сложной гидравлической системы. Если представить спинномозговую жидкость… ликвор… как основную жидкостную среду, то венозные сплетения могут играть роль демпфера, гасящего резкие перепады давления именно за счет своей способности к легкому растяжению и сжатию. Их связь с общей венозной системой позволяет не просто накапливать кровь, а перераспределять объем, компенсируя, например, изменения давления при кашле или физической нагрузке. Это не пассивное депо, это… активный амортизатор, чья работа напрямую зависит от состояния всей сердечно-сосудистой системы.

Он не стал углубляться в детали о клапанах, о разнице давлений, о том, что при нарушении оттока через эти сплетения развивается, к примеру, внутричерепная гипертензия. Он дал лишь общую, но принципиально иную концепцию, уходя от статики к динамике.

Жданов не сводил с него глаз. Его лицо было непроницаемым.

– «Демпфер»… «Активный амортизатор»… – медленно проговорил он, будто пробуя эти незнакомые, но удивительно точные слова на вкус. – Интересная терминология. Заимствованная из механики. И не лишенная смысла. Вы предлагаете рассматривать организм не как набор органов, а как сложный инженерный механизм?

– Не механизм, профессор, – поправил Иван, чувствуя, как входит во вкус. – А как живую, саморегулирующуюся систему, где все части взаимосвязаны. И анатомия должна изучать не просто «детали», а принципы работы этой системы.

– Саморегулирующаяся система… – Жданов задумался, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь научного азарта, который Иван видел у лучших своих коллег в будущем. – Это смелая мысль, Борисов. Очень смелая. В духе идей Бернара и Кэннона о гомеостазе, но примененная к анатомии… Вы понимаете, какую бурю вы можете вызвать в академических кругах?

– Я всего лишь первокурсник, профессор, – с наигранной скромностью опустил голову Иван. – Я лишь пытаюсь думать.

– Думать – это единственное, что от нас требуется, – парировал Жданов, и его губы тронула едва заметная улыбка. – Продолжайте в том же духе. Но будьте готовы к тому, что ваши «думки» могут натолкнуться на стену непонимания. Не все готовы к тому, чтобы первокурсник мыслил категориями, до которых некоторые профессора еще не доросли.

Лекция превратилась в диспут, в центре которого оказались Жданов и Борисов. Профессор задавал направление, бросал идеи, а Иван, стараясь оставаться в рамках «логических гипотез», уточнял, направлял, предлагал иные углы зрения. Это был танец двух умов, разделенных почти столетием, но говоривших на одном языке – языке науки. Студенты слушали, раскрыв рты. Для них это было зрелищем не менее захватывающим, чем футбольный матч.

Когда кружок закончился, Иван чувствовал себя одновременно опустошенным и окрыленным. Адреналин медленно уходил, сменяясь трезвым осознанием: он снова привлек к себе слишком много внимания. Но теперь это было неизбежно. Жданов его «заметил» по-настоящему.

Ему нужно было понять, с чем он имеет дело. Что знает, а что не знает медицина 1932 года. Нужны были факты, а не обрывки воспоминаний.

Он направился в библиотеку института. Это было огромное, сумрачное помещение с высокими потолками, заставленными деревянными стеллажами до самого верха. Пахло пылью, старым клеем и бумагой. За массивным деревянным барьером сидела пожилая женщина в строгом платье и с пучком седых волос – библиотекарь, хранительница знаний.

– Мне нужно… по анатомии, физиологии, – сказал Иван, чувствуя себя немного потерянным. – Самые современные учебники и монографии. И, если можно, последние номера медицинских журналов. Советских и, если есть, немецких.

Библиотекарь, представившаяся Анастасией Петровной, смерила его суровым взглядом.

– Студент первого курса? – уточнила она, явно сомневаясь в адекватности его запроса.

– Да, но… я готовлюсь к работе в научном кружке профессора Жданова, – нашелся Иван.

Имя Жданова подействовало как волшебный ключ. Тень недоверия на лице Анастасии Петровны сменилась интересом.

– Жданов? Ну, тогда понятно. Он любит задавать сложные задания, – кивнула она и стала выдавать ему книги, тяжелые, в плотных переплетах. – «Анатомия человека» Привеса… «Физиология» Быкова… «Основы хирургической анатомии» Шевкуненко… Сборники трудов Института мозга…

Стопка росла. Иван просил всё, что могло дать ему представление о текущем уровне знаний. Он взял учебник по фармакологии, чтобы понять, какие лекарства вообще существуют, книгу по инфекционным болезням, чтобы осознать масштаб трагедии без антибиотиков. Взял даже свежий номер «Zeitschrift für die gesamte Neurologie und Psychiatrie», чтобы попытаться понять, что читают немецкие коллеги.

Анастасия Петровна, выдавая последний фолиант, смотрела на него с нескрываемым изумлением.

– Молодой человек, вы уверены, что потянете такой объем? Это же программа старших курсов и аспирантов!

– Я… попробую, – смущенно пробормотал Иван, с трудом поднимая тяжелую стопку. Он чувствовал себя студентом-первокурсником, который набрал себе литературы на целый семестр.

Возвращаясь в общежитие, он думал о пропасти, которая отделяла его время от этого. Ему предстояло не просто применять знания, а сначала заново выучить то, что здесь считалось истиной, чтобы понимать, как её оспаривать.

Его комната в общежитии, которую он делил с семью другими студентами, встретила его привычным гулом. Четверо его соседей были на месте: Леша, который что-то усердно чинил, щуплый очкарик Миша, корпевший над конспектами, и двое других – Коля и Семен, играющие в шахматы на самодельной доске.

– Ого, Лёвка, ты что, всю библиотеку с собой унес? – присвистнул Леша, увидев его с ношей.

– Надолго тебя хватит? – усмехнулся Коля, отрываясь от шахмат.

Иван с грохотом поставил книги на свой прикроватный столик.

– До сессии, наверное, – вздохнул он, чувствуя всю глубину этой шутки.

Он устроился на кровати и открыл первый том – «Анатомию человека». Текст был сухим, описательным, иллюстрации – схематичными. Он начал читать, погружаясь в мир медицины, которая еще не знала ДНК, не понимала до конца иммунитет, лишь догадывалась о роли гормонов. Это было одновременно увлекательно и мучительно. Он видел пробелы, ошибки, тупиковые ветви развития науки.

– Эй, Лёва, держи, – Леша протянул ему кусок черного хлеба, густо намазанный нутряным салом и посыпанный солью. – Не работай вхолостую.

Иван с благодарностью взял. Простая, грубая еда в его усталом состоянии показалась невероятно вкусной. Он ел, читал, иногда вставляя реплики в общий разговор. Ребята обсуждали учебу, предстоящие комсомольские собрания, делились слухами о распределении после института. Иван слушал, и этот бытовой фон, эта простая мужская компания, согревали его странным, непривычным чувством общности. В своей прошлой жизни он был всегда одинок. Здесь, в этой переполненной комнате с скрипучими кроватями, он чувствовал себя… почти своим.

– Так, Лёвка, хватит умничать, – вдруг выпалил Леша, закрывая книгу у Ивана прямо перед носом. – Целый день сидели, шею отсидели. Пойдем, пробежимся, а то закиснешь.

Иван, который в своей прошлой жизни ненавидел любую физическую активность, кроме дороги от машины до дивана, хотел было отказаться. Его тело Льва было молодым и здоровым, но лень была свойственна и ему. Но он посмотрел на ожидающие лица ребят и понял: это часть социализации. Отказ будет странным.

– Ладно, – с неохотой согласился он. – Только недолго.

Было около девяти вечера, уже совсем стемнело. Февральский воздух был холодным, колким, но без пронизывающей влажности, характерной для поздней осени. Они вышли на улицу. Леша, заядлый физкультурник, сразу взял быстрый темп. Иван, к своему удивлению, легко дышал и бежал рядом. Он не чувствовал одышки, не болело колено, не ныла спина. Он чувствовал лишь приятное напряжение в мышцах, мощный, ровный ритм сердца и холодный воздух, обжигающий легкие. Это было потрясающее, забытое ощущение – ощущение здоровья, молодости, физической мощи. Он бежал и не мог сдержать улыбки. В этом теле было свое, особое удовольствие.