Текст книги "Врач из будущего (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

После церемонии, уже в их новой, сияющей чистотой лаборатории на Моховой, Иван и Ермольева устроили импровизированный совет.

– Итак, подобьем итоги, Зинаида Виссарионовна? – спросил Иван, ставя на стол символический бокал с казенным соком, заменявшим шампанское.

– «Крустозин», – отчеканила Ермольева. – Стабильное лабораторное производство. Испытания на ста пятидесяти пациентах с сепсисом и тяжелыми раневыми инфекциями – эффективность восемьдесят семь процентов. План – создание опытного производства мощностью на тысячи доз в месяц.

– Шприцы, – доложил Сашка, появившийся в дверях. – «Красногвардеец» выдал первую партию в сто тысяч штук. Я уже курирую распределение по больницам Ленинграда, Москвы, Киева и других крупных городов.

– Капельницы, – добавил Иван. – Войсковые испытания завершены. РККА заказала первую партию для полевых госпиталей.

Он помолчал, глядя на карту СССР, висевшую на стене.

– Теперь – задел на будущее, Зинаида Виссарионовна. «Крустозин» – это пенициллин. Но есть туберкулез. Для него нужен стрептомицин. Нужны другие антибиотики. И… – он посмотрел на нее, – антикоагулянты. Для консервации донорской крови. Без этого все наши успехи в хирургии могут быть перечеркнуты одной большой войной.

Ермольева вздохнула. Она была до предела загружена пенициллином. Но кивнула.

– Понимаю, Лев Борисыч. Выделю небольшую группу. Начнем с поиска актиномицетов в почвах. С вашей легкой руки и конечно вашими… гипотезами.

Они стояли в центре своей новой крепости, подводя итоги грандиозного года. Они создали лекарство, изменили медицинскую практику, получили высшие знаки признания. Но Иван знал, это был не финиш, а только стартовая площадка для нового, еще более грандиозного рывка.

Поздний ноябрьский вечер. Лампы в гостиной были приглушены, отбрасывая теплые пятна света на дубовый паркет. За окном рано стемнело, и огни на другой стороне Карповки дрожали в черной воде, как расплавленное золото. Катя, устроившись на диване, вязала что-то мягкое и бежевое, может будущий плед, а может, уже и первую детскую кофточку. Иван стоял у окна, глядя в ночь.

Он мысленно пробегал путь, пройденный с того шокового дня пробуждения в теле двадцатилетнего студента. Циничный, сломленный алкоголик из будущего… и вот он. Лауреат Ленинской премии. Старший лейтенант госбезопасности. Муж. Руководитель научной лаборатории. Хозяин квартиры в доме для избранных. Он достиг вершин, о которых не мог и мечтать ни в одной из своих жизней.

Катя отложила вязание и подошла к нему, обняв сзади.

– О чем задумался, муж?

– Мы построили наш ковчег, – тихо сказал он, глядя на огни. – Крепкий и надежный. С лучшей командой и самой верной штурманшей. – Он обернулся к Кате. – Но я чувствую, что мы только вышли из гавани. А впереди открытый океан.

– Но? – чутко уловила она нотку в его голосе.

– Но я чувствую, что это только начало. Не покой и не наслаждение плодами. А лишь основа. Самое трудное еще впереди.

Он обернулся и обнял ее, прижавшись лицом к ее волосам, пахнущим дорогим, французским шампунем, еще одной диковинкой из Торгсина.

– Мы должны успеть, Катя. Мы должны успеть так много.

– Успеем, – прошептала она в ответ. – Вместе.

Они стояли так, слившись в одно целое, глядя на огни, дрожащие в черной воде Карповки. За окном медленно падал ноябрьский снег, первый снег их новой жизни. Он укрывал город белой пеленой, скрывая очертания будущего.

Глава 28
Скорость

Декабрь 1935 года выдался на редкость снежным и тихим. Ленинград утопал в белых, пушистых сугробах, а морозный воздух был таким густым и чистым, что, казалось, звенел, как хрусталь. Но внутри просторного особняка на Моховой, где теперь обитала СНПЛ-1, царила атмосфера, далекая от зимней идиллии.

Лаборатория, еще недавно казавшаяся необъятной, теперь напоминала растревоженный улей. Три десятка сотрудников – химики, биологи, врачи-клиницисты сновали между столами, спорили, и заполняли бесконечные журналы.

Иван, стоя у своего кабинета, наблюдал за этой какофонией. Его когда-то сплоченная команда растворилась в море новых лиц. Талантливых, ярких, но чужих. Вот аспирант-биохимик, недавно прибывший из Москвы, яростно спорит с Мишей Баженовым у вытяжного шкафа.

– Ваш метод хроматографии избыточен и отнимает время! – горячился москвич, размахивая листком с расчетами. – Я предлагаю упрощенную схему осаждения! Выход всего на семь процентов ниже, но скорость производства возрастает втрое!

Миша, бледный от бессонных ночей, смотрел на него, как бульдог на резвую таксу.

– Семь процентов? – его голос был тихим и опасным. – Это семь процентов человеческих жизней, товарищ. Или вы уже научились дробить пациентов на доли? Моя методика обеспечивает чистоту в девяносто восемь процентов. Ваша – едва ли в восемьдесят. Разницу почувствует каждый второй больной в виде аллергического шока или почечной недостаточности. Это не химический эксперимент. Это лекарство.

В другом углу молодой клиницист из Института экспериментальной медицины, уверенный в своей столичной выучке, требовал у Кати немедленно передать ему все истории болезней пациентов, получавших «Крустозин».

– Я должен провести независимый анализ, товарищ Кузнецова! Ваши методы наблюдения кажутся мне… не правильными. Это слишком ответственное дело, чтобы доверять его студентке.

Катя, сжимая в руке папку с аккуратно подшитыми протоколами, отвечала с ледяным спокойствием, которое далось ей огромным усилием:

– Для начала, я теперь Борисова. А все методы утверждены профессором Ермольевой и товарищем Борисовым. Каждый случай документирован мной лично. Если у вас есть конкретные вопросы к методике, то задавайте. Если нет, ваши претензии безосновательны. И я не студентка. Я руководитель клинического сектора.

Иван, слышавший этот разговор, почувствовал, как у него сжимаются кулаки. Он подошел, и его появление заставило клинициста заметно съежиться.

– Товарищ Борисов, я просто…

– Я все слышал, – голос Ивана прозвучал ровно, но так, что стало тихо в радиусе нескольких метров. – Екатерина не просто мой заместитель. Она – лучший специалист по клиническим испытаниям, которого я знаю. Ее данные, это данные лаборатории. А ваши сомнения это сомнения в компетенции СНПЛ-1 в целом. Вы хотите их оформить письменно?

Клиницист пробормотал что-то невнятное и ретировался. Катя посмотрела на Ивана с благодарностью, но в ее глазах читалась усталость. Дух их старого подвала, дух абсолютного доверия и взаимовыручки, улетучивался, как спирт из открытой колбы.

Час спустя Иван собрал у себя в кабинете всех руководителей направлений: Катю, Мишу, Сашку. Лица у всех были уставшие и напряженные.

– Так больше продолжаться не может, – начал Иван, обводя их взглядом. – Мы превращаемся в толпу. Нам нужна структура. Жесткая и четкая.

Он разложил на столе лист ватмана, где была нарисована схема.

– С сегодняшнего дня вот наше новое устройство. Сектор №1: «Биосинтез и очистка». Руководитель – Баженов Михаил. В его ответственности все, что связано с производством и очисткой «Крустозина», а также поиск новых штаммов. Все химические процессы. Вопросы есть?

Миша мрачно покачал головой.

– Сектор №2: «Клинические испытания и диагностика». Руководитель – Борисова Екатерина. Все работы с пациентами, сбор статистики, разработка и внедрение диагностических методов. Никто не имеет права требовать у вас данные без моего письменного распоряжения или распоряжения Зинаиды Виссарионовны.

Катя тихо кивнула, ее плечи немного распрямились.

– Сектор №3: «Внедрение, логистика и связь с производствами». Руководитель – Морозов Александр. Шприцы, капельницы, поставки реактивов, командировки, решение всех хозяйственных вопросов. Твоя зона, Саш.

– Понял, командир, – Сашка вытянулся по-военному.

– Я остаюсь общим руководителем, – заключил Иван. – Зинаида Виссарионовна – научным. Все спорные вопросы между секторами решаю я. Мы не институт. Мы лаборатория. Но мы должны работать, как часовой механизм. А не как шайка любителей. Заводите журналы, фиксируйте все. С завтрашнего дня новые правила.

Когда они вышли, Иван остался один. Он подошел к окну. За снежной пеленой угадывались контуры города. Он думал о том, как всего полгода назад они были горсткой друзей, решавших глобальные проблемы в тесном подвале. Теперь он вынужден был вводить субординацию и журналы. Это была цена роста. Неожиданная и горькая.

«И где же тут „темное время“? – с горькой иронией подумал он. – Обычные человеческие проблемы. Амбиции, тщеславие, карьеризм. Ничего не изменилось с моего времени. Просто формы другие. А суть… суть одна. И бороться с этим куда сложнее, чем с недостатком знаний».

Неделю спустя в лабораторию пожаловал гость. И не простой. Олег Гордеев, молодой, но уже известный микробиолог из московского Всесоюзного института экспериментальной медицины. Он был одет с иголочки, в отличный костюм, и от него пахло дорогим одеколоном. Его сопровождала маленькая свита – два ассистента.

Ермольева, предупрежденная о визите, встретила его с ледяной вежливостью. Иван присоединился к ним, чувствуя легкое напряжение.

– Зинаида Виссарионовна! Лев Борисович! – Гордеев улыбался во всю ширину рта, пожимая руки. – Наконец-то удалось посмотреть на ваше знаменитое хозяйство! Потрясающе! Из подвала – в такие хоромы! Настоящий пример советской инициативы!

Его комплименты были сладкими, но в глазах читался холодный, оценивающий расчет. Он попросил показать ему производство.

Осмотр был беглым. Гордеев кивал, задавал поверхностные вопросы, но Иван видел, он все впитывал, как губка. Культиваторы, холодильные установки, стерильная комната, где Катя с помощницами работала с чашками Петри.

Затем в конференц-зале Гордеев устроил небольшую презентацию. Он разложил свои графики и диаграммы.

– Коллеги! Ваши успехи впечатляют. Но позволю себе заметить, что ваш метод… как бы помягче… избыточен. – Он щелкнул указкой по графику выхода пенициллина. – Слишком много ступеней очистки. Слишком дорогие среды. Мы в Москве пошли другим путем. – Он с гордостью выложил другую диаграмму. – Ускоренное культивирование. Упрощенная схема выделения. Да, выход меньше. Да, чистота ниже. Но зато скорость и дешевизна! Мы можем накрыть страну этим препаратом уже в следующем году!

В зале повисло напряженное молчание. Иван видел, как Миша сжимает кулаки под столом.

– Товарищ Гордеев, – мягко, но твердо начала Ермольева. – А какова цена этой дешевизны? Мы добились чистоты в девяносто восемь процентов. Это гарантия от анафилаксии, от токсического поражения почек. Ваша «упрощенная схема» это сколько? Восемьдесят? Семьдесят пять?

Гордеев сделал пренебрежительную гримасу.

– Клинические испытания покажут. Медицина не всегда точная наука, Зинаида Виссарионовна. Иногда приходится идти на разумный риск ради массового блага.

– Рисковать чужой жизнью? – в разговор вступил Иван. Его голос прозвучал негромко, но ясно. – Это не разумный риск. Это преступная халатность. Наш метод может быть дороже. Но он безопасен. И в итоге он спасет больше жизней, потому что его можно применять без страха убить пациента.

Гордеев усмехнулся.

– Идеализм, Лев Борисович! Благородно, но не практично. Страна ждет от нас быстрых и дешевых решений. А не ювелирной работы для избранных.

После семинара, прощаясь, Гордеев снова сиял улыбкой.

– Прекрасная у вас лаборатория, замечательные кадры. Жаль, что такой потенциал используется не на полную мощность. – Он многозначительно посмотрел на Ивана. – В Москве сейчас открываются грандиозные перспективы. Для молодых, перспективных ученых. Если кто-то из ваших сотрудников захочет расти… пусть знают, двери нашего института открыты.

Иван понял. Это была не просто научная дискуссия. Это был налет рейдера. Гордеев приехал не просто похвастаться. Он приехал вербовать и сеять сомнения.

Вечером того же дня к Ивану в кабинет постучали двое молодых лаборантов из сектора Миши.

– Лев Борисович, мы… мы хотим посоветоваться. Нам поступило предложение из Москвы, от товарища Гордеева. Интересные проекты, хорошие условия…

Иван смотрел на их смущенные, испуганные лица. Он не чувствовал гнева, лишь усталость.

– Решайте сами, – сказал он спокойно. – Это ваша жизнь и ваша карьера. Но знайте: здесь вы делаете настоящее дело. Не для галочки в отчете. А для людей. И я никому не позволю ставить под удар то, что мы с вами построили.

Лаборанты ушли, пообещав подумать. Иван остался один. Конкуренция. Он знал, что она неизбежна. Но он ожидал ее со стороны консерваторов, вроде Орловой. А она пришла со стороны таких же новаторов. И была куда более грязной и беспринципной.

Идея пришла к нему, когда он читал отчет Соколова об испытаниях полевых капельниц. Отчет был в целом положительным, но в нем была одна повторяющаяся, как набат, фраза: «…летальность на этапе эвакуации в основном связана с массивной кровопотерей, коррекция которой в полевых условиях невозможна…»

Кровопотеря. Иван отложил отчет и закрыл глаза. В его памяти всплывали знания из будущего, сухие строчки из учебников и статей. Сотни тысяч, миллионы солдат, погибших не от ран, а от того, что их кровь уходила в землю. И главное препятствие это не отсутствие доноров, а невозможность сохранить и быстро перелить кровь в бою.

Он встал и начал ходить по кабинету. Мысли текли стремительно, выстраиваясь в логическую цепь. Что нужно?

Консервант. Простой, стабильный, дешевый. Гепарин? Слишком сложно синтезировать в промышленных масштабах. Цитрат натрия! Да, именно он. Простая соль лимонной кислоты. Его можно нарабатывать тоннами. Он предотвращает свертывание, связывая кальций.

Определение группы крови. Система AB0 уже известна, но в Союзе еще не везде прижилась. Нужны простейшие цоликлоны или стандартные сыворотки для полевой диагностики. Не микроскопы, а капельные тесты.

Тара. Стеклянные бутылки бьются. Нужны прочные флаконы с герметичными пробками. И холодильник. Не стационарный, а переносной. Термос. Большой термос на санитарную повозку.

Он схватил блокнот и начал набрасывать, его почерк становился все быстрее и неразборчивее. Это была грандиозная задача. Не менее грандиозная, чем пенициллин.

Он вызвал к себе Мишу. Тот вошел, все еще хмурый после стычек с московским биохимиком.

– Михаил, садись. Забудь на время про пенициллин. Новая задача.

Иван изложил ему свою идею. Миша слушал, его глаза постепенно расширялись. Когда Иван закончил, химик несколько секунд молчал.

– Лев… Ты с ума сошел? – наконец выдохнул он. – У меня и так работы по горло! Антибиотики, новые штаммы, очистка… А ты подкидываешь мне целую новую отрасль! Цитрат натрия это ладно, его синтез я могу поручить лаборантам. А вот эти… цоликлоны? Стандартизация сывороток? Это же годы работы!

– У нас нет лет, Миша, – тихо, но очень твердо сказал Иван. – Понимаешь? Нет. Это так же важно, как и антибиотики. Инфекция и кровь. Два главных убийцы. Мы закрыли одно. Закроем и второе.

– Но нужны ресурсы! Нужны люди!

– Людей найдем. Ресурсы выбьем. Я создам новую группу внутри лаборатории. Ты будешь курировать химическую часть. Я найду физиолога и иммунолога. Это приказ, Михаил.

Миша посмотрел на него, и в его глазах было отчаяние, смешанное с уважением. Он понимал масштаб. Он понимал и цену.

– Ладно, – сдался он. – Покажем этим московским карьеристам, как надо работать по-настоящему. Но чертежи этого твоего полевого термоса будешь делать сам. Я химик, а не инженер-холодильщик.

Иван усмехнулся. Впервые за день.

– Договорились.

Он вышел из кабинета и прошелся по лаборатории. Он смотрел на своих сотрудников, старых и новых. Он видел их усталость, их амбиции, их сомнения. Но он видел и потенциал. Огромный, нерастраченный.

«Мои старые представления… – думал он. – Я ждал тотального контроля, страха, доносов. А получил… обычную научную жизнь. Со всеми ее подводными течениями, интригами, борьбой за ресурсы и приоритеты. Такая же жизнь, как и везде. Просто в другое время и в другом месте. И это… это даже обнадеживает».

Снег валил не переставая, засыпая улицы и превращая Ленинград в белую сказку. Несмотря на все рабочие бури, жизнь брала свое, находя лазейки для простого человеческого счастья.

Вечером в новой комнате в общежитии, которую Леша получил на 5 курсе-специалитета, было шумно и тесно. Горела лампа под абажуром, на столе дымилась картошка в мундире, стояла селедка и несколько бутылок портвейна. Собралась вся их «старая гвардия»: Иван и Катя, Сашка с Варей, Миша и Леша.

Атмосфера была теплой и душевной. Казалось, на несколько часов они снова стали теми самыми студентами из подвала.

И вот, когда речь зашла о планах на весну, Сашка неожиданно встал, откашлялся и страшно покраснел.

– Ну что… товарищи… – начал он и замолчал, сглотнув.

Все с интересом на него уставились.

– Говори уже, Морозов, – поддел его Леша, – а то лопнешь.

Сашка вытащил из кармана гимнастерки маленькую коробочку и, не глядя, сунул ее Варе.

– Это тебе… то есть… Варвара ты… Выйдешь за меня?

В коробочке лежало скромное колечко с крошечным фианитиком. Варя, которая вязала в углу, уронила спицы. Она посмотрела на кольцо, потом на Сашку, и по ее лицу потекли слезы. Но это были слезы счастья.

– Дурак… – прошептала она. – Конечно, выйду!

В комнате взорвался восторженный гул. Леша начал топать ногами, Миша неумело, но старательно хлопал в ладоши. Катя обняла Варю, а Иван, смеясь, хлопал Сашку по плечу.

– Поздравляю, товарищ жених! Когда свадьба?

– Весной! – сияя, как медный таз, объявил Сашка. – Как снег сойдет! Скромно, по-своему!

Варя, вся в слезах и улыбках, кивала, не в силах вымолвить ни слова.

На следующий день Иван и Катя устроили семейный ужин у себя на Карповке. Пришли родители. Анна Борисова принесла свой знаменитый пирог с капустой, Борис Борисович – бутылку армянского коньяка, приберегаемую для особых случаев.

За столом, в свете мягкой лампы, царила атмосфера уюта и покоя. Иван, глядя на мать, которая с удовольствием расспрашивала Катю о работе, неожиданно сказал:

– Мама, а не хочешь перейти к нам? В лабораторию. Возглавить клиническое направление вместе с Катей. Опыта тебе не занимать.

Анна Борисова положила вилку, задумалась, а потом мягко улыбнулась и покачала головой.

– Нет, сынок. Спасибо за доверие, но нет.

– Почему? – удивился Иван.

– Потому что я должна оставаться там, – она махнула рукой в сторону окна, в темноту заснеженного города. – В своей больнице. С обычными людьми. Я должна видеть, как твои шприцы, твои капельницы, твое лекарство приходят ко мне в больницу и спасают жизни. Видеть это своими глазами. Чтобы потом, глядя на тебя, я могла сказать: да, мой сын не просто гениальный ученый. Он делает настоящее, большое дело для простых людей. И я, как врач, вижу его результаты каждый день. Это будет моей самой большой гордостью.

Иван смотрел на мать, и комок встал у него в горле. Он ничего не сказал, только кивнул. Катя с другого конца стола протянула руку и положила свою ладонь поверх его руки.

Позже, когда женщины ушли на кухню мыть посуду, Борис Борисович налил себе и сыну коньяку.

– Ну, Лёва, – сказал он тихо. – Поздравляю и я. Со званием.

Иван встрепенулся. Он никому не говорил.

– Откуда ты знаешь?

Отец усмехнулся.

– Я еще не совсем на пенсии, сынок. Старший лейтенант госбезопасности… это серьезно. Это доверие. И большая ответственность. – Он сделал глоток. – Теперь ты не просто ученый. Ты стратегический актив. Твои разработки, твой «Крустозин»… они интересны не только нам. Будут интересны и другим. Будут пытаться выведать, купить, украсть. Под видом дружбы, научного сотрудничества… Будь осторожен в контактах. Некоторые «друзья» из-за рубежа могут оказаться волками в овечьей шкуре. Доверяй, но проверяй. Всегда.

Это было не грозное предупреждение чекиста, а совет опытного, любящего отца. Иван кивнул.

– Понимаю, отец. Спасибо.

Они сидели молча, прислушиваясь к смеху с кухни. Иван чувствовал себя частью чего-то прочного и настоящего. Семьи. Которая поддерживала его, не требуя ничего взамен, кроме его собственного счастья и безопасности.

* * *

Разразилось это, как гром среди ясного неба. В начале февраля в «Правде» вышла небольшая, но разгромная заметка. Без упоминания имен, но все в научных кругах поняли, о ком речь. «Безответственные опыты ленинградских микробиологов ставят под удар здоровье советских людей… Преступная халатность при испытаниях новых препаратов…»

А через день пришла телеграмма от Гордеева. Сухая, паническая: «…в ходе ускоренных испытаний зафиксированы случаи тяжелых анафилактических реакций… один летальный исход у ребенка… требуется срочная консультация…»

Миша, принесший телеграмму, был бледен.

– Вот, дождался, подлец! Ребенок пострадал! Из-за его спешки!

В кабинете у Ивана собралось ядро лаборатории. Лица у всех были мрачные.

– Теперь ясно, почему в «Правде» заметка, – сказал Сашка. – Прикрывают свою шкуру, сваливая все на «ленинградских». Надо давать отпор! Писать опровержение! Выкладывать наши данные о чистоте!

– И добить его, – мрачно добавил Миша. – Он этого заслужил.

Все смотрели на Ивана. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел в окно. Он думал о том самом ребенке. О его матери. О безответственности Гордеева. Да, того нужно уничтожить. Вышвырнуть из науки.

Но потом он подумал о другом. О том, что если метод Гордеева довести до ума, упростить и сделать безопасным, он действительно сможет спасти тысячи жизней там, где их дорогой пенициллин не успеют или не смогут применить. Он подумал о будущей войне, о полевых госпиталях, о недостатке ресурсов.

– Нет, – тихо сказал Иван.

Все уставились на него в недоумении.

– Как нет? – взорвался Миша. – Он же убийца!

– Он неумелый и амбициозный ученый, – поправил Иван. – А мы с вами профессионалы. Наша война не с Гордеевым, а с болезнями. С инфекциями и с смертью. – Он встал. – Мы поможем ему.

В кабинете повисло гробовое молчание.

– Ты с ума сошел, Лев⁈ – первым нарушил его Сашка.

– Объясни, – попросила Катя, глядя на него с серьезным, изучающим взглядом.

– Если мы его уничтожим, его метод похоронят вместе с ним. А он, будучи доработан, имеет право на жизнь. Как дешевый, массовый аналог. Мы поможем им наладить очистку. Перешлем наши протоколы испытаний. Возьмем их работу под наш научный контроль. Мы получим доступ к их производственным мощностям. И, возможно, спасем его метод. А значит, спасем и тех, кого наш пенициллин не достигнет.

– Это идеализм, – покачал головой Миша.

– Нет, – возразила Катя. – Это стратегия. И по-человечески… это правильно.

Иван увидел в ее глазах поддержку и понимание. Он взял трубку телефона.

– Соедините меня с Москвой, Институт экспериментальной медицины, товарищ Гордеев.

Он говорил спокойно, без упреков. Предлагал помощь. Консультации. Обмен данными. Слышно было, как на том конце провода Гордеев сначала оправдывался, потом недоверчиво молчал, а потом, сдавленным голосом, благодарил.

Когда Иван положил трубку, в кабинете было тихо.

– Ну что ж, – вздохнул Миша. – Значит, так. Буду учить москвичей уму-разуму. Только чертежи для термоса ты все-таки сам делаешь.

Поздним февральским вечером Иван последним покидал лабораторию. Он прошелся по пустым, залитым лунным светом залам. Тишина была оглушительной после дневного гвалта.

Он подошел к доске, где висела новая организационная схема СНПЛ-1. «Сектор антибиотиков». «Сектор диагностики». «Сектор крови и растворов». «Сектор внедрения».

Они больше не бежали впереди паровоза. Они сами стали паровозом. Мощным, сложным механизмом, который набирал скорость. И теперь их главной задачей было не сорваться с рельсов под тяжестью собственного веса и этой бешеной скорости.

Он погасил свет и вышел на морозный воздух. Снег скрипел под ногами. Где-то впереди, в их теплой квартире, его ждала Катя. Его крепость. Его тихая гавань.

Мы успели так много, – думал он, поднимая лицо к холодным звездам. – Мы создали лекарство. Мы создали команду. Мы нашли свой дом. Мы растем. И все это здесь и сейчас. В это «сложное» время, которое оказалось… просто жизнью. Со всеми ее проблемами и радостями. И главные испытания для нас – не политические бури, а испытания ростом, ответственностью и необходимостью оставаться людьми. Самое трудное, как всегда, еще впереди.

Он зашагал быстрее, к огням Карповки, к своему настоящему и, как он все больше понимал, единственному дому.