Текст книги "Врач из будущего (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Правильно! У нас страна такие люди и нужны!

Иван, получив свою порцию каши и стакан вкусного компота, с трудом нашел свободное место за длинным столом, заставленным стаканами с чаем и хлебными крошками.

* * *

Вечер в женской половине общежития.

Катя помогала своей соседке, Нине, штопать чулок. Девушки сидели на кроватях, пили чай с вареньем из ревеня, которое привезла Нина из дома, и болтали.

– Мой Коля пишет, с завода его могут направить на учебу в Москву, – с гордостью говорила Нина. – Инженером станет!

– А мой… мой все в лаборатории пропадает, – улыбнулась Катя, и девушки дружно захихикали.

– Смотри, Кать, гений попался! Это ж хорошо! Главное, чтобы с руками был… – подмигнула Нина.

* * *

Иван, навещая родителей, помогал отцу чинить подтекающий кран на кухне. Борис Борисович, сняв китель и закатав рукава, подавал инструменты и с интересом наблюдал за ловкими движениями сына.

– Откуда у тебя, медика, руки из нужного места растут? – поинтересовался он.

– В прошлой жизни сантехником подрабатывал, – чуть не сорвалось у Ивана. Он поймал себя. – Да так… приспособился, – буркнул он вместо этого.

Отец внимательно на него посмотрел, но не стал допытываться.

– Молодец. Умение – оно никогда не лишнее. А с тем… со шприцем, как? – спросил он тише.

– Стоим. Ждем, когда институт стандартов до нас дойдет. Очередь…

Борис Борисович кивнул, его лицо стало сосредоточенным.

Отец кивнул, его пальцы привычным жестом постучали по столу, будто отбивая азбуку Морзе.

– Понятно. – В его глазах мелькнуло что-то, что Иван не сразу понял – не просто поддержка, а оценка обстановки. – Не торопи события. Тише едешь – целее будешь. И все, кто в телеге.

И сквозь все эти будни красной нитью проходил комический лейтмотив – Леша и его талант все терять. То он не мог найти зачетку, которая оказывалась у него в кармане ватника, то терял шапку, и ее обнаруживали на голове гипсового бюста Павлова в коридоре, то ронял в суп только что полученную стипендию. Его вечные поиски и радостные находки стали частью общего фольклора.

* * *

По настоянию Сашки, агитировавшего за «гармоничное развитие советской молодежи», Иван записался в спортивную секцию. Выбор пал на «Сам» – «Самооборона без оружия». Занятия проходили в большом, пропахшем потом и кожей матов зале, стены которого украшали плакаты с изображением атлетов и лозунгами: «В здоровом теле – здоровый дух!» и «Готов к труду и обороне!».

Тренером был коренастый мужчина лет сорока с спортивной выправкой и внимательным, аналитическим взглядом – Алексей Степанович. Он показывал приемы из новой системы, разрабатываемой на базе дзюдо и национальных видов борьбы.

– Смотрите, товарищи, – его движения были точными и экономичными, – принцип рычага и использование инерции противника – основа системы товарища Ощепкова. Это не грубая сила, а наука!

– Так, Борисов! – крикнул он, увидев, как Иван на спарринге с Сашкой инстинктивно уходит от захвата с мягким скручиванием, используя принцип, который только начали внедрять в подготовке. – Стой! Это… очень похоже на работу товарища Ощепкова, но только… более совершенное. Откуда?

Иван, пойманный врасплох, быстро сориентировался:

– Читал переводные работы по дзюдо, Алексей Степанович. И экспериментировал.

Тренер подошел ближе, его взгляд выражал профессиональный интерес, а не осуждение.

– Дзюдо… Да, Василий Сергеевич как раз на его основе разрабатывает нашу систему самозащиты. Но то, что ты делаешь – это следующий уровень. Покажи еще.

Иван показал несколько приемов, которые выглядели как логическое развитие принципов Ощепкова – болевые на кисть из ММА, удушающие из бразильского джиу-джитсу. Алексей Степанович внимательно изучал каждое движение.

– Поразительно, – сказал он наконец. – Это стыкуется с тем, что мы пытаемся создать. Но у тебя это выглядит… более целостной системой. Мы должны это изучить. – Он посмотрел на Ивана серьезно. – Товарищ Борисов, то, что ты показываешь, может быть очень ценно для обороноспособности страны.

– Я понимаю, Алексей Степанович.

– Хорошо. Продолжаем занятие.

Сашка, поднявшись с матов, смотрел на Ивана с новым, почтительным удивлением.

– Лев, да ты… да ты просто супер человек! Где ты только этому научился?

«В другой жизни, друг, в совсем другой жизни», – подумал Иван, чувствуя приятную усталость в мышцах и странное удовлетворение. Еще одна часть его старого «я» нашла себе применение в этом новом, суровом, но полном жизни мире.

Глава 19
Точки приложения сил

Сентябрьская листва окончательно пожухла и под ударами октябрьского ветра превратилась в коричневую, мокрую кашу, устилавшую булыжники ленинградских мостовых. Воздух стал резким, колючим, пахнущим печным дымом и прелой сыростью Невы. Для Ивана Горькова, эта вторая осень в прошлом, ощущалась уже не шоком новизны, а привычным, хоть и суровым, фоном его новой жизни. Жизнь, которая поначалу была чужим и тесным костюмом, теперь облегала его по фигуре, обрастая не только связями и обязанностями, но и той самой тканью из мелких привязанностей и смыслов, что и составляет настоящую жизнь.

Третий курс Ленинградского Медицинского Института встретил его возросшей нагрузкой. Хирургия, патологическая анатомия, факультетская терапия – предметы становились серьезнее, а требования – строже. Но то, что для однокурсников было зубрежкой непонятных латинских терминов и сложных патогенезов, для Ивана являлось лишь припоминанием давно усвоенных азов. Эта легкость давала ему бесценный ресурс – время. Время, которое он тратил на реальную войну – войну за будущее.

* * *

– Борисов, не копайтесь! Садитесь в машину!

Голос Дмитрия Аркадьевича Жданова прозвучал властно и энергично. У подъезда института стоял темно-синий ГАЗ-А, шофер которого, краснощекий парень в телогрейке, почтительно держал дверцу.

Иван, на ходу застегивая свое осеннее пальто, ускорил шаг. Вид автомобиля, а не привычного трамвая, говорил о важности предстоящего визита.

– Прошу прощения, Дмитрий Аркадьевич, на анатомии задержался.

– Ничего, успеем, – Жданов, уже сидевший в салоне, подвинулся, давая ему место. – Поехали, товарищ, на Петроградскую, в институт Стандартизации.

Машина тронулась, с трудом преодолевая колеи разбитой мостовой. Иван смотрел в окно на мелькавшие серые фасады. Прошло почти полтора года, а ощущение нереальности происходящего до конца не отпускало. Вот он, Иван Горьков, сорокалетний циник из 2018-го, едет на встречу, которая определит судьбу одноразового шприца в 1933 году. Абсурд.

– Вы сегодня какой-то задумчивый, Лев, – прервал его размышления Жданов. Он снял очки и тщательно протирал их шелковым платком. Без стекол его лицо казалось моложе и более уставшим.

– Так, мысли разные, Дмитрий Аркадьевич. Волнуюсь, не скрою.

– Зря. Дело наше – правое. А за правду надо бороться, – Жданов водрузил очки на переносицу и посмотрел на Ивана пристально. – А вообще, как вы? Не тянет ли в какую-нибудь клинику, к живым больным? Вся эта бумажная волокита… не самая благодарная работа для молодого врача.

Иван пожал плечами.

– Считаю это такой же важной работой, Дмитрий Аркадьевич. Если наш шприц пойдет в серию, он спасет больше жизней, чем я один смог бы спасти у операционного стола. Хоть и сложно обосновать саму идею одноразового шприца, главное – пробить тропу для будущих изобретений.

– Верно мыслите, – кивнул Жданов. – Редкая для вашего возраста зрелость. Меня в ваши годы манила только чистая наука. Клетка, ткань, организм… А все эти бюрократические дебри казались скучными и недостойными внимания. С возрастом понимаешь – любое открытие, не воплощенное в жизнь, есть не более чем интеллектуальный онанизм.

Иван сдержал улыбку. Простота и прямота Жданова были подкупающи.

– А семья? – неожиданно спросил профессор. – Родители, я знаю, гордятся вами. А насчет… личной жизни? Невеста на горизонте не маячит?

Вопрос застал Ивана врасплох. Образ Кати вспыхнул в сознании ярко и тепло.

– Есть… одна девушка. Катя.

– Ах, вот как! – лицо Жданова озарилось доброй ухмылкой. – Екатерина, ваша однокурсница? Умница, я на нее обратил внимание. С характером. Это хорошо. Женитьба – это как успешный научный эксперимент. Нужны и точный расчет, и вдохновение, и терпение. Много терпения. Моя Анна Сергеевна, первые пять лет брака приучала меня к тому, что носки должны быть свернуты в один конкретный комок, а не в другой. Считала, что от этого зависит мировая гармония.

Он помолчал, глядя в окно.

– Цените это, Лев. Молодость, чувства… В наше время, со всем этим строительством социализма, иногда кажется, что личное – это что-то второстепенное, почти буржуазное. Но это не так. Именно ради этого личного, тихого, человеческого мы все и боремся, в конечном счете.

Иван слушал, и что-то щемило внутри. Этот человек, гигант советской науки, говорил с ним на равных, по-отечески. Он видел в Льве Борисове не вундеркинда или странного самородка, а личность.

– Спасибо, Дмитрий Аркадьевич. Я… я постараюсь запомнить.

Институт Стандартизации и Нормирования Медицинской Техники располагался в старом, дореволюционной постройки здании. Внутри пахло свежей краской, машинным маслом и пылью. Их провели в кабинет начальника отдела медицинского инструментария, товарища Круглова – того самого, что двумя неделями ранее ссылался на очередь в четырнадцать месяцев.

Круглов, мужчина лет пятидесяти с усталым, обвисшим лицом, на этот раз встретил их стоя.

– Дмитрий Аркадьевич, товарищ Борисов, прошу, располагайтесь.

Жданов не стал тратить время на светские любезности.

– Товарищ Круглов, мы привезли доработанные чертежи и новый, усовершенствованный прототип. И я хочу быть с вами абсолютно откровенен. Это изобретение имеет не просто народно-хозяйственное значение. Оно имеет стратегическое значение для обороноспособности страны.

Круглов нервно поправил галстук.

– Дмитрий Аркадьевич, я понимаю, но нормы…

– Нормы создаются для людей, а не люди для норм, – мягко, но железно парировал Жданов. – Представьте полевой госпиталь в условиях массового поступления раненых. Один шприц на одного бойца. Стерильность. Скорость. Снижение риска сепсиса на десятки процентов. Товарищ Борисов предоставил расчеты. Речь идет о тысячах сохраненных жизней бойцов и командиров Красной Армии в случае… в случае большой войны.

Последние слова повисли в воздухе тяжелым, не произносимым вслух, но понятным всем предупреждением.

– Наверху, – Жданов многозначительно ткнул пальцем в потолок, – на это смотрят с большим интересом. Очень большим. Любые проволочки будут расценены как саботаж.

Круглов побледнел. Слово «саботаж» в 1933 году обладало магической, леденящей душу силой.

– Я… я понимаю, Дмитрий Аркадьевич. Мы, конечно, патриоты. Мы сделаем все возможное.

Жданов перешел от палки к прянику.

– Я знаю, что вы – специалист и хотите сделать все по уму. Поэтому мы и приехали к вам. К лучшим. Ваши инженеры, – он кивнул в сторону стоявших у стенки двух молодых людей в засаленных халатах, с горящими глазами, – они гляньте, как оживились! Им же интересно новое дело!

Действительно, молодые инженеры, ранее скучавшие, с жадностью разглядывали разложенные на столе чертежи и прототип шприца, который Иван достал из футляра.

– Принцип-то гениальный в своей простоте! – не удержался один из них, парень с вихром непослушных волн. – Стеклянный цилиндр, поршень с уплотнителем… Несколько отличается от уже имеющихся шприцов…

– Вот видите, товарищ Круглов, – улыбнулся Жданов. – Горят молодые! Так дайте им возможность проявить себя!

Круглов, видя, что сопротивление бесполезно, а главное – опасно, сдался.

– Хорошо. Внеочередное рассмотрение. Запускаем в работу. Если не будет непредвиденных обстоятельств со стороны смежных наркоматов (металл, стекло), то к Новому, тридцать четвертому году, товарищ Борисов, вы получите свои «Временные технические условия» и первую опытную партию.

Иван почувствовал, как внутри что-то щелкнуло, и та ледяная пружина, что была сжата внутри все эти недели, наконец-то разжалась.

Выйдя на улицу, они с Ждановым молча прошли несколько шагов. Октябрьский ветер бил в лицо, но Ивану было жарко.

– Спасибо, Дмитрий Аркадьевич. Без вас…

– Пустое, – отмахнулся Жданов. – Я лишь открыл дверь. А входите в нее вы. Кстати, Лев, я включил вас соавтором в статью по лимфатической системе мозга. В «Архив патологии». Твои гипотезы, твои схемы – это девяносто процентов работы. Не спорь. В науке так положено. Автор – тот, кто генерирует идею.

Иван замер. Это было признание. Не просто покровительство, а признание его как равного в научном сообществе. Пусть и под псевдонимом «Лев Борисов».

Иван молча кивнул. Комок в горле мешал произнести что-либо внятное.

– Просто продолжайте работать. У вас великое будущее, Лев. Я это чувствую.

Вернувшись в ЛМИ, Иван погрузился в привычный круговорот. Теперь его жизнь была разделена между тремя центрами приложения сил.

Первым была лаборатория Жданова. По вечерам, когда основные занятия заканчивались, они вдвоем склонялись над микроскопами и схемами. Иван, играя роль гениального интуитивиста, продолжал «наводить» профессора на открытия.

– Дмитрий Аркадьевич, а если посмотреть не на сами сосуды, а на пространство вокруг них? Вот здесь, в оболочках… мне кажется, я читал намеки на то, что это не просто соединительная ткань, а нечто вроде… дренажной системы. Для мозга.

Жданов, с горящими глазами, тут же хватал карандаш и начинал делать наброски.

– Каналикулы? Арахноидальные грануляции? Лев, вы даете направление целой жизни исследований! Это перевернет все представления о ликвородинамике!

Иван смотрел на него с смешанным чувством гордости и стыда. Он не открывал, он – вспоминал. Он был контрабандистом, тайком перевозящим драгоценный груз знаний через границу времени… Но цель оправдывала средства.

Вторым центром была их собственная, легализованная лаборатория, где кипела работа над пенициллином. Катя, Миша и Сашка составляли идеальный рабочий механизм.

Миша, сгорбившись над колбами и ретортами, колдовал над усовершенствованием хроматографии.

– Иван, твоя идея с разной скоростью движения веществ через сорбент… это гениально! Смотри! Нам удалось выделить фракцию, которая на семьдесят три процента активнее против стафилококка!

Катя вела скрупулезный журнал, записывая каждое наблюдение, каждый результат. Ее аналитический ум был незаменим для систематизации данных.

– Лев, посмотри на эту статистику. Штамм с дыни, который мы нашли, стабилен. Но его активность падает при длительном хранении. Нужно думать о лиофилизации. О сушке.

Сашка был «силовым» звеном и главным по добыче. Через свои комсомольские и заводские связи он доставал дефицитные реактивы, редкое оборудование, а однажды притащил даже небольшой лабораторный автоклав.

– Для народа трудимся! – кричал он, водружая свою ношу на стол. – Все для победы над капиталистическими микробами!

Именно в один из таких вечеров, просматривая свежий номер «Журнала микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии», Иван наткнулся на фамилию, заставившую его замереть. Небольшая заметка о работах по серотерапии. Автор – Вера Иосифовна Геккер.

Память, тренированная годами медицинской практики, выдала информацию мгновенно. Геккер. Сыворотки против газовой гангрены и столбняка. В его время – почти забытый герой, чьи работы легли в основу создания современных анатоксинов. А здесь, в 1933-м, она – один из ведущих специалистов.

Он дождался, когда Жданов останется один в кабинете, и осторожно вошел.

– Дмитрий Аркадьевич, вы не слышали о такой исследовательнице – Вера Иосифовна Геккер?

Жданов поднял глаза от бумаг.

– Геккер? Конечно. Талантливейший микробиолог и серолог. Работает в Москве, в Институте микробиологии. Почему спрашиваете?

– В журнале попалась ее статья. Про серотерапию анаэробных инфекций. Очень интересные наработки.

– И вы, как всегда, уже увидели, куда стоит копать дальше? – улыбнулся Жданов. – Удивительно. Так вот, к вашему сведению, в ноябре у нас пройдет межгородской семинар по хирургическим инфекциям. Вера Иосифовна будет среди докладчиков. Я вас познакомлю. Думаю, вам действительно есть что обсудить.

Иван почувствовал прилив адреналина. Еще один стратегический союзник. Еще одна точка приложения сил.

* * *

Это случилось внезапно. В середине октября Анна Борисова, мать, не вернулась с работы с ночного дежурства. Примчавшийся на извозчике санитар привез смятый листок из амбулаторного журнала, где на полях корявым почерком было нацарапано…: «Я больна. Температура под сорок. Крупозная пневмония. Остаюсь в больнице».

Иван и Борис Борисович помчались в больницу, где она работала. Их провели в небольшую палату для персонала. Анна лежала на койке, багровая от жара, с лихорадочно блестящими глазами. Дыхание было хриплым, прерывистым. Она бредила.

Дежурный врач, пожилой терапевт, развел руками.

– Классическая картина, Борис Борисович. Долевая пневмония. Лечение стандартное: покой, банки, горчичники, камфора для поддержания тонуса. Надеемся на кризис на пятый-седьмой день.

Иван смотрел на мать, и у него похолодело внутри. Он-то знал, что такое «кризис» при крупозной пневмонии до эры антибиотиков. В лучшем случае – тяжелейшее состояние и долгое восстановление. В худшем – смерть от сердечной недостаточности или интоксикации. Смертность – до сорока процентов.

– Отец, – тихо сказал он Борису Борисовичу. – Я останусь с ней ночью.

Тот посмотрел на него. В его глазах был страх, редкий и потому особенно пугающий. Но он кивнул. Он доверял сыну. Доверял тому странному, гениальному и пугающему знанию, что в нем проснулось.

Вечером, когда в больнице стихло, Иван остался один у постели матери. Он запер дверь на ключ. Его сердце бешено колотилось. Он шел на страшный риск. Но выбор был прост: рисковать или позволить умереть.

Из своей сумки он достал спрятанный прототип капельницы Мерфи – простейшую систему из резиновой трубки, стеклянного цилиндра и заточенной иглы. И небольшой флакон с прозрачной, чуть мутноватой жидкостью – его самым чистым на данный момент образцом пенициллина. Расчет дозы был сродни шаманству – он ориентировался на скудные данные из истории медицины и собственную интуицию.

Пальцы, холодные и влажные от нервного пота, на ощупь казались ему чужими. Но движением руководила старая, обретенная в другом мире мышечная память. Внутри был лед, но руки совершали свою работу без сучка без задоринки… Он нашел вену на руке матери, обработал кожу самодельным спиртовым антисептиком и уверенно ввел иглу. Он закрепил ее лейкопластырем и открыл регулятор. Физраствор пошел по трубке.

Затем, когда система работала, он шприцем, через специальный порт, ввел в трубку небольшую дозу пенициллина.

Дальше оставалось только ждать. Он сидел, вжимая в ладонь ее горячую, почти сухую руку и считал хриплые, со свистом на вдохе, дыхательные движения. Каждое давалось ей с таким трудом, что ему самому начинало не хватать воздуха. Часы тянулись мучительно медленно. Он слышал, как за дверью шагал отец. Борис Борисович не спал. Он молча стоял на посту.

Под утро Иван почувствовал, как жар начинает спадать. Лицо Анны из багрового стало бледным, покрытым испариной. Дыхание выровнялось, стало глубже. Она перестала бредить и погрузилась в нормальный, тяжелый сон.

Когда в палату вошел утренний терапевт, он с удивлением ахнул.

– Кризис! На третьи сутки! Невероятно! Организм у Анны Борисовны, я вам скажу, железный!

Борис Борисович вошел в палату. Он посмотрел на спящую жену, на изможденное лицо сына, на аккуратно свернутую и спрятанную в сумку систему для вливаний. Ничего не спросил. Он просто подошел к Ивану и крепко, по-мужски, обнял его. В этом объятии было все: и благодарность, и страх, и молчаливая клятва о неразглашении. Они оба понимали – эта тайна должна была умереть с ними. Никакому ОГПУ, никаким комсомольским активистам нельзя было знать о том, что произошло этой ночью.

Спасение матери стало для Ивана переломным моментом. Он не просто верил в свою миссию – он на себе ощутил ее жизненную необходимость. Эта уверенность передавалась и окружающим.

Как-то вечером, вернувшись в общежитие, он застал Лёшу, который с нетерпением похаживал по коридору.

– Лев! Наконец-то! – обрадовался тот.

– В чем дело, Лёш?

– Да вот… помнишь, еще давно, прошлой осенью, этих гопников? Как ты их так… раз-два и обезвредил? И вот на «Сам» я хожу, а у меня не очень получается. Тренер говорит, «не хватает духа». А ты… ты крут! Научи!

Иван смотрел на его простодушное, полное искренней веры в него лицо и не мог отказать.

– Хорошо, – улыбнулся он. – Придем завтра в зал пораньше, до общих занятий. Покажу пару приемов.

На следующий день в пустом, пропахшем позавчерашним потом зале, Иван устроил для Лёши частный урок.

– Смотри, – сказал Иван, принимая простую стойку. – Весь смысл не в том, чтобы быть сильнее. А в том, чтобы использовать силу и инерцию противника против него самого. Видишь, я бью прямо? Ты не убираешься просто назад, ты уходишь с линии атаки вот так, – Иван продемонстрировал небольшое скручивание корпуса, уводящее его от воображаемого удара. – И сразу же контратакуешь. Бросок через бедро. Попробуй.

Лёша старательно, но крайне неуклюже попытался повторить. Вместо красивого броска получилось некое комическое подобие пьяного пляса, закончившееся тем, что он, запутавшись в собственных ногах, с грохотом повалился на маты, да еще и застрял между двумя подвижными частями.

– Ой! Кажется, я сломался! – простонал он, беспомощно болтая ногами.

Иван не мог сдержать смеха. Он подошел и помог товарищу выбраться.

– Ничего, сломанного ничего нет. Терпение и труд, Лёш. Главное – понять принцип.

Они отдышались, сидя на матах.

– Спасибо, Лев, – серьезно сказал Лёша. – Я хочу быть сильным. Не чтобы бить кого-то… а чтобы постоять за себя. И за товарищей. Чтобы не было стыдно. Ты… ты настоящий друг.

Иван смотрел на него и понимал, что это не просто уроки борьбы. Это – еще одна точка приложения сил. Силы не только физической, но и моральной. Он менял жизнь вокруг себя. Пусть даже в таких, казалось бы, малых масштабах.

Жизнь, несмотря на все тревоги и сверхзадачи, продолжала состоять из простых вещей. Учеба. Дежурства. Очереди в столовой.

Как-то раз они с Катей пошли гулять по набережной Невы. Дул пронизывающий ветер, с воды тянуло ледяной сыростью. Они шли, плотно прижавшись друг к другу.

– Ты какой-то уставший, Лев, – тихо сказала Катя. – И… отстраненный. Словно несешь какой-то огромный груз, которым не можешь ни с кем поделиться.

Она, как всегда, была проницательна.

– Просто много работы, Кать. И мысли о будущем.

– О нашем будущем? – спросила она, глядя на него своими чистыми, умными глазами.

– И о нашем тоже, – честно ответил он. – Я хочу, чтобы оно было. Чтобы оно было светлым. И безопасным.

Она взяла его руку в свои холодные пальцы.

– Со мной ты можешь делиться, Лев. Я не испугаюсь. Я сильная.

– Я знаю, – он сжал ее руку. – И когда-нибудь я все тебе расскажу. Обещаю.

Он смотрел на ее профиль, очерченный на фоне свинцовой Невы, и чувствовал, как эта хрупкая, но невероятно стойкая девушка становится его главной опорой в этом чужом и жестоком мире. Его личной точкой отсчета.

* * *

Семинар состоялся в середине ноября. Большая аудитория ЛМИ была забита до отказа. Пахло одеколоном, махоркой и возбужденной научной мыслью. Здесь собрался цвет ленинградской, московской и даже киевской медицины. Для Ивана это было как попасть на Олимп. Он сидел рядом с Ждановым и с жадностью вглядывался в лица, которые раньше знал лишь по учебникам и портретам в музеях.

Сергей Петрович Фёдоров, патриарх русской хирургии, с сединой, бородой, сидел в первом ряду, внимательно слушая, его умные, цепкие глаза под густыми бровями все замечали.

Рядом с ним – Юстин Юрьевич Джанелидзе, молодой, но уже известный хирург, будущий главный хирург Балтфлота, с живым, энергичным лицом.

В проходе, оживленно о чем-то беседуя, стоял Сергей Романович Цеге-Мантейфель, а чуть поодаль – совсем еще молодой, но уже с горящим взглядом исследователя Александр Васильевич Вишневский.

И у Ивана горели глаза. Он был в своей стихии. Среди богов той самой медицины, служить которой мечтал когда-то, в своей прошлой жизни.

С трибуны выступала Вера Иосифовна Геккер – невысокая, строгая женщина в строгом темном платье, с собранными в тугой узел волосами. Она докладывала о своих работах по созданию и применению сывороток против газовой гангрены и столбняка. Цифры, графики, результаты испытаний.

Когда она закончила и начались вопросы, Иван, с разрешения Жданова, поднял руку.

– Вера Иосифовна, ваш доклад блестящ. Разрешите вопрос по существу. Сыворотка, как я понимаю, нейтрализует уже выработанный токсин. Но не предотвращает размножение самой клостридии в ране. А не думали ли вы о комбинированной терапии? Скажем, сыворотка плюс… направленный поиск антибактериальных агентов, активных именно против анаэробов? Например, среди определенных штаммов почвенных актиномицетов или бацилл?

В зале наступила тишина. Геккер внимательно, с нескрываемым интересом посмотрела на молодого студента.

– Вы… удивительно точно формулируете проблему, молодой человек. Фактически, вы обозначили то, над чем я начала работать лишь в последние месяцы. Это перспективное направление. Но где взять эти антибактериальные агенты?

– Мир микробов огромен, Вера Иосифовна, – уклончиво ответил Иван. – Нужно искать.

После заседания Жданов подвел Ивана к Геккер.

– Вера Иосифовна, разрешите представить вам моего ученика и коллегу, Льва Борисова. Тот самый, что задал вам вопрос.

Геккер пожала руку Ивану.

– Вы читали мои мысли, товарищ Борисов. Ваши идеи… они стройны. Слишком стройны для простых гипотез. У вас есть данные?

– Пока только наблюдения и логические построения, Вера Иосифовна. Но мы работаем в смежной области с Дмитрием Аркадьевичем. Надеюсь, вскоре будут и конкретные результаты.

– Я буду следить за вашими работами, – серьезно сказала Геккер. – Дмитрий Аркадьевич, вам повезло с учеником. В нем… пламя первооткрывателя.

Потом были кулуарные разговоры. Фёдоров, узнав, что Иван – тот самый автор «странного шприца», расспрашивал о деталях. Джанелидзе завел разговор о шоке и кровопотере, и Иван, не удержавшись, осторожно заметил:

– Юстин Юрьевич, а в условиях, когда вены спались и недоступны… не рассматривался ли метод внутрикостного вливания? Через грудину или большеберцовую кость? Там богатая сеть венозных синусов…

Джанелидзе замер с папиросой в руке.

– Внутрикостно?.. Гениально! Черт возьми, молодой человек, это же прорыв! Надо ставить опыты!

Иван стоял, окруженный этими великанами, и чувствовал, как его идеи, словно семена, падают на благодатную почву. Он не просто встраивался в систему. Он менял ее изнутри. Он подталкивал к открытиям на десятилетия раньше. И ради этого стоило жить.

* * *

Поздний ноябрь. Иван стоял у окна своей лаборатории. Снаружи кружилась первая, настоящая метель. Крупные хлопья снега бились о стекло, пытаясь заглянуть внутрь этого островка тепла, знаний и надежды.

Он подводил мысленные итоги. Шприц – был на финишной прямой. К Новому году – стандарты и пробная партия. Пенициллин – работа кипела, и теперь на горизонте был союз с Геккер, что могло ускорить создание средств против самых страшных раневых инфекций. Мать – была спасена. Его авторитет в научном мире – неуклонно рос. У него были верные друзья и любимая девушка.

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше.

Но он смотрел на календарь, висевший на стене. «Ноябрь 1933». До конца года – меньше полутора месяцев.

1934-й.

Иван знал, что несет с собой этот год. Окончательное укрепление власти Сталина. Убийство Кирова в декабре 1934-го, которое станет спусковым крючком для начала…

Время, безжалостное и неумолимое, работало против него. Каждый день, каждая неделя отсчитывали секунды до начала великой трагедии. Финская и конечно, ВОВ.

«Успеем?» – этот вопрос жег изнутри, как незаживающая язва. Вся его жизнь здесь, все эти связи, открытия, любовь – все это было хрупким мостиком, переброшенным над зияющей пропастью грядущего. И от его скорости сейчас зависело, упадет ли этот мостик в бездну вместе с ними, или выдержит.

Он сжал кулаки. Битва только начиналась.