Текст книги "Врач из будущего (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9
Подвал надежды

Жара в инфекционном бараке больницы имени Мечникова стояла невыносимая, густая, пропитанная специфическим запахом – едкой карболовой кислотой, человеческого пота и чего-то сладковато-гнилостного, что Иван из своего прошлого опыта безошибочно идентифицировал как запах некроза и испражнений при брюшном тифе.

Барак, переоборудованный из старого складского помещения, был забит под завязку. Металлические койки, поставленные вплотную, скрипели под весом тел. Воздух дрожал от жужжания туч мух, которые безнаказанно садились на лица больных, на перевязочный материал, на миски с недоеденной пищей.

Иван, в грубом холщовом халате, который уже успел пропитаться всем окружающим смрадом, делал обход вместе с Катей и Сашкой. Их первая неделя практики превратилась в адский марафон.

– Температура 40.2, бред, – тихо сказала Катя, отрываясь от термометра. Ее лицо было бледным, но абсолютно собранным.

– Геморрагическая сыпь на животе, – добавил Сашка, стараясь не смотреть в мутные глаза молодого рабочего, который метался на койке, что-то беззвучно шепча.

Дежурный врач, мужчина с усталыми глазами и вечно мокрым от пота лбом, механически проверял пульс у следующего пациента. Его движения были отработаны до автоматизма – холодный компресс на лоб, укол камфоры, запись в журнале. Ни тени надежды в глазах.

Иван подошел к нему, стараясь подобрать слова.

– Доктор, а не пробовали…

– Не пробовали и пробовать не будем, – врач прервал его, не глядя. – Все, что можно сделать – ждать. Выживет – сильный организм. Нет – значит, нет. У нас нет волшебных пилюль, студент.

В углу барака медсестра Клава, женщина лет пятидесяти с лицом, вырезанным из дерева, меняла простыни под другим больным. Ее движения были резкими, практичными, без лишней нежности.

– Не стойте без дела, Борисов, – бросила она в его сторону. – Или помогайте, или не мешайте. У нас тут каждый день как на войне.

Иван смотрел на все это с внутренней яростью, которую с трудом сдерживал. Он, врач 21 века, был здесь беспомощен, как ребенок. Лечение брюшного тифа в 1932 году сводилось к трем китам: строгий постельный режим, диета и симптоматическая терапия. Никаких антибиотиков. Никакой этиотропной терапии. Кишечные кровотечения, перфорация кишки, сепсис – все это было смертным приговором.

Вечером того же дня его бессилие обрело имя и лицо. Молодой парень, Вася, слесарь с завода. Ему было лет девятнадцать. Накануне Иван помогал ему пить воду. Вася шутил, что через неделю вернется в цех. Сейчас он лежал на койке, уставившись в потолок стеклянными глазами. Его кожа была землистой, дыхание – поверхностным, прерывистым.

– Перитонит, – без эмоций констатировал дежурный врач, пальпируя вздутый, доскообразный живот. – Перфорация кишки. Конец.

Иван стоял и смотрел, как жизнь уходит из этого молодого, полного сил тела. Он не мог ничего сделать. Ни прооперировать – в таком состоянии пациент не перенесет наркоза. Ни остановить заражение. Ничего.

Час спустя Васю накрыли с головой простыней и выкатили из барака.

Иван вышел во двор, за здание, и его вырвало. Он стоял, согнувшись, опираясь руками о колени, и его трясло. Не от отвращения, а от ярости. Ярости на эту эпоху, на свою собственную беспомощность.

Сашка молча подошел к нему и положил руку на плечо.

– Тяжело, я знаю. Первый раз всегда тяжело.

– Это не должно быть нормальным, – прошептал Иван. – Это не нормально, когда молодые парни умирают от болезни, которую можно вылечить.

– Но как? – развел руками Сашка. – Лекарств нет.

– Значит, нужно сделать их самим, – тихо, но твердо сказал Иван.

В этот момент из барака вышла Катя. Ее лицо было серьезным.

– Я слышала. Вы действительно считаете, что мы можем что-то сделать?

– Я знаю, что можем, – посмотрел на нее Иван. – Но для этого нужна ваша помощь. И полная секретность.

Они договорились встретиться после смены в пустой палате для персонала. Иван шел туда с тяжелым сердцем, обдумывая каждое слово. Он должен был убедить их, не раскрывая правды. Придумать историю, которая объяснила бы его знания и дала им надежду.

Он собрал их вечером в крошечной комнатушке при общежитии медсестер. Сашка сидел на табуретке, его обычно румяное лицо было серым от усталости. Катя стояла у окна, скрестив руки на груди, ее взгляд был испытующим.

– Я не могу больше это видеть, – начал Иван, обводя их взглядом. – Мы хороним молодых ребят, которых можно было спасти. Я знаю, что можно.

– Чем? – резко спросила Катя. – Молитвой? У нас нет лекарств от тифа, Лев. Это аксиома.

– Аксиомы создаются, чтобы их опровергать, – парировал он. – Я предлагаю не молиться, а работать. Создать свое лекарство.

Сашка смотрел на него с широко раскрытыми глазами. Катя усмехнулась, но в ее глазах промелькнул интерес.

– Ты с ума сошел? Мы – студенты-первокурсники.

– А Архимед был просто мужиком в ванной, – огрызнулся Иван. Он сделал паузу, собираясь с мыслями. Пришло время для тщательно продуманной легенды. – Слушайте. То, что я вам сейчас скажу, не должно выходить за эти стены. Моя мать… она несколько лет назад тайно переписывалась с одним ученым. Микробиологом. Зинаидой Виссарионовной Ермольевой.

Он видел, что имя им ничего не говорит.

– Она работает в Ростове-на-Дону, изучает… кое-что очень перспективное. Вещество под названием «лизоцим». Это фермент, который разрушает клеточные стенки бактерий. Он содержится в слюне, слезах, яичном белке.

Катя нахмурилась.

– Я читала что-то подобное в старом немецком журнале… Но это же теория!

– Это не теория! – страстно сказал Иван. – У матери были ее черновики, расчеты. Она пыталась выделить его, стабилизировать… но потом переписка оборвалась. Я нашел эти бумаги случайно. Изучил.

Он начал излагать теорию лизоцима, его антибактериальные свойства, механизм действия. Он говорил на языке биохимии, доступном для понимания студента-медика, но с такой глубиной и уверенностью, что Катя постепенно перестала скептически хмуриться и начала слушать, внимательно вглядываясь в его лицо.

– Допустим, ты прав, – осторожно сказала она. – Но даже если мы сможем выделить этот… лизоцим… он вряд ли справится с брюшнотифозной палочкой. Слишком слабый.

– Это будет первый шаг, – настаивал Иван. – Доказательство, что мы можем работать с антибактериальными агентами. А там… – он сделал драматическую паузу, – в тех же черновиках были намеки на нечто более мощное. Но сначала нужно освоить азы.

Сашка, который все это время молча слушал, вдруг вскочил.

– Да что вы тут теоретизируете! Лёвка предлагает дело делать! Настоящее дело! Вместо того чтобы смотреть, как люди мрут! Я – за!

Катя еще мгновение сомневалась, потом резко кивнула.

– Хорошо. Я с вами. Но это должно быть абсолютно тайно. Нас просто сожрут, если узнают, что студенты-первокурсники ставят опыты с бактериями.

– Согласен, – сказал Иван. – Но нам нужен еще один человек. Химик. Кто-то, кто разбирается в реактивах, в методиках очистки.

Катя подумала.

– Я знаю одного. Аспирант из Технологического. Миша. Он… чудаковатый. Но гениальный. И ему, я думаю, наскучала теория. Он как раз жаловался, что все его работы – это чистая теория, а руки чешутся что-то делать.

– Поговори с ним, – попросил Иван. – Осторожно. Не раскрывай всего.

– Понимаю, – кивнула Катя. – Устроим ему проверку.

На следующий день Катя привела в их импровизированный штаб долговязого, сутулого парня в очках с толстыми линзами. Миша выглядел взволнованным и заинтригованным одновременно.

– Так вы те самые безумцы, которые хотят творить науку в подполье? – спросил он, оглядывая их с интересом.

– Мы те, кто хочет делать реальные вещи, а не переливать из пустого в порожнее, – ответил Иван. – Слышал о лизоциме?

Миша оживился.

– Конечно! Работы Флеминга… Но у нас этим почти не занимаются. Считают лженаукой.

– А мы займемся, – твердо сказал Иван. – У меня есть… кое-какие материалы. Но нам нужно место. И оборудование.

Лицо Миши озарилось ухмылкой.

– Место я найду. Обещаю. А оборудование… – он развел руками, – будем делать из того, что было. Как настоящие советские ученые в условиях разрухи.

В этот момент Иван понял – его команда собрана. Осталось самое сложное – начать работу, не попавшись на глаза системе, которая, как казалось Ивану, не терпела никакой самодеятельности.

Михаил оказался находчивее, чем они могли предположить. Уже через два дня он привел их в подвал одного из корпусов Химико-технологического института – длинное, сырое помещение с низкими сводчатыми потолками, где в полумраке стояли ряды деревянных стеллажей, заставленных банками с солеными огурцами, квашеной капустой и мочеными яблоками.

– Запасы институтской столовой, – пояснил Миша, зажигая керосиновую лампу. – Сюда заглядывают раз в месяц. Идеальное укрытие.

Запах был сногсшибательный – резкий уксусно-соленый дух смешивался с запахом плесени и сырой земли. В углу валялись пустые ящики, несколько разбитых бочек и груда старого лабораторного хлама.

– Великолепно, – с горькой иронией произнес Иван, оглядывая их будущее «научное предприятие». – Настоящий советский научный институт в миниатюре.

Работа закипела. Сашка, как «начальник снабжения», развил бурную деятельность. Он добывал яйца, «заимствуя» их из рациона общежития под предлогом «укрепления здоровья комсомольского актива». Притащил несколько пустых бутылок из-под молока, банку картофельного крахмала и даже мешок слегка подгнившей моркови «на корм лабораторным животным», каковых у них, разумеется, не было.

Миша тем временем творил чудеса инженерной мысли. Из эмалированного тазика, жестяного ведра и керосинки он соорудил «термостат» – примитивный, но работающий инкубатор для выращивания культур. Пробирками служили пустые пузырьки, пипетками – стеклянные трубочки, которые Миша вытягивал на горелке, фильтрами – многослойные марлевые салфетки, прокипяченные в том же тазике.

– Стерилизация – наше все, – как мантру, повторял Иван, заставляя Сашку мыть руки с хозяйственным мылом до красноты. – Одна посторонняя бактерия – и все насмарку.

Первый эксперимент по выделению лизоцима из яичного белка превратился в фарс. Отделить белок от желтка без специальных приборов оказалось невероятно сложно. Сашка, пытаясь сделать это с помощью скорлупы, упустил желток прямиком в банку с уже отделенными белками.

– Черт! – выругался он, что было для него редкостью. – Простите, товарищи!

– Ничего, – сквозь зубы произнес Иван, наблюдая, как вязкая желтая масса смешивается с прозрачным белком. – Будем считать это первой контрольной группой.

Катя, к удивлению Ивана, оказалась искусной и терпеливой. Ее тонкие пальцы ловко управлялись со скорлупой, и вскоре она отработала технику почти безупречного разделения. Миша, тем временем, готовил буферные растворы по памяти, используя реактивы, «позаимствованные» из своей лаборатории.

– Хлорид натрия, гидрокарбонат натрия… дистиллированной воды нет, будем кипятить и фильтровать дождевую, – бормотал он, расставляя свои сокровища на ящике из-под огурцов.

Через три дня изнурительной работы, когда все уже пахли кислым яичным белком и уксусом, они получили первую партию мутного, желтоватого экстракта. Миша принес несколько чашек Петри, где на агаровой питательной среде (ее основу составил тот самый картофельный крахмал и морковный отвар) росли безвредные сенные палочки, которые он культивировал заранее.

Дрожащей рукой Иван нанес каплю их «лизоцима» на поверхность агара. Чашки поместили в «термостат». Следующие сутки тянулись мучительно долго. Никто не мог сосредоточиться на работе в больнице. Иван мысленно возвращался в подвал, представляя все возможные причины неудачи.

На следующее утро они столпились вокруг чашки. И – о чудо! – вокруг капли их экстракта зияла небольшая, но четкая прозрачная зона, где бактерии не росли.

– Работает… – прошептал пораженный Миша. – Черт побери, работает! Вы только посмотрите!

Сашка издал победный клич и схватил Ивана в охапку.

– Ты видел, Лёвка? Видел? Мы это сделали! Мы создали лекарство!

Иван, смеясь, высвободился из его объятий. Эйфория была приятной, но недолгой.

– Это не лекарство, Саш. Пока что это просто доказательство концепции. Лизоцим слаб. Он не справится с тифозной палочкой. Но… – он обвел взглядом сияющие лица товарищей, – это наш первый, самый важный шаг. Теперь мы знаем, что можем больше.

Катя смотрела на него с новым, глубоким уважением.

– Ты был прав, Лев. От этих черновиков… есть толк.

В этот момент в подвале пахло уже не только огурцами, но и надеждой. Хрупкой, самодельной, но настоящей.

Эйфория от успеха с лизоцимом длилась недолго. Иван понимал – нужен качественный скачок. Вечером, когда они убирали в подвале, он собрал их вокруг себя.

– Лизоцим – это наш учебный проект. Хороший, но бесполезный против тифа. Нужно нечто значительно более мощное.

– Что, например? – с вызовом спросила Катя, вытирая руки об тряпку. – У тебя в черновиках есть еще чудеса?

Иван сделал паузу, давая напряжению нарасти.

– Есть. Но это звучит еще более фантастически. – Он обвел взглядом их ожидающие лица. – В тех же бумагах… были обрывочные заметки об английском ученом, том самом Александре Флеминге. Он наблюдал, как обычная зеленая плесень, Penicillium notatum, подавляет рост бактерий. Он даже дал название веществу, которое она производит – пенициллин.

В подвале повисло изумленное молчание. Первым взорвался Сашка.

– Плесень⁈ Лёвка, ты сейчас серьезно? Ты предлагаешь лечить людей… плесенью? Этой вонючей гадостью?

Даже Катя смотрела на него с откровенным недоверием.

– Лев, это уже пахнет… шарлатанством. Плесень ассоциируется с болезнью, с гнилью, с антисанитарией!

– Именно потому, что она борется с другими микроорганизмами за выживание! – горячо возразил Иван. – Это естественный антагонизм! Она производит антибиотик – вещество, убивающее бактерии, чтобы защитить свою среду обитания!

Миша, до этого молчавший, вдруг заговорил, и в его голосе звучал странный, взволнованный трепет.

– Теоретически… это гениально. Абсолютно гениально. Использовать одно живое существо против другого… – Он снял очки и принялся нервно их протирать. – В архивах я встречал работы российского врача Полотебнова… он еще в прошлом веке использовал плесень для лечения гнойных ран. Но его работы были осмеяны и забыты.

– Вот видите! – подхватил Иван. – Идея не нова! Просто ее недооценили. Флеминг, судя по черновикам, пошел дальше. Но его работы тоже не восприняли серьезно. А мы… мы можем попробовать.

– Но как мы найдем ту самую плесень? – спросила Катя, все еще скептически, но уже заинтересованно.

– Методом проб и ошибок, – честно ответил Иван. – Будем собирать образцы. Со всего города.

Так началась их «охота за плесенью». Это занятие было одновременно комичным и отчаянным. Они превратились в чудаков, одержимых сбором гниющих органических остатков.

Сашка обшаривал помойки и овощные склады, принося заплесневелые корки хлеба, подгнившую картошку и покрытые пушистым налетом апельсины. Катя, преодолевая брезгливость, с научной тщательностью соскребала зеленые и сизые пятна со стен в сырых углах больничного подвала. Миша принес несколько образцов со старой кожаной обуви и с развалов у рынка.

Их «коллекция» росла, превращая подвал в подобие сюрреалистичной выставки. На стеллажах рядом с банками огурцов теперь стояли чашки Петри и тарелки, где на кусочках хлеба, картофеля или агар-агара росли самые причудливые культуры: пушистые белые шарики, бархатистые зеленые пятна, черная сажистая плесень, оранжевые и розовые разводы. Воздух стал густым и тяжелым, насыщенным спорами и запахом земли и разложения.

Экстракты большинства образцов не показывали никакой активности. Некоторые, наоборот, стимулировали рост бактерий. День за днем проходил в однообразной, изматывающей работе: собрать, вырастить, приготовить экстракт, протестировать, выбросить. Наступало разочарование. Даже неунывающий Сашка ходил мрачный.

– Может, хватит? – сказал он как-то вечером, разглядывая очередную чашку с бесполезной черной плесенью. – Мы как сумасшедшие алхимики, пытающиеся получить золото из грязи. Тратим время, которого у больных в бараке нет.

Иван уже почти готов был с ним согласиться. Силы были на исходе, вера – на пределе. И тут Катя, молчавшая несколько дней, принесла в подвал небольшую, сильно заплесневевшую дыню.

– Я купила ее на рынке, – сказала она просто. – Продавец отдал почти даром. Посмотрите на цвет.

Плесень была именно того самого характерного зеленовато-голубоватого оттенка, который Иван надеялся увидеть.

Скептически, почти на автомате, они выделили экстракт. Миша приготовил питательную среду, засеянную культурой стафилококка (ее он раздобыл с риском для себя из клинической лаборатории института). Иван нанес каплю. Они поставили чашку в термостат и, измотанные, разошлись.

На следующее утро Миша прибежал в подвал первым. Когда Иван и остальные спустились вниз, они застали его стоящим на коленях перед столом, смотрящим на чашку Петри как на религиозную реликвию.

– Это… – прошептал он, не поворачиваясь. – Идите сюда.

Они столпились вокруг. И замерли.

Вокруг капли их раствора зияла чистая, абсолютно прозрачная зона подавления роста диаметром почти в три сантиметра. Ни одна бактерия не пересекла эту границу.

В подвале повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием керосиновой лампы.

– Мать честная… – наконец выдохнул Сашка. – Да она же… выжгла им все к чертям.

Миша медленно поднял голову. Его глаза за очками были полны слез.

– Мы… мы нашли это? Настоящий пенициллин?

Иван смотрел на чашку Петри, и у него перехватило дыхание. Да, они нашли. Вернее, он их привел к этому. Перед ними лежало доказательство – грубое, неочищенное, но настоящее. Первый советский пенициллин, рожденный в подвале среди банок с огурцами.

Эйфория от открытия была стремительной и ослепительной. Они пожимали друг другу руки, смеялись, Сашка даже попытался поднять Катю на руки, но получил сокрушительный отпор. Катя даже вышла из их обители. Но очень скоро восторг сменился холодной, рациональной оценкой реальности.

– Препарат не очищен, – первым нарушил праздничное настроение Миша, снова надевая маску ученого. – Это сырой-экстракт, бульон, насыщенный неизвестно чем. Помимо антибиотика, там есть метаболиты плесени, токсины, продукты распада питательной среды…

– Что ты хочешь сказать? – спросил Сашка, не понимая половины слов.

– Я хочу сказать, что ввести это человеку – все равно что выстрелить из обреза, не зная, куда полетит дробь. Можно убить микроб, а можно – пациента.

Слова Миши повисли в воздухе тяжелым свинцом. Они смотрели на свой «пенициллин» – мутную, коричневатую жидкость в пузырьке – и видели уже не спасение, а смертельный риск.

Именно в этот момент дверь в подвал скрипнула, и на пороге появилась запыхавшаяся Катя. Ее лицо было белым как мел.

– В бараке… новая пациентка. Таня, с текстильной фабрики. Состояние… безнадежное. Заведующий сказал, что ей остались часы.

Они молча поднялись наверх и прошли в инфекционный барак. Благо здания располагались совсем рядом. Таня лежала на койке в глубине палаты. Высокая, румяная девушка, которую Иван видел всего три дня назад полной сил, теперь была похожа на восковую куклу. Кожа серо-землистого оттенка, глаза запавшие, дыхание поверхностное и хриплое. На животе проступала грубая геморрагическая сыпь.

– Температура под 41, – тихо сообщила дежурная медсестра. – Почти не приходит в сознание. Перфорация в любой момент.

Они вернулись в подвал. Теперь уже не было ни эйфории, ни сомнений. Был лишь страшный, этический выбор.

– Мы не можем, – категорично заявил Миша. – Это будет не лечение, а опыты на людях. Варварство! Нас разорвут, если что-то пойдет не так!

– А если не попробуем, ее разорвет изнутри от перитонита! – горячо возразил Сашка. – Мы же видим – она умирает! У нас есть шанс ее спасти!

– Шанс один к ста! – парировал Миша. – Мы даже не знаем дозировки! Не проверили на токсичность!

– У нас нет времени на проверки! – вскричал Сашка. – У нее нет времени!

Спор становился все более жарким. Иван молчал, глядя на пузырек в своих руках. Он взвешивал все. Риск анафилактического шока. Риск занесения другой инфекции. Вероятность того, что их сырой-пенициллин просто не сработает. Но он также видел лицо умирающей Тани. Видел лицо Васи, которого они не спасли. Он знал, что в его времени это лекарство спасло миллионы жизней.

– Катя? – тихо спросил он. – Твое мнение?

Катя долго смотрела то на него, то на пузырек. Ее лицо было маской внутренней борьбы.

– Если мы ничего не сделаем, – наконец сказала она, и ее голос был негромким, но четким, – она умрет наверняка. Сегодня или завтра. Если мы попробуем… – она сделала паузу, – у нее появится тот самый один шанс из ста. Я… я готова разделить с тобой ответственность, Лев.

Эти слова стали решающими. Сашка молча подошел к Ивану и положил руку ему на плечо, выражая безмолвную поддержку. Миша, увидев, что остался в одиночестве, сник и беспомощно развел руками.

– Ладно. Но я предупредил.

Решение было принято.

Позже ночью, когда в бараке оставалась лишь дежурная медсестра (и та дремала в своем уголке), они пробрались внутрь. Иван шел с тяжелым сердцем, сжимая в кармане халата шприц, наполненный их «препаратом». Катя шла рядом, готовая в любой момент предупредить об опасности. Сашка и Миша остались у входа на стреме.

Иван подошел к койке Тани. Его рука дрожала. Он снова и снова прокручивал в голове все возможные осложнения. «Это или спасение, или смертельный приговор, который я ей выношу», – пронеслось в его голове.

Он посмотрел на ее лицо, искаженное страданием, и вспомнил слова Гиппократа, которые казались сейчас такой жестокой насмешкой: «Primum non nocere» – «Прежде всего – не навреди».

– Прости, – прошептал он, не зная, просит ли он прощения у Тани, у своей совести или у всех тех законов и правил, которые он сейчас нарушал.

Он достал шприц. Протер кожу на ее руке марлей со спиртом. Его собственное сердце билось так, что, казалось, заглушит все звуки вокруг.

Он встретился взглядом с Катей. Она кивнула, коротко и твердо.

Иван ввел иглу. Медленно, плавно нажал на поршень, вводя мутную жидкость в вену умирающей девушки. Казалось, время остановилось.