Текст книги "Врач из будущего (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Глава 30
Семена и плоды

Сентябрь 1936 года ворвался в Ленинград прохладой утра, запахом влажного асфальта и первыми позолоченными листьями на деревьях у Летнего сада. Для Льва Борисова, он же Иван Горьков, это время года стало символом не увядания, а подведения итогов и закладки нового. Его лаборатория, Специальная научно-производственная лаборатория №1, располагавшаяся в отремонтированном особняке на Моховой, гудела. Здесь не просто работали, здесь творили будущее.

Воздух в большом зале, отведенном под химико-биологический сектор, был густым и едким, с примесью запахов спирта, кислот и жженого сахара. Иван, стоя перед большим деревянным столом, заваленным чертежами, пробирками и отчетами, чувствовал знакомый, давно забытый в прошлой жизни азарт. Не азарт игрока, а азарт первооткрывателя, вкус к решению задач, от которых зависят человеческие жизни.

– Нет, смотрите, Александр Александрович, если мы возьмем не чистую лимонную кислоту, а сразу перейдем к осаждению цитрата натрия, мы сэкономим два технологических этапа! – голос Миши Баженова, звонкий и уверенный, прорезал общий гул.

Миша, его очки съехали на кончик носа, а халат был украшен разноцветными пятнами, тыкал пальцем в исписанный формулами лист. Рядом с ним, с идеальной выправкой и безупречно чистым халатом, стоял новый сотрудник – иммунолог Александр Александрович Багдасаров. Молодой человек с внимательными, чуть педантичными глазами и такой же педантичной логикой.

– Теоретически, Михаил Анатольевич, ваша схема возможна, – произнес Багдасаров, склонившись над схемой. Его голос был ровным и спокойным. – Однако, нам необходима абсолютная стерильность на каждом этапе. Любая, даже малейшая примесь и вся партия будет непригодна. Риск слишком велик.

– А мы поставим дополнительный бактериальный фильтр вот здесь, – Миша провел химическим карандашом жирную линию на бумаге. – Сразу после осаждения. И проверку на пирогенность будем проводить на кроликах, как и договаривались. Стандартный протокол.

Иван подошел к ним, с удовлетворением отмечая кипящую вокруг деятельность. Лаборатория работала сразу над тремя взаимосвязанными направлениями системы переливания крови: синтез антикоагулянта (цитрата натрия), создание стандартных сывороток для определения группы крови и разработка тары.

– Доложите о прогрессе, товарищи, – сказал он, останавливаясь рядом.

– По цитрату натрия – практически готово, Лев Борисович, – доложил Миша, сияя. – Синтез отработан. Выход стабильный, чистота на уровне 98%. Осталось масштабировать до промышленных объемов. А вот с сыворотками… – он кивнул в сторону Багдасарова.

– С сыворотками сложнее, – подхватил Александр Александрович. – Мы должны получить стандартизированные и стабильные образцы для всех четырех групп по системе AB0. Я предлагаю использовать метод аффинной хроматографии для очистки антител, но… – он развел руками, – к сожалению, требуемых сорбентов у нас пока нет. Оборудование не позволяет.

Иван кивнул. Он знал, что Багдасаров перфекционист, и это было ценным качеством. Но в условиях сжатых сроков и предвоенной гонки иногда приходилось идти на разумные компромиссы.

– Александр Александрович, давайте начнем с того, что есть, – мягко, но твердо сказал он. – Возьмите за основу метод осаждения спиртом. Сделаем сыворотки по упрощенной, но надежной схеме. Главное чтобы они безошибочно определяли группу. Жесткий контроль на каждом этапе, перекрестные тесты. А идеальную очистку мы доделаем, когда получим нужные реактивы. Согласны?

Багдасаров нахмурился, его внутренний перфекционист бунтовал, но здравый смысл и авторитет Борисова взяли верх.

– Хорошо, Лев Борисович. Но я предупреждаю, возможны ложноположительные реакции при некоторых условиях. Мы составим подробную инструкцию по учету этих погрешностей.

– Прекрасно, – Иван ободряюще улыбнулся. – Сашка! – окликнул он, поворачиваясь к другому концу зала.

Там, за столом, уставленным металлическими заготовками, сверлами и чертежами, возился Сашка Морозов. Рядом с ним, с каллиграфически четкими эскизами в руках, стоял инженер Петр Васильевич Крутов – невысокий, коренастый мужчина с умными, живыми глазами и мозолистыми руками.

– Лёва, иди сюда, глянь, что мы с Петром Васильевичем придумали! – Сашка сиял как ребенок, демонстрируя прототип алюминиевого флакона для крови.

Крутов скромно улыбнулся, смущенно потирая руки.

– Ничего особенного, Лев Борисович, чистая механика и логика, – сказал он, беря флакон. – Смотрите: корпус алюминиевый, легкий, не бьется. Горлышко под стандартную резиновую пробку, вот такой конфигурации. Здесь площадка для этикетки, где будем указывать группу крови, резус-фактор и дату забора. А главное добились полной герметичности. Простая обкатка края специальным роликом.

Иван взял флакон. Он был удивительно легким, гладким, идеально лежал в руке. Это был не просто сосуд, это была продуманная до мелочей часть системы.

– Отличная работа, Петр Васильевич. Поздравляю. А как продвигается с термо-контейнером?

– С холодильником посложнее, – Крутов почесал затылок. – С термоизоляцией. Но мы экспериментируем. Внутренний сосуд стеклянный, с двойными стенками, а между ними вакуум. Внешний корпус тот же алюминий, для прочности. В качестве хладагента смесь льда и соли. Получается довольно компактно. Предварительные испытания показывают, что держит температуру до шести часов, если предварительно хорошо охладить.

– Шести часов для этапа эвакуации с поля боя уже много, – с удовлетворением заключил Иван. – Надо испытать в полевых условиях.

– Я уже договорился, – энергично вступил Сашка. – Послезавтра поеду в военный госпиталь, все проверим на практике. С флаконами, с холодильником, со всей этой кухней.

Иван с удовлетворением окинул взглядом лабораторию. Кипела работа. Химики во главе с Мишей бились над цитратом, иммунологи с Багдасаровым калибровали сыворотки, инженеры с Крутовым и Сашкой доводили до ума тару. Это было именно то, о чем он мечтал, не просто разрозненные изобретения, а создание целостной, жизнеспособной системы, которая будет работать в самых суровых условиях.

– Так, коллеги, – поднял он голос, привлекая внимание. – Завтра у нас большая демонстрация у Владимира Александровича Неговского по реанимации. Уверен, вы не подведете и покажете наши лучшие качества.

В ответ раздались уверенные, бодрые голоса. Энтузиазм в лаборатории был заразительным. Иван, направляясь к своему кабинету, почувствовал легкую усталость, но это была приятная, творческая усталость. Его прервала Катя, вышедшая ему навстречу с папкой в руках.

– Лёва, тебя тут военные искали. От товарища Соколова курьер ждет.

В стороне, Ивана ожидал боец в военной форме. Иван расписался в документе за получение, и посыльный протянул ему толстую папку с грифом «Для служебного пользования».

Иван раскрыл ее. Внутри лежал подробный отчет о применении систем инфузионной терапии и антибиотиков в ходе крупных учений в Белорусском военном округе. Цифры говорили сами за себя: летальность от травматического шока и сепсиса снизилась на 60%. На последней странице была прикреплена лаконичная резолюция: «Опыт признать успешным. Внедрить во всех округах. Соколов».

Иван улыбнулся, чувствуя теплую волну удовлетворения. Это были не просто цифры, а спасенные жизни. Реальные люди, которые вернутся к своим семьям.

– Спасибо, Катюш, – он обнял ее за плечи. – Идем домой? Я сегодня выжат как лимон.

– Идем, – она улыбнулась ему в ответ, ее глаза сияли. – Не забыл? Сегодня у нас ужин в «Метрополе». С родителями и мамой.

– Как же, помню, – кивнул Иван. Предвкушение спокойного вечера в кругу семьи, в элегантной обстановке знаменитого ресторана, согревало его изнутри. Ему до боли ясно нравилась эта жизнь, насыщенная, полная смысла, труда и простого человеческого тепла.

Ресторан «Метрополь» встречал их тихой, изысканной музыкой рояля и мягким светом огромных хрустальных люстр. Иван, Катя, Борис Борисович, Анна Борисова и Марья Петровна, мать Кати, сидели за столиком у высокого окна, выходящего на Невский. Накрытый белоснежной скатертью стол ломился от угощений: рядом с традиционными блинчиками с красной икрой и заливной стерлядью красовались изысканные канапе и салаты, рецепты которых Иван когда-то знал в другом веке. Вино в тонких бокалах играло рубиновыми бликами.

– За нашу семью, – поднял бокал Борис Борисович. Его лицо, обычно подчеркнуто строгое и собранное, сейчас было смягчено почти неуловимой улыбкой. – За то, чтобы мы всегда были вместе, несмотря ни на какие ветры.

– За семью, – дружно и тепло откликнулись все.

– Ну, Лёва, как там твои академические баталии? – спросила Анна Борисовна, отламывая кусочек хлеба. – Говорили, у вас будет какой-то важный семинар.

– Да, мама, я уверен все пройдет превосходно. Владимир Неговский, наш новый сотрудник, будет демонстрировать методику оживления при остановке сердца. Выглядит очень многообещающе.

– Оживления? – переспросила Марья Петровна. – Разве такое возможно? Вернуть человека… с того света?

– Не с того света, мама, – мягко поправила Катя. – А с порога. Когда жизнь только угасла, но еще не ушла окончательно.

– С помощью методов товарища Неговского, да, это возможно, – уверенно подтвердил Иван. – Мы боремся за каждую жизнь. До последнего.

Борис Борисович одобрительно кивнул, отпивая вина.

– Это правильная позиция. Сильной стране нужны здоровые граждане. Кстати, сынок, до меня дошли кое-какие слухи… – он понизил голос, хотя вокруг и без того не было посторонних. – Твоими разработками начали интересоваться за рубежом. В частности, в Германии.

Иван почувствовал легкий укол настороженности.

– Официальные запросы?

– Пока нет. Через научные каналы, под видом академического обмена. Но почерк угадывается… Будь осторожен. Не все, что интересует зарубежных «коллег», идет на пользу нашей стране. Особенно сейчас.

– Я понимаю, отец. Мы работаем в рамках строгой секретности. Все ключевые патенты оформлены внутри страны.

– Знаю, – Борис Борисович отставил бокал. – Но предупредить должен. Международная обстановка… накаляется, как паровой котел. В Испании полыхает гражданская война. В Германии Гитлер открыто нарушает Версальский договор, наращивая вооружения. Мир катится к большой войне, Лёва. И мы должны быть готовы. Твои капельницы и пенициллин это тоже оружие. Оружие для спасения наших бойцов.

– Мы готовимся, – тихо, но очень четко сказал Иван. – Каждым нашим изобретением. Каждым спасенным в мирное время человеком.

– И кстати, сын, – еще более серьёзным голосом произнес Борис, – в твоей лаборатории до сих пор нет комитета комсомола и партийной организации, это вызовет вопросы. Дай указанию своему товарищу Сашке, пусть все организует, он, я слышал, способный парень. – закончил Борис, насаживаю вилку на жирный кусок стерляди.

– Да я согласен отец, все откладывал этот момент… Но ты прав, завтра же распоряжусь. – задумчиво сказал Иван.

Анна Борисовна, почувствовав напряжение, поспешила перевести тему, рассказывая о том, как в ее больнице наконец-то массово внедрили одноразовые шприцы.

– Вы просто не представляете, насколько легче стала работа! Никаких этих вечных кипячений игл и стекла, никакого риска занести инфекцию. Девочки-медсестры чуть ли не в голос благодарят.

– А пациенты? – спросила Катя, с удовольствием наблюдая, как ее мать и свекровь находят общий язык.

– Пациенты тоже. Уколы теперь почти безболезненные, раз эти шприцы с такими тонкими иглами. И главное исчез этот подсознательный страх перед «грязным уколом», который был у каждого.

– Я рад, мам, – улыбаясь сказал Иван, и внутри он чувствовал гордость.

Марья Петровна слушала, и вдруг ее глаза наполнились неподдельным чувством.

– Знаете, я помню, как в девятнадцатом году в Петрограде свирепствовал сыпной тиф. Люди умирали, как мухи. Целые семьи вымирали. Врачи были бессильны. А сейчас… вы делаете такие вещи, о которых мы тогда и мечтать не могли. Я… – она запнулась, – я горжусь, что моя дочь рядом с таким человеком. Горжусь вами, Лев.

Иван почувствовал, как по его щекам разливается тепло. Это признание от женщины, воспитанной в другой эпохе, стоило многого.

– Спасибо, Марья Петровна. Но все, что мы делаем, мы делаем вместе. Без Кати, без Сашки, без Миши, без таких специалистов, как Багдасаров или Крутов, ничего бы не вышло.

Они вышли из «Метрополя» поздно, когда ночной Ленинград погрузился в тишину, нарушаемую лишь редкими гудками автомобилей и далеким шумом трамвая. Фонари отбрасывали на мостовую длинные, таинственные тени.

– Хороший вечер получился, – сказала Катя, крепче взяв его под руку.

– Очень хороший, – согласился Иван. Он смотрел на освещенные окна домов, на темный силуэт Адмиралтейства в конце проспекта, и снова, как и тогда на балконе на Карповке, его охватило острое, почти физическое чувство принадлежности. Этот город, эта странная, жестокая и прекрасная эпоха стали его домом. Любимым домом.

На следующий день в подвальном помещении лаборатории, которое с легкой руки Неговского стали называть «реанимационным блоком», собрались все ведущие сотрудники СНПЛ-1. Владимир Александрович Неговский, несмотря на молодость, держался с уверенностью харизматичного лидера. Перед ним на столе лежали несколько странных на первый взгляд предметов: резиновый мешок с клапаном и прикрепленной к нему лицевой маской, а также торс манекена человека.

– Коллеги, – начал Неговский, его глуховатый, но четкий голос заставил всех замолчать. – Я представляю вам опытный образец комплекта для экстренной реанимации. Его основная задача – поддержать жизнь в течение тех критических минут, которые проходят между остановкой сердца и дыхания и необратимыми изменениями.

Он взял в руки резиновый мешок.

– Это аппарат для искусственной вентиляции легких. Мы пока назвали его «РВ-1» – ручной вентилятор, первая модель. Принцип действия прост: при сжатии мешка воздух через этот односторонний клапан поступает в легкие пациента. Маска обеспечивает герметичность. – Он продемонстрировал, плотно прижав маску к лицу манекена и сжав мешок. – Одновременно с этим должен проводиться непрямой массаж сердца. – Неговский положил основание ладоней на грудную клетку манекена и начал ритмично, с четким метрономом, надавливать. – Частота примерно сто нажатий в минуту. Соотношение: тридцать нажатий на два вдоха. Цикл повторяется до восстановления самостоятельного дыхания и сердцебиения или до прибытия в стационар.

В зале повисла напряженная тишина. Методика казалась до гениальности простой, но каждый из присутствующих, опытных врачей, понимал ее революционность. Они привыкли констатировать смерть, а не бороться с ней в ее преддверии.

– И вы утверждаете, что это… работает? – первая нарушила молчание Зинаида Виссарионовна Ермольева, скептически приподняв бровь. Ее авторитет в микробиологии был непререкаем, и ее мнение значило много.

– Работает, – уверенно и без тени сомнения ответил Неговский. – Мы провели сорок семь экспериментов на собаках. В тридцати пяти случаях удалось полностью восстановить сердечную деятельность и самостоятельное дыхание после остановки, вызванной управляемой электротравмой. Ключевой фактор время. Начинать нужно немедленно, в первые три-пять минут. Правда наш прототип пока не готов к массовому производству, нужно решить проблемы соединений.

– А как насчет повреждений ребер и грудины при таком интенсивном массаже? – поинтересовался Дмитрий Аркадьевич Жданов, с чисто научным любопытством разглядывая манекен.

– Возможны, – честно признал Неговский. – Переломы ребер, грудины… Но, как мне сказал Лев Борисович, сломанные ребра срастутся. Остановившееся сердце нет. Выбор, как говорится, невелик. Мы отрабатываем технику, чтобы минимизировать риски.

Иван наблюдал за реакцией коллег. Он видел в их глазах смесь недоверия, изумления и зарождающейся надежды. Эти люди, светила медицины, стояли на пороге новой эры, и он был тем, кто привел их к этому порогу.

– Владимир Александрович подготовил подробные методические указания, – вступил в разговор Иван, подходя к столу. – Мы их размножим и направим во все крупные клиники города. А также начнем цикл практических семинаров для врачей и фельдшеров.

– Это… это меняет все представления о пределах врачебного вмешательства, – тихо, но весомо произнес профессор Карташов, который пришел на семинар, несмотря на свою фантастическую занятость. – Если это действительно работает… то смерть перестает быть мгновенным и бесповоротным приговором. Мы получаем в свое распоряжение те самые «золотые минуты».

– Именно так, Петр Ильич, – кивнул Иван. – Мы отвоевываем у смерти время. Те самые минуты, которые отделяют надежду от отчаяния, жизнь от небытия.

После демонстрации, когда большинство сотрудников разошлось, Иван остался с Неговским в опустевшем подвале.

– Володя, ты сделал, честно говоря, невозможное. За такой короткий срок…

– Время не ждет, Лев Борисович, – Неговский снял очки и устало протер переносицу. – Вы же сами постоянно говорите: большая война не за горами. Нам нужны методы, которые будут работать не в стерильных операционных, а в окопах, в полевых госпиталях, под огнем. А это… это будет работать.

Иван смотрел на горящие фанатичным огнем глаза Неговского и видел в них отражение самого себя, того, кем он стал в этом мире. Не просто выживающего «попаданца», а созидателя, человека, который не бежит от истории, а пытается ее изменить.

Следующий день был выходным, и они с Катей посвятили его прогулке. Сентябрьское солнце, уже не палящее, а ласковое, золотило купола Исаакиевского собора и позолоченные шпили, отражаясь в темной воде каналов. Они шли по набережной Мойки, и Иван снова, как завороженный, смотрел на отражение дворцов в воде, на причудливые мостики, на гранитные парапеты.

– Красиво, – тихо сказала Катя. – Как будто город надел свой самый дорогой, золотой наряд перед долгой зимой.

– Да, – Иван вдруг с неожиданной силой вспомнил свой родной город из 2018 года – серый, замызганный, с вечными пробками, унылыми панельками и ощущением безысходности. А здесь… Здесь была гармония, пусть и с трещинами. Величественная архитектура, широкие реки, строгие линии проспектов. И люди, которые, несмотря на все трудности и страх, искренне верили в светлое будущее и строили его своими руками.

Они зашли в Летний сад, недавно восстановленный после разрушительного наводнения 1924 года. Он сиял свежестью, ухоженностью. Аллеи, украшенные беломраморными скульптурами, идеально подстриженные газоны, шуршащая под ногами листва.

– Знаешь, – задумчиво произнес Иван, глядя на статую нимфы, – мне кажется, я начинаю понимать, что такое та самая «русская душа», о которой столько говорят. Она не в тоске и обреченности, как многие думают. А в этой удивительной способности восстанавливаться, отстраивать заново, возрождаться из пепла после любых катастроф. Не сдаваться. Не прогибаться.

Катя посмотрела на него с легким удивлением.

– Ты так… проникновенно говоришь. Раньше за тобой такого не замечалось. Ты всегда был больше человеком дела.

– Раньше… – Иван тяжело вздохнул, глядя вдаль, где за деревьями виднелась гладь Невы. – Раньше я был другим. – Он не мог рассказать ей всю правду, но мог делиться чувствами, и это было облегчением. – Я был одинок. По-настоящему. А здесь… у меня есть ты. Есть друзья, за которых я знаю, что они готовы жизнь отдать. Есть дело, которое нужно, которое меняет мир к лучшему. И этот город… Он стал мне родным. Я чувствую его камни, его воду, его историю.

Они вышли к Неве. Широкий, мощный простор, свинцовая вода, несущая первые желтые листья, устремленные в высокое осеннее небо, шпили Петропавловки и Адмиралтейства: все это завораживало и наполняло душу странным, торжественным спокойствием.

– Я счастлив, Катюш. По-настоящему. Здесь и сейчас.

Она прижалась к его плечу, и он почувствовал, как она улыбается.

– И я.

* * *

В понедельник Иван отправился в больницу им. Боткина, но не с официальным визитом, а инкогнито, надев простой белый халат. Ему хотелось увидеть, как его разработки работают в реальных условиях, без показухи и подготовки.

Пройдя по длинным коридорам, он видел, как в палатах медсестры ловко и привычно пользовались одноразовыми шприцами. В хирургическом отделении он застал перевязку: молодой врач обрабатывал обширную гнойную рану, используя хлорамин Б, а затем накладывал повязку. Все делалось четко, быстро, стерильно.

– Доктор, разрешите поинтересоваться, – обратился Иван к врачу, пока тот мыл руки. – Как новые шприцы в работе?

– А вы кто? – врач настороженно посмотрел на него, не видя опознавательных знаков.

– Студент, практикант из ЛМИ, – соврал Иван.

– А, – врач успокоился и даже улыбнулся. – Шприцы это вещь! Удобно, стерильно, быстро. Раньше на обработку стеклянных шприцев и игл после каждого больного уходило минут тридцать. Сейчас же достал из стерильной упаковки, сделал укол, выбросил в спецконтейнер для переработки. И главное, что нет этого вечного страха, что где-то не достерилизовал. Спишь спокойно.

В соседней палате Иван увидел больного, которому капельным путем вводили физиологический раствор. Система, та самая, прототип которой он когда-то собирал в больничном подвале, работала безупречно, капля за каплей возвращая человеку жизнь.

– Этому повезло, – кивнул врач в сторону больного. – Поступил с разлитым перитонитом. Раньше бы не выжил. А сейчас капельницы, наш «Крустозин»… Живет, поправляется.

Иван почувствовал острую, щемящую гордость. Он видел не абстрактные отчеты, а реальные, спасенные жизни. Это было лучше любой благодарности, любой премии.

В больнице им. Мечникова его, конечно, узнали. Главврач, прослышав о его визите, почти насильно притащил его в отделение терапии.

– Лев Борисович, как раз кстати! У нас сложный случай, молодая женщина, сепсис после криминального аборта. Температура под сорок, сознание спутанное, давление падает. Боимся, не доживет до утра. Не поможете?

Иван вошел в палату. Воздух был густым и тяжелым. Больная, бледная, с восковым лицом, лежала без движений, лишь слабый стон вырывался из ее пересохших губ. Симптомы были классическими для септического шока.

– Срочно ставим капельницу, – резко, почти по-командирски, распорядился он. – Две линии. На одной – физиологический раствор, на другой – раствор глюкозы. И «Крустозин» внутривенно, ударная доза, немедленно.

– Но у нее почки… возможна анурия… – попытался возразить дежурный врач.

– Иначе через два часа будет аутопсия, – холодно парировал Иван. Его авторитет в этот момент был непререкаем. – Рискнем. Я беру ответственность на себя.

Через час, когда в вену пациентки уже поступали жидкости и антибиотик, ее состояние стабилизировалось. Температура начала медленно, но верно снижаться. Она пришла в сознание и слабо пила воду с ложечки.

– Спасибо, Лев Борисович, – сказала пожилая медсестра, провожая его из палаты. Глаза ее были влажными. – Вы ее спасли.

– Мы все ее спасли, – поправил он. – Врач, который поставил диагноз. Вы, которая ставила капельницу. Санитарка, которая сменила белье. Командой. Всегда только командой.

Выйдя из больницы на свежий осенний воздух, он глубоко вздохнул. Было прохладно, но ему было тепло на душе. Он видел плоды своего труда – не в кипах бумаг, а в живых, дышащих людях. И это давало ему силы идти дальше.

* * *

Большой конференц-зал СНПЛ-1 был забит до отказа. На итоговый научный семинар собрались не только все сотрудники лаборатории, но и приглашенные гости из других институтов, главные врачи городских больниц, представители Наркомздрава и ВМА. Жданов, Ермольева, Карташов, Неговский. Каждый должен был отчитаться о проделанной за квартал работе.

Первым слово взял Дмитрий Аркадьевич Жданов.

– Коллеги, благодаря тесному сотрудничеству с Львом Борисовичем и его отделом, мы совершили, без преувеличения, прорыв в морфологии, – начал он, его голос звенел от возбуждения. – Наша гипотеза о существовании лимфатической системы головного мозга получила первое блестящее подтверждение! Мы не только обнаружили лимфатические капилляры в мозговых оболочках экспериментальных животных, но и начали изучать их функцию. Это открывает фантастические возможности для лечения отеков мозга, нейроинфекций!

Зал взорвался аплодисментами. Иван, сидя в первом ряду рядом с Катей, улыбался. Он знал, что это открытие Жданов сделает и в его, Ивана, прошлой реальности, но приятно было осознавать, что он смог ускорить его на годы, просто наведя ученого на верный путь.

Следом выступала Зинаида Виссарионовна Ермольева. Она докладывала о промышленном производстве пенициллина.

– Благодаря поддержке Льва Борисовича и его команды, нам удалось в кратчайшие сроки наладить выпуск антибиотика «Крустозин» на московском заводе «Акрихин», – говорила она, ее энергия заряжала весь зал. – На текущий момент мы производим ежемесячно количество препарата, достаточное для лечения тысячи тяжелых больных! К концу года планируем удвоить производство. И я могу сообщить вам главное: по данным из подконтрольных нам больниц, летальность от сепсиса и пневмоний снизилась на семьдесят процентов! Семьдесят!

Аплодисменты были овацией. Иван ловил на себе взгляды коллег полные уважения, признательности, а где-то и здоровой зависти.

Петр Ильич Карташов, когда-то главный скептик, а теперь ярый сторонник методов Ивана, с энтузиазмом рассказывал о внедрении электрокардиографии для ранней диагностики.

– Мы научились видеть болезнь до того, как она нанесет сокрушительный удар! – восклицал он, показывая на диаграммы. – Благодаря алгоритму оценки рисков, разработанному в СНПЛ-1, мы за последние три месяца предотвратили сорок семь инфарктов миокарда! Мы не лечим, а предупреждаем заболевание! Это ли не будущее медицины?

Владимир Неговский демонстрировал кадры кинохроники, где его методика реанимации применялась на собаках. Зал замирал, когда на экране животное, еще минуту назад лежавшее бездыханно, начинало дышать и вставать на ноги.

Когда все выступления закончились, слово взял Иван. Он вышел на трибуну под гром аплодисментов.

– Коллеги! Товарищи! Друзья! – начал он, и в зале сразу воцарилась тишина. – Мы стоим на пороге новой медицины. Медицины, которая не догоняет болезнь, а опережает ее. Которая борется не со следствиями, а с причинами. Которая сражается за каждую жизнь до последней возможности. Все, что вы видели и слышали сегодня – это не заслуга одного человека или даже одной лаборатории. Это результат работы большой команды. Команды единомышленников, которые верят в наше общее дело, в нашу страну, в наше будущее. Спасибо вам за ваш труд, за вашу преданность, за вашу веру!

Зал аплодировал стоя. Иван видел в глазах Жданова уважение коллеги, в глазах Ермольевой признание стратегического партнера, в глазах Карташова благодарность ученика учителю. Он создал не просто успешную лабораторию, а настоящую научную школу, которая будет жить и развиваться без него. И в этом был высший смысл.

* * *

Актовый зал Ленинградского Медицинского Института в этот вечер был забит до отказа. Студенты-медики, комсомольцы, заполнили все проходы, сидели на подоконниках, стояли в дверях. Они пришли послушать того самого Борисова, легенду института, молодого лауреата Ленинской премии, чьи изобретения уже меняли медицину. Иван, стоя на сцене, чувствовал исходящую от аудитории мощную энергетику, энергию молодости, голода до знаний и веры в будущее.

– Товарищи студенты! – его голос, без микрофона, уверенно заполнил зал. – Вы не просто будущее советской медицины. Вы ее настоящее. Уже завтра вы придете в больницы, и от ваших знаний, от ваших рук будут зависеть человеческие жизни. И это будущее, я могу вам сказать со всей ответственностью, светлое!

Он рассказывал им о последних достижениях: о пенициллине, побеждающем заражение крови, о капельницах, спасающих от шока, о реанимации, дарящей второй шанс. Зал слушал, затаив дыхание. Он видел сотни пар глаз, горящих энтузиазмом.

– Но нам нужны не просто исполнители. Нам нужны мыслящие специалисты. Люди, которые не боятся задавать вопросы, сомневаться в догмах, искать новые пути и, да, ошибаться! Потому что не ошибается тот, кто ничего не делает. Поэтому я сегодня объявляю о создании при нашей лаборатории СНПЛ-1 постоянно действующего студенческого научного кружка! Лучшие из вас, самые любознательные и трудолюбивые, смогут прийти к нам, работать над реальными проектами бок о бок с ведущими учеными страны, учиться не по учебникам, а в самой гуще научного поиска!

В зале поднялся невообразимый шум. Глаза студентов горели как угли.

– А кто может записаться? – крикнул кто-то с галерки.

– Все! – громко и четко ответил Иван. – Все, у кого есть желание учиться и работать, у кого горят глаза и чешутся руки. Приходите к нам на Моховую. Поговорим. Посмотрим. Найдем дело по душе.

После выступления его окружили плотным кольцом. Задавали вопросы, просто хотели пожать руку. Он чувствовал себя не кабинетным ученым, отгородившимся от мира, а сеятелем, который бросает в благодатную почву семена, из которых взойдут новые Ждановы, Ермольевы и Неговские.

Вечером того же дня Иван и Борис Борисович вышли на просторный балкон своей квартиры на Карповке. Ночь была по-осеннему прохладной, и они стояли, закутавшись в плотные домашние халаты, глядя на огни города, отражавшиеся в темных водах канала.

– Ты сегодня хорошо выступил перед студентами, – сказал Борис Борисович, закуривая папиросу. Дымок медленно уплывал в темноту. – Видно, что зажег их. Это важно. Кадры решают все. Сталин не зря это говорит.

– Они сами горят, отец. Им бы только направление дать, возможность. Остальное они сделают сами.

– Да… – Борис Борисович затянулся и помолчал. – Слушай, сынок, насчет твоих разработок… Интерес к ним растет в геометрической прогрессии. И не только внутри страны. Я получаю сигналы… Запросы идут через разные, в том числе неофициальные, каналы. Из той же Германии, из Швеции, из США. Под видом научного обмена, интереса к передовому опыту… Но чувствуется, что интересуются не столько наукой, сколько военным применением. Особенно системой переливания крови и антибиотиками.

Иван нахмурился, прислонившись к холодной каменной балюстраде.

– Что предлагаешь?

– Будь предельно осторожен с публикациями в открытой печати. Часть работ, особенно по пенициллину и системе внутривенной инфузии в полевых условиях, нужно засекретить официально. И патентуй все, что можно. Но только внутри страны. Оформляй авторские свидетельства. Зарубежные патенты сейчас это как минимум непатриотично, а как максимум прямая утечка стратегических технологий потенциальному противнику.