Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц)
Георгиевской М. А., 5 октября 1865*
53. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 5 октября 1865 г. Петербург
Петербург. Вторник. 5 октября
Опять пишу к вам, милая Marie, но не пугайтесь моего частописания…Сегодняшнее письмо почти что деловое, и вот в чем дело. При частых моих свиданиях в последнее время с Милютиным (Варшавским) я имел случай заметить, что им хотелось бы усилить редакционный состав «Инвалида» и что они охотно бы возобновили порванную связь с Алек<сандром> Иванычем…* Я, разумеется, ничего не высказал им определительного, но и не лишил их всякой надежды на успех. Теперь жду от вас дальнейших инструкций по сему делу… Но вам, может быть, не захочется расстаться с Москвой – с Москвой, где дышит Соц и ре́звится Назаров*, – видите, какой вышел великолепный шестистопный ямб…
Еще несколько слов, якобы дельных. – Вчерашняя статья «М<осковских> ведомостей» с их отповедью газете «Весть» порадовала всех здравомыслящих и сочувствующих «М<осковским> ведомост<ям>». Нельзя было резче, разумнее и вместе с тем благороднее отделить и выгородить себя от всякой солидарности с самоуверенной бессмыслицей этих коноводов запоздалой русской шляхты…*
Но довольно. – Теперь пойдемте в вашу комнату и давайте пить чай при содействии Раиды* и постоянных набегах Левы и Володи, если не под тенью, то, по крайней мере, в виду все лучше и лучше зеленеющих тропических растений ваших… Поклонитесь им от меня, особливо тем из них, которые мы ездили покупать с вами. – Помните, какой это был чудный, тихий, солнечный день – и как мало похож на то, что в эту минуту происходит у меня перед окном: какая-то мокрая, снежная пыль на каком-то невозможном небе.
Что-то теперь здоровье ваше и все прочие ваши здоровья? Не оставьте почтить меня добросовестным ответом на этот незатейливый, но крайне интересный вопрос… А вслед за этим буду просить у вас и других менее нужных, но все-таки любопытных известий, как, напр<имер>, об утренних музыкальных беседах Алек<сандра> Ив<аныча> с милою Новиковой, о съездах у не менее милой Софьи Петровны…* и даже о порядках и всевозможных распоряжениях домостроительной Над<ежды> Ив<ановны> Соц, буде вы с нею видаетесь, в чем я, впрочем, несколько сомневаюсь… Но обеим Мещерским*, матери и дочери, не забудьте от меня усердно поклониться.
Не забудьте также напомнить обо мне и самой себе – и о моем постоянном и неослабном желании с вами поскорее свидеться. К многим другим причинам этой поездки в Москву присоединится вскоре новый весьма уважительный мотив. – Угадайте.
Весь ваш
Ф. Тютчев
Каткову М. Н., 13 октября 1865*
54. М. Н. КАТКОВУ 13 октября 1865 г. Петербург
С.-Петербург. 13 октября 1865
Пишу к вам, почтеннейший Михаил Никифорович, хотя от моего имени, но в смысле и в интересе общего дела. Помогите нам – вот что такое это мы: это – Совет Главного управления по делам печати… Вступил я в него, признаюсь, с некоторыми предубеждениями против его состава. Но при самом же начале имел случай удостовериться, что достаточно было нескольких разумных искренних слов, чтобы расположить его в пользу разумного, добросовестного образа действия*.
Вы знаете, я вовсе не сторонник нашего нового устава о печати. Все эти заимствования иностр<анных> учреждений, все эти законодательные французские водевили, переложенные на русские нравы, мне в душе противны – все это часто выходит неловко и даже уродливо*. Но в деле законодательства – дух может одолеть и преобразить букву. Так и в предстоящем случае… Заняв у современной, наполеоновской Франции главные основы нашего устава о печати, нам предстоят для его применения две дороги – два совершенно противуположные образа действий – или применять его в смысле французской же практики, в смысле полицейско-враждебном к свободе мысли и слова, или в том направлении, какое было высказано при составлении устава большинством Комиссии, – т. е. смотреть на нынешний устав как на нечто переходное – временное – имеющее своею настоящею целью вести русскую печать от ее прежней бесправности – к полноправию закона, со всеми его необходимыми гарантиями – и с этой-то точки зрения и отправления относиться к той огромной доле произвола, которая нами усвоена правом предостережений*. – Вот в каком смысле выскажется, от имени Совета, статья, которая на днях будет напечатана в «Северной почте»*. – Заявление же это вызвано некоторыми очень бойкими, но очень злостными выходками со стороны «Голоса» – также и «Современника»* и, вероятно, других ejusdem farinae[16]16
того же замеса (лат.).
[Закрыть]…«Голос», напр<имер>, в двух статьях вами, может быть, замеченных, предрешив, что мы – вместе с буквою франц<узского> законодательства – проникнемся и духом француз<ской> полиции, страшно бичует нас, по ее спине, и с благородным негодованием только что прогнанного лакея восстает противу всевозможных нечестий и неистовств нашего будущего произвола*.
Признаюсь вам – меня эта выходка высоконравственных и бескорыстно-убежденных писателей «Голоса» в душе порадовала. – Она заставила нас решительнее отречься от всякой солидарности с образом действий франц<узской> власти – и заявить это отречение во всеуслышанье всей здравомыслящей благонамеренной России*. – Вы, ее законный и полномочный представитель, поддержите нас в этом – утвердите, укорените нас в этом благонамеренном направлении вашим участием и содействием. Вы одни это можете. – Принимая с доверенностью наше заявление, вы нас обяжете во всевозможных смыслах этого слова, но вместе с этим, почтеннейший Михаил Никифорович, вступитесь, еще раз, за оскорбленную обществ<енную> нравственность – не допуская людей, каковы люди «Голоса», этих прирожденных сеидов* всякой наполеоновской полиции – лишь бы она платила им*, – разыгрывать – теперь на досуге – роль безукоризненных, строго нравственных друзей свободы – не потерпите.
Вам душевно пред<анный>
Ф. Тютчев
Щербине Н. Ф., 17 октября 1865*
55. Н. Ф. ЩЕРБИНЕ 17 октября 1865 г. Петербург
Воскресенье. 17 окт<ября>
Только вчера узнал я про ваш адрес, почтеннейший Николай Федор<ович>, и вот почему так долго медлил заявлением вам моей признательности… Книга ваша составлена чрезвычайно удачно и вполне заслуживает чести сделаться настольною книгою русского простолюдина. Теперь надобно бы похлопотать о средствах решить эту задачу в самых, по возможности, обширных размерах. – Вот о чем мы поговорим при нашем первом свидании.
Вам душевно пред<анный>
Ф. Тютчев
Георгиевскому А. И., 25 октября 1865*
56. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 25 октября 1865 г. Петербург
С.-Петербург. Понедельник. 25 октября 1865
Друг мой Александр Ив<аныч>, что с вами делается? Ни слуху ни духу… Из последнего письма милой жены вашей вижу, что ни ваше здоровье, ни ее вовсе не в блистательном положении, и потому потребность знать о вас обоих чувствуется еще сильнее.
Я недавно писал к Каткову по делам печати, прося его поддержать ту программу, которую мы сбирались заявить в «Север<ной> почте»*. Но, кажется, Валуеву это заявление показалось слишком обязательным, и потому оно было отложено… Впрочем, образ действий Совета продолжает довольно верно согласоваться с положениями этой неизданной программы и, надеюсь, всё более и более обозначится в ее смысле. Как можно менее прямого легального вмешательства в дело прессы – в той надежде, что при таком омеопатическ<ом> сильнее будет проявляться в ней целительная сила, ей присущая, эта vis medicatrix, доселе слишком мало сознанная и врачами, и правительствами, – и вот почему положено вместо формальных предостережений довольствоваться – на первых порах – дружескими советами, вроде советов и назиданий гамлетовского Полония…*
Теперь в Москве молодой Катакази*, с которым, вероятно, вы уже и встретились. Он очень желал с вами познакомиться. – На днях приезжает к вам в Москву наш венский священник Раевский, с которым я имел случай видеться и беседовать у кн. Горчакова. Мы, разумеется, преимущественно говорили о движении, совершающемся в Австрии и которое для нас имеет такое огромное значение – доселе так мало нами понятое и оцененное*. Если где – так, конечно, на этом животрепещущем пункте должна была бы сосредоточиться вся наша иностранно-политическая деятельность. То, что происходит теперь в Австрии, есть наполовину наш вопрос – так вся будущность наша связана с правильным решением этого вопроса. Это решение состоит в том, чтобы славянский элемент не был совершенно подавлен стачкою немцев и мадьяр и под гнетом этой преобладающ<ей> силы – и при разъедающих его несогласиях – не отрекся бы фактически от всяких притязаний на свою самостоятельность. Теперь, более нежели когда-нибудь, нужна ему поддержка со стороны России – тем нужнее, чем менее он сам сознает эту необходимость, – но обстоятельства скоро ему ее выяснят. Русскому влиянию следует стать во главе Австрийского федерализма – посредством прессы, и нашей, и тамошней, т. е. каких-нибудь двух журналов, одного русского – во Львове* и другого немец<кого> – в Вене…Но пока довольно.
Когда же мы с вами увидимся, и где? В Петербурге ли, в Москве ли? Для меня, как вам уже известно, поездка в Москву сделалась более нежели когда обязательною. – Только теперь она состоится несколько позднее…* Вы, однако же, не оставьте о себе извещением. Ту же просьбу передайте и жене вашей.
Простите. – От души вас всех обнимаю.
Ф. Тютчев
Георгиевской М. А., 5 ноября 1865*
57. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 5 ноября 1865 г. Петербург
Петербург. 5-ое ноября 1865
Успокойтесь, моя милая Marie. Ни одно из ваших писем не пропадало – и все они дошли до меня во всевозможной целости и исправности, а если я так долго не писал к вам, тут была другая причина. Тут было большое недоразумение и немножко злости – да, злости на вас…
Не получая так долго никакого отзыва от вашего мужа на мое письмо к нему, я вообразил, что, по крайней мере, вы ко мне напишете… непременно напишете…
Это выжидание перешло в упрямство… Вообще говоря, согласие между супругами – вещь хорошая, вещь законная… Но тут оно принимало вид стачки, вид заговора. Мне показалось, что вы с общего согласия – и тот, и другая – отрекаетесь от меня. Это была хандра, может быть, но за все это последнее время я имел полное право хандрить… Не будучи болен, я все это время пользовался таким скверным, некомфортабельным здоровьем, что я сам себе опротивел – и потому мог вообразить, что опротивел и другим… Вы видите, моя милая Marie, что пора мне в Москву – для излечения.
Не знаю, с чего взяла моя премудрая сестра, что это не состоится прежде конца зимы. Свадьба имеет быть в первой половине генваря*, а я располагаю явиться к вам гораздо прежде… Очень, очень этого жду и желаю. Хочется опять очутиться в вашем тропическом углу, между детьми и растениями вашими.
Поздравляю от души Александра Иваныча, победителя Галлов*. Но вижу, что ему не легко будет решиться перейти за Рубикон, а его Рубикон – это «Московские вед<омости>». С Деляновым я непременно переговорю и надеюсь устроить дело удовлетворительно. Желал бы не ограничить этим моего служения… Впрочем, я очень понимаю, что в данных обстоятельствах вам надо будет дождаться решения Московского университета – но ни на минуту не изменяя разумному убеждению, что для вас казенная служба необходима…
На днях – возвратившийся в полном восхищении из Москвы – Катакази много рассказывал мне обо всех вас. Он также нашел, что пессимизм почтенного Мих<аила> Никиф<оровича> несколько преувеличен. Он сам себе лучшим опровержением… Только в живой и живучей среде могла создаться та нравственная сила, которою он располагает…
Сегодня Kitty отправляется в Москву, проживши все время своего здешнего пребывания исключительно в Царском. Я с нею мало виделся… Проводя ее, я пойду пить чай к Анне Д<митриевне>*. – Когда-то у вас? Бедная жизнь моя разорвана на куски – но лучший, уцелевший лоскут хотел бы вам отдать на память… Господь с вами.
Георгиевской М. А., 27 ноября 1865*
58. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 27 ноября 1865 г. Петербург
Петербург. Суббота. 27 ноября
От души благодарю вас, милая Marie, за ваше милое, грустное, тревожное письмо, которое я исправно получил в самый день 23-го ноября*, – этот пустой, выморочный день, совершенно утративший sa raison d’être,[17]17
свой смысл (фр.).
[Закрыть] и все-таки благодарю вас, что вы вспомнили о нем… Вижу и по содержанию и по тону вашего письма, что вам нелегко живется, и это еще усилило во мне потребность видеться с вами, что, надеюсь, теперь и не замедлит осуществиться. Человек так глупо создан, что вопреки своему сто раз познанному, испробованному бессилию и собственной беспомощности он все-таки воображает, что своим присутствием ему удастся оградить и как бы застраховать от беды тех, кого он любит. – То, что вы говорите мне в письме вашем о здоровье Александра Ив<аныча>, меня сильно беспокоит – особливо при мысли о всех тех условиях, необходимых для улучшения его здоровья и которые для него недоступны. Ему бы нужен был отдых – вполне обеспеченный отдых и другой климат, а где их взять? Страшно подумать об этом роковом всемогущем влиянии среды на человека, и как редко бывает ему возможно даже при очевидной необходимости изменить ее.
А что такое случилось с Володей, что вас так сильно напугало? и как вы могли не досказать мне этого. – Разве их здоровье – не ваше?.. Обнимите их от меня и позаботьтесь о том, чтобы они меня не совершенно забыли до моего возвращения в Москву… Я на днях проводил туда Аксакова, который пробыл здесь с неделю. Я вам писал, кажется, что свадьба его с Анной должна состояться в первой половине будущего января, но я положительно приеду раньше… Поводов к этому ускорению отъезда у меня очень много, но и одного слишком довольно…
Скажите, что сделалось с нашею добрейшею А. М. Ларме и отчего она меня так упорно игнорирует? – Не случилось ли что с нею или с ее дочерью? И в той, и в другой я, как и всегда, принимаю самое живое участие и всегда готов, где возможно, доказать им это на деле.
Ну а Галлы вашего мужа – когда же они, триумфальным маршем, вступят в Петерб<ург>? и что наконец они завоюют для вас? Есть ли теперь полная уверенность, что вы получите кафедру в Москве? Вот что меня в высшей степени интересует. – Не ленитесь, ради Бога, писать обстоятельно обо всем этом – я не считаюсь с вами письмами, но считаю ваши…
Господь с вами.
Ф. Тчв
Георгиевскому А. И., 3 декабря 1865*
59. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 3 декабря 1865 г. Петербург
С.-Петербург. 3-го декабря
Друг мой Александр Иваныч, извините меня, что я так поздно передаю вам мою благодарность за ваш прекрасный подарок. Экземпляр, назначенный И. Д. Делянову, я ему доставил*, и вы можете быть уверены, что он употребит все от него зависящее, чтобы выполнить ваше желание. За чтение самой книги я еще не успел приняться. Но уже содержание ее меня сильно заинтересовало, и наружное дородство книги меня радует…
Жду с нетерпением известия о ходе и исходе вашего ученого турнира – и жалею очень, что не могу на оном присутствовать с безмолвным участием. Заранее убежден, что вы выйдете из него победителем. Но вследствие этой победы есть ли положительные шансы на получение кафедры?*
О внешней политике я на сей раз не имею ничего вам сообщить, ничего такого, по кр<айней> мере, чего бы не было в газетах. События зреют, но еще не цветут. И мы в данную минуту находимся уже в тени приближающихся Судеб…
Что нам именно принесут они – на первых порах – это определить трудно… В окончательном же успешном исходе я – по всем историческим аналогиям – нисколько не сомневаюсь. Возрождение Восточ<ной> Европы остановить или устранить невозможно, и возрождение это – вне России или против нее – также совершиться не может…
Здесь, как вам известно, очень заняты приисканием решительных и действительных мер по вопросу Западного края – и направление правительства по этому вопросу высказывается все положительнее… Между тем как смежный и соприкосновенный с ним вопрос остзейский – все еще влечется – и вот почему некие от нас очень досадуют на назойливость ваших статей и некоторых других по этому вопросу*. Только досада эта не знает, как ей проявиться, – и хочется и колется.
Вообще правительст<венный> взгляд на бесцензурную печать далеко еще не установился. Можно сказать, что это косой взгляд. Все это полнее и подробнее передам вам при свидании, т. е. в конце этого месяца. Пока, друг мой Александр Иваныч, дайте вам от души пожать руку и прошу вас обнять за меня детей. Милой Marie усердно кланяюсь.
Господь с вами.
Аксакову И. С., 8 декабря 1865*
60. И. С. АКСАКОВУ 8 декабря 1865 г. Петербург
С.-Петер<бург>. 8 декабря 1865
Много благодарны, почтеннейший Иван Сергеевич, за вашу послед<нюю> передовую статью. Это настоящее argumentum ad hominem,[18]18
доказательство, рассчитанное на чувства убеждаемого (лат.).
[Закрыть] или, по-русски, она угодила нам не в бровь, а прямо в глаз. – Надеюсь, что в следующем № вы оговоритесь и положительно объявите, что при невыполненном условии вы отказываетесь от всякой полемики*.
Но все это, увы, – пока ни к чему не поведет. Недоразумение, непонимание вопроса – не в одних правительств<енных> лицах, но в самой общественной среде. Я третьего дня обедал у князя Горчакова. Нас было человек девять – людей, считающихся весьма образованными и либеральными. И что же? Из них изо всех один только понимал как следует значение так верно вами поставленного вопроса, а именно, что всякое вмешательство власти в дело мысли не разрешает, а затягивает узел, что будто бы пораженное ею ложное учение – тотчас же, под ее ударами – изменяет, т<ак> с<казать>, свою сущность и вместо своего специфического содержания приобретает вес, силу и достоинство угнетенной мысли. – Но еще раз – этого им не скоро понять, так как даже и их учители в Западной Европе* не могли еще этого совершенно в толк взять…
Нас опять и по этому вопросу привела к абсурду наша нелепая бестолковая подражательность. – Я тогда еще им старался выяснить, что пересадка на нашу почву франц<узской> системы предостережений составит колоссальную нелепость*. – Во Франц<ии> это мера чисто полицейск<ая>, выработанная обстоятельствами для прикрытия личности теперь господствующей партии от слишком рьяного напора соперничествующих партий. Тут есть смысл и толк, как во всяком деле необходимости, – и вот почему франц<узское> avertissement[19]19
предостережение (фр.).
[Закрыть] заключило себя в определенной, довольно тесной сфере, оставляя вне оной все, что собственно может назваться доктриной, ученьем… Между тем как у нас, с первых же пор, эта система предостережений присвоила себе безграничную юрисдикцию по всем вопросам – и решает, как ей угодно, все познаваемое и изглаголанное… И все эти нравственные чудовищности и вопиющие нелепости проявляются у нас с таким милым, детским простодушием. – И вот почему, дорогой Ив<ан> Серг<еевич>, ваш «День», во что бы то ни стало, не должен ни на минуту сходить с нашего горизонта. Значение ваше не в рати, а в знамени. – Знамя это создаст себе рать, лишь бы оно не сходило с поля битвы. – Не бросайте и не передавайте его*. – Это мое задушевное убеждение.
Ф. Тютчев
Георгиевскому А. И., 22 декабря 1865*
61. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 22 декабря 1865 г. Петербург
Петербург. 22 декабря 1865
Друг мой Александр Иваныч, это письмо доставит вам г-н Моллер, известный автор книги о Польше* и наш усердный и талантливый публицист в газете «Nord». Он очень желает с вами познакомиться… С Катковым он уж был прежде знаком и будет иметь свидание с ним по делу, коего ради он едет в Москву и о чем он не преминет сообщить и вам.
Вот уже очень довольно, что я ничего о вас не знаю, и эта неизвестность, как и всегда, наводит на меня сомненье. Что ваше здоровье? что здоровье Marie? что дети? Наконец, скоро мне будет возможно приехать*, удостовериться собственными глазами в настоящем положении дел. Дочь моя уезжает отсюда 8 генваря, но я, вероятно, предупрежу ее и явлюсь к вам раньше. Очень, очень желаю с вами видеться… Однако же это близкое свидание да не помешает вам подать о себе весть. Скажите это и Marie.
Вот вам для вашего личного ориентирования несколько намеков, которые я пополню при свидании. После смерти Пальмерстона между нами и Англией произошло решительное сближение, которое тотчас же и отозвалось по греческому вопросу. Инициатива в этом деле принадлежит нам, со стороны же Англии встретила она полное сочувствие и содействие. Так что Франция уже приступила к решенному делу. Вообще говоря, кончина Пальмерст<она> благотворно подействовала на наши отношения к Англии, что не замедлит обличиться и въяве.
Что же касается до внутр<еннего> вопроса – о печати и наших отношений к ней, то я не могу довольно благодарить «Московск<ие> вед<омости>» за ее две последние статьи, вызванные последним нашим заявлением в «Север<ной> почте», которое очень похоже на отеческие наставления Полония в «Гамлете»*. – Я на днях имел случай обо всем этом говорить с Валуевым и убедился в радикальной безотрадности положения*, хотя В<алуев> и уверяет меня, что к Новому году – не позже – он готовит нам какой-то весьма приятный сюрприз по делу печати и что это выяснит все положение, но мне что-то плохо верится*.
Еще раз обнимаю вас и всех ваших и надеюсь скоро повторить это в действит<ельности>. – Господь с вами.
