Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)
Самарину Ю.Ф., 13 июля 1868*
175. Ю. Ф. САМАРИНУ 13 июля 1868 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 13 juillet 1868
Enfin, cher Юрий Федорович, je puis vous donner des nouvelles de votre caisse de livres qui, comme un bâtiment longtemps perdu en mer, s’est heureusement retrouvé au port. La dite caisse se trouve en ce moment déposée au Comité, en attendant vos ordres quant à sa remise définitive*. Ce que j’attends, moi, et avec bien plus d’impatience encore, ce sont vos publications de Prague, nommément celle dont vous avez si heureusement empêché l’avortement par une fuite aussi prudente que prompte…*
A en juger par les journaux de ce qui se passe là où vous êtes, vous assistez à ce moment à une curieuse expérience – à l’effort d’un moribond qui cherche sournoisement à étouffer un adversaire dont il n’a jamais pu venir à bout, même lorsqu’il était plein de vie et de vigueur*, mais ce spectacle, tout instructif qu’il est, vu de près, doit être profondément triste et écœurant… Il serait fort à désirer, toutefois, dans l’intérêt de la bonne cause, que les choses, pour le moment au moins, ne soient pas poussées jusqu’à l’extrême, c’est-à-d
Mais on devrait avoir honte de toute cette logomachie tant de fois ressassée et de tout ce bavardage politique à perte de vue devant ce sombre et sinistre silence que gardent encore les événements…
Ici, pour le moment, l’événement du jour c’est la désertion générale, pas précisément un exode, mais une sortie de classe. Dans huit jours Pétersbourg sera complètement désert. Moi, pour ma part, je compte après demain m’en aller à Moscou, et de là à la campagne… L’autre jour je me trouvais à Oranienbaum où il a été beaucoup et bien affectueusement question de vous… La G
Et sur ce laissez-moi – en attendant vos ordres – vous serrer la main et me dire, cher Юрий Федорыч, votre bien dévoué Ф. Тчв.
Перевод
Петербург. 13 июля 1868
Наконец-то, любезный Юрий Федорович, могу доложить вам о вашем ларе с книгами, который, подобно кораблю, долго пропадавшему в море, благополучно вошел в гавань. Теперь вышеназванный ларь стоит в Комитете, ожидая ваших распоряжений относительно вручения его по принадлежности*. Я же ожидаю, и еще с большим нетерпением, ваших пражских изданий, а именно того, срыву которого вы так успешно помешали своим столь же мудрым, сколь быстрым отъездом…*
Если судить по газетам о происходящих у вас там событиях, вы сейчас присутствуете при любопытном действе – при потугах умирающего, силящегося под шумок удушить противника, которого он не мог одолеть даже тогда, когда был полон сил и жизни*, но, как ни назидательно это зрелище, наблюдать его вблизи наверно чрезвычайно грустно и омерзительно… Для пользы дела было бы все ж таки очень желательно, по крайней мере, в настоящий момент, не доводить ситуацию до крайности, то есть до прямого столкновения, которое погубило бы правое дело, поскольку Россия, увы, еще не созрела для того, чтобы поддержать его силой, а всякая иная помощь, особливо со стороны Пруссии, оказалась бы для него решительно роковой. Однако можно, по моему убеждению, утверждать, вразрез с заявлением Бейста, что, когда придет день великой битвы, Россия не предаст Прагу. Те, что нами правят, пока ничего об этом, разумеется, не знают, но не преминут узнать, едва пробьет час… Веру в это, вполне оправданную и законную, следовало бы всеми возможными средствами насаждать в Богемии. Ибо самый очевидный интерес заставил бы Россию выдумать совершенно независимую и самоуправляющуюся славянскую Богемию, если бы таковая уже в принципе не существовала, и это утверждение куда более верно, чем давнишнее утверждение Палацкого…* Независимая Богемия, опирающаяся на Россию, – вот очень простая и очень действенная комбинация, приберегаемая историей для того, чтобы в нужную минуту не допустить объединения Германии, которое, вопреки видимости, сейчас, по-моему, менее осуществимо, чем когда-либо, и, в конце концов, выльется лишь в изрядное разбухание Пруссии.
Однако, надо бы постыдиться всех этих тысячу раз говоренных пустопорожних словес, всей этой бесконечной политической болтовни перед лицом мрачного и зловещего безмолвия, до сих пор хранимого событиями…
У нас нынче событием дня является всеобщий разъезд, не то чтобы настоящий исход, но массовое бегство. Через неделю Петербург совсем опустеет. Я сам рассчитываю послезавтра отправиться в Москву, а оттуда в деревню… Давеча я был в Ораниенбауме, где много и с симпатией говорили о вас… Великая княгиня Елена Павловна готовилась выехать в Карлсбад в будущую среду, то есть 17-го сего месяца.
Засим позвольте мне – в ожидании ваших распоряжений – пожать вам руку и подписаться, любезный Юрий Федорыч, —
ваш покорный слуга
Ф. Тчв.
Погодину М. П., 30 августа 1868*
176. М. П. ПОГОДИНУ 30 августа 1868 г. Москва
Простите авторской щепетильности. – Мне хотелось, чтобы, по крайней мере, те стихи, которые надписаны на ваше имя, были по возможности исправны, и потому посылаю вам их вторым изданием…*
Простите, завтра еду…* Чем будет мир при первом нашем свидании?.. Продолжится ли все та же агония отживающего порядка вещей или разрешится она тем роковым взрывом, который, после страшных потрясений, должен расчистить место для нового европейского строя?..*
Что в Западной Европе боятся этого поворота, как светопреставления, это понятно… Для нее он то́ и будет. Но чтобы мы, Россия, смотрели на это дело с теми же малодушными опасениями, это просто глупо и свидетельствует о нашей крайней умственной несостоятельности…
Лозунг завтрешнего дня – это возрождение Восточной Европы, и пора бы нашей печати усвоить себе это слово: Восточная Европа как определенный политический термин… Покажите и в этом пример. Этот почин принадлежит вам по праву.
Михаилу Петровичу Погодину
Стихов моих вот список безобразный —
Не заглянув в него, дарю им вас —
Не совладал с моею ленью праздной,
Чтобы она, хоть вскользь, им занялась…
В наш век стихи живут два-три мгновенья —
Родились утром, к вечеру умрут —
О чем же хлопотать? Рука забвенья
Как раз свершит свой корректурный труд…
Ф. Тютчев
Тютчевой Эрн. Ф., 5 сентября 1868*
177. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 5 сентября 1868 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 5 sept
Ma chatte chérie. Je me flatte que mon télégramme vous est parvenu à temps pour corriger l’impression qu’aurait pu vous laisser la lettre que je t’ai écrite de Moscou la veille de mon départ… Je vais décidément mieux, et me trouve dans l’heureuse possibilité de descendre l’escalier par ma propre industrie au lieu de me faire porter, comme je l’avais fait jusqu’à présent… Aujourd’hui j’inaugurerai la botte du droit commun… Encore quelques jours, et je redeviendrai ingambe, comme à l’ordinaire…
A mon retour*, c’est Иов lui-même qui a pris l’initiative des explications et m’a avoué qu’en effet l’état de complète ivresse, où il se trouvait, qui a occasionné la ridicule alerte qui a amené l’intervention de la police, mais il m’a confié en même temps que ce sont ses chagrins domestiques qui l’avaient poussé à cet accès d’intempérance, – j’ai accepté toutes ces explications, et comme j’ai retrouvé en lui le même individu correct et convenable que par le passé, il m’a été facile de passer l’éponge sur un fait anormal, dont je n’ai pas été témoin, etc. etc. C’est donc un incident considéré comme non avenu, à condition qu’il ne se renouvelle pas…*
J’ai eu dernièrement la visite de ce malheureux Othon* qui fait peine à voir… C’est un homme écrasé, et il a suffi pour cela qu’une fois dans sa vie il se trouvât placé, face à face, avec la réalité… En un mot, il s’est vu tel qu’il est. C’est tout dire. Sa femme, en le quittant, lui a brutalement déclaré qu’elle ne l’a jamais aimé, ni ne pourrait jamais l’aimer, et depuis leur séparation elle ne lui donne plus signe de vie… J’avais à lui remettre une petite collecte de 75 r
Hier je suis allé présider mon Comité. J’avais déjà précédemment vu Похвиснев le jour même de mon retour, et j’ai pu annoncer à ces messieurs que la question de l’avancement, au moins quant au principal intéressé, avait été résolue dans le sens de leurs vœux. J’ai trouvé là l’ami Polonsky qui m’a conté l’incident qui vient d’avoir lieu chez lui: une bonne qui est au service du ménage, l’autre jour, en traversant la rue, a été mordue au pied par un petit chien enragé. Cela m’a rappelé les appréhensions de ma pauvre mère, qui nous paraissaient si excentriques, et qui, après tout, n’étaient que raisonnables…
La saison ici s’est un peu modifiée, il a plu ces jours-ci, mais le fond de l’air est toujours encore chaud, et aujourd’hui le soleil semble vouloir prendre le dessus. Aussi je compte en profiter, pour aller dans la journée à Krestovsky, faire une visite à la petite Lise*, dont c’est la fête aujourd’hui. Hier elle m’a décoché un petit billet tout aimable, pour m’annoncer sa prochaine apparition chez moi, tout en m’exhortant à me faire transporter chez elle, et me cite l’exemple de Chateaubriand qui, pendant des années, dit-elle, a fait la joie de ses amis du fond de sa chaise roulante… Eh bien, non, je n’aimerais pas à faire la sienne dans cette posture-là…
Je voisine toujours très intimement avec l’excellent Delianoff et dîne chez lui avec des professeurs et autres gens de cette espèce… qui en valent bien d’autres.
D’ailleurs rien de nouveau. L’Empereur sera le 15 à Varsovie et est attendu ici pour le 22…* Mais il serait bien temps que je reçoive une lettre de vous, qui me redonne un peu de conviction…
Перевод
Петербург. 5 сентября <18>68
Милая кисанька. Тешу себя надеждой, что моя телеграмма подоспела в нужную минуту, чтобы смягчить впечатление, которое могло произвести на вас письмо, отправленное мною из Москвы накануне моего отъезда… Мне значительно лучше, и я уже обрел благодатную способность спускаться с лестницы собственными стараниями, вместо того чтобы заставлять сносить себя вниз на руках, как мне приходилось делать до сих пор… Нынче я снова обуюсь в обычные человеческие сапоги… Еще несколько дней, и ко мне вернется моя всегдашняя подвижность…
По моем возвращении*Иов сам явился ко мне с объяснениями и признался, что виною нелепой потасовки, завершившейся вмешательством полиции, действительно было состояние сильнейшего опьянения, в котором он тогда находился, но в то же время он доверительно мне поведал, что довели его до такого припадка буйства нелады в семействе, – я выслушал все это и, видя перед собой ту же пристойную и смирную личность, какой он представлялся мне прежде, с легкостью простил ему эту выходку, при коей не присутствовал, и т. д. и т. п. Итак, будем считать, что ничего не случилось, если только подобное не повторится…*
Намедни меня посетил несчастный Оттон*, на которого жалко глядеть… Это сломленный человек, и, чтобы дойти до такого состояния, ему было достаточно раз в жизни посмотреть в лицо действительности… Одним словом, он увидел себя таким, какой он есть. Этим все сказано. Его жена, прощаясь с ним, заявила ему без обиняков, что никогда его не любила и никогда не смогла бы полюбить, и с тех пор, как они расстались, он не имеет от нее никаких вестей… Я передал ему 75 рублей, скромное вспомоществование, собранное для него сестрами, и это было единственное утешение, которое я мог ему предложить.
Вчера я председательствовал в своем Комитете. Я уже повидал Похвиснева в самый день моего приезда и смог объявить собравшимся господам, что вопрос о повышении в чине, по крайней мере относительно главного заинтересованного лица, решен согласно с их желанием. Там я встретил любезного Полонского, который рассказал мне о происшедшей у него дома неприятности: на днях бешеная собачонка укусила за ногу экономку, когда та шла через улицу. Это напомнило мне страхи моей бедной матушки, казавшиеся нам ужасным чудачеством, а выходит, более чем оправданные…
Погода здесь немного переменилась, последние дни моросил дождь, но воздух все еще сохраняет тепло, и сегодня, похоже, разведрится. Я думаю этим воспользоваться и отправиться днем на Крестовский в гости к маленькой Лизе*, нынче празднующей именины. Вчера я получил от нее чрезвычайно милую записочку, в коей она сообщает о том, что скоро нанесет мне визит, и умоляет устроить так, чтобы меня непременно к ней доставили, приводя в пример Шатобриана, который много лет, говорит она, развлекал своих друзей, будучи прикованным к креслу-каталке… Ну уж нет, я бы вовсе не хотел развлекать ее, будучи к чему-то прикованным…
Я по-прежнему по-добрососедски общаюсь с милейшим Деляновым и обедаю у него с профессорами и другими людьми того же рода… которые стоят многих прочих.
В целом же, ничего нового. Государь 15-го будет в Варшаве и ожидается здесь к 22-му…* Однако мне бы уже пора получить от вас письмо, чтобы хоть немного воспрянуть духом…
Аксаковой А. Ф., 9 сентября 1868*
178. А. Ф. АКСАКОВОЙ 9 сентября 1868 г. Петербург
Pétersbourg. 9 septembre
On a relégué par delà cette vie cette existence des ombres qu’on attribue aux morts, – et cependant, même de notre vivant, nous sommes condamnés à ce mode d’existence chaque fois que l’absence nous oblige à recourir à la plume pour correspondre avec ceux dont nous sommes séparés. Car qu’y a-t-il de plus effacé, de plus incomplet, de plus fantôme qu’une lettre? Et c’est pourtant de cette existence-là que nous vivons une bonne partie de notre vie…
Je vois par votre lettre, ma fille chérie, que vous n’êtes pas encore à bout de vos tracas d’emménagement, tout comme moi. Je n’ai pas encore entièrement recouvré l’intégrité de mes pieds, cependant le mieux est incontestable, et la journée d’hier a même été marquée par un progrès décisif, j’ai pu mettre la botte ordinaire, pour aller dîner aux Iles, chez la petite Lise Troub
C’est, je crois, un déplaisant personnage, bien qu’il ne m’ait pas absolument déplu. Il s’est fait une espèce de conviction qui a fini par être sincère à force d’avoir été exaspérée par la polémique.
Il m’est arrivé avec Тимашев ce qui est arrivé à ton mari avec le Métropolitain de Moscou. Le lendemain du jour, où je suis inutilement allé le voir, il est parti pour Varsovie. Mais j’ai été dans le cas de m’expliquer avec Похвиснев au sujet de la démarche de ton mari, pour en préciser le véritable caractère. On n’y a vu que la continuation de l’ancien malentendu, qui tient trop au fond même de la situation pour pouvoir être levé par des explications quelconques.
Il serait difficile, dans le moment de vide actuel, d’apprécier au juste l’effet, produit par la brochure de Самарин*. L’autre jour le P
C’est le 17 que l’Empereur arrive à Varsovie et c’est le 22 qu’on persiste à l’attendre ici. – La coïncidence de ces deux présences Impériales, l’une à Varsovie, l’autre à Cracovie*, – si rapprochées par la distance et si contraires d’intention, – ne saurait manquer de provoquer des manifestations qui ne peuvent qu’aggraver l’irritation réciproque. – Qu’il en soit, comme de tout le reste, ce que Dieu voudra.
Перевод
Петербург. 9 сентября
Считается, что царство теней, в котором пребывают умершие, находится за пределами здешней жизни, и все же еще при жизни мы неизбежно вступаем в это царство всякий раз, когда разлука вынуждает нас браться за перо, чтобы побеседовать с теми, кто находится вдали от нас. Ибо что может быть более бесцветным, неполным и призрачным, чем письмо? А между тем добрая часть нашей жизни проходит в этом призрачном ее подобии…
Из твоего письма, моя милая дочь, я понял, что квартирные хлопоты у вас, как и у меня, не кончились. Ноги мои еще не совсем в порядке, однако улучшение бесспорно, а вчера я почувствовал, что мне решительно лучше: я смог надеть обычные сапоги, отправляясь обедать на Острова к маленькой Лизе Трубецкой*, где я случайно встретил редактора «Вести»*.
Это, по-моему, неприятный субъект, хотя не скажу, что он так уж совсем мне не понравился. Он выработал себе своего рода убеждение, которое в ходе полемики настолько окрепло, что стало даже искренним.
С Тимашевым у меня получилось то же, что у твоего мужа с митрополитом Московским. На следующий день после того, как я понапрасну ходил к нему, он уехал в Варшаву. Но мне удалось поговорить с Похвисневым по поводу шага, предпринятого твоим мужем, и объяснить ему истинный его смысл. Ведь в нем увидели всего лишь продолжение старого недоразумения, которое тесно связано с самой сутью существующего положения и потому не может быть устранено какими-либо объяснениями.
При нынешнем безлюдье трудно правильно оценить впечатление, которое произвела брошюра Самарина*. На днях князь Суворов прислал ко мне за экземпляром этого издания*, но я самым бессовестным образом отослал его в Комитет внутренней цензуры, а там, в свою очередь, окажутся сейчас в большом затруднении, поскольку отрывки и цитаты из брошюры в изобилии приводились в статьях «Московских ведомостей»*. Столь решительная инициатива Каткова, безусловно, делает ему большую честь.
Государь приезжает в Варшаву 17-го, а здесь его по-прежнему ждут 22-го. – Совпадение визитов двух императоров, одного в Варшаву, другого в Краков*, – в такие близкие города и со столь различными намерениями, – неизбежно вызовет толки и слухи, которые только усилят взаимное раздражение. – Да будет на то, как и на все остальное, воля Божья.
Тютчевой Д. Ф., 14/26 сентября 1868*
179. Д. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 14/26 сентября 1868 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 14/26 sept
Ma fille chérie, ce n’est que par contrebande que j’ai eu l’autre jour de vos nouvelles. Car ayant entre les mains ta lettre, adressée à maman, je n’ai pu résister à la tentation de l’ouvrir… C’est d’ailleurs, comme tu le sais, un usage assez généralement reçu dans le pays d’où je t’écris.
C’est à Genève que je vous adresse ces quelques lignes qui iront vous trouver au milieu de vos exercices de piété qu’elles ne sauraient troubler, en vous rappelant un vieux père malade et éclopé, très mortifié, dans tous les cas, par la plus inévitable des mortifications, celle de l’âge…
A travers toute cette magnifique saison, qui vient de s’achever pour nous, je n’ai cessé de me sentir en rapport direct et intime avec toi, m’associant de mon mieux, par l’imagination et le souvenir, aux impressions que tu recevais de cette incomparable nature qui t’entourait – et dont moi, dans mon humilité forcée, je ne me sens plus digne. – Toute cette magnificence n’est plus de mon âge, c’est trop bruyant, trop éclatant, et les sites que j’avais sous les yeux, humbles et modestes comme ils sont, m’allaient mieux.
C’est surtout à Moscou, pendant le second séjour que j’y ai fait à mon retour de la campagne et avant que je ne fusse tombé malade, j’ai compté quelques très belles journées…* Mais même ce temps de réclusion forcée, imposé par la maladie, grâce aux soins dont j’ai été entouré, grâce surtout à la chère présence de Kitty, m’a laissé un très agréable souvenir.
Demain il y aura quinze jours que je suis rentré ici*, et tout ce temps je me suis trouvé tant bien que mal, mais depuis hier, comme par un fait exprès, me voilà recloué à ma chaise longue et cherchant à me distraire, comme vous voyez, de cette inaction forcée, en vous écrivant, fille chérie.
Ta lettre, tout en faisant grand plaisir, dans le moment n’a pas manqué de me laisser un arrière-goût mélancolique à ton endroit, et je me suis involontairement rappelé ces vers si connus, adressés à la pauvre feuille voyageuse, qui de sa tige détachée s’en va où le vent la mène…* Et quand et comment nous la ramènera-t-il?
Et cependant en ce moment tu es dans un endroit qui m’a été bien cher et que mes souvenirs du revenant visitent souvent. Salue de ma part tout ce que tu as sous les yeux, et le Lac, et la cime du M
Перевод
Петербург. 14/26 сентября
Милая моя дочь, лишь недозволенным способом удалось мне давеча получить известия о тебе. Ибо, держа в руках твое письмо к мама́, я не смог устоять перед искушением его вскрыть… Впрочем, как тебе известно, это дело довольно обычное в той стране, откуда я тебе пишу.
Я адресую в Женеву эти несколько строк, которые застанут тебя в момент твоего приобщения к божественной благодати, коему они не должны помешать напоминанием о старике отце, немощном, хромом и, в любом случае, очень тяжело переживающем самое неизбежное из унижений – дряхлость…
На протяжении всей этой лучезарной поры, недавно для нас закончившейся, я не переставал ощущать тесную и непосредственную связь с тобой, разделяя, насколько позволяли мне воображение и память, впечатления, которые ты получала от окружающей тебя несравненной природы – и которых я, в своем вынужденном смирении, более не чувствую себя достойным. – Все это великолепие уже не для моих лет, оно слишком кричаще, слишком ослепительно, и виды, представавшие передо мною здесь, пусть простые и неброские, были мне ближе.
Особливо в Москве, в пору моего второго там пребывания на возвратном пути из деревни, еще до того, как я слег, мне перепало несколько чудеснейших дней…* Но даже время навязанного мне недугом затворничества, благодаря заботам, которыми я был окружен, и, прежде всего, благодаря милому обществу Китти, оставило по себе самую приятную память.
Завтра минет две недели с моего сюда возвращения*, и все эти полмесяца я чувствовал себя более или менее сносно, но со вчерашнего дня я, на несчастье, снова прикован к своей кушетке и пытаюсь, как видишь, развлечься в своем вынужденном безделье тем, что пишу тебе, моя милая дочь.
Твое письмо, хоть и прочитанное мною с огромным удовольствием, все же навело меня на печальные раздумья о тебе, и я невольно вспомнил столь известные стихи о бедном странствующем листке, сорванном с ветки и носимом ветром по свету…* Когда же и как ветер вернет его нам?
А между тем ты сейчас находишься в краю, некогда мною очень любимом и часто навещаемом моими выплывающими из небытия воспоминаниями. Кланяйся от меня всему, что видишь: и Женевскому озеру, и вершине Монблана, и берегам Роны, и господину Петрову с супругой, с коими я бы с величайшей радостью повстречался, особливо с ним… Но прежде всего, милая дочь, постарайся, если это осуществимо, обнять себя за меня, и как можно нежнее.
