Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)
Аксаковой А. Ф., 17 июля 1871*
208. А. Ф. АКСАКОВОЙ 17 июля 1871 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 17 juillet
Non, ma fille, je ne saurai entièrement m’associer à la singulière oraison funèbre que vous avez consacrée à la mémoire du pauvre Сушков, et sa disparition me rend tout triste*. Il touche par tant de souvenirs à une si longue période de ma vie, et qui est la dernière, – depuis le temps où il impatientait ta mère, jusqu’aux dernières irritations de mon pauvre frère contre lui, – que je ne saurai être insensible au vide qu’il me laisse… Je ne lui ai jamais su mauvais gré de sa pétulance de vieil enfant, et maintenant qu’elle est plus que tempérée par l’accident de sa mort, elle ne fait qu’aviver dans mon souvenir tout ce long passé de ma vie, auquel il se rattache. – Paix à sa mémoire et à tout ce passé.
Le moment présent, par contre, m’angoisse bien péniblement. Les lettres que ma femme m’écrit de Lipezk*, son découragement, son désespoir à propos de la santé de Marie, qui – à ce qu’elle dit – s’étiole de plus en plus, tes propres impressions à toi au sujet de ce pauvre Jean, dont la mine t’a consternée, – tout cela, assurément, est bien fait, pour me remplir l’âme de tristesse et d’inquiétude… Hier j’ai écrit à ma femme, pour la supplier de persévérer dans la cure du кумыс, de la faire aussi complète que possible, et puis – une fois rentrées à Ovstoug où je compte aller les rejoindre le mois prochain – nous déciderions, en vue du résultat obtenu, ce qu’il y aurait à faire pour cet hiver… Mais je prévois, que s’il s’agissait d’aller le passer hors du pays, l’opiniâtre résistance qu’y ferait Marie, à moins qu’elle ne se reconnaisse, elle-même, assez malade, pour que le sentiment de sa conservation ne finît par prendre le dessus. Quant à Jean, il se déciderait plus volontiers, je suppose, à une expatriation de quelques mois, et je voudrais bien lui demander – si je savais où lui adresser mes lettres – s’il n’aimerait pas que je fisse dès à présent quelques démarches, en vue de lui obtenir un congé pour cet hiver.
Hélas, ce qu’il y a de plus difficile au monde, pour certaines natures surtout, c’est de prendre des résolutions en temps utile – c’est de rompre, dans le moment donné, résolument, le cercle magique des indécisions d’esprit et des défaillances de volonté.
La première partie du procès vient de finir*, et pour qui en a suivi les détails – comme moi, par ex
Перевод
Петербург. 17 июля
Нет, дочь моя, я не могу вполне присоединиться к необычному надгробному слову, которое ты посвятила памяти бедного Сушкова, и его уход очень меня печалит*. Он связан столькими воспоминаниями с таким долгим периодом моей жизни, уже минувшим, – начиная с того времени, когда он выводил из терпения твою мать, и до последних вспышек раздражения против него моего бедного брата, – что я не могу не чувствовать пустоты, которую он мне после себя оставляет… Я никогда не сердился на его запальчивость старого ребенка, и теперь, когда эта запальчивость более чем обуздана смертью, она только воскрешает в моей памяти все мое долгое прошлое, которому он принадлежит. – Мир его памяти и всему этому прошлому.
Зато настоящее мучительно меня беспокоит. Письма, которые моя жена пишет мне из Липецка*, ее уныние и отчаяние по поводу здоровья Мари, чахнущей – по ее словам – все более и более, твои собственные впечатления в связи с поразившим тебя видом бедного Вани – всего этого, конечно, более чем достаточно, чтобы переполнить мою душу грустью и тревогой… Вчера я написал жене, умоляя ее непременно продолжать лечение кумысом и по возможности довести его до конца, а затем – по их возвращении в Овстуг, где я рассчитываю с ними свидеться в будущем месяце, – мы решим, в зависимости от достигнутого результата, что предпринять зимой… Но если явится надобность уехать за границу, я предвижу упорное сопротивление со стороны Мари, разве только она сама признает себя достаточно больной, чтобы чувство самосохранения одержало верх. Что касается Вани, то предполагаю, что он более охотно согласится на несколько месяцев расстаться с родиной, и я теперь же спросил бы его, – если бы знал, куда ему писать, – не хочет ли он, чтобы я, не мешкая, предпринял кое-какие шаги, дабы выхлопотать для него отпуск на зиму.
Увы, самое трудное, особенно для некоторых натур, это вовремя принять решение – смело разорвать в нужный момент магический круг колебаний рассудка и слабости воли.
Первая часть процесса только что кончилась*, и тому, кто внимательно следил за его ходом, – как я, например, посещавший все заседания, – вынесенный приговор должен казаться справедливым. – Я был поистине восхищен талантом некоторых адвокатов, о которых раньше слыхом не слыхивал, например, князя Урусова и Спасовича. Право, поразительно, как быстро прижились у нас эти новые судебные институты*. Вот где могучий зародыш новой России и лучшее ручательство ее будущности. – Что касается самой сути процесса, то она пробуждает целый рой тяжелых мыслей и чувств. Болезнь налицо, но где же лекарство? Что может противопоставить этим ошибочным, но пылким убеждениям власть, лишенная всякого убеждения? Одним словом, что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый правительственный материализм?.. that is the question[65]65
вот в чем вопрос (англ.).
[Закрыть]*, и т. д. и т. д.
Тютчевой Е. Ф., 7 сентября 1871*
209. Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 7 сентября 1871 г. Петербург
Pétersbourg. Ce mardi. 7 sep
Non, ma fille, vous avez tort de m’accuser d’un manque de bonne volonté épistolaire, car j’étais bien décidé à vous écrire aujourd’hui, – même avant d’avoir reçu votre dernière lettre qui m’est parvenue hier… Je t’en remercie, ainsi que de la note, qui l’accompagne, que je vais utiliser de ce pas, si bien que tu ne tarderas pas à recevoir une grosse lettre, chargée à ton adresse, qui contiendra et la procuration pour Miloutine*, et les valeurs que j’envoie à Anna. Comme ces valeurs dépassent de cinq cents roubles la somme qu’Anna m’avait demandée, c’est sur cet argent que je prierai Anna de te rembourser les cinquante roubles que tu m’avais prêtés.
Je plains bien cette pauvre Anna d’être obligée de prolonger outre mesure sa villégiature de Спасское* et pense avec une satisfaction sympathique au confort dont vous êtes entourées dans la maison Miloutine, et qui vous est si nécessaire à toutes les deux, ta tante et toi. En Russie les choses, qui ont rapport au climat, sont arrangées de telle sorte que l’hiver apparaît toujours comme un port qui accueille, pour les abriter, tous les naufragés de l’été… Aussi, quand on y est, ce n’est pas sans une appréhension pénible que l’on pense à tout ceux qui sont encore en mer, et qu’on voudrait déjà voir rentrés…
En me parlant de Jean, tu ne me dis pas, s’il a été mis en possession de la lettre que je lui avais adressée par ton intermédiaire, et dont le contenu n’était pas sans quelque importance. Aussi suis-je étonné qu’il n’ait pas répondu jusqu’à présent à cette lettre…
Ici, comme chez vous, je suppose, le temps est encore assez beau. La belle saison s’éloigne à reculons et comme n’osant pas nous tourner décidément le dos – comme cela se pratiquait à de certaines Cours autrefois, comme à la Cour de Sardaigne, p ex
La ville est encore assez déserte. – Il y a du monde à Tsarskoïé où j’ai été l’autre jour. La pauvre Mad Karamzine s’y mourait. Elle doit être morte à l’heure qu’il est…* Ce n’aura pas été sans peine…
J’ai été tout ce temps-ci occupé conjointement avec le Brochet à nettoyer ce que maman appelle, avec quelque exagération, les écuries d’Augias…* En ce moment c’est presqu’aussi propre que la rue où il faudrait se résigner à loger, si on désertait la susdite écurie.
Bonjour, ma fille chérie. Embrasse ta tante, et que Dieu v
Перевод
Петербург. Вторник. 7 сентября
Нет, дочь моя, ты несправедливо упрекаешь меня в эпистолярной лености, ибо я твердо решил написать тебе сегодня, – даже не получив еще твоего последнего письма, прибывшего вчера… Благодарю тебя за него, а также за приложенную к нему записку, которую я не замедлю использовать, так что скоро ты получишь на свой адрес ценный пакет с доверенностью для Милютина* и с облигациями для Анны. Поскольку эти облигации на пятьсот рублей перекрывают собою сумму, которую попросила у меня Анна, я поручу ей вернуть тебе из этих денег пятьдесят рублей, что ты мне ссудила.
Мне очень жаль бедную Анну, чье дачное существование в Спасском* в силу обстоятельств чересчур затягивается, и я с душевным удовлетворением думаю о комфорте, которым вы окружены в доме Милютина и который столь необходим вам обеим, тебе и твоей тетушке. В России вся сторона быта, связанная с климатом, устроена таким образом, что зима всегда предстает некой гаванью, которая принимает и укрывает всех, кого измотало лето… Поэтому-то, находясь уже в гавани, с мучительной тревогой думаешь о тех, кто еще в море, и ждешь не дождешься, чтобы они вернулись…
Говоря о Ване, ты ничего не сообщаешь о том, получил ли он письмо, которое я послал ему на твой адрес и в котором содержалось кое-что важное. Меня удивляет, почему он до сих пор на него не ответил…
Здесь, как наверное и у вас, еще держится довольно хорошая погода. Красное лето удаляется раком, словно не осмеливаясь решительно повернуться к нам спиной, – как это было заведено прежде при некоторых дворах, например, при дворе Сардинии, где я, помнится, пятился задом от тогдашней королевы до тех пор, пока, допятившись до середины громадной залы, до такой степени не спутался, что, дабы определиться в пространстве, дерзнул повернуться к королеве спиной*.
В городе еще довольно безлюдно. – В Царском, где я давеча побывал, кое-кто есть. Бедная госпожа Карамзина была в агонии. Сейчас она, должно быть, уже отошла…* Отмучилась…
Все это время мы вместе с Щукой занимались чисткой того, что мама́, с некоторой долей преувеличения, называет Авгиевыми конюшнями…* Теперь здесь почти так же просторно, как на улице, где нам пришлось бы обретаться, если бы мы съехали с вышеназванной конюшни.
Прощай, моя милая дочь. Обними за меня тетушку, и да хранит вас обеих Господь…
Тютчевой Е. Ф., 22 сентября 1871*
210. Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 22 сентября 1871 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 22 septbre
Par suite de la communication qui t’aura été faite par Anna de ma dernière lettre, je t’envoie maintenant, ma bonne et chère Kitty, celle que je viens de recevoir de Jean à propos des bruits qui m’étaient parvenus au sujet de Mamajeff et de sa gestion*. La lettre de Jean, comme tu verras, est des plus rassurantes. Or, comme je ne demande qu’à être rassuré et que, d’ailleurs, j’ai une grande sympathie pour le dit personnage, j’accepte de confiance tous les témoignages en sa faveur et désire qu’il ne soit plus question de toute cette affaire, ni de près, ni de loin.
Encore un détail d’affaire, et j’ai fini. Anna t’a-t-elle remis la procuration que j’ai envoyée à l’adresse de Miloutine, et cela suffit-il pour se faire délivrer le document réclamé? Dès qu’il sera obtenu, je vous prierai, ma fille chérie, de l’envoyer sans retard à Ovstoug.
Hier, ma fille, j’ai beaucoup et tendrement parlé de vous avec Победоносцев* qui te porte dans son cœur et qui se plaint de ton silence. Il se proposait de t’écrire. Je le vois assez souvent, ainsi que sa femme qui est très gentille et intelligente. – Ici, d’ailleurs, la société ne bat que d’une aile et la saison fait de même. C’est un interrègne dans tous les sens. Il est incroyable, combien la Russie, quand le Souverain est en voyage, ressemble à une antichambre de domestiques dont le maître s’en est allé… Dans le vide, que laisse cette Auguste absence, il n’y a d’ordinaire que beaucoup de pluie et quelques commérages.
En fait de politique étrang<ère>, dont si peu de personnes se préoccupent ici, le fait le plus saillant est en ce moment le mouvement catholique en Allemagne* qui agite et passionne beaucoup, mais qui n’aboutira pas ou qui n’aboutira qu’à augmenter le désaccord et la confusion. Il y a ainsi dans le monde deux ou trois questions qui finiront par avorter, faute du concours obligé que nous aurions pu et dû leur prêter et que nous leur retirons, par suite de notre inertie morale et intellectuelle, de notre torpeur vraiment méprisable. Or il serait curieux de savoir, quel sera le compte qui, dans un avenir peut-être assez prochain, nous sera demandé de toutes ces défaillances, de tous ces avortements occasionnés par nous? – Certes, la parabole de l’esclave infidèle, allant enfouir son denier, semble avoir été faite tout exprès pour nous*.
Bonjour, ma fille chérie. Quelles nouvelles de Daria, et où est-elle? Dieu v
Перевод
Петербург. 22 сентября
В продолжение моего последнего письма, которое дойдет до тебя через Анну, посылаю тебе теперь, моя славная и милая Китти, письмо, только что полученное мною от Вани и касающееся докатившихся до меня толков о Мамаеве и его управлении*. Оно, как ты увидишь, самое успокоительное. А поскольку я только и жду, чтобы меня успокоили, и к тому же весьма расположен к вышеназванной личности, то принимаю на веру все свидетельства в его пользу и не хочу больше ничего об этом слышать, категорически.
Еще один деловой момент, и довольно. Передала ли тебе Анна доверенность, адресованную мною Милютину, и достаточно ли ее, чтобы вызволить требуемый документ? Как только он будет получен, прошу тебя, моя милая дочь, немедля послать его в Овстуг.
Вчера, дочь моя, я имел долгий и теплый разговор о тебе с Победоносцевым*, который тебя любит и жалуется на твое молчание. Он обещался тебе написать. Я довольно часто с ним вижусь, так же как с его чрезвычайно милой и умной женой. – Впрочем, здешнее общество в оцепенении, и природа тоже. Это междуцарствие во всех смыслах. Невероятно, до чего Россия, когда ее государь в отъезде, напоминает лакейскую дома, покинутого хозяином… В пустоте, образованной высочайшим отсутствием, обычно нет ничего, кроме затяжных дождей и ничтожных сплетен.
В иностранной же политике, почти никого здесь не занимающей, наиболее заметное сейчас явление – католическое движение в Германии*, которое сильно будоражит и волнует, но если к чему и приведет, то лишь к еще большему раздору и беспорядку. Так есть в мире еще два или три начинания, обреченные на провал из-за отсутствия необходимой поддержки, которую мы могли бы и должны были бы им оказать и которой мы их лишаем по причине нашей нравственной и умственной инертности, нашего поистине омерзительного окостенения. А любопытно было бы знать, какого отчета от нас потребуют, и может быть очень скоро, за все эти неудачи, за все эти провалы, в коих мы повинны? – Да, притча о нерадивом рабе, зарывшем свой талант, словно бы для нас писана*.
Прощай, моя милая дочь. Есть ли новости от Дарьи, и где она? Господь с вами.
Аксакову И. С., 16 октября 1871*
211. И. С. АКСАКОВУ 16 октября 1871 г. Петербург
Петербург. 16 октября <18>71
Друг мой, Иван Сергеевич. Мне трудно было бы вам выразить, с каким нетерпением все мы здесь ждем вашей статьи*. Все чувствовали здесь, что первое русское слово по этому вопросу по праву принадлежало вам, и все радуются теперь, что слово это будет сказано… Но из чего вы взяли, что мое воззрение на происходящее движение расходится с вашим? Мне кажется, изо всего мною писанного в последнее время, и к вам и к Анне, вы должны были бы прийти к совершенно противуположному заключению. – Нет, никто, смело скажу, сознательнее не убежден, чем я, что весь смысл современного движения исключительно определится его отношением к Вселенскому православию. – Поймут ли эти протестующие против папской власти, что только именем Вселенской православной церкви они законно и авторитетно могут протестовать против нее, что иначе их протест не что иное, как личное мнение, т. е. новый вид уже раз не удавшегося протестантизма, и что на этом уже подорванном основании все движение должно непременно оказаться несостоятельным, т. е. разрешиться или возвращением к Римской курии, или присоединением к одному из толков протестантского учения, и что этот последний исход не будет меньшим торжеством для Рима, чем первый. – Все это неоспоримо – и с нашей стороны должно быть высказано самым положительным образом.
О пошлом раболепстве перед Западом не может быть и речи – где бы то ни было, в Москве ли, в Петербурге ли, это совершенно безразлично. – Но есть чувство человеческой справедливости, не говоря уже о еще высшем чувстве христианской любви. Вот в силу-то этих побуждений нельзя не признать, что в совершающемся кризисе усилие и жертва, требуемые от участвующих в оном, суть самые громадные, которые когда-либо возлагались на человеческую природу, что факт отречения от тысячелетней истории, если оный состоится, будет фактом беспримерным – и что вследствие уже одной этой громадности факта можно, пожалуй, отчаиваться в возможности его осуществления. – Вот это-то сознание, кажется мне, должно определить и наше отношение к делу. – Не к нам они возвратятся, а к православию, к Вселенскому православию, а между им и нами куда какой огромный промежуток, так что не худо было бы нашею предварительною исповедью в наших собственных грехах – страшных грехах опущения – вызвать и их на исповедь их прошедшей греховности. Всего старательнее должны мы избегать – для успеха дела – всё, что имело бы вид, что мы – сознательно или бессознательно – отождествляем православие с нашею историческою личностию, и для того мне хотелось бы, чтобы при данном случае мы чистосердечно высказали бы, во всеуслышание, все наши раны и все наши немочи, – но, конечно, оглашение подобной исповеди едва ли бы могло состояться в правительственной русской области…
Теперь два слова о способе издания вашей статьи. Я говорил об этом с Осининым*, и вот к какому мы пришли заключению. Немецкий текст можно бы было прямо отправить в редакцию «Рейнского Меркурия», и хотя Осинин нимало не сомневается в его готовности к содействию, но он говорил, что он знает наверное, что редакция вышесказ<анной> газеты завалена материалом и поэтому появление вашей статьи может быть от этого замедлено или, во всяком случае, будет печататься по частям, что повредило бы совокупному впечатлению. По-моему, целесообразнее было бы напечатать немецкий текст в Берлине, у Бока, и разослать несколько экземпляров ко всем первенствующим личностям движения, на которые Осинин нам укажет, а в числе их и в некоторые редакции сочувственных газет, что всего вернее и всего ближе поведет к ознакомлению немецкой публики с предлагаемой ей брошюрою. – Но все это должно быть сделано скоро и безотлагательно.
Здесь, еще раз, мы с крайним нетерпением ждем вашей посылки, – будут чтения, и не в одном, а в разных кружках – первое, я полагаю, у кн. Оболенского, которому я вчера передал письмо ваше… Ревностное содействие Анны я вполне понимаю и разделяю. Что ее перевод будет очень хорош, в том не сомневаюсь, вот что значит родиться немкою…* Следовало бы поспешить и чешским переводом – там ваше семя упадет, конечно, не на камень и никакие птицы небесные не расклюют его, хотя, по-видимому, на бедных чехов скоро налетят целые стаи разных птиц и снова примутся клевать их. – Что выйдет из этого нового поворота дела – и до какого бешенства должна еще дойти эта племенная враждебность? О, христианство, сколько предстоит тебе трудов и подвигов – и как отрезвить и умиротворить все это одуревшее человечество?
