Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)
Аксаковой А. Ф., 8 сентября 1867*
140. А. Ф. АКСАКОВОЙ 8 сентября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Vendredi. 8 sept
Eh bien, ma fille, eh bien? – Il est donc décidé que ce sera pour le mois d’octobre? Je me résigne à cet ajournement, pourvu qu’en attendant ta santé soit bonne.
Mais comment se fait-il que la sage-femme, qui t’annonçait avec tant d’assurance il y a déjà un mois l’imminence du terme, ait pu se tromper si grossièrement? et une pareille erreur ne t’inspire-t-elle pas quelques doutes sur sa science et son expérience? Ce serait là, peut-être, une question à examiner. Mais il est certain que tu es mieux à même que personne de la résoudre.
Le président du Conseil de la Presse, Похвиснев, qui est en ce moment à Moscou, me disait à son départ qu’il aurait beaucoup désiré voir ton mari. Et moi aussi j’aurais désiré que cette rencontre pût avoir lieu – non pas que j’espère qu’il en résulte une solution rationnelle de la question de la presse, nécessairement insoluble partout où la presse est encore une question, mais une entrevue personnelle convaincrait ton mari qu’il n’y a pas l’ombre de parti pris contre lui, rien qui ressemble à une hostilité systématique. En général on est trop disposé à distance de systématiser hommes et choses. Et nulle part ce procédé n’est aussi trompeur que chez nous, surtout dans les régions officielles où il n’y a pas assez d’idées pour qu’il y eût lieu à rien systématiser. Avec ces gens-là il faut toujours se garder de viser trop haut.
Pour ce qui concerne en particulier ce pauvre Conseil de la Presse, il vaut mieux que ce qu’il fait très souvent par la faute de l’institution, il est condamné à faire ce qui lui répugne. C’est ce qui vient de lui arriver tout dernièrement à propos d’un article des Биржевые вед<омости>, dirigé contre le Ministère des Finances. Après mûr examen, il avait été convenu que cet article n’appelait pas un avertissement. C’était avant le retour de Mr de Reutern, et il s’est trouvé que nous avions compté sans notre hôte. Car à peine celui-ci a-t-il en pris connaissance de l’article en question qu’il a déclaré dans le Conseil des Ministres qu’il réclamait une répression administrative contre le dit journal… Et force a été au pauvre Conseil de se déjuger, pour lui accorder la satisfaction demandée*. Tout cela est aussi misérable que révoltant, mais qu’y faire…
Je suis très impatient de me retrouver à Moscou entre ton cher mari et toi, et je n’attendrais pas l’annonce de l’événement, pour me rendre auprès de vous, si j’avais dans le moment actuel plus de latitude pour une absence. J’ai eu ces jours-ci une lettre de Biarritz* satisfaisante. Mais depuis longtemps je ne sais rien de Daria*.
Dieu v
Перевод
Петербург. Пятница. 8 сентября
Ну что, дитя мое, ну что? – Значит, это уже определенно произойдет в октябре? Я готов мириться с ожиданием, лишь бы ты хорошо его перенесла.
Но как же акушерка, еще месяц назад с полной уверенностью заявлявшая, что дело идет к исходу, могла так сильно ошибиться? и не внушает ли тебе подобная ошибка некоторых сомнений в ее знаниях и опытности? Этим, пожалуй, стоило бы озаботиться. Впрочем, тебе, конечно, виднее, чем кому-либо.
Председатель Совета по делам печати Похвиснев, сейчас находящийся в Москве, говорил мне перед отъездом, что очень хотел бы повидаться с твоим мужем. Мне бы тоже хотелось, чтобы эта встреча состоялась, – не потому, что я жду от нее какого-нибудь разумного решения вопроса печати, неизбежно неразрешимого повсюду, где печать все еще под вопросом, но личное свидание убедило бы твоего мужа, что по отношению к нему нет и тени предвзятости, нет ничего похожего на систематическую враждебность. Человеку вообще свойственно систематизировать мало знакомых людей и отдаленные предметы. И ни в одной стране подобный подход не чреват более глубокими заблуждениями, чем у нас, особенно когда речь идет о правительственных сферах, где настолько мало идей, что и систематизировать-то нечего. Эту публику никогда не следует переоценивать.
Что же, в частности, до злополучного Совета по делам печати, то он лучше своих деяний, на которые его часто толкает ущербность самого института, вынуждая делать то, что ему претит. Именно такое случилось с ним на днях в связи со статьей в «Биржевых ведомостях», направленной против Министерства финансов. По тщательном рассмотрении сошлись на том, что статья не заслуживает предостережения. Это было до возвращения г-на Рейтерна, но оказалось, что мы не спросились нашего барина. Ибо стоило ему ознакомиться с названной статьей, как он заявил в Комитете министров, что требует для газеты административного наказания… И бедному Совету пришлось пересмотреть собственное решение, чтобы удовлетворить его требование*. Все это столь же печально, сколь и возмутительно, но ничего не попишешь…
Мне не терпится очутиться снова в Москве рядом с твоим милым мужем и с тобой, и я бы отправился к вам, не дожидаясь известия о долгожданном событии, если бы располагал сейчас большей свободой. На днях я получил неплохое письмо из Биаррица*. Но давно уже не имею ни строчки от Дарьи*.
Господь с вами.
Аксаковой А. Ф., 20 сентября 1867*
141. А. Ф. АКСАКОВОЙ 20 сентября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Mercredi. 20 sept
Ma fille chérie. Votre silence prolongé avait considérablement ajouté à mes inquiétudes habituelles. Mais enfin hier j’ai reçu par voie extraordinaire votre lettre du 15–17, et le son de votre voix a quelque peu contribué à me rassurer. – Et moi aussi je consens à l’ajournement et ne demande pas mieux que de voir ta grossesse rentrer, à ce prix, dans les conditions normales… Ce serait un souci de moins, et Dieu sait que je pourrai, sans trop m’appauvrir, en diminuer quelque peu la quantité… Tes craintes à toi au sujet du journal me paraissent mal fondées. Je n’ai rien appris ni remarqué ici qui fût de nature à les justifier… D’ailleurs ton mari aura trouvé, je suppose, l’occasion de parler avec Похвиснев, et vous savez maintenant à quoi vous en tenir. Il est certain que dans la confusion, qui règne ici, toutes les méprises sont possibles. Mais c’en serait, néanmoins, une bien forte que de mettre hors la loi une gazette qui n’a d’autre tort que de défendre avec trop d’énergie les tendances, officiellement avouées du gouvernement.
J’envoie ci-joint à ton mari, non pas assurément en vue d’une publicité quelconque, mais pour son édification personnelle, l’extrait d’une lettre, écrite par Достоевский à Майков, dans laquelle il est rendu compte de son entrevue avec Тургеньев à Bade*. Cela pourrait inspirer à Аксаков un article qui serait tout à fait de saison. – Il s’agirait d’analyser un fait contemporain qui prend de plus en plus un caractère pathologique. C’est la russophobie dans certains Russes – fort honorables d’ailleurs… Autrefois ils nous disaient, et ils le croyaient en effet, que ce qu’ils détestaient en Russie, c’est l’absence du droit, de la liberté de publicité, etc. etc., que c’est l’existence incontestée de toutes ces choses qui leur faisait chérir l’Europe… Maintenant que voyons-nous? A mesure que la Russie, en gagnant un peu plus de liberté, s’est affirmée davantage, l’antipathie de ces messieurs contre elle n’a fait que s’exaspérer. Car il est de fait que jamais ils n’ont aussi cordialement haï le régime précédent que les directions actuelles de l’opinion nationale… En Europe, par contre, nous ne voyons pas que tous les dénis de justice, de moralité, de civilisation même aient en rien diminué leur prédilection pour elle. Ils en sont toujours encore à plaindre les Polonais et à trouver toute naturelle l’infâme politique des états de l’Occident envers les chrétiens d’Orient, etc. etc. En un mot, dans le fait, dont je parle, les principes comme tels sont hors de cause, il n’y a plus que des instincts, et c’est la nature de ces instincts qu’il faudrait analyser.
J’ai certainement vu le P
En fait de politique extérieure la campagne diplomatique d’Игнатьев à Livadia a été déplorable*. C’est un homme qui a donné sa mesure – illusion détruite – et il n’est que justice de reconnaître que le Chancelier, tout léger qu’il est, a montré cent fois plus de tact, de sagacité et même de fermeté de principes que son soi-disant successeur…* Et certes il y aurait quelque utilité, sans parler déjà de la justice, que la presse lui en tînt compte…* Mais en voilà assez. Encore une fois il me tarde beaucoup de me retrouver parmi vous. Que Dieu v
T. T.
Перевод
Петербург. Среда. 20 сентября
Милая моя дочь. Ваше затянувшееся молчание дало богатую пищу моим постоянным страхам. Но, наконец-то, вчера я с непредвиденной оказией получил твое письмо от 15-17-го, и звук твоего голоса чуть-чуть меня успокоил. – Я тоже смиряюсь с отсрочкой и желаю только одного: чтобы такой ценой твоя беременность вернулась в границы нормальной… Одной заботой стало бы меньше, и, видит Бог, я не слишком обедняю, если исключу ее из числа прочих… Твои опасения за газету кажутся мне беспочвенными. Я не услышал и не увидел здесь ничего такого, что могло бы их оправдать… Впрочем, твой муж, наверно, нашел случай поговорить с Похвисневым, и вы теперь обо всем осведомлены. Конечно, в царящей здесь сумятице возможны любые недоразумения. Однако было бы вопиющей нелепостью объявить вне закона газету, виновную лишь в том, что она чересчур рьяно отстаивает официальную позицию правительства.
Посылаю твоему мужу, отнюдь, разумеется, не с целью предания гласности, а для его личного ознакомления, отрывок из письма к Майкову Достоевского, в котором он рассказывает о своей встрече с Тургеневым в Бадене*. Аксаков мог бы развить это в статью, которая была бы сейчас как нельзя более кстати. – В ней следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идет о русофобии некоторых русских – причем весьма почитаемых… Прежде они говорили нам, и говорили совершенно искренно, что Россия их отвращает отсутствием прав, свободы слова и т. д. и т. д., а Европа внушает им нежную любовь именно наличием там всего этого… Что же мы видим теперь? По мере того как Россия, добиваясь некоторых послаблений, все более самоутверждается, отвращение к ней этих господ только растет. Ибо, судя по всему, прежние порядки никогда не вызывали у них столь лютой ненависти, как современные направления национальной мысли… И напротив, сколько бы ни попирали в Европе право, нравственность, саму цивилизацию, это, как мы видим, ничуть не уменьшает их расположения к Западу. Они по-прежнему сочувствуют полякам и находят совершенно естественной подлую политику западных держав по отношению к восточным христианам и т. д. и т. д. Словом, в означенном мною явлении принципы, как таковые, никак не замешаны, тут нет ничего, кроме инстинктов, и вот природу-то этих инстинктов и нужно бы проанализировать.
Я, разумеется, виделся с князем Черкасским и теперь ожидаю Самарина.
В сфере внешней политики дипломатическая вылазка Игнатьева в Ливадию закончилась плачевно*. Вот и обнаружилась истинная цена этого человека – иллюзия рассеялась – и справедливость просто требует признать, что канцлер, при всем своем легкомыслии, проявлял во сто крат больше такта, прозорливости и даже твердости убеждений, чем его так называемый преемник…* И конечно, для пользы дела, как и для восстановления справедливости, было бы неплохо, если бы печать воздала ему должное…* Но довольно об этом. Повторяю, что мне не терпится вновь оказаться подле вас. Господь с вами, милая моя дочь.
Ф. Т.
Аксаковым А. Ф. и И. С., 23 сентября 1867*
142. А. Ф. и И. С. АКСАКОВЫМ 23 сентября 1867 г. Петербург
St-P<étersbourg>. 23 sept
Ceci est p
Nous venons de faire faire un pas à la question d’Orient. Hier nous avons communiqué au cabinet français une déclaration que nous allons faire – l’engageant à s’y associer, mais ne lui laissant pas ignorer qu’en cas de refus de sa part nous la ferions tout de même en notre propre et privé nom. Cette déclaration porte qu’ayant reconnu l’inanité des efforts faits par elle, pour amener la Porte à adapter vis-à-vis de ses sujets chrétiens une politique quelque peu humaine, la Russie cessait ses efforts, livrant la Turquie aux conséquences de sa conduite et dégageant sa responsabilité dans tout ce qui allait arriver*.
Pour apprécier la portée de cette déclaration, il faut savoir l’état vrai des choses en ce moment. Une entente vient de s’accomplir sous nos auspices entre la Grèce et les Serbes, et ils n’attendent que notre signal, pour éclater. Cette déclaration le leur fournira – et on peut compter que sous peu l’embrasement se viendra général.
Maintenant voici la position que cette démarche nous fait, dans le cas surtout où la France, comme il est probable, refuserait à s’y associer. En avouant légitime l’insurrection des chrétiens, nous contractions vis-à-vis d’eux l’obligation morale de les garantir contre toute intervention étrangère, même au pris d’une guerre. Telle est la situation.
Cette démarche hardie est due entièrement à l’initiative personnelle de Gortchakoff. Elle lui a été inspirée aussi bien par l’ensemble de la situation que par le désir de réparer toutes les sottises, faites par Ignatieff à Livadia* contre l’avis bien formel et malgré toutes les objections du Prince. Il y a bien à lui en tenir compte – c’est assurément une généreuse inspiration et digne de tout point de sa campagne diplomatique dans la question politique.
Je vous communique tous ces détails nullement pour être livrés à la publicité, sous une forme quelconque, à titre de nouvelles de fait accompli. Ce serait prématuré et compromettant. Mais ce qui, je crois, serait possible et même utile. On pourrait dans un article de fond sur la situation du moment indiquer une démarche, comme celle qui vient d’être faite, comme un desideratum, recommandé par la dignité et les intérêts de la Russie. – Et à cette occasion il n’y aurait que justice à accorder un témoignage de sympathie à l’inspiration habituellement nationale de la politique de Gortchakoff, tout en se gardant de le mettre trop en relief aux dépens de l’Emp
Перевод
С.-Петербург. 23 сентября 1867
Это для твоего мужа.
Мы только что толкнули вперед восточный вопрос. Вчера мы познакомили французский кабинет с подготовленной нами декларацией – приглашая его присоединиться к ней, но и не скрывая от него, что, если он ответит отказом, мы все-таки предъявим ее от себя лично. В декларации этой говорится, что, осознав тщетность своих усилий, направленных на то, чтобы склонить Порту к более или менее человечному обращению с ее христианскими подданными, Россия отказывается от дальнейших стараний, предоставляя Турции расплачиваться за ее политику и слагая с себя ответственность за все последующие события*.
Чтобы понять значение этой декларации, надо представлять себе действительное положение вещей в настоящую минуту. Под эгидой России был только что заключен союз между Грецией и сербами, и они ждут только нашего сигнала, чтобы восстать. Декларация и послужит им таким сигналом – и можно надеяться, что очень скоро взрыв будет всеобщим.
Теперь о том, к чему этот демарш подводит нас, особливо если Франция, что́ вероятно, откажется его поддержать. Признавая законность восстания христиан, мы принимаем на себя нравственное обязательство оградить их от всякого иностранного вмешательства, даже ценою войны. Так обстоят дела.
Этим смелым шагом мы всецело обязаны инициативе Горчакова. Князь был подвигнут к нему как общей политической обстановкой, так и желанием поправить все глупости, которых Игнатьев наделал в Ливадии* вопреки категорически заявленному мнению и невзирая на все протесты канцлера. Честь и хвала ему за то, что отыгрался, – это действительно благородное побуждение, во всех отношениях достойное его дипломатической кампании в данной политической сфере.
Я сообщаю вам все эти подробности отнюдь не для распространения их, в какой бы то ни было форме, в качестве известия о совершившемся факте. Это было бы преждевременно и вредно для дела. Но вот что мне кажется дозволительным и даже полезным. Можно было бы в передовой статье на злобу дня указать на шаг вроде только что предпринятого как на desideratum,[47]47
желаемое (лат.).
[Закрыть] подсказываемое достоинством и интересами России. – И в связи с этим было бы очень уместно выразить сочувствие стойкому национальному началу политики Горчакова, стараясь не слишком превозносить канцлера в ущерб императору, и т. д. и т. д. и т. д.*
Аксакову И. С., 2 октября 1867*
143. И. С. АКСАКОВУ 2 октября 1867 г. Петербург
Петербург. 2 октября <18>67
Ваша превосходная передовая статья от 30 сент<ября> № 141* принята была здесь с большим сочувствием и признательностию…Еще раз я имел случай убедиться, какое значение приобрело у нас слово печати, разумно-честной печати, особливо в правительственных сферах. Его еще не всегда слушаются, но всегда слушают… Касательно нашей декларации по восточному вопросу*. Мы рассчитываем на безусловное согласие Пруссии и Италии. Французское правительство также соглашается приступить к ней, но просит некоторых изменений в редакции, которые будут приняты, если они не изменяют, не ослабляют смысла и значения. В противном же случае мы предъявим наше решение отдельно, от своего имени – и это было бы самое лучшее. Потому что согласие в словах все-таки не поведет к существенному согласию на деле.
Все это дипломатические дрязги. Вопрос не в них – весь вопрос теперь заключается вот в чем. Вслед за нашим заявлением произойдет ли на Востоке общий взрыв и в этом случае хватит ли в нас довольно решимости, довольно самоуверенности, чтобы ценою нашего невмешательства заручить восставшим христианам невмешательство со стороны западных держав. Вот на что, по-моему, должна теперь наша печать <налечь>[48]48
Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу.
[Закрыть] всею силою своих убеждений. – Это жизненный, Гамлетов вопрос и для Востока, и для самой России.
Поэтому, конечно, желательно, очень желательно было бы, чтобы взрыву на Востоке предшествовал взрыв на Западе… Усобица на Западе – вот наш лучший политический союз…
Очень было бы назидательно и даже эффектно, если бы с Рима загорелся Запад*. Что же до Франции, то обстоятельства ее сложились так, что ей нет другого исхода, кроме войны или новой революции, которая все-таки не избавит ее от войны.
Перед громадностию грозящих событий, конечно, места нет нашим жалким человеческим соображениям, но с нашей точки казалось бы, что в интересе всей Восточной, т. е. Русской Европы самое желательное – продлить еще на несколько лет этот тлетворный мир, так сильно содействующий процессу разложения, – а без полного, коренного разложения нельзя будет приступить к перестройке. Не в призвании России являться на сцене, как Deus ex machina*. Надо, чтобы сама история очистила наперед для нее место…
По вопросам внешней политики в данную минуту значение нашей печати идет видимо в гору. В высшей сфере есть какое-то личное соревнование в национальной политике и все сильнее и сильнее чувствуется потребность опираться на общественное мнение, но вот что и на печать налагает обязанность быть все более и более сознательною.
В заключение обращаюсь к вам с просьбою, любезнейший Иван Сергеич. Анне писать трудно, вам некогда. – Скажите Ване*, чтобы он хоть раз в неделю извещал меня о здоровье Анны: ее здоровье – это мой личный восточный вопрос, и когда-то он разрешится? Господь с вами.
Ламанскому В. И., 6 октября 1867*
144. В. И. ЛАМАНСКОМУ 6 октября 1867 г. Петербург
Пятница. 6 октября
Я знаю через А. И. Георгиевского, что сегодня вечером у вас чтение, но если вам можно будет, любезнейший Владимир Иваныч, по окончании оного уделить мне часок-другой времени вашего, то много меня обяжете. Попросите от меня и В. И. Кельсиева*. Во всяком случае буду вас ждать с верою и любовию.
Вам искренно преданный
Ф. Тютчев
Аксаковым А.Ф. и И.С., 7 октября 1867*
145. А. Ф. и И. С. АКСАКОВЫМ 7 октября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. 7 octobre 1867
Je reçois à l’instant ta lettre qui m’a quelque peu tranquillisé à ton sujet. En effet, puisque ton état de santé est meilleur, que tous les symptômes réunis accusent un état de grossesse comme un fait indubitable, il n’y a qu’en prendre patience et attendre le terme d’un esprit tranquille, sans se laisser envahir par des inquiétudes qui n’ont désormais aucune raison d’être, attendu qu’il est évident que tu avais commis une grosse erreur dans tes appréciations. – Encore une fois merci de ta lettre.
Maintenant ce qui suit est pour ton mari, mais c’est assez important pour que j’appelle toute son attention sur ce qu’il va lire.
Le cabinet de Florence, menacé d’une intervention de Napoléon dans la crise de Rome, vient de s’adresser à nous, en nous engageant de nous expliquer sur l’éventualité du cas*. La réponse que nous lui avons faite, et que j’ai lue, est décidément insuffisante. Elle est bienveillante mais évasive et n’accuse que trop le manque de conviction nationale qui est le fond même de notre diplomatie.
En effet, nous avions à nous prononcer dans cette affaire sur deux points, tous deux essentiels. D’abord sur le principe de non-intervention, que nous ne saurions articuler assez clairement et positivement en vue des éventualités qui peuvent d’un jour à l’autre
Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу.
[Закрыть] en Orient. Puis – il aurait fallu s’expliquer très catégoriquement sur le fait du pouvoir temporel du Pape.
Une politique vraiment nationale n’y aurait pas manqué. Elle aurait senti que le moment était venu de faire, de la manière la plus explicite, acte d’orthodoxie, car elle aurait compris que ce sont les intérêts de l’orthodoxie elle-même qui se trouvent profondément engagés dans la crise actuelle de la question romaine… L’effet d’une pareille déclaration aurait été immense. C’était l’histoire elle-même, prononçant, par notre bouche, la condamnation d’un principe qui est notre ennemi personnel par excellence. – On n’a, comme de raison, rien compris de tout cela. Et précisément sur cette question du pouvoir temporel on s’est prudemment et discrètement récusé. C’était inévitable. Une politique sans credo national devait se déclarer incompétente.
Tels sont les faits… Maintenant, tout en feignant de les ignorer, il faut les supposer à titre d’éventualité imminente et déclarer hautement ce que, le cas échéant, la Russie est en droit d’attendre d’une politique aussi éminemment nationale que l’est la nôtre*.
Ce qui a pu ajouter à notre timidité habituelle dans la déclaration que nous étions appelés de faire, c’était l’espoir de nous ménager les sympathies de la France dans la question d’Orient. C’était encore une illusion. La réponse de Moustier est arrivée. C’est un contre-projet très différent du nôtre*. D’ailleurs le langage que nous a dernièrement tenu Fuad est d’une insolence qui prouve bien qu’il ne redoute guères une entente de la France avec nous…*
Вот, любезнейший Иван Сергеич, на что призываю деятельное внимание «Москвы».
Que Dieu v
T. T.
Перевод
Петербург. 7 октября 1867
Только что получил твое письмо, которое немного уняло мою за тебя тревогу. Действительно, раз самочувствие твое улучшилось и по всем без исключения симптомам стадия беременности установлена как факт несомненный, остается только набраться терпения и со спокойной душой ожидать срока, не поддаваясь страхам, для которых нет теперь никаких оснований, так как очевидно, что ты сильно ошиблась в своих предположениях. – Еще раз благодарю за письмо.
Теперь приписка для твоего мужа, однако весьма важного свойства, поэтому я призываю его отнестись к тому, что он прочтет, со всевозможным вниманием.
Флорентийский кабинет, напуганный угрозой вмешательства Наполеона в римский кризис, только что обратился к нам с просьбой выразить свое отношение к подобной возможности*. Ответ, который мы ему направили и который я читал, крайне неудовлетворителен. Он доброжелателен, но уклончив и говорит лишь о полном отсутствии национального взгляда, составляющем самое существо нашей дипломатии.
Ведь в этом деле нам следовало бы высказаться по двум пунктам равновеликой значимости. Во-первых, по поводу принципа невмешательства, четкое и твердое провозглашение коего никак не могло бы быть лишним в преддверии событий, обещающих со дня на день разразиться на Востоке. Во-вторых – надо было бы в очень жесткой форме заявить свое мнение о светской власти папы.
Истинно национальная политика не преминула бы это сделать. Она почувствовала бы, что пришло время совершить самое что ни на есть открытое православное деяние, ибо поняла бы, что интересы всего православия глубоко затронуты нынешним кризисом римского вопроса… Подобная декларация произвела бы огромное впечатление. Словно бы сама история заклеймила нашими устами ненавистнейший нам догмат. – Но ничего этого, разумеется, не поняли. И именно по вопросу о светской власти осмотрительно и скромно отмолчались… Это было неизбежно! Политика без национального кредо должна была обнаружить свою беспомощность.
Таковы факты… Теперь нужно, будто бы ровным счетом ничего о них не зная, преподнести их как вытекающие из хода событий и объяснить всему свету, чего же, в случае необходимости, Россия вправе ожидать от политики столь зело национальной, как наша*.
Вероятно, причиной того, что в составлении декларации, с которой нас попросили выступить, мы проявили еще большую, чем всегда, осторожность, была надежда на альянс с Францией в восточном вопросе. Очередная иллюзия. Уже получен ответ Мустье. Это контрпроект, сильно отличающийся от нашего*. К тому же донельзя дерзкий тон, которым недавно говорил с нами Фуад, ясно показывает, что он ничуть не опасается союза Франции с нами…*
Вот, любезнейший Иван Сергеич, на что призываю деятельное внимание «Москвы».
Храни Господь вас обоих.
Ф. Т.
