Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 48 страниц)
Тютчевой А. Ф., 17/29 марта 1865*
46. А. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 17/29 марта 1865 г. Париж
Paris. Mercredi. 29 mars 1865
Je ne veux pas quitter Paris sans t’avoir donné signe de vie. Paris m’a fait quelque bien… Il m’a momentanément distrait et étourdi. Et puis ce qui m’a fait aussi beaucoup de bien, c’est la cessation de Nice. Je m’en veux de l’antipathie, de la rancune que j’ai gardées à cette pauvre localité, si brillante d’ailleurs – et qui, je le sens, hélas, autrefois et dans d’autres conditions, m’aurait souri à moi, comme à tant d’autres… mais les longues heures de tête-à-tête que j’ai passées, et dont Dieu seul connaît toute l’amertume, je l’ai si bien saturée de moi-même que je l’ai comme empoisonnée. – L’Italie a joué un singulier rôle dans ma vie… Deux fois elle est venue à moi comme une vision funèbre, au lendemain des deux plus grandes douleurs qu’il m’ait été donné d’éprouver…* Il y a des pays où l’on porte le deuil en couleurs éclatantes. Il paraît que je suis de ces pays-là… Mais laissons cela, sortons de mon triste moi, car je sens qu’il me rend odieux… Dans cette même Nice, pourtant, si antipathique, de combien d’affections n’ai-je pas été entouré… toi d’abord, ma fille chérie, ces réunions à dîner chez toi, que j’aimais beaucoup… ma bonne Daria, essayant de me consoler, quand elle-même aurait si fort besoin de l’être… l’excellente Antoinette que je n’ai pas suffisamment remerciée de tout l’intérêt, de toute l’amitié, qu’elle m’a témoignés, et tant d’autres à des degrés différents… Ah, l’homme qui souffre doit souvent paraître bien haïssable.
C’est donc décidément le 22 du mois prochain que vous aussi, vous quittez Nice. La certitude de cette date me soulage… Combien Marseille, Lyon, toutes ces villes par où vous repasserez vous paraîtront belles, combien l’entrevue même vous paraîtra intéressante. – Eh bien, ici, à Paris, je ne sais pourquoi on n’a pas ce sentiment de séparation, d’éloignement, d’expatriation, que j’éprouvais à Nice… Il est vrai qu’à Paris le Génie du Lieu m’a toujours été bienveillant. J’aime cette localité. – On a dit que c’est l’endroit du monde où l’on se passe le mieux du bonheur. Ce qui est sûr au moins, c’est qu’on ne lui en veut pas de l’avoir perdu… Cette fois… mais laissons cela.
J’ai vu ici beaucoup de monde, entr’autres des personnes attachées à la Cour d’ici, les Tascher* par ex
T. T.
Перевод
Париж. Среда. 29 марта 1865
Не хочу покинуть Париж, не подав тебе весточки о себе. Париж мне немного помог… Он на время развлек меня и заставил забыться. Гораздо легче мне стало также и оттого, что кончилась Ницца. Досадую на себя за неприязнь, даже отвращение, питаемое мною к этому несчастному уголку, столь, впрочем, лучезарному, что – увы, я это понимаю – в прежнее время и при других условиях он улыбался бы мне так же, как и стольким иным… но за долгие часы моего с ним общения, проникнутые такой горечью, о которой дано судить лишь Господу Богу, я до того насытил его собой, что этим как бы отравил. – Странную роль сыграла Италия в моей жизни… Дважды являлась она передо мной, как замогильное видение, после двух самых великих скорбей, какие мне суждено было испытать…* Есть страны, где носят траур ярких цветов. По-видимому, я родом оттуда… Но оставим это, отвлечемся от моего печального «я», ибо я чувствую, что его трудно переносить… А между тем в этой самой Ницце, столь мало приятной, какою лаской я был окружен… во-первых, ты, моя милая дочь, собрания у тебя за обедом, очень мною любимые… моя добрая Дарья, старавшаяся меня утешить, когда сама так нуждалась в утешении… милейшая Антуанетта, которую я еще недостаточно поблагодарил за все участие, за всю дружбу, выказанные ею по отношению ко мне, и многие-многие другие, в большей или меньшей степени… Ах, страждущий человек часто должен казаться чудовищем.
Итак, решено – 22 числа следующего месяца вы тоже покидаете Ниццу. Мне приятно знать наверное это число… Марсель, Лион, – какими красивыми покажутся вам все эти города, через которые вы снова проедете, каким интересным для вас будет самое свидание! – Ну, а здесь, в Париже, не знаю почему, не испытываешь того чувства разлуки, отдаления, отчуждения, которое владело мною в Ницце… Правда, в Париже гений места был всегда ко мне благосклонен. Я люблю этот город. – Кто-то сказал, что здесь лучше, чем где бы то ни было на свете, умеют обходиться без счастья. Верно, по крайней мере, то, что здесь перестаешь как-то сетовать на его утрату… На сей раз… но оставим это…
Я перевидал здесь много народу, между прочим, лиц, состоящих при здешнем дворе, например, небезызвестных тебе Таше*. Никто из них ни разу не спросил меня о Ницце и о вашем пребывании там… Может быть, это и по рассеянности. Мне, однако, известно, что личные настроения далеко не дружеского характера… На днях я присутствовал на заседании Законодательного корпуса. – Это все еще продолжение революции. Не то чтобы современный режим чем-то не устраивал французские массы. Просто партии, за которыми во Франции всегда остается последнее слово, не долго будут переносить его – да и всякий другой не дольше… Словом, политические режимы подобны некоторым животным в зверинцах, – сами-то по себе они живут, но подобных себе на свет не производят… Многое мог бы сказать тебе. Но уже не остается ни времени, ни бумаги. Мы уезжаем сегодня вечером. Храни тебя Бог, милая дочь.
Ф. Т.
Горчакову А. М., 10 апреля 1865*
47. А. М. ГОРЧАКОВУ 10 апреля 1865 г. Петербург
Samedi. 10 avril
Voici, mon Prince, les vers que vous avez eu la bonté de me demander*. Ils sont insignifiants et n’ont été écrits que pour faire acte de présence…
Quant à la question des Allemands soulevée à l’occasion des autres vers* qui valent mieux que les miens, voici ce qu’il y aurait à en dire. C’est que Lomonossoff, lui aussi, a eu ses Nesselrode et ses Budberg, et c’est que toute supériorité russe a, de tout temps, eu les siens – c’est-à-dire des gens qui à mérite inférieur – cherchaient et souvent réussissaient à les primer et à les opprimer, rien qu’en s’appuyant sur les préférences souvent peu motivées, sur la partialité p
Un fait remarquable, chez nous, c’est que sous le long règne et pas mal glorieux de l’Impératrice Catherine ce sentiment de malveillance p
Mille hommages dévoués.
Тютчев
Перевод
Суббота. 10 апреля
Вот, дорогой князь, стихи, которыми вы имели любезность заинтересоваться*. Они ничтожны и были написаны лишь из чувства долга…
А по немецкому вопросу, поднятому в связи с другими стихами*, лучшими, чем мои, сказать можно следующее. Сам Ломоносов имел своих Нессельроде и своих Будбергов, и все русские гении, во все времена, имели своих – то есть соперников более заурядных, старавшихся и нередко умудрявшихся их оттеснять и притеснять только лишь благодаря привилегиям, часто необоснованным, инстинктивному, так сказать, сочувствию, которое они находили в самом сердце верховной власти. Вот это-то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам, тогда как немцы, от мала до велика, наши и не наши, у которых нет, собственно, никакой причины не любить Россию, питают к нам исключительно физиологическую и потому именно неискоренимую и непреодолимую антипатию, расовую антипатию. И это наиболее яркая черта их национальности.
Поразительно то, что в течение долгого и отнюдь не бесславного царствования Екатерины это чувство неприязни к немцам у нас словно бы спало. Я нашел намедни объяснение этому в словах ее, приведенных в одном журнале… Говоря об одном немце, находившемся на русской службе, она перечисляла его ценные и прекрасные качества и прибавила в заключение, что она, однако, не решилась бы назначить его на какой-либо высокий пост, – «потому что у него, как и у всех немцев, есть один, в моих глазах – огромный, недостаток. (Это слово в слово.) – Они не довольно уважают Россию…»
С глубочайшим уважением.
Тютчев
Георгиевскому А. И., 17 мая 1865*
48. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 17 мая 1865 г. Петербург
Петербург. 17 мая 1865
Друг мой, Александр Иваныч. – Все самое существенное я уже высказал в предыдущих строках* – обратите на них серьезное внимание, и пока еще время не ушло, заставьте лечиться. Compelle intrare*. Чтобы, по крайней мере, моя беда послужила другим на пользу…
О себе самом я с вами говорить не буду. Последние события переполнили меру и довели меня до совершенной бесчувственности*. Я сам себя не сознаю, не понимаю… Итак, давайте говорить о постороннем, но некогда для меня очень близком.
Здесь есть какое-то смутное ожидание, что в скором времени – на днях, может быть, произойдет сшибка между двумя противуположными и все сознательнее враждебными партиями*. Граф Берг и Милютин приехали из Варшавы. Я еще ни с тем, ни с другим не видался. Увижусь сегодня. Сшибка, вероятно, и будет, но не будет решения, потому что для решения нужен решитель, – а его-то и не оказывается… От Кауфмана*, в Вильне, не многого ожидают. Все убеждены в его благонамеренности и способностях, но очень и очень сомневаются в его энергии и практичности.
На днях поступит здесь в продажу книга о Польше, «La Pologne au 1er janvier 1865», писанная нашим русским, Моллером*, известным сотрудником газеты «Nord». Книга его – очень дельная и в самом лучшем направлении, и потому автора напугали в Париже, что она будет запрещена в Петербурге. – Но на этот раз Валуев поспешил заявить мне, чтобы книга тотчас по получении была пропущена… Забавно видеть, как у нас все друг другом напуганы. Я полагаю, что «Москов<ские> ведомости» не преминут сказать неск<олько> слов о книге Моллера… Но что скажете вы о наполеоновском désaveu[14]14
неудовольствии (фр.).
[Закрыть] по отношению к своему двоюродному братцу?* Многие, чересчур глубокомысленные и проницательные, будут, разумеется, утверждать, что и это комедия. Нет, это не комедия, а это страшная трещина в наполеоновском здании, и скоро образует щель, в которую можно будет видеть и близкое будущее… Еще виднее оно в том, что теперь наклевывается в Север<ной> Америке*. Дай-то Бог!
Пока простите – до скорого свидания в Москве. – Мой усердный поклон Каткову и Леонтьеву. Вам от души пред<анный>
Ф. Тютчев
Георгиевскому А. И., 2 июня 1865*
49. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 2 июня 1865 г. Петербург
Петербург. 2 июня 1865
Друг мой Александр Иваныч, от души благодарю вас за ваше дружественное, но далеко не успокоительное письмо… Вижу из него, равно как из приписки милой нашей Marie, все еще очень неудовлетворительно… Меня мучит мысль, что ее поездка и пребывание в Петербурге много содействовали к ее расстройству…* Все это усиливает мое нетерпение видеться с вами и удостовериться собственными глазами в неосновательности всего того, что заочно меня так тревожит… Впрочем, друг мой, не пугайтесь моей пугливости – в последнее время эта способность во мне страшно развита была моим горем… Да сохранит вас Господь Бог и помилует…
Я совершенно согласен с вами, что при данных обстоятельствах казенная служба для вас необходима, и излишним считаю вас уверять в моей – не то что готовности, – но настоятельной потребности употребить в дело все, что от меня зависит, для лучшего разрешения этого вопроса…* Ничто, конечно, столько бы меня не утешило, как быть вам на что-нибудь годным. – В Министерстве ин<остранных> дел, сколько мне известно, нет такого места, которое соединяло бы необходимые условия. – В моем Цензурном комитете, даже и в случае ваканции, я не нахожу достаточных вознаграждений за тот капитал времени, который тратится на занятия по этой службе. – Я все более убеждаюсь, что ваше настоящее призвание – это все-таки учебная часть, – и потому, пользуясь теперешним положением Ив. Д. Делянова*, поведу против него решительную атаку, и лучшим ручательством в успехе будете вы же сами, потому что он вас искренно любит и уважает… Не премину вас уведомить о последствиях.
Вероятно, вам уже известно в Москве, как разыгралась здесь драма по польскому вопросу…* Она кончилась совершенною победою Милютина, вследствие высшей инициативы. В том же смысле была и речь, обращенная государем к тем польским личностям из Царства <Польского>, приехавшим сюда по случаю кончины наследника*. – Сказанные им слова были крайне искренни и положительны. На этот раз интрига была расстроена и повела только к полнейшему сознанию и обнаружению державной мысли. – Много при этом деле было любопытных подробностей, которые я вам передам при свидании. – Касательно же этого свидания я пока не могу еще назначить срока, надеюсь, однако, что это будет очень не в продолжительном времени… За Федю я даже и не благодарю вас, так я был уверен в вашем расположении*.
Пока простите. – Вам душевно пред<анный>
Ф. Тчв
Георгиевской М. А., 14 июля 1865*
50. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 14 июля 1865 г. Петербург
Петербург. 14 июля 1865
Да, милая, дорогая моя Marie, вы отгадали. Только что я отправил к вам мое последнее письмо, я принужден был слечь, если не в постель, так на канапе, – и пролежал так, задыхаясь от жару, без ног и без движенья, почти две недели. – Было, помнится, время, когда и это не лишено было бы своей доли приятности. Но при данных условиях это было решительно не кстати. Физическое страданье должно бы быть исключительною принадлежностию живого человека. – Теперь, однако же, я начинаю оправляться – и вопреки всем вашим сомнениям не замедлю явиться к вам… на чашку чая – по обещанию.
Жалею очень, что не поспею к завтрешнему великому дню, которым открываются – и мне очень и очень памятные – ваши семейные празднества. Помню, как третьего года мы праздновали их с вами. Вам, милая Marie, поручаю расцеловать от меня завтрешнего именинника* и убежден, что вы достойно исполните мое поручение. – Не теряю надежды, что попаду по крайней мере на один из последующих праздников ваших.
Много вы меня порадовали – буде это не хвастовство – известием о вашем здоровье… Нетерпеливо ожидаю возможности убедиться собственными глазами в действительности ваших показаний. И если они окажутся справедливыми, то рассчитывайте на мою полную признательность, – в моих глазах первая добродетель всех тех, кого я люблю, это их чувство самосохранения…
Засвидетельствуйте это от меня и мужу вашему, которому, как я полагаю, предписанное лечение – на даче, при этой превосходной погоде – должно было принести пользу… и при этом случае, кстати или не кстати, сообщите ему от меня вот что. Последние инструкции, данные Милютину при отправлении его в Варшаву, такового свойства, что они должны окончательно устранить и последние недоразумения между «М<осковскими> ведомостями» и «Инвалидом»…
Простите за это нелепое отступление.
Вы сетуете на вашу тетушку за ее упорное молчание… Да будет это самым тягчайшим горем вашей жизни. – Лучшего пожелания вам я и придумать не могу. Впрочем, я был у нее, третьего дня, на даче. Она здорова, часто грустит и плачет – и это-то и составляет нашу взаимную связь.
Мой бедный Федя целует ваши ручки. И все это – и детство и старость – так жалко – сиротливо – и так мало утешительно…
Господь с вами.
Ф. Тчв
Георгиевской М. А., 16 августа 1865*
51. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 16 августа 1865 г. Овстуг
Овстуг. Понедельник. 16 августа
Благодарю вас, милая Marie, за письмо ваше, хотя и французское, но зачем же французское. Мы, кажется, условились упразднить его. Впрочем, я буду рад вашим письмам даже и на арабском языке…
Надеюсь, однако, не продолжать этой переписки. Я все более и более убеждаюсь в том, что для меня было несомненно, а именно, что мое здешнее пребывание не приведет ни к каким существенным улучшениям, по крайней мере здоровье мое от него не улучшается. Я продолжаю чувствовать – не положительную боль, но какую-то несообразность то в одной ноге, то в другой. – Как бы то ни было, после двадцатого числа я решительно отсюда уезжаю. Здешняя местность не отзывается ни на одно из моих воспоминаний – и вместе с тем не представляет никакого развлечения – хотя, правду сказать, я и в виду Средиземного моря не мог найти ничего утешительного во всем том, что не было в связи с моим единственным прошедшим, – и вот почему меня тянет в Москву или, лучше сказ<ать>, на Малую Дмитровку…
Поблагодарите Володю* за его расположение, и надеюсь, что в скором времени он мне сам подтвердит это заявление с высоты козел, на которых мы торжественно воцарим его* – по возвращении моем в Москву…
Что здоровье вашего мужа? Неужели он и теперь еще, при этой весьма положительной осенней свежести, продолжает свою villégiatur-y?..[15]15
villégiature – жизнь на даче (фр.).
[Закрыть] Здесь, по крайней мере, за исключением каких-нибудь пяти часов во дне, мы решительно мерзнем.
Благодарю редакцию «М<осковских> вед<омостей>» за ее обо мне попечения. В этом отчуждении ото всего живого и современного появление «Моск<овских> вед<омостей>» имеет нечто умиляющее и питающее в душе веру в Провидение… Удивительный край эта Россия. – У нас переезд с места на место – вещь иногда довольно трудная, но из 19-го столетия в какое-нибудь давно прошедшее этот переезд совершается очень легко…
Простите, до скорого свидания. – Знаете ли, почему я пишу карандашом? – Мои подлые нервы до того расстроены, что я пера в руках держать не могу. – Господь с вами. Вам от всей души пред<анный>
Ф. Тютчев
Георгиевской М. А., 27 сентября 1865*
52. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 27 сентября 1865 г. Петербург
Петербург. 27 сентября
Благодарю, милая Marie, за письмо. И грустно, и отрадно было читать его. – Пусто и мне, расставшись с вами, со всеми вами. До сих пор всё еще каждое утро сбираюсь идти пить чай с вами – и что-то уже очень давно не присутствую я при вашем ежеминутном суде и расправе над Левой и Володей*. – Не могу еще понять, куда девались эти уютные, приютные три-четыре комнаты Шиловского дома, которые так недавно еще всегда были у меня на перепутьи, куда бы я ни пошел.
Да, моя милая Marie, тому, для кого жизнь – не жизнь, а бессонница, очень, очень отрадно было забыться этим трехнедельным сном…
Крепко обнимите за меня детей и скажите вашему мужу, что я по многим причинам жду с нетерпением приезда его в Петербург. – Вы же пока берегите себя. Что ваша нога?.. обошлось ли без пиявок?.. Были ли вы вчера на вечеру у Катковых и вспомнили ли о предпоследнем воскресенье? Не было ли от бессознательной Новиковой нового приглашения вашему мужу идти слушать ее пенья в семь часов утра?*
Вы видите, люблю припоминать все эти подробности. – Мне кажется, что даже и о князе Назарове* потолковал бы с вами на досуге не без некоторого удовольствия, и надеюсь, что мне удастся возобновить этот разговор в скором времени. – Вот каким подарком я предполагаю порадовать себя ко дню моего рожденья.
Здесь по возвращении я очутился на моем прежнем, слишком мне знакомом пепелище. – Пусто, очень пусто… Анне Дм<итриевне> передал ваш поклон, за который она благодарит… Она все та же несимпатичная, дорогая мне личность – шероховатая изнанка моих лучших воспоминаний. Раз, на прошлой неделе, я пил у нее чай… как во время оно. – Жалкое и подлое творенье человек с его способностью все пережить…
На этот раз политический отдел моего письма будет очень неудовлетворителен… Скажите это Алек<сандру> Ив<анычу>. – Хотя я почти ежедневно видаюсь с кн. Горчаковым, знаю только, что он жалуется на пессимизм Каткова в отношении к нему, и не он один. – Вообще желательно было бы, чтобы в игре Каткова его постоянное Forte сменялось иногда переходами в Piano. Впрочем, со дня моего отъезда из Москвы я не получал ни одного № «Моск<овских> вед<омостей>». – Отчего это?
Но вы, прошу вас, не подражайте в этом почтенной редакции – и помните, что ваши письма мне еще нужнее передовых статей даже и «Моск<овских> ведомостей». Господь с вами. Весь вам пред<анный>
Ф. Т.