Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)
Георгиевской М. А., 19 июня 1866*
80. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 19 июня 1866 г. Петербург
Петербург. 19 июня <18>66
Вот вам два письма разом, моя милая Marie, – мое и ваше. Это последнее было вскрыто мною по недосмотру и возвращается к вам недочитанным. Вот как я уважаю, в назидание нашей полиции, тайну частной переписки, особливо супружеской… Мое же письмо вы могли бы оставить вовсе не читанным, так оно бедно содержанием… Все существенное, что бы я мог вам сказать, было уже, конечно, передано вам вашим мужем. – Теперь мне от вас ждать новостей. Тех именно, которые в данную минуту исключительно меня интересуют, т. е. относящихся к вашему делу…* Я преисполнен надежды на успех. И успех, что вы уже будущей осенью возвратитесь в Петербург. Еще вчера говорил я с Деляновым об Ал<ександре> Ив<аныче>, и он надеется, что гр. Толстой теперь же назначит его по особым поручениям и увезет с собою, в свой ученый объезд. Это было бы лучше и дачи, и даже диссертации.
Что дела Каткова, и подвинулись ли они к счастливому исходу вследствие приезда в Москву графа Толстого? Во всяком случае, я надеюсь, что эти дела и для вас, как для меня, будут иметь интерес чисто гражданский и общественный – и что вы не будете с ними связаны никакою положительною солидарностию.
Здесь стоит погода чудная – и это кажется так натурально и легко, что не понимаешь, отчего бы ей изменяться. Но у нас с хорошею погодою то же, что с хорошими стихами, которые только с виду кажутся легки. Можно сказ<ать>, что нам солнце не без труда дается. – Хотя теперь его даже слишком много, – по крайней мере, для меня в моей подсолнечной квартире. – Зато как теперь у вас должно быть хорошо…
Ждете ли вы меня? Обнимаю детей и кланяюсь вашему мужу. Господь с вами.
Георгиевскому А. И., 26 июня 1866*
81. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 26 июня 1866 г. Петербург
Петербург. Воскресенье. 26 июня <18>66
Вы правы. Лучшего исхода и ожидать было нельзя. «Московские ведомости» этим временным испытанием завоевали себе ключ позиции. Они стали в прямое личное отношение. В этом-то все и дело… Теперь «М<осковские> вед<омости>» стали газетою ставропигиальною. – Итак, пора, очень пора великому сыну Пелея выйти из своего стана и явиться на стене. Трояне, т. е. события, сильно напирают…*
Здесь не ищите ни определенного направления, ни руководства. Здесь не имеется ни одной идеи в запасе. Мы здесь до сих пор с какою-то благодушною niaiserie[28]28
глупостью (фр.).
[Закрыть] всё хлопотали и продолжаем хлопотать о мире, – но чем для нас будет этот мир, того мы понять не в состоянии. Во всяком случае, не мы при данных обстоятель<ствах> оправдаем евангельское слово о миротворцах*. – Австрия, завершая все свои предыдущие позоры, решилась пойти в кабалу к Наполеону с тем только, чтобы заставить и враждующие с нею державы также закабалить себя у него… Если державы эти, в особенности Пруссия, на это поддадутся, то Наполеонова диктатура будет признана над Европою… а эта диктатура необходимо должна разразиться коалициею против России*. Кто этого не понимает, тот уже ничего не понимает… Единственное историческое призвание наполеоновской диктатуры в данную минуту – это разрешение вопроса в самом антирусском смысле… Итак, вместо того, чтобы так глупо напирать на Пруссию, чтобы она пошла на мировую, мы должны от души желать, чтобы у Бисмарка стало довольно духу и решимости не подчиняться Наполеону, и довести дело до разрыва. В настоящую минуту, предполагая даже самый широкий успех прусской политики и оружия по делам Германии против Наполеона, – все это для нас гораздо менее опасно, чем сделка Бисмарка с Наполеоном, которая непременно обратится против нас… Вообще, надо быть, как мы здесь, лишену всякого чутья и пониманья, чтобы не уразуметь, уже перед самым лицом грозящей катастрофы, ее роковых условий. Она или поведет непременно к разложению Запада, или обрушится всею тяжестью соединенного Запада на нас.
Что же до Австрии, то мы должны смотреть на нее, как на выморочное именье*, и, не предъявляя еще пока наших законных прав на владение, не терять их ни минуты из виду…Тут дело очень просто: восьмнадцать миллионов славянского племени, над которыми австрийская опека упраздняется. Может ли Россия без самоубийства предать их всецело немцам? – Вот первый вопрос, на который должны ударить «Москов<ские> ведомости»…
Отныне мы не можем, мы не должны смотреть на Австрию, как на самостоятельную державу. Она теперь не что иное, и более нежели когда-либо, – отжившая историческая комбинация, лишенная всякого серьезного содержания. При ее доказанной несостоятельности опека над славянскими массами сделалась для нее невозможною. Она может только повергнуть в бесплодное, хаотическое брожение. Но только упразднение Австрии создаст возможность, при преобладающем содействии России, внести в эти массы начало прочного органического строя, т. е. применяя все эти общие воззрения к делу настоящей минуты, мы должны, в случае того страшного столкновения, которое потрясет до основания всю западноевропейскую систему, мы должны, говорю, так заручить себя австрийским славянам, чтобы они поняли, наконец, что вне России нет и не может быть никакого для них спасения, – приступить же к делу следует с Восточной Галиции.
Я знаю, все это было уже тысячу раз говорено и повторяемо, точно так же, как человек во все дни живота своего говорит умозрительно о смерти, но, наконец, наступает же день, когда умозрение переходит в действительность, – и этот день, этот роковой день, очевидно, наступил, – но пусть он будет днем не смерти, а возрождения.
Если изложенный взгляд совпадает с убеждениями «Московск<их> вед<омостей>», то они могут в настоящую минуту оказать самому правительству огромную услугу. Здесь – для кого же это тайна? – все шатко и неопределенно, хотя преобладающее чувство в главном деятеле – это раздраженное негодование противу Австрии и враждебность к Наполеону, но при всем этом малодушие и неясность соображений. Выше гораздо более решимости, и сюда-то, к этой-то высшей среде, должны быть преимущественно устремлены все усилия.
Прочтите это письмо Мих<аилу> Ник<ифоровичу>. Он более нежели когда-либо сила, и сила признанная. От него многое зависит.
Ф. Тчв
Георгиевскому А. И., 3 июля 1866*
82. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 3 июля 1866 г. Петербург
Петерб<ург>. 3-го июля
Положение определяется. Скоро Напол<еон> волею или неволею подойдет к вооруженному вмешательству*. Это сделалось для него жизненным вопросом. – Тогда из двух возможностей неминуемо последует одна. Или Пруссия и Италия испугаются и поддадутся, и тогда обе эти державы в сущности станут к Наполеону в те же вассальные отношения, в какие поставила себя Австрия, т. е. диктатура над Европой сосредоточится на время в руках Наполеона, а наполеоновская диктатура необходимо повлечет за собою коалицию всего Запада противу России, разрешение восточного вопроса в смысле антирусском и – окончательно восстановление Польши… Или Пруссия решится противудействовать – во имя не только своей, но и общей независимости всех германских племен – при деятельном сочувствии Италии – и рассчитывая на весьма вероятную поддержку со стороны нового английского министерства…*
Понятно, что с нашей стороны было бы крайнею нелепостию, если бы мы из какого-то малодушного суетного желания восстановить мир à tout prix[29]29
любой ценой (фр.).
[Закрыть] стали налегать на Пруссию, чтобы склонить ее к уступкам. – Это просто немыслимо – как мы ни глупы, ни безмысленны, ни бездушны, но все-таки мы не можем же не понять, что мир при таких условиях – это признание наполеоновской диктатуры и что мы, Россия, не можем этому содействовать… Объединение полное, прочное Германии – нам не страшно, потому что оно неосуществимо, да и вопрос теперь не так поставлен. Прусский интерес в данную минуту – это подъем всей Средней Европы против французского преобладания, который в скором времени – и при некоторой сдержанности с нашей стороны – неминуемо повлечет за собою разрыв с Франциею Англии – а этого-то нам и надо. Это одно может развязать нам руки. – Мы не можем, еще раз, довольно проникнуться убеждением, что только подобною междоусобною, нескончаемою войною на Западе суждено России, как представительнице всего Славянского мира, вступить окончательно во все свои исторические права и исполнить свое мировое призвание.
Этим достаточно определяются наши теперешние отношения к Австрии. – Эти-то отношения следует нам уяснить себе вполне.
Каткову М.Н., 5 июля 1866*
83. М. Н. КАТКОВУ 5 июля 1866 г. Петербург
Петербург. 5 июля <18>66
Пишу к вам, почтеннейший Михаил Никифорыч, по особенному поручению графа М. Н. Муравьева. Он просил меня подтвердить вам в письме моем все, что уже, как он говорил мне, было вам сообщено…
Он просит вас о личном свидании с вами в Петербурге и желал бы очень и очень, чтобы вы ускорили вашим приездом… Он считает необходимым, для пользы общего дела, передать вам многие данные, добытые следственною комиссиею, уясняющие и определяющие настоящее положение нашего современного общества и которые – как он весьма справедливо предполагает – только в ваших руках могут оказаться плодотворны… Итак, еще раз, и он, и мы все надеемся видеть вас в скором времени в Петерб<урге>, где ваше присутствие, в данную минуту, могло бы быть во многих отношениях чрезвычайно полезно…*
В надежде вашего скорого приезда я бы смел просить вас, почтеннейший Михаил Никифорыч, сделать мне честь и особенное удовольствие остановиться у меня. – Я теперь совершенно один в доме, простору вдоволь, и вам, могу надеяться, было бы у меня не менее покойно и удобно, чем в гостинице. Одно только обстоятельство меня несколько пугает – это высота моей лестницы.
Граф Муравьев сообщал Валуеву о своем желании личного с вами свидания и той пользе, которую он от этого ожидает… Валуев выразился, что он совершенно разделяет это убеждение и что ему приятно было бы, если бы вы могли на месте удостовериться в отсутствии всякой личной враждебности к вам…
Передаю слышанное…
Такое же сообщение было сделано Муравьевым и графу Шувалову.
Итак, ждем вас, Михаил Никифорыч. Приезжайте и убедитесь, что благодаря вам наконец и у нас – и в нашей правительственной среде – сила печатного слова признана не как факт только, но как и право…
В заключение прошу вас передать мое усердное почтение милой и дорогой Софье Петровне и поручаю себя вашему расположению.
Вам душевно преданный
Ф. Тютчев
Георгиевской М. А., 13 июля 1866*
84. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 13 июля 1866 г. Петербург
Петербург. 13 июля <18>66
В ответ на письмо вашего мужа пишу к вам, моя милая, добрая, справедливо на меня негодующая Marie. Мне все как-то кажется странным, что мои к вам ежедневные, хотя, правда, и не писанные письма не доходят до вас. Пора бы, кажется, изобрести такой телеграф, который тем, кого мы очень любим, передавал бы сам собою наши мысли и чувства, как только они в нас зарождаются. – От эдакого телеграфа вам бы тогда отбою не было, и вам бы пришлось жаловаться на преувеличенную деятельность моей корреспонденции.
Вижу с признательностию из писем вашего мужа, что здоровье ваше довольно хорошо. Прошу продолжать. Известие, что с вами теперь сестра ваша Ольга и что я, вероятно, еще ее у вас застану, меня как-то порадовало и возбудило во мне какое-то сердечное любопытство. – Напишите, на кого она похожа…
Так как для вас всякое письмо без некоторой примеси политики кажется безвкусным, то я вменяю себе в обязанность, хоть бы для передачи, сообщить вам следующее. – Здесь не совсем спокойно смотрят на невероятную уступчивость Наполеона и невольно подозревают, что под этим кроется что-нибудь недоброе для нас. Это все происходит оттого, что до сих пор не хотят убедиться, вопреки очевидности, в полнейшей несостоятельности этого человека и с каким-то смешным упрямством отыскивают во всех его самых грубых, самых осязательных промахах глубину премудрости. Только в этом деле всемирной мистификации он поистине велик… Но и тут большая доля заслуги принадлежит не ему, а человеческой глупости.
Я все еще той веры, что эта-то уступчивость со стороны Наполеона приведет к взрыву во Франции и разрыву ее с немцами – и что только что начавшаяся передряга в Европе пойдет еще гораздо далее…*
Я знаю от Муравьевых, что Мих<аил> Ник<олаевич>, который был несколько озадачен первым телеграф<ным> сообщением Каткова, был очень доволен его письмом. Желаю, чтобы в свою очередь и Мих<аил> Никифорыч успокоился касательно моего будто бы неосторожного оглашения письма вашего мужа*. Все подробности, заключающиеся в этом письме, были уже общеизвестны, и преимущественно в той именно среде, где их разглашение могло бы вызвать недоброжелательство. Впрочем, даже избыток подобной предосторожности меня душевно радует как новое ручательство за ненаветное процветание «Московских ведомостей». – Их возрождению все еще продолжают радоваться, как возвращению милого дорогого гостя, о котором давно не имели известий. – Первые передовые статьи были очень замечены, особливо циркуляр «Московск<их> вед<омостей»> по поводу высочайшего рескрипта*. Но в статьях об иностр<анной> политике замечена была некоторая нерешительность и бледность*, к которой мы, конечно, уже успели привыкнуть на практике и потому неохотно лишились бы некоторого за это вознаграждения в среде нашей умозрительной политики.
Муж ваш пишет мне, что вы неослабно стараетесь предохранить его от поползновения предаться сердцем вновь раз изменившим обольщеньям…* и очень хорошо делаете. Возобновить кабалу было бы, с его стороны, непростительною слабостию. – Хоть Делянов живет теперь на даче, но я сегодня же, вероятно, увижусь с ним за обедом у княгини Кочубей и передам поручение Алек<сандра> Иваныча. – Завтра я сбираюсь в Ораниенбаум к велик<ой> княгине Елене Павловне и пробуду там и в Петергофе дня три или четыре. К возвращению моему в город надеюсь найти письмо от вас…
Вот уже более недели, что я не виделся с вашею тетушкою или, лучше сказать, тетушками*. Последнее наше свидание было 5-го июля, в этот день, столько лет мною празднуемый, я обедал у Анны Дмитр<иевны> и сам себе казался каким-то привиденьем…
Простите, до свидания, моя милая, добрая Marie, и не переставайте, прошу вас, быть взыскательными… Детей обнимаю.
Господь с вами.
Тютчевой Эрн. Ф., 21 июля 1866*
85. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 21 июля 1866 г. Петербург
Pétersbourg. Jeudi. 21 juillet
Ma chatte chérie, avant toute chose, il faut que je te demande grâce p
La guerre n’est qu’interrompue*. Ce qui feint de finir, n’aura été que le prélude du grand massacre, de la grande lutte entre la France Napoléonienne et les Allemands, et c’est l’Allemagne du midi, gravitant irrésistiblement vers le Nord en dépit de toutes ses misérables dynasties, qui la fera éclater… La France, quoi qu’on fasse, ne pourra pas se résigner à laisser s’achever l’unification de l’Allemagne toute entière. C’est une question de vie pour elle. Elle peut ne pas réussir à l’empêcher, mais elle l’essaiera… Et c’est pourtant cette politique de N
Je viens de passer trois jours entre Oranienbaum et Péterhoff, en rapport de discussions politiques avec tous les membres de l’Auguste famille, tous divisés entre eux par leurs sympathies et antipathies – toutes allemandes… C’est en un mot l’Allemagne en abrégé. La seule note parfaitement absente, c’est le point de vue russe sur la question. Cela m’a fait faire de pénibles réflexions… D’ailleurs j’ai été extrêmement choyé et fêté. J’ai revu la Gr
Quant à mon cher Prince et ami*, il patauge décidément, et il en est ainsi de tout ce monde-là où l’on ne trouve pas même le plus léger pressentiment, le moindre glimpse de la réalité russe dont ces gens-là devraient être les représentants. – Ignorance si complète des premiers éléments de la question que toute discussion sérieuse avec eux est une impossibilité… Et voilà pourquoi je me console de notre inaction forcée dans le moment donné, car leur impuissance réelle est l’unique garantie que nous ayons contre les désastreuses conséquences de leur inintelligence… Ce sont des gens qui allaient se tromper de wagon, mais qui heureusement l’auront manqué…
Cette nuit j’ai couché dans le grand salon, car l’œuvre de démolition a déjà atteint ma chambre où l’on va raser le poêle, pour le convertir en cheminée…
Je remercie ma bonne Marie de son annexe et la prie de faire mes amitiés à Birileff et mes tendresses à la petite…* Puissent-ils tous deux lui donner le moins d’inquiétudes possible… Voici un mot pour Daniloff que je suppose encore avec vous, et dans le cas où il vous aurait déjà quitté, il faudrait le lui faire tenir sans retard, pour qu’à son retour de la campagne de son père il repasse par Ovstoug, p
Ici le temps a été constamment froid et pluvieux, la maladie est en décroissance et on n’en parle guères. Quant à moi, j’aimerais, je crois, encore mieux une bonne attaque de choléra que cette misérable manière de se mal-porter qui ne vous tue pas, mais qui vous empoisonne la vie, goutte p
La Cour restera à Péterhoff jusqu’aux premiers jours d’août où l’Emp
Перевод
Петербург. Четверг. 21 июля
Милая моя кисанька, прежде всего я должен попросить у тебя прощения за преступную нескромность. – Но она была, так сказать, невольной, ибо искушение оказалось чересчур сильным… Речь идет о письме твоего брата. Я знал, что это письмо содержит его первое впечатление от только что произошедших событий – самый голос этих событий, и, не имея возможности войти в комнату, где он говорил, я подслушал у дверей… Вот почему конверт вскрыт незаконным взмахом ножа… И поверишь ли? Я не раскаиваюсь в своем проступке – до того ярко несколько замечательных строк этого письма освещают все положение и подтверждают мои собственные оценки.
Война только прервана*. То, что теперь кажется завершенным, было лишь прелюдией великого побоища, великой битвы между наполеоновской Францией и немцами, а разожжет ее южная Германия, которая вопреки своим ничтожным династиям непреодолимо тяготеет к северу… Франция ни при каких условиях не сможет примириться с объединением всей Германии. Для нее это вопрос жизни. Она, может быть, не сумеет этому помешать, но попытается… Однако к такому итогу приведет ее именно политика Наполеона III, столь превозносимая за ловкость и дальновидность глупцами всего мира… Свет еще не видывал подобной мистификации!..
Я только что провел три дня между Ораниенбаумом и Петергофом, ведя политические споры с разными членами августейшей семьи, которые все разделены между собою своими симпатиями и антипатиями – сплошь немецкими… Словом, это Германия в миниатюре. Одно там начисто отсутствует – русский взгляд на вопрос. Горько становится, как призадумаешься… Впрочем, со мной были исключительно ласковы и любезны. Я снова виделся с великой княгиней Марией Николаевной, с которой имел длинный разговор на балу, состоявшемся под ее покровительством в Петергофе. Она совершенно покорена Наполеоном и не постигает, как человек, столь ей приятный, может не быть лучшим союзником России… в особенности после тех шагов, которые он сделал нам навстречу. Ибо он только что обратился с собственноручным письмом к государю, предлагая ему союз и убеждая его забыть прошлое… Подобное письмо свидетельствует о многом…
Что касается моего милейшего друга князя*, он положительно запутался, и то же самое можно сказать обо всех этих людях, в которых не находишь даже начатков знания, даже малейшего glimpse[30]30
проблеска понимания (англ.).
[Закрыть] русской действительности, представителями коей они должны бы быть. – Это такое полное неведение самых азов вопроса, что всякий серьезный спор с ними невозможен… И вот почему я примиряюсь с нашим вынужденным бездействием в данную минуту, ибо только их явное бессилие спасает нас от гибельных последствий их недомыслия… Это люди, которые уехали бы не туда, куда надо, да, по счастью, опоздали на поезд.
Прошлую ночь я спал в большой гостиной, так как разрушение уже достигло моей комнаты, где собираются ломать печь, чтобы превратить ее в камин.
Благодарю мою добрую Мари за ее приложение к твоему письму и прошу ее передать дружеские приветы Бирилеву и поцелуи малютке…* Пусть они оба доставляют ей как можно меньше беспокойств… Вот несколько слов Данилову, который, я полагаю, еще с вами, а буде он вас уже покинул, то нужно бы переслать их ему немедленно, чтобы, возвращаясь из имения своего отца, он проехал через Овстуг и уладил дело, которое я ему поручаю, если только он не успел уладить его прежде.
Здесь стояла все время холодная и дождливая погода, болезнь идет на убыль, и о ней больше не говорят. Что касается меня, я, кажется, предпочел бы перенести хороший приступ холеры, чем испытывать это жалкое недомогание, которое не убивает, но отравляет жизнь, капля за каплей…
Двор останется в Петергофе до первых чисел августа, когда государь предполагает совершить путешествие, начав его с Варшавы. – Что до императрицы, то она, я думаю, водворится в Царском… Ах, какие все это перепевы одного и того же – и до чего тошнотворно существование в определенном возрасте, и как пора было бы с этим покончить… Господь с вами.
