Текст книги "Том 6. Письма 1860-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)
Тютчевой Эрн. Ф., 8 октября 1867*
146. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 8 октября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Ce 8 octobre
Au moment où j’écris ceci il fait le soleil le plus radieux. Le ciel est d’un bleu vaporeux adorable. C’est comme une journée d’été égarée en plein octobre. J’aime à croire que cette même lumière vous inonde en ce moment à Ovstoug, dorant les feuilles mortes sur les arbres et la boue luisante des sentiers.
C’est la plus douce et la plus consolante des communautés entre les vivants que celle de la lumière. Les anciens comprenaient bien cela, aussi parlent-ils de la lumière toujours avec attendrissement.
Hier je n’ai pas eu de vos lettres, mais depuis quelque temps c’est toujours le dimanche qu’elles arrivent.
L’autre jour Dima et moi, nous avons donné une soirée. C’était une soirée politico-littéraire. Il y avait longtemps que je l’avais promise à ces messieurs de la presse et des Comités. Le thé, les glaces et le punch ont fait les frais de cette festivité qui de ma chambre à coucher a débordé dans le grand salon. On s’est séparé à une heure du matin. Le Brochet a pris la chose tout à fait au sérieux. – Le tout s’est monté à une dépense de sept roubles.
C’est mercredi prochain, le 11 d m
Ce qui est d’une portée moins haute et plus appréciable, ce sont les amours du pauvre Chancelier qui attendent toujours encore leur couronnement d’édifice*. La future Chancelière n’est pas encore entièrement résignée à l’être et attend, pour prendre une résolution définitive, l’arrivée prochaine d’un certain Duc. Jamais on n’aura fait une plus grosse folie avec moins d’entraînement. Quant au consentement du mari, on en est à peu près sûr. Il s’exécute d’assez bonne grâce. Il voudrait seulement s’assurer les moyens d’aller vivre pendant quelques années à l’étranger, et pour cela il propose à son successeur de lui acheter ses biens au prix de cent vingt m
J’ai eu hier des nouvelles d’Anna dont le statu quo continue et s’éternise. Mais ceci aussi prendra fin. Quant à ses sœurs, je n’en ai eu, en dernier lieu, que des nouvelles indirectes.
L’autre jour à ma soirée, dans ce salon, réveillé comme en sursaut par la présence et les voix de tous ces messieurs, j’ai eu comme une vision. Je vous ai vus tous les trois, occupés dans le même moment à achever trois patiences, mais avec des nuances d’intérêt assez différentes…
Que Dieu v
T. T.
Перевод
Петербург. 8 октября
Сейчас, когда я пишу эти строки, вовсю сияет солнце. Небо голубое, прелестного дымчатого оттенка. Можно подумать, летний день ненароком забрел в глубь октября. Мне хочется верить, что тот же самый свет заливает в настоящую минуту Овстуг, золотя увядающую листву деревьев и глянцевую грязь тропинок.
Ничто не устанавливает более теплой и более утешительной связи между живыми, чем свет. Древние хорошо это понимали, вот почему они везде говорят о свете с умилением.
Вчера я не получил от вас писем, впрочем в последнее время они всегда приходят по воскресеньям.
Намедни мы с Димой устроили вечер. Вечер был политико-литературный. Я уже давно обещал собрать у себя господ из органов печати и комитетов. Чай, мороженое и пунш сдабривали это празднество, которое из моей спальни выплеснулось в большую гостиную. Разошлись в час ночи. Щука отнесся к сему мероприятию с полной серьезностью. Издержки составили семь рублей.
В ближайшую среду, 11-го, король греков вступает в брак*. Вот король, не слишком обремененный заботами трона… Какая жалость, что это не может продолжаться вечно. – А вот кому сейчас должно быть не до веселья, так это императору Наполеону, который, совершая промах за промахом, загнал себя в угол. Положение его таково, что ему приходится выбирать: либо допустить крушение папы, либо своими руками разрушить созданную им самим Италию*. Словом, уже не один человек, а весь мир приведен к абсурду. Происходящее в настоящий момент грандиозно, но, находясь у самого подножия пирамиды, мы не в состоянии судить о ее высоте.
Предмет же не столь великой значимости и легче поддающийся оценке – это влюбленность бедного канцлера, все еще ждущая своего увенчания*. Будущая канцлерша не вполне пока отважилась стать таковой и для принятия окончательного решения ожидает скорого приезда некоего герцога. Никогда еще большее сумасбродство не совершалось с меньшим воодушевлением. Что касается супруга, то в его согласии почти уверены. Он весьма уступчив. Единственное его желание – обеспечить себя средствами, которые позволили бы ему провести несколько лет за границей, и с этим расчетом он предлагает своему преемнику купить его имущество за сто двадцать тысяч рублей. – Вот во что в настоящую минуту упирается дело. – Если смотреть со стороны, все это кажется довольно-таки некрасивым, но тесное общение смягчает и сглаживает впечатление…
Вчера получил весточку от Анны, чей status quo сохраняется и превращается в нечто незыблемое. Но и это придет к развязке. Что до ее сестер, то мне пока приходится довольствоваться лишь косвенными сведениями о них.
На моем намеднишнем вечере, в гостиной, мне словно бы было видение, от которого я внезапно очнулся, возвращенный к реальности присутствием и голосами гостей. Я видел вас всех троих, занятых в тот момент раскладыванием трех пасьянсов, но кое к кому приглядывался с особым интересом…
Господь с вами.
Ф. Т.
Аксаковой А. Ф., 18 октября 1867*
147. А. Ф. АКСАКОВОЙ 18 октября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Ce mercredi. 18 octobre
Ma fille chérie. Voici ce qui vient de se passer. Le Roi de Grèce*, pour témoigner sa reconnaissance à la presse russe, avait voulu envoyer à ton mari l’ordre du St-Sauveur. Des personnes bienveillantes s’empressèrent d’assurer le Roi que ton mari, étant un démagogue forcené, serait capable de renvoyer au Roi son ordre. Ayant appris tous ces détails par le Ministre de Grèce Metaxa, j’ai cru devoir rectifier cette mésreprésentation et lui déclarer qu’en effet Aksakoff était homme à refuser tout autre ordre étranger, fût-ce même la Toison d’or de l’Empereur d’Autriche, mais que je pensais qu’il accepterait volontiers l’ordre du St-Sauveur (qui, après tout, ne représente en ce moment que le signe de la croix elle-même) tout comme il avait accepté l’ordre monténégrin. Voici ce que j’ai cru devoir dire, et j’espère que, le cas échéant, ton mari ne me démentira pas.
Dis à Aksakoff que son article sur la crise romaine a été très apprécié ici*. C’est vu de très haut, et une pareille appréciation tient essentiellement au point de vue donné. Tout ce qui va se passer viendra à l’appui… Car il n’y a plus à se le dissimuler – la crise pressentie depuis si longtemps a commencé. L’Europe est à la veille non pas simplement d’une guerre, mais d’une guerre civile, non seulement de race, mais de religion. Le fond de cette guerre, ce sera la lutte entre un christianisme corrompu et un rationalisme plus au moins anti-chrétien. Mais la lutte armée, se traduisant par des coups de canon et de grands massacres… Nous en subirons le contrecoup par la Pologne. – Napoléon sous le poids de ses fautes n’aura été que l’instrument de la fatalité européenne, et cette fatalité c’est la contradiction, devenue organique, de la société contemporaine, déchirée en deux, en France surtout, – les masses dominées par l’influence cléricale, et la minorité libérale, irréligieuse… Or, Napoléon n’est que la personnification de cet antagonisme historique.
Voilà de sombres horizons assurément… Peut-être se voileront-ils encore une fois momentanément à nos yeux. Mais la situation donnée est bien certainement celle-là…
Et vous, ma fille, où en êtes-vous? Où en est l’autre question qui, pour le moment, est pour moi la toute première? Je suis sur un qui-vive de tous les instants, et jamais enfant n’aura fait son entrée en ce monde d’une manière moins inattendue.
Dieu te garde.
Перевод
Петербург. Среда. 18 октября
Милая моя дочь. Вот самая свежая новость. Король Греции*, в знак признательности русской печати, собрался послать твоему мужу орден Спасителя. Нашлись доброжелатели, поспешившие внушить королю, что муж твой, будучи ярым демагогом, способен отослать орден обратно. Когда греческий посол Метакса сообщил мне все эти подробности, я счел своим долгом опровергнуть эту неправду и заявить ему, что Аксаков действительно такой человек, который способен отказаться от всякого другого иностранного ордена, будь то даже австрийский императорский орден Золотого Руна, но что он с радостью, мне думается, примет орден Спасителя (представляющий собой, в конце-то концов, всего лишь простой крест) точно так же, как в свое время принял черногорский орден. Вот что я счел необходимым сказать, и, надеюсь, твой муж, если дойдет до дела, меня не подведет.
Передай Аксакову, что его статья о римском кризисе очень высоко здесь оценена*. О ней с похвалой отозвались в верхах, и этим она обязана прежде всего своей позиции. Все, чему суждено случиться, подтвердит ее правоту… Ибо пора признать – кризис, так давно назревавший, начался. Европа сейчас не просто на грани войны, но на грани войны гражданской, имеющей не только национальную, но и религиозную подоплеку. Сутью этой войны будет борьба развращенного христианства с более или менее антихристианским рационализмом. Однако борьба вооруженная, с пушечными залпами и кровопролитиями… Ее отголоски докатятся до нас через Польшу. – Наполеон со всем грузом своих ошибок является лишь орудием рока, движущего Европой, и рок этот есть не что иное, как ставший уже органическим раскол современного общества, разорванного надвое, особенно во Франции, – на массы, находящиеся под влиянием церкви, и либеральное нерелигиозное меньшинство… Так вот, Наполеон – всего лишь олицетворение этого исторического антагонизма.
На горизонте явственно видны грозовые тучи… Возможно, они опять на какой-то миг закроются от нас туманом. Но настоящее положение, несомненно, таково…
А что там у вас, дочь моя? Не движется ли к разрешению другой вопрос, самый для меня сейчас животрепещущий? – Я каждую минуту настороже, никогда еще ребенок не входил в сей мир менее неожиданно.
Храни тебя Господь.
Тютчевой Эрн. Ф., 22 октября 1867*
148. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 22 октября 1867 г. Петербург
С.-Петерб<ург>. Воскресенье. 22 октября
En ce moment il n’y a pas d’autres nouvelles à mander de Pétersbourg que des nouvelles de politique générale, tout l’intérêt du public est absorbé par les événements, et, en effet, jamais drame ni roman n’ont reproduit un imbroglio plus palpitant d’intérêt que ce qui se passe en ce moment en Italie. C’est, je crois, la dernière partie de Napoléon III*, et il est à peu près sûr qu’il la perdra. Mais je vous renvoie aux journaux.
Hier j’ai assisté, sur l’invitation de la cousine Mouravieff qui m’est parvenue par la gazette, aux prières de mort, dites à l’intention de son fils aîné, Nicolas, qui vient de mourir à Berlin. Elle m’a paru suffisamment résignée à son malheur. – Il est certain qu’après la perte de son mari celle-là n’a pas pu l’affecter profondément. Voilà la différence entre les blessures au physique et au moral – les premières s’additionnent, tandis que les autres s’excluent la plupart du temps.
Le jour même, fixé par les époux Abamelek pour leur départ, ils ont changé de résolution et renoncé à leur voyage. C’est la P
En ce moment même je reçois d’Aksakoff l’affreuse nouvelle que voici:
«Вчера, утром, после 80 часов страдания, помощию инструмента, разрешилась Анна мертвым перерослым младенцем. День прошел без опасности здоровью, но слаба, страдает. Аксаков»
Je pars aujourd’hui même p
Перевод
С.-Петерб<ург>. Воскресенье. 22 октября
Из Петербурга сейчас нечего сообщать, кроме новостей общей политики, внимание всего общества приковано к происходящему, и, в самом деле, ни в одной драме, ни в одном романе не найти интриги более захватывающей, чем та, которая развивается в данный момент в Италии. Это, я думаю, последняя партия Наполеона III*, и он почти наверняка ее проиграет. Но я отсылаю вас к газетам.
Вчера, по призыву кузины Муравьевой, дошедшему до меня через газету, я присутствовал на панихиде по ее старшему сыну Николаю, недавно умершему в Берлине. Она мне показалась почти примирившейся со своим несчастьем. – Очевидно, что после потери мужа эта потеря не могла ее глубоко потрясти. Вот разница между ранами физическими и душевными – первые, умножаясь, увеличивают боль, тогда как последние обычно заслоняют одна другую.
В тот самый день, когда должны были уехать супруги Абамелек, они передумали и отказались от путешествия. У княгини не хватило решимости. В настоящий момент отложен еще один отъезд, а именно отъезд короля и королевы Греции – отложен для того, чтобы не упустить случая встретиться в Варшаве с императрицей, которая будет там 27-го, и т. д. и т. д. Но я понимаю, что за десять дней пути эти новости потеряют всякий интерес… Я еще не виделся с министром внутренних дел по его приезде, хотя и побывал у него с визитом. Намедни князь Суворов, встретившись с ним на железной дороге, окликнул его, чтобы спросить своим громовым голосом: кто больший фразер – он ли, Валуев, или французский министр Руэ?..* Завтра я разузнаю о милейшей Антуанетте Блудовой у ее сестры Шевич, которая вдруг сочла необходимым обнаружить свое присутствие, пригласив меня к себе на скромный вечер. – Грустный роман бедного канцлера с его маленькой племянницей близится сейчас к кризису, ибо на днях прибывает герцог Лейхтенбергский*. – Вот три человека, ввязавшиеся, без малейшей убежденности, в глупейшую историю, которая равно тяготит всех троих.
Сию минуту получил от Аксакова ужасную весть, вот она:
«Вчера, утром, после 80 часов страдания, помощию инструмента, разрешилась Анна мертвым перерослым младенцем. День прошел без опасности здоровью, но слаба, страдает. Аксаков»
Сегодня же еду в Москву. Храни вас Господь.
Богдановой Е. К., 25 октября 1867*
149. Е. К. БОГДАНОВОЙ 25 октября 1867 г. Москва
Moscou. Mercredi. 25 octobre
Je pourrais en effet commencer ma lettre comme vous me l’aviez indiqué. Ce serait assez conforme à l’avis du médecin et au témoignage d’Aksakoff lui-même, mais je n’en ai pas le courage – je crains de me rassurer trop tôt…
D’ailleurs je n’ai pas encore vu Anna. Je suis censé n’arriver que ce matin. Hier, comme elle insistait pour avoir de mes nouvelles, on lui a dit, pour essayer ses forces, qu’on venait de recevoir un télégramme de Dmitry, annonçant que j’étais parti. Aussitôt elle s’est mise à pleurer. Ce qui m’a engagé à ajourner mon apparition jusqu’à ce matin…
Les détails, que m’a donnés Aksakoff sur ces 80 heures de torture, sont horribles*. Je vous les épargne… Et si elle en est sortie vivante, c’est grâce à son incroyable énergie morale, et il faut bien le dire aussi, grâce à son exaltation religieuse. Car c’est par là qu’elle a dominé, qu’elle a refoulé la douleur, la révolte intérieure de n’avoir tant souffert, que pour mettre au monde qu’un cadavre…
En pareille conjoncture il faut bénir, pour ne pas maudire, – et la moindre irritation, si elle s’y était laissé aller, l’aurait bien certainement tuée. – Mais encore une fois, je suis loin de chanter victoire…
D’après tout ce que j’ai appris, l’accoucheur, qui l’a assistée, doit être un fier ignorant, autrement il n’aurait pas laisser durer 80 heures la torture que la pauvre créature a eu à subir. Mais rien n’a été fait à temps, et quand l’enfant a été enfin extrait tout d’une pièce, on a cru reconnaître à certains signes qu’il était mort, étranglé, depuis plus de deux fois vingt-quatre heures. Il est vrai que ce malheureux enfant était d’un volume monstrueux, il mesurait quinze verschoks…Mais en voilà assez. Il est inutile de trop circonstancier les bulletins, tant que la bataille dure encore…
Mon voyage s’est fait tristement, mais commodément. Je n’avais pour compagnon de route dans le grand compartiment, qu’un seul individu – connu d’ailleurs – un Prince Mestchersky, ami de Sophie Зыбин*, et grand admirateur de sa fille…* J’ai pu très bien dormir, beaucoup mieux, que cette nuit dernière, où j’en ai été empêché par l’odieux ronflement du Brochet que j’ai fini par mettre à la porte…
Et maintenant au revoir… à votre prochaine lettre. Est-ce que je vous manque un peu? Ne craignez pas de me l’avouer.
Перевод
Москва. Среда. 25 октября
Я и в самом деле мог бы начать свое письмо так, как вы мне наказали. Это, в общем-то, согласовывалось бы с мнением доктора и свидетельством самого Аксакова, но мне недостает мужества, – я боюсь успокоиться слишком рано…
К тому же я еще не видел Анны. Изображается, будто я прибываю только сегодня утром. Вчера, в ответ на ее настойчивые обо мне расспросы, ей сказали, желая проверить, достаточно ли она крепка, что от Дмитрия получена телеграмма, извещающая о моем выезде. Она тотчас же расплакалась. Это и побудило меня отложить свое появление до сегодняшнего утра…
Подробности этих 80 часов мучений, сообщенные мне Аксаковым, ужасны*. Избавлю вас от них… И если она вышла из них живою, то благодаря своей невероятной силе духа и, еще надо сказать, благодаря своей пылкой вере. Ибо именно с их помощью она подавила, она усмирила отчаяние, внутренний бунт против того, что столько страданий перенесено только затем, чтобы произвести на свет труп…
В подобной ситуации от проклятий может удержать лишь готовность благословить, – малейшее же раздражение, если бы она ему поддалась, несомненно убило бы ее. – Но повторяю, я далек от того, чтобы праздновать победу…
Судя по всему, что я узнал, принимавший роды акушер должен быть чудовищным невеждой, иначе он не допустил бы, чтобы пытка, которую терпела бедняжка, длилась 80 часов. Но ничего не делалось вовремя, и когда ребенок был наконец извлечен целиком, по некоторым признакам заключили, что он уже более двух суток как мертв, удушен. Правда, это несчастное дитя было ненормально крупным, пятнадцати вершков в длину… Но довольно об этом. Нет смысла вдаваться в детали, пока борьба еще продолжается…
Путешествие мое было нерадостным, но комфортным. Просторное купе со мной делил всего один попутчик – к тому же знакомый – некий князь Мещерский, приятель Софи Зыбиной* и большой поклонник ее дочери…* Я мог совершенно спокойно спать, куда лучше, чем этой ночью, когда мне мешал отвратительный храп Щуки, которого я в конце концов выставил за дверь…
Засим прощайте… до вашего следующего письма. Скучаете ли вы по мне немножко? Не бойтесь в этом признаться.