Текст книги "Испанские поэты XX века"

Автор книги: Федерико Гарсиа Лорка

Хуан Рамон Хименес
СТИХОТВОРЕНИЯ

Из книги
«ТРЕТЬЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ» (1898–1953)

 
Мои слезы горьки, как море,
когда ты вздыхаешь весною,
я с тобой никогда не встречусь,
как не встретишься ты со мною.
 
 
Я могу умереть от горя,
когда ты идешь стороною,
я с тобой никогда не встречусь,
как не встретишься ты со мною.
 

Он

 
Захотелось луне —
той, что плачет ночами, —
прикоснуться к земле.
Может, знаешь зачем?
Чтоб меня опечалить?
 
 
Может, знаешь, откуда
эта прихоть луны?
Не с того ли случайно,
что жасмина и нарда
белизну облачала
эта ночь и сливался
аромат их с лучами…
 
 
Или просто затем,
чтоб меня опечалить?..
 
 
Может, знаешь, зачем
белый свой аромат
лепестки излучали?
 
 
Для чего в белый траур
ночь тогда облачалась
и, целуя меня,
ты сквозь слезы смеялась
здесь, на этой земле…
Чтоб меня опечалить?..
 
 
Этот смех, эти слезы —
что они означали?
И твои поцелуи…
 

Она

 
Так… Хотела тебя опечалить…
 

* * *

 
Мне снилось сегодня ночью,
что сбылся вчерашний сон,
но ласков и беспощаден
был утренний небосклон.
 
 
Как нежно ложились тени
вчера на исходе дня!
Казалось, душа родная
пришла навестить меня.
 
 
Пришла из иного мира
и долго была в пути,
но с ней аромат надежды
успел до меня дойти.
 
 
И шла она, будто знала,
что путь одинокий крут
и дни мои – словно слезы,
которые все бегут.
 

 
Мы с тобой одни остались —
ты и я – в тиши балкона.
Ты моей невестой стала
этим утром полусонным.
 
 
         …Вся природа в сладкой лени,
          краски стерты, блеклы тени,
          серо-розовое небо,
          тускловатый свет осенний…
 
 
Я к тебе приблизил губы,
и, не поднимая взгляда,
ты подставила мне щеку,
расставаясь будто с кладом.
 
 
        …Пожелтевших листьев груды
          на глухих садовых тропах,
          но еще разлит повсюду
          аромат гелиотропов…
 
 
Я назвал тебя невестой;
ты молчание хранила,
но из глаз меланхоличных
две слезинки уронила.
 

 
Когда сказал ей в тот вечер,
что я уеду наутро,
она, взглянув, улыбнулась,
но как-то странно и смутно.
 
 
– Зачем ты едешь? – спросила.
– В долинах нашего края
такая тишь гробовая,
как будто сам умираю.
 
 
– Зачем ты едешь? – Я слышу,
что сердце крикнуть готово,
хочу кричать – и ни звука,
хочу сказать – и ни слова.
 
 
– Куда ты едешь? – Куда-то,
где выше небо ночное
и где не будет так тихо
и столько звезд надо мною.
 
 
Ее глаза потонули
в тиши долин беспробудной,
и, погрустнев, она смолкла
с улыбкой странной и смутной.
 

* * *

 
Над слюдою речного плеса,
над стеклом в золотых отливах —
зачарованный берег в белых
тополях и зеленых ивах.
Бьется в русле уснувшем сердце,
льется в сонной излуке лето,
и реке упоенной снится
женский голос и голос флейты.
Зачарованный берег… Ивы
окунулись в затон глубокий
и целуют во сне ветвями
золотое стекло затоки.
И рукою подать до неба,
и течет это небо сонно,
голубым серебром тумана
гладя водную гладь и кроны.
Примечтался сегодня сердцу
этот берег с плакучей ивой,
и решило оно за счастьем
плыть по воле волны сонливой.
Но у самой воды внезапно
на глаза навернулись слезы:
зачарованный голос песню пел
совсем у другого плеса.
 

* * *

 
Посох держа на плечах,
смотрит пастух отрешенно,
как расплываются сосны
там, на краю небосклона;
 
 
тянется пыльное стадо,
тихое в час этот поздний,
и бубенцы под луною
все монотонней и слезней.
 
 
В белых туманах укрылся
хутор. Ни света, ни луга —
только сквозящая всюду
вечная чья-то разлука.
 
 
Речка в себе затаилась,
и хоть не видно протоки,
из тишины непроглядной
слышно, как воды глубоки.
 
 
Все расплывается. Глухо,
словно над вымершим краем.
Лишь под луной золотою
плач бубенцов нескончаем.
 

* * *

Le vent de l’autre nuit

a jeté bas l’Amour…

P. Verlaine [10]10
  «Ночью ветер сбросил на землю статую Амура…» П. Верлен ( франц.)


[Закрыть] ^{1}

 
Под вечер осенний ветер
сорвал золотые листья.
Как грустно деревьям ночью,
как ночь эта долго длится!
Безжизненно-желтый месяц
вплывает в черные ветви;
ни плача, ни поцелуя
в его помертвелом свете.
Я нежно шепчу деревьям:
не плачьте о листьях желтых;
весной заклубится зелень
на ветках, дотла сожженных.
Но грустно молчат деревья,
скорбя о своей потере…
Не плачьте о желтых листьях:
и новые пожелтеют!
 

* * *

 
Я не вернусь. И в потемках
теплой и тихой волною
ночь убаюкает землю
под одинокой луною.
 
 
Ветер в покинутом доме,
где не оставлю и тени,
будет искать мою душу
и окликать запустенье.
 
 
Будет ли кто меня помнить,
я никогда не узнаю;
бог весть, найдется ли кто-то,
кто загрустит вспоминая.
 
 
Но будут цветы и звезды,
и радости, и страданья,
и где-то в тени деревьев
нечаянные свиданья.
 
 
И старое пианино
в ночи зазвучит порою,
но я уже темных окон
задумчиво не открою.
 

* * *

(Пиренеи)

 
В этих долинах отрадных,
полных печальной услады,
синие дали певучи
от колокольчиков стада;
свет, на траве засыпая,
льет золотую прохладу,
ветви, мечту осыпая,
слушают плач водопада.
 
 
Статуя с посохом длинным —
пастырь застыл утомленный,
глядя, как вешний, зеленый
день угасает, и сонно
стадо по горному склону
всходит к лугам отдаленным,
и колокольчики сыплют
слезы стеклянного звона.
 
 
Пастырь, сыграй на свирели,
в жалобной песне старинной
выплачи слезы долины,
полной тоски и забвенья,
выплачи росы земные,
рек и ручьев сновиденья,
выплачи солнца рубины,
выплачи сердца руины.
 
 
Пастырь, свирель заиграет,
и утопают в рыдании —
рядом с тобой, за горами —
тихие долы Испании.
 

* * *

 
Я просто сказал однажды —
услышать она сумела, —
мне нравится, чтоб весною
любовь одевалась белым.
 
 
Глаза голубые вскинув,
взглянула с надеждой зыбкой,
и только детские губы
светились грустной улыбкой.
 
 
С тех пор, когда через площадь
я шел на майском закате,
она стояла у двери,
серьезная, в белом платье.
 

* * *

 
Тот букетик милых цветов,
что прислала ты мне весною
(о жасмин, о лимонный цвет!), —
до сих пор он везде со мною.
 
 
Что за чудо, – не вянет он,
этот запах белого цвета,
будто девичий твой вопрос,
дожидающийся ответа…
 

* * *

 
Спускаюсь в сад и женщин
встречаю… Я бы мог
взять мысленно за руку
вон ту… Беру – цветок…
 
 
Теперь они в фонтане…
О женщина, постой!..
Лишь звезды в нем. А звезды
не ухватить рукой.
 

* * *

 
В то утро весеннего дня
она обнимала меня,
и, дол покидая зеленый,
пел жаворонок полусонный
про утро весеннего дня!
 
 
О бабочке – о белокрылой
летунье над пашнею стылой —
я ей рассказать не успел,
услышав: «Люблю тебя, милый!»
и рот ее розой зардел!
 
 
Пылающими лепестками
меня ее рот покрывал,
а я ей глаза целовал…
«Хочу, чтоб своими устами
меня ты всю жизнь согревал!..»
 
 
Я лучшим своим мадригалом
ответил губам ее алым.
Промолвила: «Спустимся в сад…
За женщин цветы говорят,
сердцам помогая усталым…»
 
 
А небо весеннего дня
синело спокойным забвеньем.
И жаворонок с упоеньем
немые будил зеленя,
в дремотной округе звеня
хрустальным сияньем весенним —
в то утро весеннего дня!
 

* * *

 
Вокруг – пустота. Лишь вода… Пустота?
Разве вода – пустота? Да,
все – пустота. Лишь цветок… Вокруг пустота.
Но что же цветок тогда?
 
 
Вокруг пустота… И ветерок… Пустота?
Ветерок – пустота?.. Да,
все – пустота. Лишь мечта… Вокруг пустота.
Но разве пуста мечта?
 

* * *

…Par délicatesse

J’ai perdu ma vie.

A. Rimbaud [11]11
  «Из-за нежности я погубил свою жизнь». А. Рембо ( франц.).


[Закрыть] ^{2}

 
Черный ветер. А в черном ветре
ледяная луна бела.
В эту Ночь Всех Святых повсюду
причитают колокола.
Со свинцового неба в духе
романтизма минувших лет на
сухие стволы часовен
темно-синий струится свет.
И гирлянды цветов, и свечи…
Как рыдают колокола!
…Черный ветер, а в черном ветре
ледяная луна бела.
Я бреду по дороге – мертвый,
в сонном свете, но наяву;
и мечтаю, мертвец, о жизни,
безнадежно немой, зову
тех, кто сделал меня безгласым…
Пусть искусаны до крови
мои губы, но снова красной
стала кровь моя от любви.
Сердце требует возрожденья,
тело – сильных и нежных рук,
улыбнуться мечтают губы
и, прорвавши порочный круг,
искупить проливные слезы
всех изведанных мною мук.
Только разве отпустит сердце
глубочайшая из могил?
Завтра год, а быть может – больше,
как его я похоронил.
Холодок сентиментализма.
Черный ветер. Луна – бела.
В эту Ночь Всех Святых повсюду
причитают колокола.
 

* * *

 
Ко мне обернешься, плача, —
во время цветенья сада —
ко мне обернешься, плача,
и я повторю; – Не надо.
 
 
А сердце, прося покоя,
уснет… И, сама забота,
ты сестринскою рукою
смахнешь с меня капли пота.
 
 
Я встречу твой взгляд печальный,
печалясь тобой одною.
Я встречу твой взгляд печальный
с его добротой родною.
 
 
И спросишь ты: – Что с тобою? —
Глаза отведу я немо.
И спросишь ты: – Что с тобою? —
И снова взгляну я в небо.
 
 
И вдруг улыбнусь в ответ —
ты вздрогнешь, как от угрозы, —
и я улыбнусь в ответ,
чтоб вымолвить: – Вытри слезы…
 

* * *

 
Женщина рядом с тобой —
музыку, пламя, цветок —
 
 
все обнимает покой.
Если с тобой ее нет,
 
 
сходят с ума без нее музыка,
пламя и свет.
 

* * *

 
В полях печально и пусто,
одни стога среди луга.
Ложится вечер осенний,
и пахнет сеном округа.
 
 
Проснулся плач соловьиный,
а сосны замерли сонно,
и стал так нежно-сиренев
над ними цвет небосклона.
 
 
Уводит следом за песней
меня тропа луговая,
и веет осенью песня,
бог весть, кого отпевая, —
поет, как пела когда-то,
зовя ушедшего друга,
и падал вечер осенний,
и пахла сеном округа.
 

* * *

 
Встречают ночь переулки.
Все стало тихим и давним.
И с тишиною дремота
сошла к деревьям и ставням.
 
 
Забрезжили звезды в небе
над городом захолустным —
в нездешнем апрельском небе,
фиалковом небе грустном.
 
 
Огни за решеткой сада.
Скулит у ворот собака.
На синеве чернея,
возник нетопырь из мрака.
 
 
О, желтая дымка лампы
над детским незрячим взглядом
и вдовьи воспоминанья
и мертвые где-то рядом!
 
 
И сказки, что мы при звездах
рассказывали когда-то
апрельскими вечерами,
ушедшими без возврата!
 
 
А сумрак велик и нежен,
и слышно на отдаленьи,
как ночь окликают эхом
затерянные селенья.
 

* * *

 
Сторож гремит на бахче
медью, и звон ее дальний
катится вслед за ворами
к темному бору, садами.
 
 
Вот уже нет никого,
и в одиночестве бора
смутно вдали проступают
темные мертвые горы.
 
 
Среди полей человек
выглядит крошечным, грустным…
Август. Сквозь дымку луна
катится грузным арбузом.
 

* * *

 
Они уже здесь, телеги…
– Это сказали сосны и ветер,
крикнуло эхо, луна шепнула
и дым об этом поведал. —
Телеги тянутся в предвечерье,
вереницей, за солнцем следом,
из леса везут телеги
темные трупы деревьев.
 
 
Как они стонут, телеги,
на дороге к Пуэбло Нуэво!
 
 
Волы мечтают лениво —
под звездным сияньем бледным —
о стойле, что пахнет летом,
домашним теплом и сеном.
И за телегами следом
идут погонщики слепо:
на плече – заостренные палки,
в глазах – вечернее небо.
 
 
Как они стонут, телеги,
на дороге к Пуэбло Нуэво!
 
 
Пересекают поле телеги,
и темные трупы деревьев
запах ладана и прохлады
оставляют сердцу в наследство.
К вечерне звонят в селенье,
И плачет звон колокольный
над оголенным полем,
которое пахнет тленом.
 
 
Как они стонут, телеги,
на дороге к Пуэбло Нуэво!
 

* * *

 
Склоном земным исполин,
точно дозорный, взбирался
и далеко был заметен
лунной помятой кирасой.
 
 
Передвигая руками
скалы и сосны, огромный,
огненным гребнем срезал
он крохотные загоны.
 
 
Вглядывался: ни души
на́ поле… И, безразличен
людям, шагал за своей
странной и грустной добычей.
 

* * *

 
В лазури цветы граната!
Матросская слобода!
Какое легкое небо
и как листва молода!
 
 
Изменчивый ветер моря!
Матросская слобода!
Обветрена, сероглаза,
и горе ей не беда!
 
 
И женский голос заводит:
«Морской обычай такой —
мужчине море законом,
а сердцу ветер морской!»
 
 
– Святая мать кармелитов ^{3} ,
пошли нам ясные дни
и наши весла, мадонна,
своей рукой осени!
 
 
…Под вечер воздух мерцает,
закат – как сон наяву
и капли слез золотые
вдали кропят синеву.
 
 
– Как будто ветер вернулся
и даль морская близка —
и всех затерянных в море
нашла глазами тоска.
 
 
Изменчивый ветер моря!
Матросский родной очаг!
На сердце ладанка с пеплом
и синий холст на плечах!
 
 
В лазури цветы граната.
Веселье в ладу с тоской.
Мужчине море законом,
а сердцу – ветер морской!
 

* * *

 
Ночь и ночная дорога —
Это одно и то же.
К тайне твоей любви
Иду по черному бездорожью.
 
 
К тайне твоей любви —
ветром морей тревожных,
светом горных вершин,
ароматной цветочной дрожью.
 

* * *

 
Селенье. Над темноватой
черепицей покатой
плачет зеленое поле
колокольчиком и цикадой.
 
 
Время мышей летучих
и ангелов сладкоголосых.
С косой на плече и с песней
косарь идет с сенокоса.
 
 
Кротких коров мычанье,
и веселый ребячий гомон,
и небесно-белые дымы,
и запах тепла и дома!
 
 
И луна, – сквозь дальние сосны
проплыв золотистым диском, —
наводняет пустыню поля
своим хрусталем игристым.
 

* * *

 
Одним из колес небесных,
которое видит око,
на пустошь луна вкатилась
и ночь повезла с востока.
 
 
На голых холмах собаки,
в потемках еле заметны,
закинув голову, лают
на свет округлый и медный.
 
 
А воз везет сновиденья
и сам едва ли не снится.
Лишь далью звезд обозначен
его незримый возница.
 

 
А мне ни до чего нет дела,
ведь у меня все есть – душа и телоі
 
 
Вчерашнее? Не прикипело!
Сегодняшнее? Надоело!
Грядущее?..
 
 
Мне никогда добра и зла никто не делал;
и я добра и зла не стану делать, мне до других нет дела —
ведь все при мне – душа и тело.
 
 
Потеряно? Вдогонку смело!
Припрятано? Но настежь все пределы!
Загадано?..
 
 
Но мне ни до чего нет дела,
ведь у меня все есть – душа и тело!
 

(Плещет и плещет дождь монотонный.)

 
Хлещет по окнам ливень осенний;
брызжут осколки струи на ступени,
вымыв до глянца листья сирени.
В сердце, как в поле, льет с небосклона…
Плещет и плещет дождь монотонно.
 
 
Тонут в тумане мутные дали,
тонет округа в смутной печали.
Луч розоватой диагональю
льется по мокрой раме оконной…
Плещет и плещет дождь монотонный.
 
 
В сердце и в поле так нелюдимо!
Рядом ни друга нет, ни любимой…
Юность проходит тщетно и мимо…
Лоб ощущает холод ладони.
Ливень осенний все монотонней.
 
 
Ливень, как слезы… Вечер и ливень…
Как не присниться сердцу и ниве,
будто их доля станет счастливей,
если прольется свет с небосклона?
Плещет и плачет дождь монотонно.
 

 
До чего же спокойны вещи!
Рядом с ними всегда уютно.
Их руки и наши руки
встречаются поминутно.
 
 
Они не мешают мыслить,
тактично-ласковы с нами;
сами мечтать не умеют,
но грезят нашими снами.
 
 
Им любо все, что нам любо;
они нас ждут терпеливо
и всегда встречают улыбкой,
застенчивой и счастливой.
 
 
Вещи – любовницы, сестры,
подруги… Из дней вчерашних
вы нам возвращаете щедро
падучие звезды наши!
 

* * *

 
Мы думали что все на свете
Забвенье, щебень и зола…
А в сердце правда улыбалась
И часа своего ждала
 
 
Слеза – горячею кровинкой
на белом инее стекла…
А в сердце правда улыбалась
и часа своего ждала.
 
 
Холодной слякотью покрылся
день черный, выжженный дотла…
А в сердце правда улыбалась
и часа своего ждала.