Текст книги "Сборник рассказов №2"

Автор книги: Fantasy-Worlds. Ru

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Она улыбнулась. Самое время было завести деловой разговор.

– У меня в голове торчит этот чип, потому что мне один раз поджарили мозги и теперь у меня краткосрочная память. Понимаешь, разговариваешь с человеком, флиртуешь, трахаешься, а наутро просыпаешься, а в голове ни черта. Ни черта, понимаешь. Кто он такой, где, когда? Со всем остальным – то же самое. Почему я не сплю уже трое суток. Вообще, мой рекорд больше чем трое суток, – она углубилась в одну из голопроэкций опсиса стоявшего ближе к нему, и он мог видеть кучу цифр из единиц и ноликов, проплывающих в медленном танце по заиндевевшей поверхности бело-голубого экрана. – Четверо. Иногда пятеро. Но тогда я теряю сознание. Был когда-нибудь в матрице? Я имею в виду не подпрограммы гоняемые Башней Покрова и Хосакой, а настоящую свободную Матрицу.

– Нет.

– Там не так как в обычных корпорационных пространствах. Там как бы это сказать… этому месту много сотен лет, но там все по-прежнему двигается, все работает. Там так и не так… Жокеи в основном не пересекают черту, работая с оболочками. Но как по мне это намного сложнее, потому что приходится слишком много усилий выкладывать на то, чтобы спрятаться. Некоторые из них работая в свободной матрице, заключают сделки с кем-то или чем-то. Эти кто-то или что-то очень напоминают гигантские подпрограммы или программы, но двигаются так, будто обладают собственной волей. Очень большие объемы памяти. Так что если запихнуть их сюда, – она положила ладонь поверх хрустального шара, – шина этой малышки просто не выдержит. Поэтому дело с ними доводится иметь только в Астрале. Но я с ними сделок не заключаю. Поэтому меня называют святою. – Он только-только распознал ее запах – очень приятный, расслабляющий, под которым хочется распрямить все тело и вдохнуть полной грудью, прежде чем отойти ко сну. – Люди подобные Джамалу верят в то, что они Лоа – Боги инфопространства. Легба, Домбала, маман Бригитта. Слышал такое? По мне так они всего лишь на всего поумневшие вирусы, и, в общем-то, не заслуживают почитания. Джамал тем не менее религиозен до мозга костей и болтает о всяком…

– О чем?

– Сама толком не понимаю, – танцующая в электромагнитных импульсах пожала плечами. Это начинало перерастать в дурную привычку. С тех самых пор как ему впервые посчастливилось ознакомиться с этим делом, все вокруг только и делали, что пожимали плечами, включая его самого. Смешно было надеяться на консисторию, потому как она не располагала реестром служащих конгрегации святой канцелярии. А продолжать тему Домбалы, Легбы и маман Бригитты было довольно сомнительной надеждой на выявление фактов.

– Технически это то же самое, – рассматривая иглу микросхемы, подняла она на него глаза, – но сейчас я занята. Я не могу вытащить свою, чтобы мои старания не накрылись медным тазом. Как на счет того, чтобы повременить с этим делом? Или я могу изготовить тебе переходник на сенсориум… Вижу ты не в восторге. Но у меня есть один старый хрен. Он частный коллекционер и держит свою аптечную лавку. И у него там куча сенсориумов. Ну, так как?

У частного коллекционера он побывал во втором часу. Найти его не составило большого труда, и беседа их завершилась в сухом подвале, обставленном видавшей виды конторкой. Старику не хватало компании, и его несомненно польстила мысль о том, что его коллекция может помочь в расследовании. Как истинно верующий он намеривался поддерживать добрососедские отношения не только со Святой церковью, а как выяснилось и с консисторией и с Opus Dei.

Старик и впрямь оказался милым. В том плане, что не докучал ни расспросами, ни предположениями. Он сразу забился в угол и на протяжении всего времени что-то взвешивал на аптекарских весах, копался в колбочках и флакончиках, смешивал декокты и настойки, готовил какую-то мазь. Потом сам предложил посещать его, если на то возникнут необходимости. А необходимость возникнуть могла, о чем Див сразу предупредил: «…и возникнет она не менее чем на неделю» – ибо воспоминания клерика были надежно изолированы от него. Не зная ни мест, ни событий можно было месяцами тыкать пальцем в небо. Что он и делал. Но как сказал один из мудрых мира сего: «Из всех фраз из всех комбинаций слов «дверь в подвал» звучит прекрасней всего»; а если долго тыкать пальцем в небо, то наверняка попадешь в нужную птицу.

Мне точно известно, что их было не пятеро, сказал он себе. Тех, кто ушел не замеченным, тех, кто остался в живых, было двое или, по крайней мере, один.

Восприятие и память не одно и тоже. Места и события – все размазано. Только особенно острые чувства давали хоть какое-то представление о случившемся. И все же он смог разобраться. Смог вычислить их даже не прибегая к памяти клерика. Сюрикены. Ни у кого из упокоенных не было бандажа, ни у кого в личных вещах не оказалось ни одного такого устройства – раскрывающиеся в полете звезды. Так что если зажать при броске пальцами большого и указательного две плоскости на сдвоенных дисках, срабатывали встроенные механизмы, расчехляя голубые тонкие лезвия. Чему видок, казалось, не придавал никакого значения. Он, вообще, старался как можно меньше уделять внимание каким бы то ни было мелочам. Его кажущаяся рассеянность могла обмануть кого угодно, кто находился в нетрезвом виде, но алкоголь открывал доселе неизведанные горизонты. И Див усомнился в рассеянности начальника розыскной службы. Прикрыть это дело, судя по всему, было его главной задачей.

Corpus delicti определен: нападение с целью ограбления, – улыбнулся он своему отражению в стекле, открыл балконную дверь и прошел на лоджию.

И все же консисторию не устраивала такая формулировка. Она настоятельно рекомендовала оформить ее в подобие нападения на служителя церкви с целью дискредитации местной власти, а как следствие и подрыв духовной жизни мирян, впадение в ересь региона, на котором было изобличено злодеяние, несущее за собой смертную казнь повинных в том граждан, если таковые ими являются…

Или она не устраивала конгрегацию святой канцелярии, в чем, в общем-то, была небольшая разница.

«Если таковые ими являются» и если будет кого искать, ухмыльнулся Див, выпуская дым на панораму открывшейся перед ним улицы.

Больше всего ему не хотелось переступать порог консульства. Но архиепископ не единожды намекал, что может возникнуть скандал, тряся при этом всеми тремя подбородками и щеками в голопроэкции оптической системы индивидуальной связи. Наигранность его желчи читалась между строк как само собой разумеющееся. Но из архиепископа был чертовски плохой актер и заверения в том, что представитель Номмары наравне с остальными подпадает под подозрение, было как-то притянуто за уши.

– И насколько вас хватит, ваша милость, при таких-то нагрузках?

– Чушь, – не понял архиепископ, тряхнул бровями и сузился до размера точки. Она все еще опалесцировала над столом, отражаясь в латунной оковке.

Мотыльки, бьющиеся о раскаленное стекло фонарей, кружились в своем безрассудном танце. Их пульсирующие тела сгрудились вокруг одного столба и начали складываться в мимику Мизели Гранжа. Какой-то фокусник меж разбегающейся по домам толпы поднял руку и помахал. Див покрутил ему у виска, и буффонадская улыбка раскрашенного красным рта сползла с лица подобно оплывшему воску.

…оплывшего воска… из оплывшего воска… нарисованная улыбка… клоун… фокусник… идиот…

Табуретка разлетелась вдребезги. Вспышку гнева было не остановить.

В последнее время с ним начало происходить что-то неважное. Каждый день выпивал из него все силы. Вышелушивал. И теперь он сидел на коленях на кухне полностью опустошенный и немного пьяный от приступа. Он лег спать прямо там, в обломках разбитого им табурета. Не открывал дверь стучавшему хозяину гостиницы, пока тот не ушел, оставил его наедине с самим собой, и зажегшиеся огни жильцов встревоженных его поведением не погасли. Завтра он вновь будет добропорядочным господином, в котором вновь и вновь поднимается ярость, но он тушит ее, и при свете дня она становится совсем незаметной, бледной и бессильной выплеснуться из его крепко сжатых ладоней. Конечно же, он оплатит ущерб. Завтра же он переедет к Полю; и монастырь, чтобы ни говорили, обладает своей особой магией. И ему не придется спать в келье, хотя это самое последнее из удобств, о котором он беспокоился.

Все что не убивает нас, делает только сильнее.

Так сказал один из философов, книгу которого он прочел еще будучи в подмастерьях у Черноборода.

Но от этого хотелось разнести еще что-нибудь. Хотя бы еще одну табуретку.

* * *

Служки носились, заметая мантиями свои собственные следы. Одни из них совсем молодые, другие постарше, но все равно еще дети, обращали внимание на его мечи. Он нес их под плечевым сгибом, прижав рукой к боку. В другой руке – вещевой мешок. Эта суета и беготня не могла не радовать его, привнося в жизнь сравнительную отраду перед тем, что когда-то ему доводилось точно также метаться в поисках всего и сразу или того чего нет в природе, но кровь из носу добыть у кого-то надо.

– Брат Поль? – Один из них оступился. Запутавшись в мантии, чуть было не сшиб его по инерции. Шальные глаза клеврета уперлись в нагрудную пластину жилета.

– Нет. Поль.

Он протестующее замахал руками, когда колдун его подхватил.

– Господин Поль еще не закончил. Он там. Он занят, – служка махнул в сторону застекленного шкафа для икон. За киотом виднелась неприметная дверка. Вернее проем в стене. – Пустите. Милсдарь. Пустите. Мне нужно спешить. Господин Поль будет недоволен. А если он будет недоволен, то меня отмудохает отец-настоятель…

– Ах, ты засранец! Разве не знаешь, что богохульствовать в святом месте запрещено?

– Ай, ай, ай, – заголосил служка, ухватившись за ухо. – Пустите, милсдарь, пустите! А сами-то, сами…

Остальные следили за его шагами.

Два клерика в монастыре это чересчур. (Бирк ни за какие коврижки не хотел покупать жилье в городе. Обдумывал всерьез обзавестись хозяйством. А для этого нужны были деньги.) Интересно, досталось ли им от него?

Див запрокинул мешок на плечо.

Судя по тому вниманию, которым он завладел, пока не завернул за угол – да.

– Дева Мария явилась святой Бернандете еще в четырнадцать лет, – продолжал священник, обмакивая тряпицей кожу, разоблаченной, на небольшом постаменте, женщины.

– Тело святой Беаты, почившей в тысяча триста седьмом году, хранится в Вюрнбурге вот уже на протяжении двухсот семнадцати лет.

Священник пододвинул саркофаг, и протянул руку за очередной тряпочкой. Клеврет вложил ему ее в руку.

– Когда наука не дает ответов, ответы дает вера. Было очевидно, что тела этих святых не подвергаются естественному разложению, как, скажем, тела обычных людей. Вечные тела. – Священник был молод и строен. И от него исходило сияние как от какого-нибудь солнечного божества, перед которым расступаются все мелочные проблемы, подобно воде перед Моисеем. – Говорят, в этих телах течет кровь и сохраняется кровообращение.

Спокойствие и уверенность сквозила в каждом его движении. Размеренная неторопливость обманывала своей кажущейся медлительностью.

– В тех условиях, в которых они хранились, от тела человека должен был остаться один скелет. И тем не менее они сохранились. Дело в том, что циркуляция воды, что характерна для помещений в монастыре с повышенной влажностью благоприятное условие для разложения тканей. А посмотри на нее. – Колдун посмотрел на уже одетую монахиню, сложившую руки в молитвенном жесте и слегка улыбающуюся. – Они ее не коснулись. Ну разве это не чудо?

– И что способствует такому чуду?

– Никто не знает. Все могут только гадать. Обычно разложение начинается с живота. Конкретно с желудка. Тело вздувается. Газы разрушают его изнутри. Оно зеленеет… но со всеми случаями подобными Беате-Маргарите и многими другими это не так. Конечно же, кровообращение отсутствует, но тела сохраняют свежий вид и даже вполне живой оттенок кожи. Некоторые помышляют о том, что причиной такому чуду является естественное омыление. Благодаря комбинациям внешних и внутренних факторов происходит превращение естественно выделяемого жира в мыло. Происходит реакция наподобие бальзамирования. Но такое происходит достаточно редко. Скажем, такое точно не происходило с Беатой и Бернандеттой. Что не удивительно, если принять во внимание божий промысел. Что это чудо или неизвестное науке открытие. Так или иначе, улыбка святой Бернандетты хранит ее секреты.

Священник обтер лоб той же тряпкой, что обрабатывал кожу мумии.

– Итак. – Немного погодя он разложил на столе шкатулки и принялся отыскивать в них реагенты. Все это время его лекции сопутствовали жесты левой руки, принимая форму ребра ладони, указуя то на живот, то в область груди. А иногда, описывая дугу, вновь представляли вниманию колдуна чудесно сохранившееся тело монахини. – Осталось дело за малым. Приготовить химраствор и…

– Облака.

– Что?

– Облака плывут. Видел когда-нибудь, как плывут облака, Поль? Завораживающее зрелище… Люди как облака. Они проплывают мимо тебя и им наплевать на то, что с тобой случилось, на твои чувства, на твои мысли, на то чем ты живешь и почему еще дышишь. Им вообще на многое наплевать.

– А ты себя к таковым не относишь, – священник сдвинул широкие брови, чуть ли не сросшиеся на переносице. Убрал одну из шкатулок в стол. – Я тебя с трудом понимаю. К чему ты сейчас это сказал. Что-то случилось?

– Пустое.

– Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа показалась тебе пустой. Поэтому я скажу тебе, – сказал священник…

Было что-то непристойное в том, как она готовила завтрак.

Яйца, эти птичьи эмбрионы, разлились по плите с шипением и взрывающимся жиром. Мадам Леви стояла к нему спиной, не очень дружелюбно предложив войти внутрь небольшого салончика располагавшегося где-то в боковом крыле дома. Полное запустение и тишина после ночных пирушек как-то странно искажали пространство вокруг. Оно не шло этому дому. Было чуждым и противоестественным. И все же от него исходили какие-то тягуче-положительные фибры. Сонливости что ли? Дом отдыхал после ночного разгула.

Кроме одной единственной прибиральщицы меланхолично натирающей пол, он больше никого не заметил.

– У нас сейчас не лучшее время для приема гостей. – Мадам Леви обернулась лишь на секунду, чтобы взять со стола перечницу и солонку. – Для своих девочек я ничего не жалею. Знаете, сколько сейчас стоит перец на биржевом рынке?

– Догадываюсь.

– Тридцать орринов за десять грамм. – Она вытерла нож от слизи и облизала пальцы. Губы без помады. Глаза она не успела закапать белладонной, отчего зрачки сужены и являли собой старческую изнеможенность.

– Поль мне сказал то же самое. – Притом, что она была жгучей брюнеткой (коротко стриженый волос был уложен по старой моде), – это вызывало бы благоволящий консонанс, если бы не полопавшиеся сосуды в белках. Одета она была в свой постоянный наряд из пурпурно-черной тафты, что хорошо гармонировал с цветом ее лица и открывал взору колдуна руки лишь у самых оснований ладоней – смуглые и невероятно гладкие. Рот был точенным с волевой складкой, скулы – высокими.

Он никогда раньше не замечал ее в зале. До того момента, когда она приютила и накормила Хорька.

– Что тридцать орринов стоит не только перец. Но и доброе утро.

– В каком смысле, – приподняла она бровь.

– В том смысле, что все, чего-то стоит. Только доброе утро не стоит ровно ничего. Разве что… десять орринов. Сколько это будет в серебре. Думаю, тридцать. По-моему, такой курс на бирже в данный момент. Может быть, я ошибаюсь. Все возможно в этом странном мире и этой странной стране…

Среднего возраста. Быть может чуть старше, чем средний возраст. Быть может, чуть выше него.

Колдун не замечал ее быть может оттого, что просто не хотел замечать или все дело было в наряде. Специально ли она его подобрала? Хотела ли оставаться незамеченной? Там в зале.

При ее ремесле довольно необыкновенное поведение. Стараться скрыться от глаз посетителей.

Он продолжал изучать ее и никак не мог понять, что она, – женщина такого склада характера, с чрезмерной требовательностью к сохранению строгости нравов, пусть даже во внешнем виде, – сыскала для себя занимательного в той роли, которую себе отвела.

Хотя, быть может, речь шла не о душевном расположении.

Эдакий делец в юбке.

Да, это определение подходило ей как нельзя лучше.

Ничего личного, ничего из того, что определяет судьбу и прошлое этой женщины. Только усталость.

И воля. Воля, которая двигает ею как марионеткой. Движения лишенные излишней живости, расчетливые и скупые, плавные и отрывистые. Словно кукловод, прячущийся где-то там, в облаках за вторым этажом за перегородками и чердаком, испил сегодня перед выступлением малость лихвы.

О том, что делала она, и что делал клерик (Сайг Бахрейн, кажется. Так колдун прочитал в деле. А быть может, ему примерещилось во взгляде мадам Леви) в ее доме, она отвечать отказалась и суть разговора, к которой она все время стремилась, как-то сразу для него прояснилась.

– Он не занимался здесь тем, о чем вы могли подумать. – Она раскрыла огромную обтянутую черной кожей книгу и углубилась в ее изучение. Гроссбух и мадам Леви сочетались как Терпсихора и эрос. – Так что его совесть чиста. Разумеется, у каждого нормального человека есть свои слабости.

– Перед тем как пересечь кварталы Миннезингеров, вы сказали мне до этого…

– Да. Вы меня поймали. – Гроссбух мадам Леви уложила себе на колени. Костюм ее был достаточно вызывающим. На груди блестели два кошачьих глаза. – Я продолжу. У каждого человека есть слабости. И этой слабостью была госпожа… Бэл. Она у меня не работает. – Хозяйка дома Красной нежности подняла глаза. белладонна растворилась в глазах мадам Леви без остатка, расширенные зрачки окунули колдуна в колодец без дна. – Но и на Аллее вы ее не найдете.

– Я целиком и полностью оправда-а… оправда-а-аю доверие, – выговорил он сопротивляясь чарам куртизанки, – оказанное мне. – Он заговорил быстрее. – Ваша конфиденциальность. Можете не беспокоиться, об этом никто не узнает. Разумеется кроме той госпожи.

– Я сказала это вам не для того, чтобы взять с вас дружеские обещания, – расстроено проговорила мадам Леви. Я сказала вам это для того…, чтобы вы оставили мой дом в покое.

Ему почему-то показалось, что мадам Леви плохо переваривает лесть, и он просто заметил, что ему нравится ее дом.

С минуту она колебалась, поглаживая указательным пальцем гагатовую брошь на скрывающей горло ленте, и потом сделала то, чего он ожидал от нее меньше всего – обернулась со свойственной марионеточной кукле грацией и поставила на стол лазанью. Прислуга принялась есть; после чего вновь занялась полами.

Этот день он запомнил надолго.

В те минуты, когда они разговаривали с мадам Леви на кухоньке, ему казалось что они разговаривали у нее в комнате. Весьма темной, надо признать, и душной.

Этот день. Посветлевший. Был одним из самых ярких из всех подобных ему. Из окон били солнечные лучи. Квадратные пятна скользили по рукам прибиральщицы, пробивались сквозь распущенный локон, искрились на покрытых влагой полах.

У стойки было пусто. Как впрочем, везде.

Шторы в той части зала, куда его отвела мадам Леви, были плотно прикрыты, наделяя Красную нежность флером сонливости и капризной аристократки прячущей свои покои от назойливой суеты так пагубно сказывающейся на ее самочувствии. Див выбрал бутылку недорогого вина номмарской марки с забавным названием «Comprene». Заведение открывалось в два часа после полудня. Это означало, что оно открывается в пять по тому времени, которое показывали его часы. Он так и не перевел стрелки, предпочитая такую зарядку ума здравому смыслу. Или он просто варился в собственном соку как говаривал Мэтью. Или он был консервативен. Одно из двух. Хотя не исключено что и то и другое сразу. Потому что время по старому стилю в Номмаре отставало на три часа от стиля принятого на пустошах.

Город жил по старому стилю. Когда башенные часы били полночь, это означало что в других частях Ойкумены, не исключая Оррин, три часа ночи. Поэтому люди ложились спать рано. В восемь уже трудно было сыскать кого-либо праздно шатающегося по улицам. Брейврок кутил только по выходным. Как впрочем, и другие города-муравейники.

«Среда, думал колдун, дожидаясь мадам Леви.

Странное время середина недели. Интересно, какую невидаль сотворил вседержитель за оную пору.

Вначале Бог создал небо и землю. Земля была пуста и темна. Только Дух Божий витал над водами. И сказал Бог: «Да будет свет». И появился свет. И Бог назвал свет днем, а тьму – ночью. И был вечер, и было утро: день первый. Сказал Бог: «Пусть будет небо, чтобы отделять воду в облаках от воды на земле». И стало так. И был вечер, и было утро: день второй. Сказал Бог: «Пусть среди вод появится суша». И назвал Бог сушу землей, а собрание вод – морями. Сказал Бог: «Пусть на земле вырастет всякая зелень: трава и деревья». И стало так. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.

Кажется так. Только вот почему-то солнце и Луна появились на день четвертый, тогда как свет и тьма уже вовсю светили и омрачали жизнь».

Полуденный мрак колыхался за шторами Красной нежности, окунал его в серый дым. Невольно Див становился той самой аристократкой, а легкий сквозняк заставлял взбодриться. И тогда он отпивал из бокала, в надежде что «Comprene» снова и снова скажет его серым клеткам «salve et vale». И все же он отдавал себе отчет в том, что этого было мало, а пить больше одной бутылки он почитал моветоном.

Шум. Шум воды стекающей по водостокам разбудил его, ворвавшись в приоткрытые окна. Кассоне, в котором копалась уборщица, занимал угол, но на него все равно попали несколько капель дождя, и растревожили тусклую окись на щеколдах замков.

Прислуга извлекла из разукрашенного стукко ларя вечернее платье, и начала переодеваться. Ее тело мало походило на эталон красоты, но ей, судя по всему, было давно наплевать.

– Мерзость привлекательна, – проговорил колдун. Ему казалось, что про себя.

Его кто-то услышал. Вернулась мадам Леви.

– Скорей интересна, – ответила она. Что можно купить за несколько орринов?

– Три куска мяса или сомнительное удовольствие…

– Нет, мне неизвестно такое имя. – Мадам Леви держалась еще более отстраненно, чем прежде. Они ступили на лестницу. Продолжая неторопливый подъем хозяйка Красной нежности развернула пачку крфа и набив трубку осколками спрессованного брикета, уложила ее на поднос. – Насколько я понимаю он не мой клиент. Если конечно он нуждается в подобных услугах, я всегда в состоянии их ему оказать…

«Дайдан Локке. С чего вдруг ему захотелось спросить о нем? Возможно, он все еще живет позапрошлой неделей. Когда он повстречал эту Мизель Гранжа. Или это скрежет причальных мачт, доносившийся с северного квартала всякий раз, когда поднимался ветер».

Тафта мадам Леви не скрывала идеальных форм, а юбка лишь их подчеркивала. Принимала ли она участие в том, что продавала? Возможно да, возможно нет. Ему показалось – она могла. На что была способна эта женщина, ведал один лишь Дьявол.

– Господин видок уже побывал в моем доме и не узнал ничего из того, что ему предписывают буквы закона, – проговорила она. – Больше всего меня раздражают люди не способные к дипломатии. Но помимо всего меня раздражают буквы закона, предписывающие их ревнителям совать нос в дела и личную жизнь людей не склонных нарушать свои обычаи и моральный кодекс. Не скрою, что мой интерес к вам поддерживается тем делом, которое вы расследуете. – Они шли по коридору, по обе стороны от которого сверкали лакированной поверхностью аккуратные дверки. Мадам Леви остановилась у одной из них. Взяла с его рук поднос. – Я хочу, чтобы мое имя не фигурировало в документах святой церкви. Это устроить возможно?

– Конечно. Ареал их влияния распространяется не на все области жизни.

– И все же я бы хотела надеяться на ваши услуги взамен тех, что я уже оказала…

– Какие услуги?

– Я вам напомню.

Колдун улыбнулся:

– Помню. Все помню. Что ни черта не помню.

– Поговорите с Джулией. Джулии Бэл.

– Разумеется. – Колдун потрусил пепел на поднос мадам Леви. – Разумеется. Поговорю. Как ее найти?

– Я дам вам адрес. На Мосту Гранильщиков живете вы. Если мне не изменяет память, вы там остановились после своего отбытия из города две недели назад. Вы мне это сказали при нашем разговоре на кухне. Помните?

– О, гипноз, – вздохнул колдун, припоминая. – Вещь замечательная. Так, где мне ее найти?

Коридор освещали обычные лампы, разливая маслянисто-золотой свет по филенкам черно-бурых дверей, отражения в которых словно рябь на воде время от времени нарушали их силуэты.

– Вы хотите знать, чем занимался покойный до того как покинул стены сего дома, – вернулась к прежней теме мадам Леви. – Пил. А больше он ничего не делал.

Мадам Леви скрестила на груди руки. Ее губы не привыкли к улыбке. И все же она изобразила ее подобие, оставив поднос трубкой за очередной дверью.

– Вы спросите меня, почему церковь до сих пор терпит гнезда разврата наподобие моего дома. А почему она терпит гравюры Зибальта фон Стэрча или научный прогресс? – Они прошли в комнату, где мадам Леви обнаружила в себе силы, чтобы взглянуть ему прямо в глаза вновь.

– Научный прогресс, – вздохнула на сей раз она. Научный прогресс не мешает вере в Бога. Напротив. Слышали что-нибудь о торсионных полях?

– Ох, увольте, – парировал колдун. – Е равно МЦ квадрат. Кажется так. Я не разбираюсь в трудах таких авторов. Только в магии.

– Вы хорошо осведомлены для клерика о всяческого рода книгах.

– Считайте это скорей исключением чем за правило, – пошутил колдун.

– Большинство моих коллег на улице Красных фонарей понятия не имеют, что жизнь зарождается в вакууме, – пошутила в ответ мадам Леви.

– Это кажется из Торсионных полей, – поправил колдун.

– Ну, конечно. Как я могла забыть. Чудеса происходят повсеместно. И кто сказал, что девочка с двенадцатью кодонами произведение господа Бога, а не генетическая мутация?

– Мы утопаем в софизмах.

– А вас хорошо натаскали.

– Над такими вещами шутить нельзя.

Мадам Леви отвела в сторону край картины.

– А над такими?

Сквозь ложное стекло вделанное в стену наподобие окна была видна одна из девушек Красной нежности. Подвешенная вниз головой она напоминала кусок говядины, освежеванный мясником. Мужчина за ней обхватил ее ноги одной рукой и провел второй по груди. Не понятно, что он собирался делать с ней в такой позе, но Див даже не удивился, когда в руках у мужчины оказался ланцет.

Большинство людей вряд ли бы нашли привлекательным то, что происходило потом, а кое-кого бы стошнило. Не оттого что плоть поддалась под нажимом ланцета, а оттого, с каким явным наслаждением это происходило.

Мадам Леви, казалось, нисколько не тревожила эта сцена. Сосредоточенно хмурясь, она стояла перед зеркалом для бритья, пытаясь завязать у себя на шее узлом ленту скорее напоминающую обрубленный у основания галстук. Последние лучи заходящего солнца, проникая сквозь дешевые кружева занавески, усеивали теневыми цветами иссиня-черное платье.

– Как-то мне довелось побывать в катакомбах Париса. Там усыпальницы сложенные из останков святых: черепов, тазовых костей, берцовых, лучевых. Даже из фаланг пальцев. Одна из них мне показалась занятной. Не знаю, что на меня нашло. Но тогда я повстречала этого сумасшедшего. «Положи, что взяла», – прошептал голос на латыни.

– Pourquoi, – ответила я.

– Они будут это искать, – ответил он мне.

– Кто?

– «Те, кому это принадлежало. Они все придут сюда за своими черепами, ребрами, фалангами пальцев, даже за маленькими ушными косточками. Вострубит труба – и они начнут искать себя, искать то, что от них осталось. А потом поднимутся по лестнице – каждый со своим прахом. Все, кроме меня», – процитировала мадам Леви. – Один испуганный брат Антоний из ордена миноритов, считавший себя вампиром. Знаете это болезнь…

– Знаю.

Мужчина сделал уже четвертый надрез на теле девушки. Кажется, она кричала, но отсюда было видно только то, как она беззвучно раскрывает и закрывает рот.

– Он говорил о прощении, о смирении. Сам, полагая, что обменял спасение души на бессмертие. Быть может, он даже убил кого-то. Бедный сумасшедший…

– «Мы услышим трубный глас», продолжал шептать он тогда. А я все слушала, слушала…

– Но нам некуда будет идти. Мы останемся невоскресшими, несудимыми, одинокими; все другие уйдут, говорил он. Этот брат минорит. «Куда? Этого мы никогда и не узнаем… Может быть, они замолвят за меня словечко, они ведь должны… они ведь должны понять, зачем я это делаю». И вот. Когда они, то бишь призраки, пойдут, поднимаясь по лестнице, надо понимать в небо, состоится суд божий, – издевательски проговорила мадам Леви. – Но бессмертные души на протяжении поколений и поколений будут прибывать. И они будут ждать. Одни месяцы, другие тысячелетия. Как бы то ни было – это не справедливо.

– Вы не находите, – обратилась она к колдуну, заканчивая свой туалет. – К тому же, на каком из поколений может остановиться десница божья. А если принять во внимание, что он справедлив и милостив – бог, то бишь, – и любовь его безгранична, то ожидание ссудного дня людьми склонными к апокалипсическим настроениям может продлиться не меньше чем вечность. А это, как вы понимаете, то, что не имеет конца.

Колдун продолжал смотреть сквозь плексиглас под картиной, снятой мадам Леви с ее обычного места на стене в ее будуаре.

– Изоляционный материал, – прокомментировала она.

Сношение во всем том, что натворил не менее безумный садист, колдуна чуть не заставило выдать содержимое «Comprene».

– Полная звуконепроницаемость.

– Подобно тому, как несбыточны мечты о прощении, – возвращаясь к недавней теме, пролепетала она, – сюрреалистичны мечты о вечной жизни. Мы живем здесь и сейчас. Так почему бы не получать от жизни все? От того, что она дает?

За стеклом мужчина содрогал тело женщины, а оно, пропитавшись кровью, тускло лоснилось в свете единственной лампы отбрасывающей грязно коричневые и зеленоватые тени как на картинах Наоми Кенавы, которыми была убрана комната, в которой мадам Леви все еще стояла, склонившись к зеркалу для бритья, и поправляла ленту.

– Сведение шрамов входит в услугу. – Мужчина за ложным стеклом бурно кончил, прижимаясь к окровавленной спине девушки и все еще колотя бедрами по ее ягодицам. – Кое-кому было бы приятно наблюдать за соитием в столь исключительной форме. Но вы не из таких… Поэтому я вам и предложила. Наш разговор считаю оконченным. Более не беспокойте меня. Да вам наверно и не захочется.

Колдун потянул носом воздух и сдержал позывы к рвоте: